Гибель Помпеи (сборник) - читать онлайн

Товарищ красивый Фуражкин

Дядя Митя заправлялся в пельменной и соображал. Без всякого внимания и сосредоточенности он отправлял в рот пельмени, бульон, автоматически перчил, подсаливал, подливал уксусу, а сам в это время чутко следил через стеклянную стенку за стоянкой такси.

Зимний сезон для таксиста в Крыму время скучное. Работы мало, а шабашки и подавно, но сегодня что-то было особенное – слишком уж много скопилось на стоянке машин.

Плотными рядами стояли здесь «Волги» из Симферополя и местные, ялтинские, были здесь также феодосийские машины, севастопольские, а в стороне от общей кучи стоял черный ЗИЛ дяди Мити.

Иные водители спали у рулей, иные читали, большинство, собравшись в толпу, обсуждало разные вопросы, а дядя Митя заправлялся вот в пельменной и соображал:

«Если я тут очереди буду ждать – погорю. Если на Алушту стронусь или к санаторию «Донбасс» – может, погорю, а может, и нет. Но ежели я там кого подберу, то обратное все равно на индексе шпарить: Симферополь третий день самолеты не принимает, пассажиров нет, не годится. Но здесь-то ждать – дело гиблое. Того и гляди Жорка Барбарян прикатит, сорвет мне всю коммерцию».

Так и не приняв никакого решения, дядя Митя вышел из пельменной. На стоянку он не пошел, а стал прогуливаться по близлежащему переулку. Издали он увидел, как из ворот рынка вышла его теща. Ежели бы за кулинарные успехи присваивали научные звания, то теща дяди Мити давно стала бы профессором. Сейчас она выносила с рынка связанных за лапки трех курей. Оставалось только облизнуться при виде тех курей! Вот ведь работенка выдалась на старости лет – домой не успеваешь заскочить похарчиться. А похарчишься дома, так тебя за это время так обставят, будь здоров! Как раз и подкатит за это время Жорка Барбарян. Остается трескать эти пельмени, будь они неладны.

А теща-то, теща… Идет, как плывет, как та самая гусыня плывет.

Дядя Митя вспомнил, какой была теща лет тридцать назад, до войны, – ладная была такая бабенка, веселая, разбитная. Массовиком она тогда работала в санатории «Парижская коммуна», а дядя Митя как раз привез в тот санаторий на «паккарде» ответственного товарища из КрымЦИКа.

Вот ведь история получилась у него с тещей, просто смех. Женился он сразу после войны уже тридцатитрехлетним мужиком. Ну, женился, и хорошо – жена, теща, родственники, полный комплект. Только раз на гулянке под Октябрьские завели на патефоне старую пластинку «Сашка, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу!» Прокрутили, и хорошо, но теща просит еще раз ее поставить. «Напоминает, – говорит, – мне эта пластинка один вечер!» – «Какой же это вечер?» – интересуется дядя Митя, которому и самому эта пластинка напоминает один вечер. «Так, один странный волшебный вечер, – со значением туманится теща, – я тогда работала в культмассовом секторе». В общем, слово за слово, и вспомнили они санаторий «Парижская коммуна», и «паккард», и вальс-бостон, после которого отправились в парк погулять, и друг друга вспомнили. Хорошо, что жены дяди Митиной на кухне не было во время этих воспоминаний, не видела она, как покраснела теща и руками на него замахала. Вот ведь как иной раз бывает.

С того дня установились между дядей Митей и его тещей замечательные товарищеские отношения. Всегда теща держала его сторону в спорах с женой, и кормила хорошо, и внуков приучала уважать батьку. Вот что значит иметь общий романтический секрет.

«Да, – подумал сейчас дядя Митя, глядя на проходящую вдали тещу, – прямо и смех, и грех, и грецкий орех».

Тут он увидел идущего к стоянке такси человека в заграничном плаще и с чемоданом в руке. Это был я.

– Черный ЗИЛ вас устроит, товарищ? – спросил меня дядя Митя.

– Вполне, – ответил я.

– В Симферополь едете? – спросил он.

– Да.

– Тогда позвольте ваш чемоданчик.

Он схватился за ручку, я придержал, но он настоял и понес чемодан впереди.

На стоянке водители закричали:

– Опять ты очередь нарушил, дядя Митя!

– Товарищ на ЗИЛ претендует, – на ходу показал на меня дядя Митя.

– Мне все равно в конечном счете, – сказал я, – ЗИЛ, «Чайка», «Волга»… – Разумеется, я шутил.

– Видите, гаврики? – сказал дядя Митя. – Это особый случай.

– Химик ты, Митька! – сердито сказал ему его сверстник Семен Вольф.

– Сема, ша. Закончим этот разговор. Прошу, товарищ, садитесь. Сиденье кожаное. Сейчас поедем, радио включим. Поедем стремительно и под джаз. Одну минуточку!

Окрыленный первым успехом, дядя Митя снова побежал в переулок. Минут пять он там рыскал, а потом выудил с автобусной остановки трех женщин с узлами и кошелками. Не глядя на водителей, он провел женщин к машине, усадил их на заднем сиденье, запихал часть узлов в багажник, а часть навалил женщинам на колени.

– Ну и химичит дядя Митя, – говорили водители.

– Некрасиво ведет себя товарищ, – сказал молодой водитель, недавно демобилизованный с флота Горбачев.

