Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать - читать онлайн

Дневники эмпатии

Зачем нужна книга об идеальном собеседнике? Мы и так постоянно общаемся: обмениваемся сообщениями, размещаем посты в социальных сетях, участвуем в чатах. Именно там, у экранов наших мониторов, мы чувствуем себя уверенно и легко. Оказавшись в кругу семьи и друзей, с коллегами или любимыми, мы то и дело утыкаемся в телефоны, вместо того чтобы уделить внимание близким. Мы готовы признать, что лучше отправим сообщение в социальной сети или по электронной почте, чем согласимся на личную встречу или телефонный звонок.

В этой новой жизни вся наша коммуникация стала опосредованной, и это приводит к проблемам. Разговор с глазу на глаз – наиболее человеческое (и наиболее очеловечивающее) из всех наших действий. Всецело ощущая присутствие собеседника, мы учимся слушать. Именно в этих обстоятельствах у нас развивается способность к эмпатии. Именно тогда мы испытываем радость быть услышанными, быть понятыми. Разговор способствует саморефлексии, беседам с самими собой, которые являются краеугольным камнем развития на раннем этапе и продолжаются в течение всей жизни.

Но в наши дни мы находим способы избежать разговора. Мы прячемся друг от друга, даже находясь в постоянном контакте. Дело в том, что на экранах своих устройств мы предстаем такими, какими хотели бы себя видеть. Конечно же, и в реальных встречах всегда есть элемент представления, но когда мы сидим в социальных сетях, в комфортной для нас обстановке, нам гораздо проще что-то придумывать, редактировать и улучшать по мере надобности.

Мы говорим, что утыкаемся в телефоны, когда нам скучно. А нам то и дело становится скучно[3], ведь мы привыкли находиться в постоянном потоке контактов, информации и развлечений. Мы все время “где-то”. На занятиях, в церкви или во время деловых встреч мы порой теряем интерес к происходящему и надеемся найти что-то интересное на экранах наших устройств. В словаре даже появился новый термин – “фаббинг”[4][5]. Этим словом обозначают ситуацию, когда человек умудряется одновременно смотреть на собеседника и переписываться в мессенджере. Мои студенты признаются, что постоянно этим занимаются и что это не так уж сложно.

Мы словно принадлежим к одному племени, храним преданность одной партии. Мы проверяем сообщения, когда выдается свободная минутка или когда попросту не можем устоять перед соблазном интернета. Даже дети с большей готовностью обмениваются сообщениями, нежели общаются с друзьями лицом к лицу – более того, они охотно тратят на виртуальное общение время, которое вполне могли бы провести наедине со своими мыслями и мечтами.

Все это приводит к бегству от беседы – по крайней мере от беседы спонтанной и ничем не ограниченной, от беседы, во время которой мы обсуждаем различные идеи, находясь здесь и сейчас, представая перед собеседником с открытым забралом. Ведь именно в ходе этих разговоров развивается эмпатия и укрепляется близость, а социальное действие обретает силу. Именно такие диалоги способствуют творческому сотрудничеству в образовательной и профессиональной сфере.

Но эти беседы требуют времени и пространства, а мы привыкли говорить, что очень заняты. Отвлекаясь за обеденным столом или в гостиной, на деловых встречах или на улице, мы повсюду замечаем следы новой “безмолвной весны”[6] – этим термином Рейчел Карсон обозначила момент, когда мы, наконец, заметили, что технический прогресс наносит урон окружающей среде. Теперь пришло время осознать очередную перемену[7]. На сей раз нам становится ясно: технологии наносят урон эмпатии. Мы уже поняли, что даже безмолвное мобильное устройство[8] может помешать беседе. Уже само присутствие телефона приводит к тому, что связь между собеседниками ослабевает и они уделяют друг другу меньше внимания.

Несмотря на всю серьезность ситуации, я смотрю на нее с оптимизмом. Осознав проблему, можно попытаться пересмотреть свое поведение. Вот тогда-то мы и сможем стать идеальными собеседниками. “Исцеление с помощью беседы” поможет нам сохранить связи, поставленные под угрозу цифровым веком.

В декабре 2013 года ко мне обратилась завуч средней школы Холбрук, расположенной на севере штата Нью-Йорк. Она попросила меня проконсультировать преподавателей, обеспокоенных тем, что в дружеских отношениях учеников наблюдался разлад. В своем приглашении завуч сформулировала эту проблему так: “Похоже, ученики не заводят друзей, как это было раньше. Они знакомятся с другими учениками, но эти знакомства кажутся поверхностными”.

Пример поверхностных знакомств учеников средней школы меня убедил. Я уже слышала, что такое происходит и в других школах, с учениками старших классов. Таким образом, было решено, что я присоединюсь к выездному семинару преподавателей школы Холбрук. Я захватила с собой новую записную книжку, на обложке которой уже час спустя написала: “Дневники эмпатии”.

Ведь именно об этом думали учителя из Холбрука. У детей в этой школе эмпатия не вырабатывалась должным образом – такой вывод сделали педагоги на основе своего многолетнего опыта. Ава Рид, завуч школы, признается, что нечасто вмешивается в социальные механизмы общения школьников, но недавно ей все-таки пришлось это сделать. Ученица седьмого класса исключила одноклассника из списка участников школьного мероприятия. Рид пригласила нерадивую семиклассницу в свой кабинет, чтобы узнать, почему это произошло. Школьнице почти нечего было ответить.

Педагоги школы Холбрук с энтузиазмом используют образовательные технологии, но на выездном семинаре следуют так называемому принципу предосторожности: “Признаки, а не доказательства того, что вред нанесен, становятся для нас сигналом к действию”[9]. Эти учителя полагают, что видят такие признаки. Они борются за то, чтобы дети разговаривали друг с другом в классе, чтобы они обращались друг к другу напрямую. Они борются и за то, чтобы школьники были готовы встретиться с педагогами. Один из учителей замечает: “[Ученики] сидят в столовой, уткнувшись в телефоны. Если они и делятся чем-то друг с другом, то только тем, что видят у себя в телефонах”. И это сегодня считается беседой? Если да, то она не выполняет функций, которые выполняла беседа в былом понимании. С точки зрения педагогов, раньше беседа учила эмпатии, а вот нынешние ученики, по-видимому, понимают друг друга куда хуже.

Меня пригласили в Холбрук, потому что я долгие годы изучала детское развитие в технологической культуре. Я начала работу в 1970-е, когда некоторые школы экспериментировали с персональными компьютерами в классах или специальных компьютерных лабораториях. Я работаю над этой темой и сегодня, когда многие дети приходят в школу с собственными планшетами или ноутбуками или пользуются устройствами, которые им выдали в школе.

Уже в самом начале я обнаружила, что дети используют виртуальный мир для экспериментов с идентичностью. В конце 1970-х – начале 1980-х дети использовали несложное программирование в качестве выразительного средства. Тринадцатилетняя девочка, создавшая свой собственный графический мир, сказала: “Когда вы занимаетесь программированием, вы помещаете в компьютерный мозг кусочек собственного разума, и это дает вам возможность взглянуть на себя по-другому”. Впоследствии, когда персональные компьютеры стали порталами для онлайн-игр, дети начали экспериментировать с идентичностью, создавая профили пользователей. С появлением новых игр и новых компьютеров некоторые детали менялись, но нечто существенное осталось неизменным: виртуальное пространство – область, позволяющая исследовать самих себя[10].

Кроме того, неизменной осталась тревога, которую у взрослых вызывает увлечение детей техникой. С самого начала педагоги и родители беспокоились, что компьютеры чересчур притягательны для подрастающего поколения. Они с сожалением наблюдали, как дети с головой уходят в игры, забывая об окружающих людях и предпочитая в течение длительных периодов компьютерные миры реальности.

Вот как описывает свое бегство один шестнадцатилетний мальчик: “В компьютере даже непредвиденные обстоятельства предсказуемы”. Программируемые миры можно сделать увлекательными, но, кроме того, они также дают возможность опыта, который, по мнению некоторых, можно определить как лишенный трения. Законы Ньютона здесь не применяются: можно сделать так, что виртуальные объекты будут парить в воздухе, а не падать. И вы тоже можете парить, если запрограммировать все соответствующим образом. В виртуальных мирах вы идете на рискованные столкновения – со злодеями, волшебниками, заклятиями, – не сомневаясь, что все закончится хорошо. В крайнем случае, вы умрете и родитесь заново. Но после того, как вы провели немало времени в компьютерной симуляции, состязание с живыми людьми, чьи действия непредсказуемы, может показаться вам весьма непростым.

С самого начала я заметила, что компьютеры предлагают нам иллюзию компании без обязательств, налагаемых дружбой, а впоследствии, когда качество программ значительно выросло, нам уже предлагалась иллюзия дружбы без обязательств, налагаемых близкими отношениями. Дело в том, что, сталкиваясь лицом к лицу, люди могут попросить о том, чего компьютеры никогда не просят. В отношениях с людьми нужно проявлять внимание и готовность представить себя на месте другого. Реальные люди нуждаются в реакции на свои чувства – и им не все равно, какова эта реакция.

Время, проведенное в компьютерной симуляции, готовит детей к тому, чтобы проводить там еще больше времени. Время, проведенное с другими людьми, учит детей поддерживать отношения, причем начинается это со способности вести беседу. Вот тут-то я и возвращаюсь к тревогам учителей из Холбрука. По мере того как ученики средней школы стали проводить больше времени, обмениваясь текстовыми сообщениями, они не практиковались в общении лицом к лицу. Это значит, что они утрачивали навыки эмпатии – способность смотреть в глаза, слушать и быть внимательным к окружающим. Беседа располагается на пути к близости, общности и единению. Возрождение беседы, обретение идеального собеседника – шаг к возрождению наиболее фундаментальных человеческих ценностей.

Мобильные технологии останутся с нами – вместе со всеми чудесами, которые они нам дарят. И все же пришло время задуматься о том, насколько серьезную преграду создают они между нами и всем тем, чем мы дорожим. Только осознав это, мы начнем действовать: мы сможем изменить не только технологии, но и то, каким образом мы внедряем их в нашу жизнь.

