Поэзия
Юлиана Ульянова
Родилась в 1985 году в Москве, окончила факультет журналистики МГУ имени M.B. Ломоносова и магистратуру Государственного университета управления (мировая экономика).
Поэт, журналист, литературный критик, редактор и составитель поэтических антологий. Автор книги стихов «Девочка с демонами» (2010).
Бог бережет…
Береженого Бог бережет.
Но бывает, что не бережет:
передумает – режет и жжет,
или бьет в темноте кулаком.
Вынуждает ходить босиком
и отчаянно денег просить.
А соседа, что с детства знаком,
заставляет идти доносить…
Замороженный дом по утрам
покидает тепло батарей.
Оставляет насиженный храм
отлучаемый протоиерей,
призывает крылатых послов,
но они никого не спасут.
Признается один богослов,
что и вера сегодня – абсурд.
Это Бог сочиняет зачин,
может, даже готовит чуму.
Береженый не знает, зачем,
а больной не поймет, почему.
И восходят на небо с трудом
(это мягко еще говоря)
Возлюбившие этот дурдом —
вопреки, вперекор, несмотря.
И скучно, и грустно
И скучно, и грустно, и некому руку подать —
то наци, то фрики, то готы.
И страшно, и пусто, и некому почку продать
в голодные годы.
Любить, но кого же? От прошлого нет и следа.
И всякое чувство ничтожно.
И радости больше гораздо приносит еда,
хоть есть уже тошно.
За нежное трогать красивых друзей и подруг
противно и жутко…
Смешно, а посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
так это не шутка.
Воздушный шар (Страшная баллада)
В болезни тяжелой и душной,
я вижу во тьме городской,
как шарик взлетает воздушный,
отпущенный детской рукой,
за ним, пародийным уродом,
из темного ужаса родом,
пузырь выплывает свиной —
наполненный не кислородом,
а комплексной нашей виной.
Взлетает над спальным кварталом,
не гелием полон внутри,
а речью – горячим металлом —
с ночными звонками в ноль три.
Летит над березовой Русью,
где грустно поют соловьи,
и весь раздувается грустью,
неверием в силы свои.
С вопросом «Зачем мне родиться?»
минует Кидекшу и Плёс,
и плещется в нем не водица —
а озерце крови и слез.
Летит траекторией длинной,
смородиной над и малиной,
над всей огородной долиной,
подсвеченный солнца лучом,
летит вдоль дороги старинной,
над русской землею былинной —
туда, где веселые дети
играют с футбольным мячом.
И вниз опускается плавно
в финале большого пути,
и в рамках коварного плана
нельзя уже мимо пройти —
в игру интересную влиться
зовет на зеленом лугу,
меняются детские лица,
а как – я понять не могу…
Додумать бы им по сюжету
свиные глаза, пятаки,
убийцу и новую жертву,
топор или руки-крюки…
Садовый гном
Он был игрушечный, громоздкий, как рояль,
резиновый и безбородый.
Он не был ни стозевен, ни лаяй,
не выделялся краской и породой.
И братцы сводные, чье имя – баловство,
миниатюрные фарфоровые гномы,
определяли странное родство
как шок и отклонение от нормы.
Виною были разные отцы.
О, made in Россия and Европа…
Убийственные зрели огурцы,
и в зарослях зловещего укропа
стоял он – в подмосковной тишине,
в камзоле, от рассвета до заката —
он, купленный на память обо мне,
с бесплатною доставкой из-за МКАДа.
Я сам, такой же лишний и большой,
в камзольчике и в шапочке с тесьмою,
стоял бы и охотно, и с душой,
между тобой – и тьмою.
Но между мной – и близкими людьми
теперь уже лежит такая бездна,
что даже гномом, пес меня возьми,
на даче появляться бесполезно.
Там родственников кучные ряды
ежевечерне сходятся в беседке,
там облачные тучные гряды
оперились, как белые наседки.
Высоковольтных линий передач
натянуты опасные качели,
и призраки под кровлей этих дач
живут себе, еще не улетели.