– Красиво – некрасиво, а он сегодня будет в порядке, – возразил Вольф.

«Еще бы одного человечка бог послал», – страстно мечтал дядя Митя.

И тут, как в сказке, добавился еще один, мордатый дядька в драповом пальто. Теперь дядя Митя был в полном порядке, на высшем уровне.

– Вы мне первое местечко не уступите? – обратился последний пассажир к первому, то есть ко мне. – Уступите, пожалуйста, поскольку я туберкулезный инвалид. Вы не смотрите, что я такой здоровый. Внешняя упитанность ни о чем не говорит.

Он весело захихикал, вытаскивая из внутреннего кармана трубочку рентгеновского снимка.

– Хорошо, хорошо, – торопливо сказал я, – пожалуйста, если это нужно для здоровья.

От инвалида исходил крепкий винный дух. Этим утром он уже успел побегать по набережной, отправляя в свой желудок все, что попало, – портвейн так портвейн, кубанская так кубанская, шампанское – опять туда же.

«Какой-то гипноз, – думал я, сидя на откидном сиденье, теснимый узлами и коленями женщин. – Ведь я мог спокойно поехать один на «Волге», вон их сколько, и женщины могли занять «Волгу», это какой-то гипноз».

Дядя Митя, отъехав от стоянки, удовлетворенно хмыкнул, потом, покрутив по горбатым улочкам старой Ялты и выехав на широкую Московскую улицу, опять хмыкнул и, наконец, выбравшись на шоссе и переключая скорость, хмыкнул совсем уже довольный и оглянулся на пассажиров. Задняя часть машины уютно была набита людьми и узлами. Почти полный комплект. Конечно, еще одного человека на второе откидное не мешало бы, ну, да ладно, может быть, по дороге подберем.

Из-за поворота выкатил встречный ЗИЛ Жорки Барбаряна. Дяде Мите показалось сначала, что идет Жорка порожняком. Нет, не такой человек Жорка – на заднем сиденье у него все-таки кто-то маячил.

– Э-и-ей, дядя Митя! – крикнул Жорка, высовывая голову из окна, и в голосе его, конечно, было восхищение сноровкой старшего товарища. Дядя Митя только успел ему сделать ручкой. Жорку он уважал. Подпирает молодежь, на ходу подметки режет. Но только не сегодня. Сегодня дядя Митя почти в полном комплекте. Чуть-чуть лопухнул сегодня Жора. Ну, ничего, он свое возьмет.

Дядя Митя опять обернулся к пассажирам.

– Что, дорогой товарищ, девочки тебя там еще не одолели? – обратился он ко мне. – А девочки-то смотри какие сдобные, жаркие, пух-перо, душечки-ватрушечки. Эх, кабы я тещи не боялся, приголубил бы вас всех!

Женщины эти, пожилые, темные лицом и суровые, вовсе не располагали к подобным шуточкам, но от дяди Митиных слов как-то сразу они отогрелись, поправлять стали платки и махать на него руками – шут, мол, с тобой, изыди, мол, сатана!

– Не обижайтесь, бабоньки! – весело закричал дядя Митя. – Я человек не обидный, козлиных слов не употребляю.

– Другие есть, знаете, товарищ, – обратился он ко мне, – палец зашибет, так ругается, весь изматерится, как сукин сын, а я нет. Ну, иногда скажу чего-нибудь под сливочным маслом, так это так, просто для веселья.

Он на минуту задумался, вспомнив, как позавчера в парке на техосмотре Семка Вольф палец свой зашиб. Вот уж материл, вот уж сквернословил за этот палец. Надо же, какие бывают люди!

Туберкулезный инвалид вдруг цапнул его за колено.

– Эй, водитель, штаны-то у тебя, я гляжу, хромовые!

– Трофейные, – сказал дядя Митя.

– Я и гляжу, что трофейные!

– Сносу нет.

– Я и гляжу, что сносу нет!

Дядя Митя с улыбкой стал смотреть на инвалида, а инвалид, развернув бычью шею, с улыбкой смотрел на него. Поняли они друг друга.

Инвалид вынул рентгеновский снимок, развернул его и приложил к ветровому стеклу всем на обозрение. Он болел туберкулезом уже лет десять, все время лечился, все время лечился удачно, пользовался льготами и не тужил. Рентгеновские снимки он любил даже больше, чем свои фотографические карточки.

– Вот, – сказал он, – видите, красота какая! Пневматоракс-то какой, а? Раньше у меня слева был красавец – распустили, а теперь справа наложили и тоже получился замечательный.

– Батюшки-светы! – ахнули сзади женщины. – Это что же такое?

– Это, сестрички, газ! Дуют мне его в бок через иглу по шестьсот кубиков в неделю.

– Бациллярный, браток? – спросил дядя Митя инвалида. Сам он туберкулезом не болел, но разбирался в этой болезни через больных, которых много возил по трассе Симферополь – Ялта.

– Нет, – ответил инвалид, – теперь я чистый. Да они мне теперь и не нужны.

– Что вам не нужно? – поинтересовался я.

– Бациллы Коха мне больше не нужны. Квартиру я уже получил у себя в Керчи, ха-а-рошая квартира. Вообще, товарищи, между прочим, кроме шуток, между нами, лично я туберкулезу только благодарный. Сами посудите, бесплатно жил в замечательных здравницах. Людей посмотрел, себя показал. В прошлом годе в Теберде был восемь месяцев. Высокогорный курорт, живописное место, культурное общество, медицинские сестры. Останови, браток, у буфета, заправиться надо.