Получив образование социолога, педагога и клинического психолога, я всю свою профессиональную жизнь посвятила изучению беседы. Я стала активной сторонницей беседы, поскольку мои занятия научили меня ценить работу, которую способна выполнить беседа, – от сократических диалогов в классе до непринужденной болтовни возле кулеров с водой.

Мой наставник, социолог Дэвид Ризман, называл такие виды деятельности “разговорными ремеслами”. Он был прав. Эти занятия опираются на беседу и подходят к ней с большими ожиданиями. Каждый из этих видов деятельности отвечает на вопрос: какую работу выполняет беседа?

Социологи и антропологи используют этот тип коммуникации, чтобы осмыслить сеть отношений, в которую мы вовлечены дома, на работе и в общественной жизни. Когда все идет как надо, интервью, взятое социальным исследователем, представляет собой открытый, простой диалог. Это часто случается, когда между сторонами установилось доверие, когда блокнот социолога закрыт, когда люди, которые всего несколько минут назад были “участниками” “вашего исследования” осознают, что и для них оно небесполезно. Ваш вопрос становится также и их вопросом. Так начинается беседа.

Беседы в классе содержат нечто большее, чем детали, относящиеся к предмету обсуждения; благодаря педагогам, учащиеся узнают, как задавать вопросы и не довольствоваться простыми ответами. Более того, разговор с хорошим педагогом поможет ученику осознать, что учеба – это не только ответы. Важно понять, что эти ответы значат. Беседы помогают ученикам выстраивать нарратив – будь то контроль над оружием или рассказ о Гражданской войне в США, – что позволит им не просто запоминать материал, но осваивать и осмыслять его. В терапии беседа используется, чтобы постигать смысл отношений, оживляющих нашу жизнь. Задача терапевта – прислушиваться к паузам, сомнениям, ассоциациям, одним словом, к тому, что может быть выражено без слов. Роль беседы в терапии не в том, чтобы дать “совет”, а в том, чтобы помочь людям обнаружить то, что они скрывали от самих себя, и обрести внутренний компас.

Между беседами в этих традициях много общего. Когда они срабатывают наилучшим образом, люди не просто говорят, а слушают, причем как других, так и самих себя. Они позволяют себе стать более уязвимыми, полностью осознают свое присутствие и более открыты происходящему.

Но вовсе не обязательно заниматься разговорными ремеслами, чтобы признать важность работы, которую проделывает беседа. Я просила людей разных возрастов и жизненных обстоятельств рассказать мне об их самых важных разговорах – с детьми, друзьями, супругами, партнерами, любовниками и коллегами. На этот вопрос люди с готовностью отвечали. Они предлагали побеседовать, когда влюблялись, или когда понимали, что их родители стали беззащитными и нуждаются в помощи, или когда осознавали, что их дети уже выросли. Они прибегали к беседе, когда принимали решение о выборе карьеры, потому что их наставник дал им шанс реализовать неожиданную идею.

Когда я, учитывая все эти обстоятельства, слышу, как влюбленные говорят, что предпочитают “разговаривать” посредством текстовых сообщений на смартфонах; когда я слышу, как семьи признаются, что обсуждают свои разногласия по электронной почте, чтобы избежать конфронтации лицом к лицу; когда я слышу, что вице-президенты корпораций описывают деловые встречи как “передышки, во время которых можно разобрать входящие сообщения” – во всех этих случаях мне слышится желание отвлечься, стремление к комфорту и эффективности. В то же время я знаю, что все эти поступки не позволят беседе выполнить ту функцию, которую она может выполнить.

Технологии заставляют нас молчать – по сути дела, “излечивают от устного общения”. Это молчание – нередко в присутствии наших детей – привело к кризису эмпатии, а он, в свою очередь, умаляет наше значение дома, на работе и в общественной жизни. Я полагаю, что самое простое лекарство от этого – беседа. В этой книге я привожу свои доводы в пользу беседы.

Начиная выстраивать свою аргументацию, я хотела бы упомянуть о человеке, которого многие ошибочно считают отшельником, избегавшим устного общения. В 1845 году Генри Дэвид Торо перебрался в хижину на Уолденском пруду в Конкорде, штат Массачусетс, чтобы научиться жить более “осознанно” – подальше от шума праздной болтовни. Но мебель, выбранная для реализации этого плана, свидетельствует о том, что писатель искал не просто “уединенного приюта”. По его словам, в хижине[11] было “три стула – один для одиночества, два для дружеской беседы, три для гостей”.

Этими тремя стульями отмечены точки на благотворном круге, связывающем беседу со способностью к эмпатии и самоанализу. В одиночестве мы обретаем себя; готовимся к разговору с чем-то аутентичным, принадлежащим нам. Вместе с уверенностью в себе приходит способность слушать других и по-настоящему слышать, что они хотят сказать. А уже потом беседа с окружающими помогает нам совершенствоваться во внутреннем диалоге.

Конечно же, такой благотворный круг – идеальная модель, и если иметь это обстоятельство в виду, то система работает. Одиночество укрепляет в нас ощущение своего “я”, а вместе с ним и способность к эмпатии. Беседа с другими людьми дает нам обильный материал для самоанализа. Таким образом, если наедине с самими собой мы готовимся к общению с другими, то процесс общения позволяет нам впоследствии проводить время в одиночестве более продуктивно.

Новые технологии разрывают этот благотворный круг.

Первый разрыв случается на точке одиночества, обозначенной первым стулом Торо. Согласно новейшим исследованиям, люди чувствуют себя неуютно, оставаясь наедине со своими мыслями даже на несколько минут. Участников одного эксперимента попросили посидеть молча – без телефона или книги – в течение пятнадцати минут. В начале эксперимента их также спросили, не согласятся ли они применить к себе электрошок, если им станет скучно. Участники наотрез отказались, считая применение электрошока абсолютно невозможным. Тем не менее, проведя шесть минут[12] в одиночестве, многие из участников готовы были прибегнуть и к такой мере.

Такие результаты ошеломляют, но не удивляют. Сегодня мы нередко видим, как человек, оказавшись в одиночестве перед красным сигналом светофора или в очереди в супермаркете, по сути дела впадает в панику и хватается за телефон. Мы настолько привыкли все время находиться на связи, что одиночество видится нам проблемой, которую можно решить с помощью новых технологий.

Вот здесь и рвется благотворный круг: опасаясь, что нас оставят одних, мы все меньше внимания уделяем самим себе. В результате страдает наша способность быть внимательными друг к другу. Если мы не в состоянии нащупать собственный центр тяжести, мы уже не так уверены в том, что можем предложить другим.

Или можно двигаться по кругу в противоположном направлении: мы плохо справляемся с тем, чтобы уделять внимание друг другу, в результате чего нам все труднее разбираться в самих себе.

Избегая беседы, мы также уклоняемся от самоанализа, эмпатии и наставничества – добродетелей, стоящих за тремя стульями Торо. Но это бегство не является бесповоротным. Когда благотворный круг рвется, беседа может принести исцеление.

Действительно, есть и хорошие новости. При всей нашей тяге к новым технологиям мы умеем восстанавливаться. Например, всего за пять дней в летнем лагере, где запрещено использование любых электронных устройств, у детей усиливается способность к эмпатии – это доказано тем, что они начинают определять чувства других людей[13] по фотографиям и видео с их лицами. Когда я проводила свое исследование в таком заведении, мне доводилось слышать, как происходит это восстановление.

Во время ночного разговора в летнем домике группа четырнадцатилетних мальчиков обсуждает недавнюю трехдневную вылазку на природу. Как вы понимаете, в недалеком прошлом самым увлекательным моментом такого похода могла быть идея заночевать в лесу или насладиться красотой природы, не тронутой человеком. Сегодня же самым ярким впечатлением становится то, что дети провели некоторое время без телефона; по определению одного из мальчиков, “это время, когда вам только и остается, что думать молча или говорить с друзьями”. Как выясняется в ходе беседы, у одного из мальчиков выработался вкус к тишине: “Разве люди не знают, что иногда можно попросту глядеть из окна машины и видеть мир, проплывающий мимо? Разве они не понимают, как это чудесно?”

Кто-то спросит: “Зачем писать книгу о беседе? Мы и так все время говорим”, а другие скажут: “Зачем весь этот негатив? Вы же наверняка знаете о чудесных беседах, то и дело возникающих в интернете!” Да, я знаю. Я ходила на встречу с одноклассниками – мы вместе учились в шестом классе школы № 216 в Бруклине, и наша встреча смогла состояться только благодаря Facebook. Сообщения от моей дочери (на тот момент ей было двадцать три года) создавали ощущение, что она ближе к дому, причем даже тогда, когда она получила работу на другом побережье. “Привет! Мне ДЕЙСТВИТЕЛЬНО понравилась «Жизнь после жизни!»” “Где мне раздобыть халу?” “Мы с соседкой по комнате идем на вечеринку, одевшись как Эльза и Анна из «Холодного сердца»”. Откуда ни возьмись, без всякого предупреждения, на моем телефоне, у меня в руке возникает отсылка к книге, или еде, или костюму на Хэллоуин, которая служит напоминанием о наших близких отношениях с дочерью и наполняет мой день ее присутствием. Сами по себе эти “напоминания” о близких отношениях приятны, хочется их сохранить, но проблема в том, что они могут увести нас от самой близости.

Большинство отношений представляют собой смесь взаимодействия онлайн и офлайн. Можно за кем-то ухаживать посредством сообщений. На веб-сайтах вспыхивают политические дебаты и мобилизуются социальные движения. Почему же не сосредоточиться на позитиве, почему не порадоваться всем этим новым способам общения?

Позитивные истории нужны нам, чтобы убедить друг друга: новые технологии являются доказательством прогресса. Нам нравится слышать именно такие истории, потому что они не отвращают нас от поисков нового – новых удобств, новых способов отвлечься, новых форм коммерческой деятельности. И нам нравится слышать именно такие истории, ведь если делать акцент только на них, то уже не надо обращать внимание на другие ощущения, которые нас не оставляют. Ощущения, что теперь мы почему-то более одиноки[14], чем раньше, что наши дети испытывают меньше эмпатии[15], чем свойственно их возрасту, и что почти невозможно вести разговор за семейным ужином так, чтобы тебя не прервали.