Вся эта космогония проста,
на кухне уже точатся ножи и
отрезаны знакомые места —
и мы теперь чужие.
К тебе приплыл жених с материка,
остался, обустроился, обжился.
А я стою – печаль моя крепка.
И краски слой сурово обнажился.
Январь 2021
Рисуя маленького крестоносца
Ручка, ножка, огуречик.
Плащик, крестик, щитик, мечик.
Здравствуй, гордый человек,
ты ведешь неравный бой.
Ты измучен, изувечен.
Но ведь скоро будешь вечен.
Жди, когда наступит вечер,
а пока что Бог с тобой.
Андрей Никоноров
Родился в 2003 году в городе Жуковский. Победитель конкурса «Класс» студент МГИМО.
Андрей Никоноров пишет стихи, прозу и песни. Это умный, хитрый, скрытный, талантливый, дружелюбный, стремительно развивающийся человек семнадцати лет от роду. Его любимый писатель – Леонид Андреев. Он хорошо играет на гитаре. Он один из тех, кто к окончанию школы уже прочел, продумал и понял очень многое, но совершенно неизвестно, чего от него ждать. Ясно одно – он будет делать только то, что хочет, а вот чего он захочет – я предсказать не берусь. Несомненно только, что он добьется своего, но описать это свое я тоже не рискую. Привлекательно в нем то, что он не любуется собой и не жалеет себя – это редкость и для его возраста, и для его поколения. И еще у него есть дар предчувствия, так что читайте внимательно.
Дмитрий Быков
Ночь перед Написано за карантин
Резкий тост с холодной головой!
Голос, крики, ледяной прибой,
Речка разрезает слободу,
Я, качаясь, скоро упаду.
Воздух спертый, душно и темно,
Неба режет черное сукно
Рыболовный месяца крючок,
Я иду, качаясь, в кабачок.
Пусто, странно, горько, тяжело.
На штанах разлитое вино.
Кинул в землю втянутый бычок —
Позади заплывший кабачок.
В жизни больше нечего терять,
Медный крест на ледяной груди.
Пара стопок водки, и опять
Пара темных улиц позади.
В жизни больше нечего ловить —
В лужи больше незачем нырять.
Попрошу на лавочке налить,
Пара темных улиц, – и опять
В горле ком, да мутно на глазах.
В небе ледяной овал Луны.
Звезды, как хрустальная слеза.
Улицы уперлись во дворы.
Я вздохну, но глаз не отведу.
Рядом – ни одной души, и тишь.
Я домой сегодня не приду,
Там, где ты, уже, возможно, спишь.
Окна не горят уже давно.
Катится за горизонт Луна.
Я смотрю нелепое кино:
Наливаю, пью – до дна.
В жизни больше нечего терять,
Медный крест на ледяной груди,
Что-то мне мерещится опять
В темной ночи улиц впереди…
Сыпятся с неба глыбы.
Кожа хрупка, как лед.
Волосы встали дыбом.
Кто-то во тьме бредет.
Лают собаки, воют.
Ночь холодна, темна.
Звезды ковром укроют
Страшные времена.
Это все глупость, право.
Щуря затекший глаз,
Годы спустя, одичало
Вечность глядит на нас.
Бьют сапоги под ритм.
Их не сломать стези.
Втаптывают сердито
В грязь у дорог – стихи,
В мутные лужи – слово,
В мусор оврагов – глас,
И только тьма одиноко
С неба глядит на нас.
Фонари – отпечатки Луны.
Эту схожесть давно заприметил.
Оттого, видно, ярко так светят
Из обжитой своей конуры.
Их в деревне нашей так много,
Что иные из них не видны нам.
Ибо вылезут из тишины
И во тьме стоят одиноко.
А Луна в неба черный гудрон
Обмакнет кисть цветком ванили.
Как же в древности люди жили
Без столба с фонарем под окном?
He свистят надо мною ни пули, ни птицы.
Я сижу не в окопе, а над белым листом.
Не успеет в лесу ко мне Савва явиться —
Раздеру себя сам. Да и дело с концом.