– Ага, а вот у нас был случай, – подхватил дядя Митя. Он любил, когда пассажир попадался разговорчивый, но особенно забалтываться не давал, потому что самому нравилось поговорить. – Вот, значит, был такой случай… Ты погоди с буфетом-то, здесь буфетов много. Вот был случай так случай. Я тогда на грузовой работал. Везу, значит, я в Саки плетеную мебель для какого-то там санатория, а под мебелью-то у меня, хи-хи-хи, кавуны. Один добрый человек попросил на рынок в Евпаторию подбросить. Смотрю, у обочины под кустом сидит на мотоцикле товарищ Красивый Фуражкин, автоинспектор, газету читает, а мимо грузовики идут, хоть бы что. Только я подъезжаю, поднимает он свою палочку-стукалочку. Стоп, дядя Митя, приехали – выборочная проверка. Что делать, а? Я вас спрашиваю, дамы и господа, куда мне деваться с левым грузом? Делаю вид, что не замечаю сигнала, а сам по газам, по газам. Оглядываюсь – что-то у инспектора мотор не заводится. А я уже за поворотом скрылся. Все равно, думаю, настигнет меня этот коршун на своем форсированном мотоцикле. Сворачиваю в Каштановку, там у меня мужик знакомый хозяйство держит, тоже помогал я ему с перевозками. Заезжаю прямо к нему во двор, кавуны мы темпераментно сгружаем и под рогожку, а плетеную мебель на место. Тут как раз и подъезжает лейтенант. «Почему, – говорит, – сигналов не слушаетесь?» – «Виноват, – отвечаю, – никаких сигналов не видел». – «А это, – говорит, – у вас что за груз?» – «А это у меня плетеная мебель в Саки, вот наряд. Приветик!» Лейтенант: «Откиньте борта!» Откидываю – чисто! «А почему, – говорит, – в Каштановке скрылись?» – «Эх, – говорю, – товарищ Красивый Фуражкин, что же, нельзя к приятелю заехать, чашку чаю выпить!» – «Смотрите, – говорит, – смотрите, я ведь, – говорит, – все понимаю». Уехал. Я, конечно, кавуны назад в кузов. Вот ведь как бывает. Я вас не шокирую, товарищ, своим рассказом?

– Ничего, – сказал я, – что же поделаешь.

– Ага, по-всякому бывает, – заговорил инвалид, воспользовавшись паузой. – Вот меня тоже один раз профессор вызывает и говорит: «У вас, Кашкин, очень интересно протекает процесс, я, – говорит, – хочу про вас научную работу написать…»

– Так, так, – ласково сказал ему дядя Митя, как бы ободряя его для рассказа, а на самом деле желая прервать. – Это вы правильно, товарищ, заметили, что ничего не поделаешь. Материальный фактор вибрирует. Вот ты нам, друг-инвалид, про профессора рассказываешь, а со мной был такой случай. Ночью, значит, еду я в Феодосию, везу на рынок абрикос. Один из Бахчисарая попросил подбросить. Километров двадцать не доезжая, смотрю, выворачивает на шоссе, узнаю по фаре, капитан Лисецкий. Я скорости врубаю, иду, как на гонке. На счастье, колонна в Феодосию шла, я в нее и втерся. Лисецкий едет, смотрит, где я, а я в колонне. Он и не заметил.

– По-всякому бывает, – подтвердил инвалид. – У нас в Керчи на заводе вызывает меня как-то главный инженер и говорит…

– Вот-вот, то-то и оно, – подтвердил дядя Митя. – Я вот тоже в Джанкой один раз приехал ночью, а там вокруг рынка ходит Щербаков. Что, думаю, делать? Смотрю, Петро едет, наш водитель. Он сейчас в Монголии работает. Петро, говорю, выручай…

Дядя Митя прервал рассказ и чуть было не икнул от неожиданности. Он увидел слева от себя в зеркальце лицо Ивана. Иван почти уже поравнялся с ЗИЛом. Как всегда на шоссе, молодое лицо Ивана было каменным, и каменность эту еще увеличивал ремешок фуражки, охватывающий подбородок. Руки Ивана в кожаных перчатках твердо лежали на руле мотоцикла.

Он обогнал ЗИЛ и пошел прямо впереди, показывая своей палочкой-стукалочкой на обочину: прижмитесь, мол, товарищ водитель.

Дядя Митя остановился и вылез. Иван тоже слез со своего мотоцикла. Они пошли друг другу навстречу. Дядя Митя улыбнулся Ивану. Иван не улыбнулся ему.

– Обычный рейс, – сказал дядя Митя, – везу пассажиров в Симферополь.

– Что у вас в багажнике? – сурово спросил Иван.

– В багажнике у нас багаж, Ваня, – улыбнулся дядя Митя.

– Откройте!

Дядя Митя открыл багажник и показал молодому офицеру женские мешки.

– Это ваш багаж, товарищи? – спросил Иван у пассажиров.

– Наш, батюшка, наш, – испугались женщины.

– Следуйте дальше, – сказал Иван, козыряя дяде Мите.

– Эх, Ваня-Ваня, – пожурил его дядя Митя.

– На шоссе я для вас не Ваня, а младший лейтенант Ермаков. Сколько раз было говорено?