Мы ловим себя на том, что не смотрим в глаза нашим детям и не находим времени поговорить с ними, поскольку нам нужно постоянно заглядывать в свою электронную переписку. Сумеем ли мы проявить больше внимания, сознавая, что спустя десять лет расплата придет к нам в лице наших детей, ведь они будут опасаться одиночества и привязанности одновременно? Незачем помещать рассказ о такой тревожной перспективе рядом с веселой историей о дружбе в Facebook или о диалогах в Twitter. Это не игра, в которой мы можем стучать по дереву и надеяться, что хорошее перевесит плохое. Мы хотим взять хорошее, но также внести необходимые изменения, чтобы нам не пришлось заплатить слишком высокую цену, которой никакие технологии не стоят.

Я помню поколение, впервые столкнувшееся с подключенными к сети персональными компьютерами в 1980-е и 1990-е. Вы прибегали к помощи этих устройств, если хотели поиграть в игры, или что-то написать, или поработать с электронными таблицами, или отправить электронное письмо. Предполагалось, что компьютеры будут способствовать продуктивности и откроют путь к новым удовольствиям, но ни у кого не возникало мысли, что электронные сообщения смогут заменить беседу.

Лишь спустя несколько лет появилось целое поколение, уже выросшее со смартфонами, социальными сетями и разговорчивыми цифровыми помощниками. Сегодня эти дети стали взрослыми – учителями, бизнесменами, врачами и родителями.

Размышляя над идеей “бегства от беседы”, новые поколения спрашивают: “А в чем проблема? Когда переписываешься в мессенджере или в iChat, разве это не «разговор»? Кроме того, можно ведь донести свое послание «правильным образом». Что тут плохого?” Когда я разговариваю с этими людьми о беседе, не имеющей четких временных границ, некоторые из них просят меня пояснить, каково ее “ценностное предложение”. Другие признаются, что беседа кажется им “тяжелой работой”, поскольку, с их точки зрения, она предательски ведет к несовершенству, потере контроля и скуке. Разве стоит за это сражаться?

Многие проблемы, с которыми мы сталкиваемся в любви и работе, можно решить с помощью разговора. А вот в отсутствии таких бесед, как показывают исследования, мы меньше склонны к эмпатии, теряем контакт, становимся не такими творческими, испытываем трудности с самореализацией. Это ослабляет нас и заставляет отступать. Однако представители молодого поколения, с младых ногтей не расстающиеся со смартфонами, возможно, уже не замечают утрат, описанных в этих исследованиях. Они ведь изначально мало общались лицом к лицу.

Конечно же, в самых разных поколениях есть те, кому вовсе не нужно разъяснять ценность живого общения. И все-таки даже эти сторонники беседы нередко меня удивляют – многие из них выглядят побежденными. По их словам, будущее их одолело. Кинорежиссер, закончивший учебу в 2009-м, сказал мне, что беседе пришел конец именно в тот год. Меня особенно поражает, когда родители говорят, что не хотят, чтобы дети посылали сообщения за обедом, но в то же время не считают возможным противиться покупке телефонов. Они опасаются, что опоздали со своими предостережениями и рискуют остаться не у дел, если не будут открыты новому.

Я описываю здесь не просто бегство от беседы. Речь идет о бегстве от обязанностей наставника. Новые технологии завораживают, заставляя забыть о том, что мы знаем о жизни. Новое – любое “старое” новое – можно перепутать с прогрессом. Но из-за этой нашей готовности мы забываем о своей ответственности перед новым, то есть перед следующими поколениями. Именно мы должны передать им самое дорогое, самое важное из того, что умеем: мы должны говорить со следующим поколением о нашем опыте, о нашей истории; нам нужно рассказать о своих достижениях и ошибках.

Недостаточно попросить детей отложить телефоны в сторону. Нужно задать другую модель поведения, отложив в сторону свой телефон. Если дети не учатся слушать, отстаивать свою точку зрения и о чем-то договариваться в классе или за семейным ужином, когда же они усвоят навыки живого общения, столь необходимые для формирования хороших отношений и, если уж на то пошло, для дебатов между гражданами демократического государства? Мы снова обретем способность к диалогу, когда признаем, что слушать и говорить внимательно – тоже навык. Ему можно обучить. Он требует практики, и вы можете начать практиковаться прямо сейчас. Дома, в классе, на работе.

Эта книга предназначена, по меньшей мере, двум группам читателей. Одной группе нужно убедительно разъяснить, что бегство от беседы свидетельствует о проблеме, а не об эволюции. И у этой проблемы есть решение: создавая пространство для беседы, мы вновь обретаем друг друга, а также самих себя.

А для второй группы читателей – для тех, кто чувствует себя побежденным, кто оплакивает “неизбежное” бегство от беседы, а себя видит лишь в роли стороннего наблюдателя, – у меня припасен другой месседж: сейчас не время отступать. Те, кто понимает механизм работы диалога – вне зависимости от их возраста, – должны сделать шаг вперед и поделиться своими знаниями.

Мы можем сделать шаг вперед в наших семейных и дружеских отношениях, но, кроме того, существует публичное общение, обозначенное третьим стулом Торо. Такие беседы тоже нуждаются в наставниках. В этом контексте вспоминаются педагоги и студенты: аудитория – общественное пространство, где учащиеся могут проследить за ходом мыслительного процесса. Университетским преподавателям зачастую неловко просить студентов отложить электронные устройства на время занятия. Еще несколько лет назад большинство преподавателей признавались, что не желают быть “няньками” для своих студентов и что “обеспечение порядка” – работа не для них. Но теперь мы уже знаем, что учащийся с открытым ноутбуком склонен к многозадачности. Кроме того, это снижает качество работы[16] не только студента с открытым ноутбуком, но и всех остальных студентов, сидящих рядом с этим человеком. Поэтому в наши дни педагоги уже не столь почтительны. Многие начинают семестр с объявления, что у них в аудитории использование электронных устройств не допускается, или специально выделяют время под общение “без техники”.

Я встречала руководителей фирм, которые рекомендуют сотрудникам улаживать разногласия и приносить друг другу извинения лично. Новый руководитель компании примерно тридцати пяти лет признает, что в принципе избегает личных бесед, но его вдохновляют еженедельные общие собрания, где коллеги “просто разговаривают”. Хотя этот руководитель не до конца уверен, что сможет донести свой месседж, он отзывается о еженедельных совещаниях так: “Это место, где я учусь вести диалог”. Глава другой фирмы начинает собрания своей команды с требования положить все ноутбуки и мобильные телефоны в корзину у дверей. Она устала от собраний, где все участники строчат сообщения.

Кроме школы и рабочего места существует еще и публичное пространство.

В СМИ можно часто услышать устоявшуюся формулировку: “Нам необходима беседа на национальном уровне”[17]. Однако эксперты, которые выходят с этим предложением, привыкли к быстрой смене кадра, стычкам между различными партиями и перемене темы – будь то погода или расизм, – если речь идет об очередном новостном цикле. Кроме того, им не в новинку, что их выступления в программах новостей могут сопровождаться бегущей строкой внизу экрана, посвященной совершенно иным событиям. Эта бегущая строка впервые появилась в новостных передачах во время дипломатического кризиса в Иране в 1981 году, когда сотрудники посольства США были взяты в заложники. Что бы ни происходило в остальных сферах жизни, американцы хотели следить за судьбой своих сограждан в Иране круглосуточно. Кризис закончился, но бегущая строка, рассеивающая наше внимание, сохраняется. Более качественный общественный диалог потребует усилий. Но важно не путать сложное и невозможное. Сосредоточившись, мы поймем, что знаем, как делать эту работу.

Проблема, которую я характеризую как “бегство от беседы”, далеко не всегда привлекает наше внимание (в отличие от новых технологий!), поэтому очень просто отложить ее решение на потом. Люди по-прежнему беседуют друг с другом (во всяком случае, это выглядит как беседа), поэтому мы можем и не замечать, как сильно изменилась наша жизнь. В этом плане бегство от беседы сопоставимо с глобальным потеплением: сегодня мы чувствуем себя в безопасности в своих домах и обычно не думаем, какой будет жизнь “через тридцать лет”. Есть соблазн предполагать, что исключения ставят под вопрос существование проблемы или вовсе отменяют ее.

Каким бы тревожным образом ни менялись погодные условия на всей планете, если вдруг выдался чудесный солнечный день, один из лучших дней на вашей памяти, вы с легкостью забудете о глобальном потеплении. Подобным же образом мы теперь нечасто уделяем собеседнику все наше внимание, но все же иногда это случается. Мы забываем, насколько редким стало полноценное живое общение, забываем, что многие молодые люди взрослеют, так и не узнав, что это такое – ничем не прерываемая беседа за обеденным столом или во время прогулки с родителями и друзьями. У молодежи телефоны всегда под рукой.

Я часто выступаю перед родительской аудиторией, и многие описывают свои трудности в общении с детьми. И вдруг кто-нибудь поднимает руку и заявляет: “Мой шестнадцатилетний сын любит разговаривать”, словно это позволяет нам закрыть тему.

Нет, тема не закрыта. Так и не оценив всех последствий использования цифровых технологий, мы предпочитаем думать о них как об источнике удовольствия. Проблемы же, по всей видимости, связаны с непредвиденными последствиями. Чтобы оценить такие последствия[18], я следую путем, подсказанным тремя стульями Торо: первый для уединения, второй для дружбы, а третий для общества.

По словам Торо, когда беседа выходила из берегов, он выводил гостей на воздух. Этот образ привел меня к мысли о “четвертом стуле”: о беседах, которые Торо даже не мог вообразить. Я смотрю на созданную нами “вторую природу” и пытаюсь вести с этой искусственной природой диалог. Мы изобрели машины, способные говорить[19], и в общении с ними не можем не приписывать человеческие свойства объектам, напрочь лишенным таких свойств.

Мы отправились в путешествие забвения. На этом пути несколько станций. Сперва мы общаемся посредством машин и забываем, как важен личный контакт для наших отношений, нашего творческого начала и способности к эмпатии. Затем мы делаем следующий шаг и говорим не просто посредством машин, но и обращаясь к машинам. Это переломный момент. Когда мы рассматриваем возможность беседы с машинами о наиболее человеческих наших невзгодах, наступает миг расплаты, приближающий нас к концу путешествия забывания. Это возможность заново утвердить нас в максимальной человечности.