В моем городе снег круглый год – с Первомаем!
Он ложится на землю, как заспанный пес.
Я иду в ночь, к фонарным столбам прилипая,
И несу тебе то, что когда-то унес.
Я верну тебе то, что случайно отнято.
Я верну тебе то, что забыла ты вскользь.
Я такой же, как раньше: нечайно помятый
И гляжу, будто пьяный: с улыбкой и вкось.
Холод мая умаял. Завывал ночью ветер.
Пара острых движений фитилька и клинка:
Задыхаются птицы, у ручья что-то бредя,
И не дрогнет моя, как и прежде, рука.
Это было давно. Капли с крана да эхо.
Это все, что останется нынче со мной:
Пара ломаных строк до скончания века,
Карандаш и блокнот, бездна и перегной.
Гнутся скелеты берез
Под лютым северным ветром.
Катятся капельки слез,
В водосточных трубах звеня.
Снова ищу в вопросах
Спрятанные ответы.
Это так же непросто,
Как напрочь забыть себя.
Как имя свое посеять
Где-то под Хиросимой.
В личной своей Одиссее
Снова ныряю я в беды.
Но спать мне невыносимо,
Образ выходит из грез:
Под лютым северным ветром
Гнутся скелеты берез.
Звезды по небу гуляют,
И дрожит свеча.
На тарелку снег роняет
Шапка кулича.
Небо чисто, ветер свежий —
Трижды поцелуй.
Как невиданный проезжий,
Месяц улыбнулся.
Лес мне шепчет о секрете
Тихим шумом крон.
В ветхом, новом, но – завете
Он и погружен.
Ночь о вечности и мире
Что-то начала.
Я один, в своей квартире,
Светит мне Луна.
Ночь во всю бушует ветром,
Мне стучит в окно,
Только мне за рамой этой
Без свечи темно.
Я укрылся одеялом,
Тайну начал ждать,
Но она мне не являлась.
Начал засыпать.
Свечка до утра дымилась.
Капал теплый воск.
И наутро прояснилось,
Что воскрес Христос.
12.04–24.05.2020
Звенигород
Андрей Самохин
Родился во Львове, всю жизнь прожил в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Писать стихи начал в 15 лет. В 2015 году вышел поэтический сборник «Душа-беглянка».
Карадаг
Где кончается поселок – начинается гора
Мимо кладбища проселок,
черносливы у двора…
Бродят куры по иссохшей
в порах-трещинах земле;
спит ковыль в степи оглохшей
в знойной и косматой мгле.
Во дворах стирают, варят,
с крыш змеится виноград…
Осень по местам расставит,
кто был прав, кто виноват.
Осень выметет приезжих,
словно с пляжей чешую
И окажется прилежней
отпускных «люблю-люблю» —
– трезвость будней,
дух полыни,
дым, летящий в вечера.
Сверху вниз с лицом пустыни глянет черная гора…
«Октябрьский воздух свеж и волен…»
Октябрьский воздух свеж и волен —
несет дымком, и первым льдом резные
ветви колоколен застыли в лужах. Холодком
сияет просинь горней выси, и на душе спокойно так,
как будто кто-то, сдув все мысли,
с небес нам подал тихий знак – молчать
и слушать эту осень,
запомнить золото листвы,
забыть все то, о чем мы просим,
в чем мы не правы иль правы…
И ощутить себя младенцем средь облетающих берез,
и не умом понять, а сердцем,
что свят и сумрак, и мороз, уже стоящий на пороге,
И снежный сон всея земли…
Все наши страсти и тревоги – лишь ворох листьев при дороге,
где из полей – седы и строги
уходят в небо корабли.
Джаз
Прошедшая гроза,
сквозные поезда,
распахнутые настежь перегоны…
в цикадах и тоске,
как жилка на виске,
пульсируют чумазые вагоны.
От края на песке
бьет море в унисон,
подходит к снам купе,
к бегущим вдаль сортирам;
почти на волоске от слез
над черным миром
Чуть пробует две ноты саксофон…