Иван сел на мотоцикл и, с места набирая скорость, помчался сквозь моросящий дождь вверх по дороге, скрылся в ближайшем облаке.

– Тоже товарищ Красивый Фуражкин, – сказал дядя Митя, с печалью глядя ему вслед, – ведь пацаном я его еще знал. Учеником он у нас на базе был, болты мыл. Темный был, как антрацит. Потом, значит, набирали у нас молодежь в школу ГАИ, он и пошел…

Дядя Митя замолчал.

– Бывает, – сказал инвалид, – вот у нас, я помню…

На этот раз инвалиду удалось досказать до конца какую-то свою историю. Дядя Митя его не перебивал, он лишь хмуро смотрел перед собой на высившиеся впереди туманные кручи. Ветровое стекло все запотело, потянулись по нему длинные струйки. Собачья погода была прямо под стать дяди Митиному собачьему настроению. Он включил «дворники». «Дворники» мерно задвигались, каждым своим ходом, как бы открывая перед дядей Митей картины прошлого. Он вспомнил, как пришлось ему уйти из грузового транспорта, как прекратилась его увлекательная, опасная, но выгодная работенка, как перестал он быть хозяином Крыма, а стал вот на этом вшивом такси комбинировать по мелочам. И всему виной главный его обидчик Иван Ермаков, товарищ Красивый Фуражкин.

До его появления на крымских трассах дядя Митя не знал больших бед. Были, конечно, недоразумения с капитаном Лисецким, со Щербаковым, со старшим лейтенантом Гитаридзе, с другими товарищами, но все это были легкие недоразумения, заблуждения, дым и туман. Ему удавалось притупить бдительность автоинспекции, а то и просто по-пиратски нагло уйти, скрыться, обмануть; примерно так, как он рассказывал нынче пассажирам.

Младший лейтенант Ермаков сразу стал к нему особо присматриваться. Бывало, идет вровень по осевой полосе и смотрит, смотрит. Привет, Ваня, скажешь ему, а он хмурится: я, мол, вам не Ваня. Был, мол, раньше Ваня, вы его за папиросами гоняли, бедного Ваню, вы это забудьте. Теперь, мол, я вас погоняю, младший лейтенант милиции Иван Ермаков. Такое у него примерно было выражение лица.

Потом он стал прихватывать дядя Митю, и все по мелочам – то за превышение скорости, то за неправильный обгон, то за несоблюдение дистанции. Штрафовал. Рублей, конечно, дяде Мите было не жалко, у него в то время водился презренный металл, но было как-то обидно и, главное, тревожно – чувствовал он, что подбирается Ермаков к самому главному, к «левым» его делам.

– Мелочишься ты, Ваня, – как-то сказал он ему во время очередного штрафа.

– Я вам не Ваня! – рявкнул Ермаков.

– Эх, Ваня-Ваня, – продолжал дядя Митя, – ведь ты у нас на базе когда-то болты мыл.

– Да, мыл. Ну и что же?

– Эх, Ваня, добра ты не помнишь. Помнишь, как я за тебя перед директором вступился, когда ты с базы ключи унес?

Ермаков покраснел и еще больше нахмурился.

– Это пятно я давно уже смыл, – сказал он, – и поручилась за меня комсомольская организация, а не вы, и потом сколько раз говорено, я вам не сват, не брат и не Ваня.

Как-то раз дядя Митя рано закончил работу и пешком направился к своему дому. Был разгар летнего сезона, и все население Ялты, временное и постоянное, теснилось на пляжах, терлось боками друг о дружку.

Дядя Митя с удовольствием выпил пива, с удовольствием закурил папиросу и с удовольствием посмотрел на видневшуюся среди вечнозеленой растительности крышу своего дома.

По дороге он зашел в сберкассу и сделал очередной вклад. В сберкассе привлек его внимание плакат денежно-вещевой лотереи. В целях рекламы здесь были отпечатаны снимки счастливцев с их выигрышами. Домохозяйка П.С. Курцева из Шепетовки выиграла стиральную машину, инженер П.П. Горохов из Донецка изображен был рядом с приемником «Эстония», бухгалтер В.Н. Панченко из Харькова любовался выигранным ковром… Особое внимание дяди Мити вызвал снимок, на котором показан был человек средних лет, который, сияя от редкого счастья, выпавшего на его долю, прислонился к новенькому «Москвичу-407». Подпись под этим снимком гласила: «Ф. Ч. Кулик, житель из г. Джанкоя». Не бухгалтер, значит, не инженер и не домохозяйка, житель, и все.

«Свой парень, – подумал дядя Митя, внимательно разглядывая «жителя». – Эх, достать бы мне где-нибудь выигрышный билет, хоть за любые деньги. Был бы тогда «Москвич» у моего семейства. А так ведь купишь, сразу начнут источники дохода искать. Доброхоты, мать их так!» С этими мыслями он подошел к своему дому, вошел во двор, твердый и яркий от солнца, проверил, как работает насос в колодце (хорошо работал насос), потом обошел молчащий дом, громко покашливая, погулял по щедрому своему саду, предмету тещиных забот, потрогал яблочки (удались, родимые) и только тогда медленно и шумно стал подыматься по лестнице.