Опубликовав в 2011 году книгу “Одиночество вместе”, где я критически высказалась о том, как невнимательны мы бываем друг к другу, несмотря на свой статус “всегда на связи”, я сознавала, что описываю сложности, которые большинство людей не хочет видеть. Наше общество просто без ума от цифровых технологий. Подобно молодым влюбленным, мы боимся испортить романтику слишком долгими разговорами. Но сегодня, спустя всего несколько лет, атмосфера изменилась. Мы созрели для беседы. Теперь мы видим, что мобильные устройства отвлекают нас от детей, возлюбленных и коллег. Мы уже готовы пересмотреть свой поверхностный энтузиазм под лозунгом “чем чаще мы на связи, тем лучше”.

Теперь мы уже задаемся вопросом, до какой степени цифровые коммуникации подчиняют нас себе. Мы узнали, что получаем нейрохимический “кайф” от их использования. Мы осознаем, что потребность быть “всегда на связи” мешает нам выкладываться на все сто, быть на высоте. Поэтому мы позволяем себе отчасти разочаровываться возможностями, обретенными благодаря новым технологиям.

Мы готовы признать, что нуждаемся в тех вещах, которые подавляются социальными сетями. В моей предыдущей книге речь шла о возникающей проблеме; эта книга – призыв к действию. Пришло время скорректировать курс движения. Для этого у нас есть все необходимое. Мы есть друг у друга.

Бегство от беседы

В наше время мы хотим быть друг с другом, но при этом находиться где-то еще, там, куда мы стремимся попасть, потому что превыше всего ценим контроль над распределением своего внимания. Наша манера поведения адаптируется к новым приоритетам. На ужине с друзьями вы уже не можете рассчитывать на их безраздельное внимание. Вот что рассказал об одной из таких встреч Кэмерон, третьекурсник из Нью-Гэмпшира: “Ненавижу, когда во время еды у всех под рукой телефоны. Ясное дело, народ постоянно в них заглядывает”. Накануне за ужином Кэмерон даже послал сообщение сидящему рядом другу (“Че как, бро?”), просто чтобы привлечь его внимание.

Трудно не согласиться с Кэмероном, ведь реальность такова: собираясь на ужин, студенты хотят, чтобы друзья разделили с ними трапезу, но и поглядывать в телефоны им тоже хочется. Чтобы сочетать два этих удовольствия, они соблюдают так называемое “правило трех”: когда ужинаете с группой друзей, сперва удостоверьтесь, что хотя бы трое из присутствующих не смотрят в телефоны, и только потом разрешите себе заглянуть в свой телефон. Таким образом, беседа продолжается, пока ее участники по очереди отрываются от телефонов.

Я встретилась с Кэмероном и семью его друзьями и подругами. Одна из них, Элинор, описывает правило трех как стратегию беспрестанного “сканирования” окружающих:

Эффект от использования правила трех именно такой, какого можно было ожидать. Как сказала Элинор, беседа ведется урывками. И каждый старается, чтобы она оставалась легкой и непринужденной.

Непринужденная беседа, когда в поле зрения находятся мобильные телефоны, стала частью этикета. Одна из подруг Элинор поясняет: если разговор за ужином стал серьезным и гости начали поглядывать в телефоны, это служит сигналом, что пора “сменить тему на более легкую”. Она подчеркивает, что правило трех позволяет соблюдать вежливость не только за столом. По мнению подруги Элинор, когда люди “уставились” в телефон, “тема беседы остается легкой и после ужина”.

Когда я впервые задумалась об исследовании, в результате которого появилась эта книга, я планировала сосредоточиться на новых алгоритмах обмена СМС и сообщениями в мессенджерах. Благодаря чему они могут быть столь убедительными? Уникальными? Но в самом начале моего исследования я повстречала этих студентов из Нью-Гэмпшира, которые, отвечая на мой первый вопрос, обратили мое внимание на другой, казавшийся им более важным. “Я бы сформулировал это таким образом, – говорит Кэмерон. – Теперь бесед стало меньше – не с теми, кому адресованы ваши сообщения, а с теми, кто вас окружает!” В этот момент мы с Кэмероном находимся в кругу из восьми человек; болтая между собой, они то и дело опускают глаза, чтобы заглянуть в телефоны. Кое-кто пытается не смотреть в телефон, но дается это с трудом.

Кэмерон подытоживает то, что видит вокруг: “Сами по себе сообщения – это нормально. А вот то, как общение по мессенджеру влияет на наши устные разговоры, – уже проблема”.

Это утверждение оказалось весьма прозорливым. Влияние мобильных телефонов на общение лицом к лицу действительно стало проблемой. Согласно исследованиям, если на столе лежит телефон (даже выключенный), тема разговора меняется[22]. Допуская, что разговор может быть прерван, мы предпочитаем говорить не о самых серьезных вещах и воздерживаться от обсуждения острых, чреватых последствиями тем. Кроме того, наличие телефона на столе блокирует эмпатическую связь. Если двое разговаривают, а на столе рядом с ними лежит телефон, то контакт между собеседниками слабее, чем в отсутствие телефона[23]. Таким образом, даже телефон с выключенным звуком мешает общению.

Неудивительно, что за последние двадцать лет мы стали свидетелями того, как маркеры выражения эмпатии среди студентов сократились на 40 процентов, причем в последние десять лет этот процесс шел ускоренными темпами. Эту тенденцию исследователи связывают с активным внедрением цифровых коммуникаций[24].

Почему же мы проводим столько времени, обмениваясь сообщениями, если в итоге контакт между нами только ослабевает? В краткосрочной перспективе сетевое общение дает нам чувство большего контроля над временем и самоподачей. Предпочитая переписку беседе, мы можем контролировать объем общения друг с другом. А электронные письма, сообщения в мессенджерах и посты в соцсетях позволяют нам представить себя в наиболее выгодном свете. Мы пользуемся редактурой и ретушью.

Я называю это эффектом Златовласки: мы не надоедаем друг другу, если у нас есть возможность держать собеседника на цифровом расстоянии – не слишком близко, не слишком далеко, ровно так, как нужно.

Но человеческие отношения многослойны, запутанны и требуют затрат. Подчищая их с помощью технологии, мы уходим от сложностей беседы к действенности простого контакта. Боюсь, мы забываем о разнице между этими вещами. Кроме того, мы забываем, что дети, растущие в мире цифровых устройств, вообще не знают об этой разнице или о том, что она когда-либо существовала. Согласно исследованиям, если взрослые меньше разговаривают при детях, то и дети говорят мало[25]. Предпочитая телефон общению с ребенком, мы изначально помещаем ребенка в условия дефицита, о чем он даже не будет подозревать. И проблема не только в том, что в результате дети будут мало говорить, а в том, многое ли они поймут из того, что услышат в разговоре с другими людьми.

В самом деле, когда молодые люди говорят: “Нас вполне устраивают сообщения”, они упускают нечто важное. Их устраивает ощущение, что в настоящее время они востребованы и являются частью происходящего; это ощущение возникает благодаря постоянным цифровым напоминаниям и очень скрашивает жизнь. День, проведенный в сети, богат мгновениями, когда молодежь чувствует, что “живет в полную силу”. Но по мере того как цифровое общение отнимает у молодых людей все больше времени, есть риск, что в результате их жизнь, наоборот, оскудеет.

Для многих это настроение уже перешло в мольбу, которую можно суммировать фразой: “Лучше обмениваться сообщениями, чем разговаривать”. Под этим подразумевается не только то, что люди предпочитают переписку, но и то, что им не нравятся разговоры определенного рода. Они уклоняются от беседы, не ограниченной временем. В большинстве обстоятельств, причем порой даже интимного характера, им куда удобнее отправить сообщение, чем услышать голос по телефону или пообщаться с кем-то лицом к лицу.

Ответы на мой вопрос “А чем вас не устраивает беседа?” не заставляют себя ждать. Так проясняет ситуацию учащийся выпускного класса средней школы: “Хотите знать, чем меня не устраивает беседа? Я вам скажу, чем она меня не устраивает! Она проходит в реальном времени, поэтому невозможно полностью контролировать то, что собираешься сказать”.

Подобное стремление избежать беседы “в реальном времени” свойственно не только молодым. Представителям разных поколений довольно сложно взять под контроль то, что ощущается ими как бесконечный поток “входящей информации”: нужно осваивать данные и реагировать на них, а также управляться с различными ситуациями взаимодействия. Когда мы занимаемся этими проблемами в режиме онлайн, может показаться, что мы уже на пути к решению: по крайней мере есть возможность выбрать удобное время для ответа на вопросы и редактировать ответы, чтобы они выглядели “как надо”.

Тревога из-за необходимости быть спонтанными и желание управлять своим временем означают, что некоторые разговоры могут сойти на нет. Вот те из них, что находятся на грани исчезновения: когда вы внимательно слушаете собеседника и ждете, что он или она слушает вас; когда дискуссия может отклониться от основной темы, а потом вернуться к ней; когда можно выяснить нечто неожиданное об идее или человеке. На этом пути могут быть и другие потери: в живом общении мы черпаем информацию не только из того, что говорит собеседник, но также из его мимики, голоса, языка тела. Переходя в онлайн, мы соглашаемся на более грубую пищу. Добиваясь большей эффективности и получая возможность саморедактуры, мы учимся задавать вопросы так, чтобы на них можно было ответить электронным письмом.

Мысль о том, что отдельные мгновения жизни становятся более наполненными, а жизнь в целом оскудевает, подтверждается недавним исследованием, в котором пары друзей-студентов должны были общаться четырьмя разными способами: разговор лицом к лицу, видеочат, аудиочат и сообщения в мессенджере. Чтобы оценить степень эмоциональной близости в этих отношениях, исследователи спрашивали, как участники опроса себя чувствуют, и наблюдали, как они ведут себя по отношению друг к другу. Результаты оказались предельно ясными: живое общение привело к наибольшей эмоциональной близости, а сетевое общение – к наименьшей[26]. Студенты пытались добавить “теплоты” в сообщения, используя эмотиконы, фонологическую передачу смеха (“ха-ха-ха”), а также набирали текст капслоком, чтобы подчеркнуть срочность сообщения. Но ни один из этих приемов не сработал. Только в тех случаях, когда мы видим лица и слышим голоса друг друга, мы проявляем наибольшую человечность.