Дом у дяди Мити был просторный, крепкий, в пять комнат с кухней и санузлом. В сезон, конечно, четыре комнаты занимал разный сборный люд из северных городов, а дядя Митя с семьей, с тещей, с женой Александрой, со старшей дочкой Изабелкой, с ребятами Витькой и Игорьком, помещались в одной комнате и в пристроечках, в сарайчиках, которых несколько было на дворе.

Как дядя Митя верно предполагал, жильцы все, а также теща с детьми околачивались на пляже, и в доме оставалась лишь его жена Александра. Дядя Митя, конечно, твердо знал, что жена Александра ему не изменяет и даже в мыслях не держит этого греха, но все-таки на всякий случай всегда вот так кашлял, топтался и шумел, прежде чем войти в дом, предупреждал, в общем, о своем приходе, чтобы не было неожиданных сюрпризов. Зачем лишние скандалы в доме?

В этот раз он застал Александру, как всегда, в прохладной комнате. Она лежала на оттоманке, подложив под голову мягкую руку, а на груди у нее покоилась замечательная ее коса. Женщина она была совсем еще нестарая, мягкая, ленивая. Дядя Митя тут полюбил ее и совсем остался довольный.

Затем приблизился вечер, жара спала, установилось по всей округе прозрачное вечернее освещение. Дядя Митя услышал, что по двору забегало множество крепких ног, и спустился вниз, оставив на оттоманке жену Александру.

Любезно он поздоровался с жильцами, дружески перемигнулся с тещей, подкинул в воздух шестилетнего Игорька, Виктора за ухо потянул и полюбовался на Изабелку, которая у калитки вертелась, играла на чувствах высоченного парня в тельняшке с красными полосами.

Изабелка получилась не в мать – вертлявая, озорная, парни за ней ходят гуртом, дерутся из-за нее, а она только смеется, дитя юга.

– Замуж тебе пора, Изабелка, – говорит ей обычно дядя Митя, – как бы греха не было.

– А я греха не боюсь! – смеется дочка. – Что это за старомодные разговоры, май фатер? Отстающее у вас поколение.

Жутким образом любил дядя Митя свою Изабелку. Вообще все свое семейство он очень сильно любил и гордился благополучием, царящим в доме. Для этого и пиратничал по крымским дорогам, для таких вот часов, для вечернего отдыха души.

Теща уже накрывала на стол прямо во дворе под платаном, тащила трескучие сковороды, крошила в салатницу помидоры, огурчики, выставила на стол бутыль с молодым вином, подброшенным на днях одним из дяди Митиных клиентов.

– Митя, Витя, Игорек, Изабелка, Александра! – кричала она. – Занимайте места согласно купленным билетам.

Дядя Митя первым сел к столу, чтобы своим примером завлечь подрастающее поколение.

– Что это за фраерочек с Изабелкой, тещенька! Не интересовались? – спросил он.

– Неделю уже ходит, – отвечала теща, – остальных всех распугал. Говорит, что инженер.

Дом булькал, клохтал, поскрипывал. Дядя Митя благожелательно наблюдал, как быстро пробегали по двору приезжие хозяйки, соображая нехитрые ужины, как московские и ленинградские детишки тем временем крутили на худеньких чреслах свои обручи, как копошились все его шестнадцать рубликов.

«Каждому ведь нужен отдых, витаминозная пища, – думал дядя Митя, – каждый соображает, как лучше».

– Марш к столу! – закричал он. – Эй, поколение, марш к столу! Изабелка, приглашай своего кавалера!

Мальчишки разом прыгнули на лавку и заерзали, хватая куски и получая слегка по рукам. Изабелка, смеясь, потянула за руку своего молодца. Молодец упрашивать себя не заставил и бодро зашагал к столу. Парочка издали звучала вполне прилично – тоненькая Изабелка и широкоплечий верзила, рот полон белых зубов.

– Жених! – смеялась и приплясывала Изабелка. – Имею честь вам представить женишка!

– Тили-тили тесто, жених и невеста! – с ходу заорали пацаны.

– Одну минуточку, – сказал парень, – коньячок у меня там.

Спортивным длинным бегом он пронесся обратно к калитке. На заду у него заграничными буквами было написано «Kent». Он скрылся за калиткой и моментально появился снова, пронесся к столу уже с коньяком.

«Шустрый парнюга, – подумал дядя Митя, – потомство хорошее может быть».

– Значит, выпьем, папаша, – веселился за столом жених, – дочку вы состряпали на славу.

– А где работаешь, молодой специалист? – поинтересовался дядя Митя.

– В Москве! – воскликнул жених и подмигнул Изабелке.

Вдвоем они сразу запели:

– В КБ я работаю, – пояснил жених, – в почтовом ящике.

– Папа, папа! – закричали пацаны, влюбленно глядя на жениха. – Он Эдьке Скворцову скулу свернул, а штурмана через себя перебросил!

– Папа, я замуж за него хочу, он премии получает, – лукаво хихикала Изабелка.

– Точно! – гаркнул жених. – Недавно восемьсот дубов премии получил по проекту «Пальма», а раньше еще полтыщи отхватил по проекту «Кипарис».

– Старыми или новыми? – полюбопытствовал дядя Митя.

– Новыми, папаша. За кого вы меня принимаете?

«Дельно», – подумал дядя Митя, а дочке строго сказал:

– За человека надо выходить, Изабелка, а не за деньги.

– Золотые слова, Митя! Учти, внученька, на будущее, – пропела теща.

– Подумаешь, будущее! – кочевряжилась Изабелка. – У него вон «Запорожец» стоит. Видали?