На мой взгляд, большая часть сказанного не противоречит здравому смыслу. И так оно и есть. Но, как уже говорилось, новые технологии завораживают. Они заставляют нас забыть о том, что нам известно о жизни.

Постепенно мы начинаем думать, что непрерывная онлайн-коммуникация сделает нас менее одинокими. Однако здесь мы рискуем, поскольку в действительности все ровно наоборот: чем меньше мы способны быть одни, тем более одинокими становимся. И если мы не научим детей самостоятельности, они будут сильнее ощущать свое одиночество[27].

Так или иначе, сегодня многие люди – взрослые и дети – нередко испытывают тревогу в отсутствие постоянной стимуляции, которой их подпитывает интернет. В минуты затишья они заглядывают в телефоны, проверяют мессенджер, отправляют сообщения. Они уже совсем не выносят пауз, которые ряд респондентов саркастически определяют как “скука” или “затишье”. Но ведь нередко именно в те моменты, когда мы колеблемся, или запинаемся, или вовсе замолкаем, мы наиболее полно открываемся друг другу – и самим себе.

Я не призываю всех отложить электронные устройства в сторону. Наоборот, я предлагаю взглянуть на них внимательнее, чтобы наши отношения с ними стали более осознанными.

К примеру, есть у меня коллега по имени Шэрон, тридцати четырех лет, которая, по собственному признанию, “радостно строчит сообщения” с 2002 года. Но и она была поражена, услышав, как ее подруга назвала смартфон “своим маленьким божеством”. Благодаря этой реплике, Шэрон задумалась о собственных взаимоотношениях с мобильным устройством. Бывает ли, что и она относится к своему телефону как к божеству? Возможно.

В разговоре с Шэрон становится ясно: главным образом ее беспокоит, насколько социальные сети влияют на ее самоощущение. Она тревожится, не слишком ли много времени уходит на то, чтобы “сыграть” улучшенную версию себя самой – той, которая будет пользоваться бо́льшим успехом у подписчиков. Шэрон начинает с того, что, по сути дела, в каждом взаимодействии есть элемент театральной игры. Однако в интернете она чувствует себя настолько вовлеченной в эти представления, что уже не видит границу между игрой и реальностью.

“Проводя время в сети, я хочу, чтобы меня считали остроумной, эрудированной, увлеченной, способной держать ироничную дистанцию. А саморефлексия необходима, чтобы понять, кто я на самом деле (со всеми моими недостатками) и как я действительно себя воспринимаю. Меня беспокоит, что я гораздо меньше времени и сил трачу на осознание себя, чем на то, кем воспринимают меня другие. Я уже не так внимательна к своему мышлению, к собственным идеям. В этом представлении можно потерять себя. Twitter и Facebook подталкивают меня к тому, чтобы я показывала свою улучшенную версию, выглядела совсем неуязвимой или настолько неуязвимой, насколько это возможно”.

Исследования показывают, что спокойное отношение к своим уязвимым местам напрямую влияет на то, можем ли мы быть счастливы, творчески активны и даже продуктивны. Такая мысль нас привлекает, ведь мы, казалось бы, устали от культуры постоянной производительности[28]. И все-таки жизнь в социальных сетях побуждает нас выглядеть, как сказала об этом Шэрон, “совсем неуязвимыми или настолько неуязвимыми, насколько это возможно”. В результате мы разрываемся между стремлением выразить свое истинное “я” и необходимостью предъявить онлайн свою улучшенную версию, поэтому неудивительно, что частое использование социальных сетей приводит к депрессии и социальной тревожности[29].

Кроме того, возникают проблемы с эмпатией. Согласно данным исследований, те, кто чаще всего пользуется социальными сетями, испытывают наибольшие трудности при распознавании человеческих эмоций, включая свои собственные[30]. Однако те же самые исследования дают и повод для оптимизма: мы обладаем запасом прочности. Беседа лицом к лицу приводит к росту самооценки и улучшению навыков общения[31]. То есть беседа лечит.

Уточнение для тех, кто разделяет сомнения Шэрон: эта книга не принуждает вас отказаться от мобильного телефона. Но если вы поймете, насколько серьезен эффект от его использования, вы будете относиться к нему более осознанно и сможете избрать другой способ взаимоотношений с ним.

Таким образом, я выступаю не против новых технологий, а в защиту беседы. Мы упускаем важный шанс живого общения, пытаясь одновременно уделять внимание тем, с кем находимся сейчас, и миру, заключенному в наших телефонах. А порой смотрим в телефон вместо того, чтобы немного побыть наедине с самими собой. Мы убедили себя, что блуждать по интернету – то же самое, что погружаться в мечты, поскольку в этой ситуации тоже есть возможность саморефлексии. На самом деле это не так.

Пришло время указать технологиям их место и снова стать идеальным собеседником. Чтобы начать это путешествие, нужно осознать, каковы цели беседы и каким образом технологии могут препятствовать достижению этих целей. В нынешних обстоятельствах даже в те мгновения, когда люди уже настроились на общение вживую, их планы часто срываются. Представители самых разных поколений признаются: “Всем известно, что не следует разрывать отношения при помощи СМС. Это плохо. Расставание – вещь серьезная и заслуживает встречи лицом к лицу”. Однако почти все люди могут рассказать, как они сами или их друзья разрывали отношения с помощью СМС или электронного письма. Почему? Так проще.

Мы уязвимы перед своими цифровыми устройствами, ведь они подчиняют и отвлекают нас. Наши способы потребления новых технологий отличаются так же, как и способы потребления пищи. Сегодня мы стали более разборчивыми, мы уже понимаем, что не все аппетитное с виду является полезным и питательным. То же самое и с технологиями.

Десятилетний мальчик в Нью-Йорке говорит, что им с отцом никогда не удается пообщаться наедине без вмешательства телефона. Я обращаюсь к сорокалетнему отцу мальчика. Он признается:

Пока что никакие чрезвычайные обстоятельства не возникали, но даже во время короткой вылазки с сыном в магазин на углу отец все-таки отвечает на телефонные звонки.

Чрезвычайным обстоятельством можно счесть тот факт, что родители не беседуют с детьми – или же во время общения не возникает тех пауз, когда они могли бы вспомнить забавную историю или взволновавшую их мысль. Вожатый в летнем лагере, где запрещены цифровые устройства, рассказал об опыте сотрудников этого лагеря. Если кто-то из сотрудников идет на прогулку с подопечным, у которого возникли проблемы (например, этот парень дрался, а может, и обижал младших мальчиков в столовой), оба могут хранить молчание в течение часа, а то и двух. “А потом, – говорит вожатый, – потом возникнет вопрос. А спустя какое-то время начнется беседа”.

Как нам кажется, мобильные устройства, подобно доброму джинну, исполняют три желания. Первое желание – нас всегда кто-то услышит; второе – мы можем посвятить свое внимание всему, чему захотим; третье – мы никогда не окажемся в одиночестве. Исполнение трех этих желаний предполагает еще одну награду: нам никогда не будет скучно. Тем не менее в ходе творческих бесед – тех бесед, когда люди по-настоящему узнают друг друга, – вы, как правило, чувствуете некоторую скуку. При встрече с чем-то новым часто испытываешь сомнения, должен что-то преодолевать. В беседах, ведущих к открытиям, нередки длительные периоды молчания. Но сегодня люди часто признаются, что молчание – “затишье”, которого они хотели бы избежать. В минуты тишины, по признанию многих, “не помешал бы телефон. Когда он под рукой, всегда найдется занятие”. Но ведь до появления мобильных телефонов мы считали мгновения тишины скорее “наполненными”, нежели скучными. Теперь мы избегаем таких минут, не дожидаясь того, что они могут нам принести.

Я уже упоминала, что начала свое исследование, планируя изучить новейшее поветрие, которое можно обозначить так: “Лучше обмениваться сообщениями, чем разговаривать”. Действительно, техника подарила нам столько новых способов связи – взять хотя бы электронную почту, СМС и Twitter. Я решила проанализировать, почему эти способы столь притягательны и уникальны.

Но вскоре по результатам интервью, которые я брала у представителей различных поколений, на первый план вышел другой вопрос. Собираясь вместе, люди обсуждают темы, подсказанные им телефонами, да и само наличие телефонов влияет на поведение человека. То, что мобильные устройства постоянно включены и находятся при нас – тот грубый факт, что они всегда у нас в руках или на столе, – влияет на общение вживую. Как я уже отмечала, при наличии телефонов люди менее открыты друг другу и не так тесно контактируют с собеседником, чем в тех случаях, когда телефонов под рукой нет[32].

В разгар великого эксперимента с технологиями мы часто разрываемся между двумя вещами: делом, которое, по нашему мнению, необходимо сделать, и непреодолимым желанием заглянуть в телефон. Представители разных поколений позволяют новым технологиям уводить себя от беседы, но все же каждый из нас сожалеет о потере. Мы ищем возможность исправить эту ошибку, стремимся снова пережить то, что так хорошо помним. Когда мы отдаем время и силы беседе, нас ждет вознаграждение: самопознание, эмпатия и опыт пребывания в социуме. Отказываясь от беседы в пользу более формального контакта, мы сталкиваемся с массой неожиданных последствий.

Уже несколько “поколений” детей смирились с мыслью, что родители или няни находятся рядом только отчасти. Многие родители пишут сообщения за завтраком или ужином, а также (впрочем, как и няни) уделяют детям мало внимания во время прогулок на детских площадках и в парках. Во время этих пауз за едой и в моменты игры взрослые, присматривающие за детьми, не формируют у своих подопечных навыки отношений, а ведь именно такие навыки требуются для беседы. Прежде всего, это способность к эмпатии: вы проявляете внимание к чувствам других людей и показываете, что пытаетесь их понять. Дети также предпочитают посылать сообщения, а не разговаривать друг с другом в школе и на детской площадке. Робея перед необходимостью обмениваться мнениями в режиме беседы, молодые люди чувствуют себя неуверенно в те моменты, когда нужно поддерживать контакт. А эта неуверенность заставляет их усомниться в самой возможности беседы.