Дядя Митя привстал и действительно увидел на улице похожий на серого ишачка «Запорожец», уткнувшийся носом в ствол платана. Заметил он также, что жених уже хватает под столом Изабелку за колено.

Появилась жена Александра. Сонно она взглянула на шумное семейство и присела рядом с мужем, перекинув на грудь тяжелую свою косу.

– А я маникюр себе сделала, – сказала она, и рука ее нависла над столом, словно шея лебяжья.

– Тебе бы, Александра, в самодеятельность записаться, – сказала теща, – сыграла бы ты хоть Катерину из «Грозы».

– Верно говорит теща, – подхватил дядя Митя, – маешься ты, Александра, внутренних сил в тебе много.

– Мама, а у меня жених! – крикнула Изабелка.

– Да, Александра, вот видишь, интеллигенция просится в рабочую семью, – сказал дядя Митя. И в это время как раз зашел во двор товарищ Красивый Фуражкин.

Дядя Митя как увидел его, сразу остановил свою речь, а домочадцы, проследив его взгляд, повернулись к приближающемуся милиционеру. И Изабелка, изогнув свой стан, смотрела на Ваню Ермакова оленьими глазами.

Младший лейтенант Ермаков строго шел через двор, имея перед собой цель – дяди Митину плутовскую личность, и вдруг словно получил удар в солнечное сплетение, перепутал шаги. Это он наткнулся на Изабелкин загадочный взгляд.

Он подошел к столу, кашлянул и не нашелся что сказать, кроме как «добрый вечер». Все молчали, Изабелка с женихом хихикали, глядя на него, и дядя Митя нарочно молчал, видя его смущение.

– Вы немецкий? – нарушил молчание Игорек.

– Я? – совсем уже растерялся Ермаков, краснея, обливаясь потом, чувствуя, что происходит с ним что-то неладное.

– Вы милиционер? – ехидничал Игорек.

– Да, – Ермаков схватился за спинку стула.

– Вы не за мир – забираете всех мальчиков! – торжествующе закричал Игорек.

Изабелка с женихом весело расхохотались. Ермаков резким усилием воли, словно на соревнованиях по стрельбе, привел себя в порядок.

– Я лично к вам, – сказал он дяде Мите, поправляя мундир и фуражку. – Придется вам, товарищ водитель, прослушать цикл лекций по правилам движения на крымских автомобильных дорогах. Вот повестка.

– Да вы садитесь, – сказала Изабелка и подошла близко к Ермакову, – садитесь с нами вечерять. – Повестка задрожала в руке младшего лейтенанта. Дядя Митя давно уже смекнул, что к чему.

– Это, товарищи, наш автоинспектор товарищ Ермаков, – представил он нежданного гостя. – А тебе, Игорек, я уши надеру! Ваня, дорогой, сделай честь, выпей с нами стаканчик сухого и не сочти за подхалимаж.

Изабелка дотронулась пальцами до Вани, и тот неожиданно для себя сел к столу.

– Поскольку я уже не при исполнении, – бормотал он, – поскольку я сейчас как частное лицо…

– Поскольку-постольку! По сто грамм, – засмеялась Изабелка.

Дядя Митя смотрел, как дочка подкладывает Ване гуляш и салат, и вдруг неожиданная гениальная мысль пронзила его. Незаметно он привстал и глянул через забор на «Запорожец».

«Подумаешь, мыльница пластмассовая, проку в нем, – подумал он. – Ежели у меня такой Ванек в семье будет, я Изабелке за год на «Волгу» сколочу».

И тут он сразу переиграл свои планы насчет будущего.

Инженеришка из Москвы выставил на стол транзистор, выловил румынский твист и пошел выкаблучивать с Изабелкой. Танцевал он, конечно, лихо, да ведь не в танцах проявляется мужская сила. Сила эта проявляется в организации семьи, а стиляга-инженер для этого не годится со всеми своими «пальмами» и «кипарисами», к тому же, может быть, моральный разложенец, хотя, конечно, в почтовых ящиках кадровый учет поставлен строго, а может, он скрыл свое истинное лицо?

Вон у Вани Ермакова какое лицо – чистое, ровное! И взгляд на Изабелку робкий, преданный. Дядя Митя даже всхлипнул, испытав к Ермакову прилив родственного уже умиления. Тут румыны вдарили вальс, и Ваня пошел кружить с Изабелкой. Дядя Митя подмигивать стал теще на них, и теща сразу его поняла, закачала головой с восхищением: какая, мол, парочка! Инженеришка помрачнел.

Спать в этот вечер легли поздно. Дядя Митя дождался, когда уснет жена Александра, подлез к окну и стал смотреть на Изабелку и ее кавалеров.

Молодежь стояла возле калитки. Инженеришка все выдрючивался, видно, поражал столичными хохмами, а Ваня Ермаков, наш славный герой, стоял молча, заложив руки за спину, и лишь светились в темноте его чистые глаза и кокарда на красивой фуражке.

Потом, когда Изабелка упорхнула, молодые люди медленно отошли от калитки и остановились. Инженеришка нежно взял Иванову руку и чуть повернул ее, как бы показывая начало приема. Иван так же нежно показал ему начало контрприема. Потом Иван поинтересовался, знает ли инженер вот такой прием, и оказалось, что тот знал. Тогда они сунули руки в карманы. Вдруг инженер засмеялся.

– Молоток! – сказал он громко, сел в свой «Запорожец» и укатил.

Иван тоже сел на мотоцикл, посидел немного в седле, глядя в небо, и вдруг подкинул в небо свою красивую фуражку. Впрочем, тут же он ее поймал, нахлобучил и, осуждая себя за несерьезность, поехал по переулку.

Дядя Митя чуть даже не задохнулся от открывшихся перед ним перспектив.

С того дня младший лейтенант Ермаков стал частым гостем в их доме. Дядя Митя изобретал многочисленные семейные праздники и все приглашал Ваню. Инженеришке он старался дать от ворот поворот, а за Ваню вел в доме осторожную, но постоянную агитацию. Вот, дескать, парень – устойчивый, крепкий, чемпион по мотоспорту и стрельбе. Последнее обстоятельство сильно заинтриговало Изабелку, оно и решило успех дела.

– С такими нервами, – сказала она, – Иван может стать чемпионом мира.

Под осень отправились в загс. Изабелка в этот день не прыгала, держалась солидно. Иван в гражданском сером костюме весь одеревенел.

После бракосочетания предстояла молодоженам серьезная работа – перетаскивание на новую квартиру спортивных Ивановых призов. Семь раз они курсировали от милицейского общежития до дяди Митиного дома, нагруженные кубками, скульптурами и мельхиоровыми чашами.

Ух, дядя Митя веселился на свадьбе! Читал куплеты, разыгрывал с тещей сценки, пел, плясал – в общем, был душой общества. Очень ему хотелось расположить к себе приглашенное милицейское начальство – капитана Лисецкого и старших лейтенантов Щербакова и Гитаридзе. Кажется, это ему удалось.

После свадьбы молодые, как полагается, уехали в путешествие. Навьючили на мотоцикл рюкзаки, надели защитные очки, т-р-р и укатили в Карпаты.

За время их отсутствия дядя Митя даром времени не терял, а, наоборот, развивал свою плодотворную идею. Так или иначе, скоро стали они кумовьями с капитаном Лисецким; прилетела по вызову из Харькова младшая сестра жены Александры Надежда и вышла замуж за старшего лейтенанта Гитаридзе; а племянник дяди Мити Федор, прибывший из Мурманска, женился на сестре старшего лейтенанта Щербакова.

Все эти операции были завершены к приезду молодых, и на пирушке, устроенной в честь их возвращения, Иван увидел за родственным столом своих товарищей по работе.

На другой день дядя Митя сказал зятю:

– Ванюша, дорогой, золотая моя гордость, узнай, пожалуйста, кто во вторник по дороге на Джанкой будет дежурить и на каком километре.

Дело было утром во дворе под ранними лучами теплого еще солнца. Иван прервал общефизическую подготовку и повернулся к тестю холодным, официальным лицом.

– Вот что, папа, я вам должен сказать. Прошу любовь мою к Изабелле и наши родственные узы не использовать в корыстных целях. Прошу оставить эту идею раз и навсегда. На шоссе мы с вами не родственники.

– У тебя что, Иван, шарики за ролики закатились? – грубо сказал дядя Митя и пошел со двора. Тревожное, зловещее чувство охватило его.

Во вторник по дороге на Джанкой он услышал сзади комариный зуд нагоняющего мотоцикла. Это был Иван. Деловито он прижал дядю Митю к бровке, обнаружил левый груз, составил акт. Кончилось это для дяди Мити выговором в приказе.

В другой раз остановил его Гитаридзе.

– Превышение скорости, товарищ водитель, – козырнул он. – Заодно и путевочку предъявите.

– Свояк! – взмолился дядя Митя. – Душа любезный…

– Дорогой дядя Митя! – сказал Гитаридзе, проверяя путевку. – За грузинским столом гость святой человек, а ты у меня в гостях будешь, как бог! Но на шоссе, не обижайся, Гитаридзе будет выполнять свой долг.

Щербаков прихватил дядю Митю на севастопольской трассе.

– Как сестричка-то поживает за моим племянником? – поинтересовался дядя Митя.

– Семейные разговоры в другое время, – отрезал Щербаков. – А сейчас придется вам, товарищ водитель, сделать прокол.

Про кума Лисецкого нечего и вспоминать. Этот человек являл собой символ закона. Вросшая в мотоцикл его костлявая фигура, просвистанная, продубленная, промытая всеми ветрами, градами, суховеями, дождями, и раньше-то выводила дядю Митю из состояния равновесия, а после хитроумного кумовства стала просто-таки приводить в трепет. Кум Лисецкий, вот тебе и кум, напросился петух лису в кумовья.

Другие водители сильно забавлялись всеми этими обстоятельствами. Дяди Митина злосчастная личность стала главным комическим предметом разговоров по утрам в диспетчерской. Авторитет его резко падал. Не было дня, чтобы дядя Митя возвратился на базу без копии акта или без квитанции штрафа. Чуть ли не ежедневно ГАИ сигнализировала директору о его художествах. И во всем этом виноваты были новоиспеченные его родственники, в особенности же родной зять. В общем, плодотворная идея вывернулась наизнанку – постоянные его тираны, став родственниками, старались посильнее проявить принципиальность и тиранили вдвое.

«Змею пригрел на груди», – думал дядя Митя по утрам, глядя, как Иван и Изабелка выбегают во двор для общефизической подготовки.