Сегодня представители первого поколения, выросшего со смартфонами, как раз оканчивают университет или только что закончили учебу. Умные и творческие, они находятся в самом начале карьеры, однако их работодатели сообщают, что у этих молодых сотрудников обнаруживаются самые неожиданные фобии и тревоги. Они не знают, как начать и завершить беседу. Им трудно установить зрительный контакт. Они признаются, что нервничают, общаясь по телефону. Вероятно, следует задать один неприятный вопрос: неужели мы сознательно отнимаем у детей важные инструменты в тот самый момент, когда эти инструменты им так нужны? Неужели мы лишаем их навыков, необходимых для дружбы, творчества, любви, работы?[33]

Старшеклассник признался мне, что боится любого разговора, если нет возможности проверить и отредактировать свои реплики. Впрочем, он все же ощущает необходимость живого общения: “В дальнейшем мне нужно будет научиться вести беседу, находить общий язык”. Пока что это только смутные желания. Молодой человек говорит: “Когда-нибудь – довольно скоро, но, конечно же, не прямо сейчас – я хотел бы научиться вести беседу”. Его тон серьезен. Он понимает: есть нечто, чего он не знает.

Проходя сквозь библиотеку университетского кампуса или практически любой офис, мы видим одну и ту же картину: люди, запертые каждый в своем мирке, яростно молотят по клавиатурам или крошечным сенсорным экранам. Старший партнер юридической фирмы в Бостоне так описывает сцену в своем офисе: молодые сотрудники выкладывают весь свой арсенал устройств – ноутбук, планшет и несколько телефонов, а затем надевают наушники. “Большие. Как у пилотов. Рабочие столы превращаются в кабины пилота”. Пока младшие юристы сидят в своих кабинах, в офисе воцаряется тишина, а тишина не любит, когда ее нарушают.

Старший партнер сознает, что молодые сотрудники прячутся у себя в кабинах ради эффективности, но от него не ускользает и другое: отсутствие взаимодействия с коллегами приводит к негативным последствиям, нивелирующим положительный эффект, к которому так стремятся младшие юристы, когда с головой уходят “во всю эту электронную переписку”. Старший партнер опасается, что уединение в кабине изолирует молодых сотрудников от регулярных неформальных бесед в стенах фирмы. Он хочет, чтобы новые коллеги становились частью команды. С его точки зрения, в итоге успех фирмы зависит именно от готовности сотрудников к личному взаимодействию.

Бывают моменты в бизнесе, когда цифровая коммуникация оказывается единственно доступным способом общения. Однако в той юридической фирме, где работают “пилоты”, многие сотрудники активно пытаются избежать общения лицом к лицу. Молодые юристы уже и не скрывают, что стремятся избежать даже такого контакта “в режиме реального времени”, которого требует телефонный звонок. По словам старшего партнера, стратегия ухода от беседы оказалась “заразительной”, и ее осваивают самые разные поколения. В сущности, первым, кто рассказал мне о нежелании отрывать коллег “от электронной переписки”, был юрист старшего поколения, который затем признался: “Вообще-то дело во мне. Я сам не хочу беседовать с коллегами. Мне легче просто поговорить с ними по телефону”. Вот и он стал “пилотом”.

Мы используем новые технологии, чтобы уединиться не только на работе, но и дома. Я знаю семьи, где предпочитают “обсуждать проблемы” при помощи сообщений в мессенджере или по электронной почте, а не в живом общении. Некоторые называют такую практику “спором посредством сообщений”. По их словам, электронная переписка позволяет “сохранять мир”, потому что в этом режиме конфронтация не выходит из-под контроля. Здесь невозможны вспышки гнева. Одна мама призналась, что члены семьи с большей готовностью выражают свои чувства, когда им не нужно бояться таких вспышек.

Женщина лет тридцати с лишним рассказывает о преимуществах онлайн-споров со своим партнером: “Мы выражаем мысли в более интересной форме. Мы можем спорить, избегая слов, о которых, вероятно, пожалеем впоследствии”. И еще одно преимущество: споры посредством электронной переписки можно задокументировать. “Если мы спорим в мессенджере, у меня сохраняется сказанное партнером”.

Во всех этих случаях технология нужна нам, чтобы “свести к минимуму” человеческий контакт, чтобы воспринимать собеседника дозированно, до определенной степени. Многие избегают общения лицом к лицу, но им приятно поддерживать связь с другими людьми – причем иногда и с большим количеством людей, – если удается держать эмоциональную дистанцию. Вот еще один пример эффекта Златовласки. Это часть движения от беседы в сторону простого контакта.

Дома, на занятиях, на работе – повсюду мы видим бегство от беседы. Но и среди мгновений бегства мы находим моменты возможностей. Мы можем снова стать идеальными собеседниками – хотя бы за ужином.

Молодые люди признаются, что было бы неплохо, если бы друзья проявляли к ним больше внимания за совместной трапезой, но, увы, надежды на это все меньше. Новейшие правила поведения этого уже не предусматривают, к тому же “вы ведь не хотите упустить то важное сообщение, что вот-вот придет”. Для тех, кто уже вырос со смартфонами, “перманентное частичное внимание”[34] стало нормой, хотя многие осознают, какую цену приходится за это платить.

Студенты университета, которых я опрашивала, постоянно с кем-то переписываются в присутствии друг друга, но при этом говорят, что ценят мгновения, когда их друзья откладывают телефоны в сторону. С точки зрения опрошенных, особенным становится тот момент, когда друг в их присутствии получает сообщение, но решает его игнорировать и отключает звук. Вот что сказала мне одна второкурсница: “Производит очень сильное впечатление, когда кто-то предпочитает живого собеседника переписке в телефоне”. Ей вторит студент последнего курса: “Если ваш визави получил сообщение, а потом просит прощения и выключает звук [телефона], это служит сигналом, что собеседник по-прежнему с вами, что он вас слушает”.

Третьекурсница признается, что хотела бы попросить друзей убирать телефоны за едой, но не может этого сделать, поскольку такая просьба неприемлема с точки зрения норм поведения. “Трудно просить человека уделить вам внимание полностью”. Она уточняет:

А если что и “по возрасту”, так это “правило трех”: стратегия поведения за едой, когда вы разрешаете себе заглянуть в телефон только в том случае, если в общей беседе участвует достаточное количество людей. Молодые люди признают важность полного внимания, но при этом неохотно уделяют его друг другу. В общении с друзьями они воспроизводят то отношение, от которого страдали в детстве, поскольку их родители постоянно отвлекались, чтобы заглянуть в телефон.

Некоторые молодые люди сознают, что склонны отвлекаться, и стараются как-то с этим бороться. Например, они предлагают устроить игру за ужином – как правило, дело происходит в ресторане. Предполагается, что все хотят вести переписку за трапезой, но понимают, что это вредит беседе. Игра называется “башня из мобильных телефонов”. За ужином гости достают телефоны и складывают их в центре стола, образуя целую башню. При этом телефоны остаются включенными. Первый, кто дотронется до зазвонившего телефона, платит за весь ужин.

Зачем устраивать игру, цель которой заставить вас обратить внимание на друзей? Одна третьекурсница признается: когда она отправляет сообщение другу во время ужина, то вполне нормально (если “рассуждать логически”), что ответ придет уже после ужина. Это ее устраивает. Но если кто-то посылает ей сообщение во время ужина, она будет чувствовать себя не в своей тарелке, пока не ответит. Вот как третьекурсница это описывает:

Комментарий насчет “странной маленькой потребности” немедленно ответить на сообщение, полученное за ужином, напоминает мне о беседе с одной студенткой. Эта девушка, участница моего семинара на тему воспоминаний, пришла ко мне в часы консультаций и сообщила, что, несмотря на свой интерес к семинару, она то и дело заглядывала в телефон во время занятия. Студентка почувствовала себя виноватой – все-таки студенты в аудитории рассказывали истории из жизни – и хотела обсудить со мной свою переписку. Она призналась, что испытывала “необходимость” проверять сообщения. Почему? У девушки был только один вариант ответа: ей хотелось узнать, кто ей пишет, кто проявил к ней интерес. По ее формулировке, “мы не так сильны, как притяжение технологии”. Телефоны становятся источником соблазнительного “подводного течения”, а экономика “башни из мобильных телефонов” помогает людям плыть против течения.

Во всем этом нет простого нарратива “цифрового поколения”, представители которого чувствуют себя вольготно в мире, где они выросли. Напротив, в наши дни история беседы являет собой историю конфликта в ландшафте четких представлений.

В самом деле, описывая свое нынешнее общение, студенты университета высказывают, на первый взгляд, противоположные позиции. В группе третьекурсников один студент начинает с утверждения “Вся моя переписка на тему логистики. Мне просто так удобнее”, а впоследствии признается, что не в состоянии участвовать в большинстве бесед за ужином, поскольку ему необходимо проверять сообщения. Другой мечтательно размышляет о будущем коммуникации: “Возможно, изобретут что-то новое”. Под “чем-то новым” молодой человек подразумевает нечто менее отвлекающее, чем нынешние устройства. По мнению двух студенток, в будущем им вовсе не хотелось бы иметь дело с нынешними устройствами, но им трудно вообразить альтернативу этому. Еще один студент высказывает мнение, что, возможно, здесь вообще нет проблемы: люди “коэволюционируют” с телефонами, в результате чего возникнет новый вид. Однако оптимистичные ноты уходят из его голоса, когда он шутит, что у него “возникла зависимость от электронной переписки”, поскольку “переписываться всегда безопаснее, чем разговаривать”. Студент разводит руками: “Я не виноват, свой первый телефон я получил от мамы”. Рекламщики отлично знают своих клиентов. Например, на станции метро в Сан-Франциско рекламируют службу доставки, которая привезет вам еду из целого ряда ресторанов в области залива Сан-Франциско. Формулировка такая: “Удовольствие от вкусной еды в сочетании с радостью от того, что вам не нужно общаться с людьми!”

В нынешней атмосфере мы потворствуем своей склонности извиняться в электронной переписке. Всегда было трудно просить прощения за допущенные ошибки в личной беседе. Теперь же есть альтернативы, сопряженные с меньшим стрессом: мы можем послать фотографию с комментарием, сообщение в мессенджере или по электронной почте. Нам уже не нужно извиняться друг перед другом, можно просто написать: “Извините”. И нажать кнопку “Отправить”. Однако при общении лицом к лицу вы видите, что обидели другого человека, а ваш визави может убедиться, что вы и вправду огорчены. Именно это понимание и запускает процесс прощения.