Изабелку после замужества прямо стало не узнать – стала она сдержанной, не болтливой, по утрам в постели не валялась, ходила в мотосекцию, а вечерами вдвоем с благоверным готовились они к поступлению в высшее учебное заведение.

– Положительное влияние, – шептала теща дяде Мите, но тот отмалчивался, кряхтел, замыкался в себе, в оскорбленной своей душе.

Один раз он, правда, не выдержал.

– Ты бы хоть в ресторанчик жену сводил, Иван, – сказал он зятю. – Засушил ведь девку. Ничего в тебе человеческого нет, одна красивая фуражка.

Иван промолчал и отвернулся, а Изабелка вдруг вспыхнула и пристукнула кулачком по столу.

– Вы, папа, отсталый элемент! Ничего не понимаете! Молодежь не собирается растрачивать свои лучшие годы на пустяки!

На следующий день дядя Митя уже не удивился, услышав сзади комариный зуд нагоняющего мотоцикла.

Вот из-за этих всех причин и пришлось дяде Мите перейти с грузового транспорта на такси…

Вечерний зимний ветер заканчивал уже свою бездарную мазню – размытое серыми тучами небо темнело, густело. Потом печальную эту картину подправила желтая россыпь симферопольских огней.

Инвалид все что-то рассказывал, хохоча, задние пассажиры помалкивали.

– Слушай, мастер художественного слова, – обратился дядя Митя к инвалиду, – тебе куда, на вокзал, что ли?

– На вокзал, – сказал инвалид. – Держи, браток, я тебе пару рубликов подброшу. Больше нет, извини. Вчера профессор Рабинович дал мне как интересному больному на дорогу десятку, а я ее спустил, грешным делом. Вот ведь профессор, а? Как тебе нравится? А говорят, жадные они до денег. Выходит, что нет.

– Ладно, давай свои рублевки, а больше без денег на такси не садись, – устало сказал дядя Митя.

Женщины с узлами тоже вышли на вокзале. Заплатили они сполна, не поскупились. Остался только один пассажир, которому надо было в аэропорт.

– Садитесь на переднее сиденье, товарищ, – предложил мне дядя Митя. – Сейчас концерт продолжим, музыку найдем. Надоело небось художественное слово?

Я пересел к нему на переднее сиденье. Он включил приемник, пробилась сквозь разноязыкую болтовню какая-то громыхающая музыка, и мы поехали к аэропорту.

– Сами вы киноработник? – спросил меня он.

– Как вы догадались?

– Сам не знаю, – сказал дядя Митя, – всегда узнаю киноработников. А я вот тоже в искусство вложил свою скромную лепту, – сказал он спустя некоторое время. – Всю войну во фронтовом театре играл. Из самодеятельности меня выявили.

– Всю войну? – дивился я.

– Ага. Матроса Швандю всю войну играл. Любимец был 3-го Белорусского фронта.

Один раз бомбу на нас сбросил наглый фашист, – сказал он еще через минуту. – Прямо во время спектакля жаханул, да промазал.

«Вот это хват, – думал я, глядя украдкой на его лицо утомленного плута, на густые, словно подклеенные брови. – Вот это хват, сам черт ему не брат. Надо же, всю войну матроса Швандю играл».

В аэропорту мы расстались. Он донес мой чемодан до кассы. Я щедро заплатил ему, оставив себе, кроме билетных денег, еще два рубля на коньяк.

Дядя Митя вышел из здания аэропорта в минорном настроении. Очередь таксистов и здесь была велика. Почему-то не стал он хитрить, а сел за руль, чертыхнулся, закусил губу и разогнал свою машину по шоссе. Сильно превышая скорость и не обращая внимания на свистки регулировщиков, он промчался через город.

«Довели, загнали, обложили, – зло думал он. – Нет, я вам не заяц, не медведь, я – дядя Митя, король трассы!»

Свистя, прощелкивали мимо встречные машины. Голова кружилась. Он несся по шоссе через темную равнину, забирая все выше к горам, к старому выветрившемуся Крымскому хребту.

За перевалом он остановился и вылез из машины. Тумана не было. Звезды колебались над головой. Безумные ветры хлестали дядю Митю со всех сторон, пронизывали одежду, щекотали ноздри, ерошили суровые брови, выдували из головы осторожность, расчет, усталость. Древняя воровская ночь окружала его. В дяде Мите проснулся хищник. Он видел под собой Крым, весь Крым и в разных частях вечерний свет в окнах клиентов, он видел Крым как туристскую схему и видел весь бассейн Понта Эвксинского, и дальше – взгляду его не было границ.

Сейчас надо мандарины везти в Сухум, а гвозди в Стамбул, а носки в Тбилиси, доски, бочки, стручки перца, трикотаж, галантерею, лавровый лист, пуговицы, запонки, томаты, рыбу, кавуны, цветы, веревки, кальсоны, радиолампы, тюль, листовое железо, вилки, ложки, домашних животных, пряники, коржики, семгу, икру, вино, лекарства, кресты, надгробья, книги, табак, олово, железо, марганец, химикалии в Джанкой, в Балаклаву, в Рим, в Париж, в Москву, в Свердловск…

Дядя Митя рванул дверцу, упал на сиденье, нажал на стартер. С четырех сторон, по шоссе и с гор катились к нему четыре солнца или луны, четыре безмолвных светила. Это приближались, слепя фарами мотоциклов, новые его родственнички, рыцари своего долга.