Когда вы пишите “Извините” и нажимаете кнопку “Отправить”, этого не происходит. В момент сожаления вы скорее экспортируете чувство, нежели позволяете себе им проникнуться. Вы вытесняете внутренний конфликт, даже толком не пропустив его через себя; вы как бы избавляетесь от еще не пережитого чувства. Когда человек извиняется, это повод попрактиковаться в навыках эмпатии. Если каяться нужно вам, значит, вы должны почувствовать себя в шкуре другого. Если же извиняются перед вами, то вас тоже просят взглянуть на вещи с другой стороны, чтобы и вы совершили шаг в направлении эмпатии. В обстоятельствах цифровой коммуникации этих действий можно избежать. Таким образом, многое поставлено на карту, когда мы уклоняемся от извинений лицом к лицу. Если мы не помещаем наших детей в ситуации, в которых они могут научиться эмпатии (а просить прощения вживую – именно такая ситуация), неудивительно, что им трудно увидеть, как их слова воздействуют на других людей.

“Эмпатический провал” начинается еще в детстве и продолжается в течение всей жизни. Магистрантка экономического факультета объясняет, чего именно ей не хватает, когда друзья извиняются в переписке. Она называет это “искусственным перемирием”:

Сообщение со словом “Извини” – упущенная возможность. Однако есть способ наверстать упущенное. Родители могут потребовать, чтобы дети просили прощения лично. Например, одна женщина рассказала, что ее тринадцатилетний сын, постоянно “подключенный к интернету”, имел привычку отменять семейные планы, сообщая об этом по СМС или электронной почте. Женщина изменила правила. Теперь, если сын хочет отменить какую-то договоренность (например, обед с дедушкой и бабушкой), он должен сообщить об этом по телефону.

Телефонный звонок в реальном времени помогает детям осознать, что планируемые ими действия в той или иной степени влияют на других. Мама мальчика поясняет: “Позвонив по телефону, сын может услышать, что бабушка решила приготовить жареную курицу и уже поставила ее в духовку. Он может услышать, что дедушка уже купил сироп, чтобы на десерт подать его любимое мороженое”. Таким образом, мальчик, возможно, поймет, что его ждут, что будут скучать, если он не придет. Женщина добавляет, что, с момента вступления в силу новых правил, сын почти никогда не отменял подобных договоренностей.

Извинения, принесенные лично, играют не менее важную роль в деловой жизни. По словам различных менеджеров, значительная часть их работы – научить сотрудников извиняться в личном общении. Один руководитель компании признается, что от отчаяния готов кричать, причем даже на тех, кто работает у него очень давно: “Попросите прощения. Сделайте это при личной встрече. Вы были не правы. Извинитесь”. Другой руководитель полагает: если деловой человек не способен извиниться в личном разговоре, “это все равно что водить машину, не умея дать задний ход”. В сущности, это значит, что человек не может водить машину. По мнению этого менеджера, многим из его подчиненных не помешали бы уроки вождения.

Уходя от беседы к более формальному контакту, мы обкрадываем самих себя. Тревогу вызывает тот факт, что со временем это перестает нас беспокоить, – или же, что еще хуже, мы уже не видим разницы. Гретхен – студентка второго курса, с которой произошло именно это. Сидя в моем офисе, она жалуется, что ей тяжело сконцентрироваться на домашних заданиях. Проблема в соседке по комнате. Точнее, Гретхен угораздило флиртовать с бывшим парнем этой соседки. Она вовсе не хотела никому навредить, но ситуация вышла из-под контроля. Теперь этот парень использует ее в качестве оружия против соседки. Когда мы с Гретхен общаемся, заметно, что ей трудно сосредоточиться. У нее ужасные оценки. Я спрашиваю, не хочет ли она переговорить с кем-то в консультационном центре. Студентка качает головой – сначала ей нужно уладить дела с соседкой. По словам Гретхен, соседке нужны ее извинения, а также “правда и ничего, кроме правды”. Девушка добавляет: “Тогда-то я снова обрету свою концентрацию”.

Я спрашиваю Гретхен, комфортно ли ей возвращаться домой: близится время обеда, возможно, соседка уже в общежитии, находящемся примерно в десяти минутах от моего офиса. Гретхен смотрит на меня непонимающе, словно мой вопрос не имеет смысла. “Я собираюсь общаться с ней по Google Chat, – объясняет она. – Никогда не стала бы вести этот разговор вживую. Это слишком эмоциональный момент”.

Я была застигнута врасплох, когда Стивен Кольбер (в привычном образе болтливого телеведущего правых взглядов) задал мне на своем шоу довольно важный вопрос: “Разве все эти маленькие твиты, эти глоточки онлайн-общения, не сливаются в один огромный глоток настоящей беседы?” Я ответила – нет. Многочисленные глоточки общения не сливаются в глоток беседы.

Общение глоточками, возможно, сгодится для сбора разрозненных фрагментов информации или чтобы сказать: “Я думаю о тебе”. Или даже чтобы сказать: “Я люблю тебя”. А вот если речь идет об извинениях, тут глоточками делу не поможешь. Этот метод едва ли сработает, когда нас призывают взглянуть на вещи с другой точки зрения. В таких случаях мы должны слушать. Мы должны отвечать в реальном времени. В таком общении проявляется наш темперамент и характер. Мы укрепляем доверие.

Живая беседа разворачивается медленно. Она учит нас терпению. Мы прислушиваемся к тону и нюансам. А вот общаясь посредством цифровых устройств, мы приобретаем другие привычки. Увеличивая объем и скорость нашего взаимодействия в сети, мы хотим, чтобы нам ответили немедленно. В своем стремлении поскорее получить ответы мы задаем более простые вопросы; мы упрощаем свои сообщения даже на самые важные темы. Мы привыкаем к жизни, в которой нас постоянно прерывают и перебивают.

Душистым июньским вечером я опрашиваю группу из двадцати пяти молодых людей и девушек в возрасте от восемнадцати до двадцати четырех, собравшихся в Бостоне для участия в летней программе обучения. За два часа, проведенных вместе, они объясняют мне, что, если я и вправду хочу знать, как они общаются, мне следует присоединиться к их групповому чату. Они создали этот чат в приложении для мобильных телефонов под названием WhatsApp. Собеседники приглашают меня в эту группу, я принимаю приглашение, и наша встреча продолжается. Теперь мы находимся в обществе друг друга и вживую, и в сети. Картина меняется: каждый из присутствующих или “не здесь”, или куда-то собирается. Пользуясь этим приложением, молодые люди быстро переключаются с живого разговора на чат в телефонах. По меньшей мере, часть общения в чате протекает в форме изображений – карикатур, фотографий и видео, – причем многие из них являются комментариями к происходящему в помещении. По мнению студентов, эти изображения служат способом связи точно так же, как текстовые сообщения или беседа.

Вживую мы обсуждаем, как трудно дистанцироваться от семьи и школьных друзей, когда начинаешь учебу в университете. Однако эта дискуссия не продвигается слишком далеко, ведь ей приходится конкурировать с параллельной деятельностью – онлайн-чатом и отправкой изображений.

И все-таки заметно, что студенты довольны. Им в радость быстро переходить от устного разговора к сообщениям и картинкам – и обратно. Этот непрерывный поток доставляет им удовольствие. Кроме того, студентам нравится, что они всегда могут пойти куда-то еще, ведь, по их собственному признанию, ничто их так не страшит, как скука. Если хоть на секунду молодые люди утрачивают интерес к происходящему в помещении, они тут же переключаются на чат. Если картинки в телефоне не кажутся им убедительными, они ищут другие. Отправка другу изображения, найденного в интернете, требует вовлеченности особого рода. В этой ситуации человек черпает не из своего опыта, а из внешних ресурсов. Он выражает свои мысли и чувства, но при этом соблюдает определенное расстояние.

В процессе общения со студентами я вспоминаю, как некогда говорила своей трехлетней дочери: “Используй слова”. Сначала такая аллюзия меня удивляет. Я ценю уместность (и остроумие!) изображений, которыми обмениваются студенты, но, по-моему, молодые люди переключаются на картинки в телефоне, чтобы уклониться от нашей общей беседы, когда тема разговора становится более серьезной. Если речь заходит о чем-то непростом, студенты предпочтут отправить картинку, нежели ломать голову над сложной задачей. Приходит на ум еще одна банальность из опыта воспитания детей, на сей раз произнесенная голосом моей бабушки: “Смотри на меня, когда говоришь со мной”. Мы учим детей внешним признакам внимания, поскольку надеемся, что, отталкиваясь от поведения, сможем настроить их на более глубокие чувства. Речь идет о привязанности и эмпатической связи. Мы просим детей использовать слова или смотреть на нас не для того, чтобы добиться послушания, а для того, чтобы слова были связаны с чувствами. Зрительный контакт – наиболее действенный способ наладить связь между людьми.

Студенты, пригласившие меня в WhatsApp, заверили, что я стану лучше их понимать, если тоже загружу это приложение. Но стоило мне это сделать, как молодые люди сразу же уткнулись в телефоны.

В этот июньский вечер в вихре разговоров, сообщений и картинок студенты то и дело возвращаются к мысли о ценности цифрового общения благодаря “низкому уровню риска”. Молодые люди говорят, что в режиме онлайн они могут редактировать сообщения перед отправкой. И если сообщение адресовано потенциальному работодателю или возможному объекту романтического интереса (то есть представляет особую важность), они часто просят друзей перечитать письмо, чтобы удостовериться, что оно написано “правильно”. Таковы преимущества сетевого общения. А ведь в живой беседе, которая вдруг может пойти в неожиданном направлении, люди далеко не всегда пытаются сделать все “правильно”. Порой они говорят такое, чего сами от себя не ожидали, да еще и получают от этого удовольствие. Писатель-романтик Генрих фон Клейст называл это “постепенной подготовкой мыслей во время речи”. Цитируя французскую пословицу “Аппетит приходит во время еды”, Клейст отмечал, что подобным же образом “мысли возникают из речи”. С его точки зрения, когда лучшие мысли еще только появляются, они почти непонятны. Писатель подчеркивал значимость рискованной, увлекательной беседы в качестве плавильного тигля, где рождается открытие. Стоит отметить, что Клейст вряд ли заинтересовался бы широковещательными возможностями, появившимися благодаря социальным сетям. Азарт “рискованного разговора” рождается именно тогда, когда слушающий вас находится рядом и в тесном контакте с вами.

Однако студенты, пригласившие меня провести с ними вечер в WhatsApp, слишком далеки от мысли о возможной увлекательности рискованного разговора. Между прочим, один из присутствующих заявляет: обмен изображениями хорош уже тем, что делает общение еще менее рискованным, чем отправка отредактированных сообщений. Изображения тоже можно редактировать: их можно обрезать и улучшать посредством фильтров. По словам этого студента, чем сильнее вы их изменяете, тем неоднозначнее они выглядят, тем больше “открыты для интерпретации”. Юноша считает, что это хорошо, поскольку человека труднее обидеть, если он не высказал свое мнение определенно. В то же время, если человек не заявил о своем мнении, он упустил возможность опробовать свою мысль. Или выразить чувство. Обозначая свою позицию и отстаивая ее, мы учимся быть прямолинейными. Этот навык помогает и в любви, и в политике[35].

Поскольку на нашей встрече в Бостоне студенты чередуют беседу с чатом в WhatsApp, общение по обоим каналам то и дело прерывается. Телефоны вмешиваются в беседу; беседа мешает полноценному общению в чате. Я спрашиваю всех участников об их отношении к этим помехам, но мой вопрос едва ли им понятен. Группа не воспринимает периодическое бегство в WhatsApp как помеху. Говоря обо всей этой суете, один из молодых людей признается: “Это моя жизнь”.

В новой культуре общения, когда что-то внедряется в разговор, это считается не помехой, а другим каналом общения[36]. Полушутя, подростки и двадцатилетние сообщают, что наиболее распространенной фразой за ужином с друзьями становится: “Что-что?” Каждому обязательно требуется небольшая пауза, время, чтобы найти изображение или отправить сообщение.

Сообщая о “зависимости” от своих телефонов, люди говорят не только о потребности в том, что могут получить от этих устройств. Они также подразумевают, что хотят избежать того, от чего телефоны позволяют им уклониться. Наиболее распространенное явление: человек смотрит в телефон, спасаясь от скуки или тревоги. Это может означать, что вы учитесь чему-то новому, живому, меняющему мир. Вероятно, вы пытаетесь двигаться в каком-то новом направлении. Скука и тревога посылают вам сигнал: нужно быть более внимательными к происходящему, а не отворачиваться.

Мы живем не в безмолвном мире, где никто не разговаривает. Однако мы периодически то вступаем в беседу, то выходим из нее. Нам не хватает терпения для беседы, требующей непрерывного внимания. Когда разговор становится сложным или вовсе затихает, мы позволяем себе переключиться на что-то другое. Мы хотим избежать жизненных трудностей и скучных моментов.

В комнате студентки старшего курса – юноша. Они лежат в постели. Когда молодой человек идет в ванную, девушка достает телефон и заглядывает в Tinder – приложение, позволяющее находить в этом районе молодых людей для свиданий, а может, и дальнейших отношений. Девушка признается:

Лежа в кровати и ожидая, пока любовник выйдет из ванной, девушка пережила один из скучных моментов жизни.

Когда я пересказываю эту историю собеседникам младше тридцати, они обычно пожимают плечами. Такова жизнь. Мгновений скуки всегда хочется избежать. К тому же всегда интересно, кто хочет с вами связаться. Или с кем можете связаться вы. Впрочем, этот эмоциональный настрой, в котором мы ищем непрерывной стимуляции и стремимся удалять из жизни “скучные моменты”, характерен и для людей постарше.

Тридцатичетырехлетний мужчина, не так давно ставший отцом, признается, что ему скучно набирать ванну для двухлетней дочери. Он чувствует себя виноватым. Всего несколько дней назад, вместо того чтобы терпеливо сидеть с дочерью (разговаривать с ней и петь для нее, как бывало со старшими детьми), мужчина стал проверять почту в телефоне. И это уже не первый случай. “Знаю, что не должен так поступать, – говорит мой собеседник. – Час купания должен стать временем, когда я расслабляюсь вместе с дочкой. Но у меня ничего не получается. Я то и дело заглядываю в телефон, поскольку нахожу это время вынужденного простоя скучным”.

А вот пример из другой сферы: сенатор Джон Маккейн чувствовал себя не в своей тарелке, сидя на полу в Сенате во время слушаний по Сирии. Чтобы избежать неприятного ощущения, он стал играть в покер на своем iPhone. Когда фотография, где он играет в покер, просочилась в прессу, Маккейн пошутил в Twitter о том, что его поймали:

Искать утешения в чем-то вроде электронной игры в покер, когда наступил момент скуки, стало нормой. Однако если даже сенаторы считают, что в порядке вещей “куда-то сбежать” во время слушаний по кризису в Сирии, трудно ожидать безраздельного внимания от кого бы то ни было в любой ситуации, будь то занятия или встреча. И это прискорбно, ведь по данным исследований экраны цифровых устройств отрицательно влияют на производительность любого, кто их видит, будь то их владельцы или просто люди, сидящие рядом[38].

Нам следует пересмотреть значение “скучных моментов”, от которых мы так стараемся уклониться. В работе, любви и дружбе взаимность отношений зависит от вашего умения выслушивать что-то, возможно, скучное для вас, но интересное с точки зрения вашего собеседника. “Затишье” во время разговора, возможно, находится на пути к тому, чтобы стать чем-то другим. Если в беседе наметился спад, единственный способ узнать, затеплится ли интерес снова, – продолжить беседу. Людям требуется время на размышление, чтобы придумать какую-то новую тему для разговора.

В более общем плане опыт скуки напрямую связан с творческим потенциалом и новаторством[39]. Я уже отмечала: подобно тревоге, скука может означать, что мы осваиваем нечто новое. Проявляя любопытство в отношении скуки, мы можем использовать ее как паузу, чтобы сделать шаг назад и установить новый контакт. Или же эти мгновения скуки, как сказал бы Клейст, пригодятся, чтобы обратиться к кому-то и высказать мысль, которая может возникнуть только в контакте со слушателем.

Теперь же мы уклоняемся от таких мгновений задумчивости и контакта. Многозадачность, ставшая возможной благодаря цифровым устройствам, куда быстрее обеспечивает нам хорошее настроение. Наш мозг требует новых поступлений – свежих, стимулирующих и связанных с социумом[40]. Пока технологии еще не предоставили нам возможность в любое время перемещаться куда угодно, беседа с другими людьми играла важную роль в том, как мы удовлетворяли потребность своего мозга в стимуляции. А теперь, посредством цифровых устройств, мозгу предлагается постоянное и бесконечно развлекательное меню, не требующее больших усилий.

И вот мы уходим от более степенного ритма, позволяющего ждать, слушать и размышлять о самых разных вещах. Мы уходим от ритма беседы. Таким образом, мы утрачиваем навыки разговоров, лишенных четкой повестки, позволяющих совершать какие-то открытия в ходе общения. Мы не перестали разговаривать, но мы отказываемся, порой неосознанно, от беседы, предполагающей безраздельное внимание. Каждый раз, когда вы заглядываете в телефон, находясь в компании, вы получаете порцию стимуляции, нейрохимический импульс, но упускаете то, что ваш друг, учитель, родитель, возлюбленный или сотрудник только что говорил, подразумевал, чувствовал.

Клиффорд Нэсс был специалистом по когнитивной психологии и профессором социологии Стэнфордского университета, а также выступал в роли “общежитского отца”: жил в корпусе для первокурсников в качестве куратора и консультанта по академическим вопросам. Нэсс рассказывал, как пытался наладить контакт с одной первокурсницей, заговорив с ней об эмоциональных взлетах и падениях, которые сам пережил в старших классах. Студентка ответила, что она и ее друзья уже давно не беспокоятся о подобных вещах. Нэсс удивился – неужели с подростковой экзистенциальной тревогой покончено? Именно это и утверждала первокурсница, причем даже выдвинула свою версию, почему так происходит: социальные сети помогают сглаживать такие моменты. Девушка подытожила: “Благодаря технологиям эмоции становятся проще”.

Вдохновленный комментариями первокурсницы, Нэсс решил изучить взаимоотношения сетевого бытования и эмоциональной жизни девушек-подростков[41]. Не подвела ли эту первокурсницу интуиция? Если вкратце, то подвела. Эмоции не становятся проще благодаря технологиям. В сущности, социальные сети могут сделать эмоциональную жизнь очень тяжелой.

Нэсс сравнил эмоциональное развитие молодых женщин, считающих себя “завсегдатаями сети” с теми, кто проводит меньше времени онлайн: как выяснилось, те, кто проводит много времени в сети, куда хуже идентифицируют чувства других людей, а если вдуматься, то и собственные чувства. “Завсегдатаи сети” считают, что их сверстники хуже к ним относятся, а общение с друзьями приносит им меньше позитивных эмоций, чем тем, кто реже бывает в социальных сетях. Оказывается, жизнь в сети ассоциируется с потерей эмпатии и снижением способности к саморефлексии.

Здесь нет ничего удивительного. Если вы где-то присутствуете только отчасти, довольно просто упустить из виду эмоциональный и невербальный подтекст того, что вам говорят окружающие. И на своих чувствах вы тоже не сосредоточены[42].

С точки зрения Нэсса, эмоциональный тон социальных сетей – еще один возможный источник проблем. Когда студенты бывают в сети, одним из наиболее притягательных для них моментов является встреча с целым миром хороших новостей. Как нам напоминает Нэсс, в Facebook нет знака “добить гладиатора”. Возможно, вы будете разочарованы, если то, что вы запостили, не получит желаемого числа позитивных реакций, но вы привыкаете публиковать материал, который доставит людям удовольствие.

Таким образом, в социальных сетях все учатся постить позитивную информацию. Однако, как подчеркивает Нэсс, негативные эмоции требуют большего времени на обработку и затрагивают больше участков мозга. Значит, если вы находитесь онлайн в течение длительных периодов – реагируя на позитивные эмоции, – ваш мозг лишается возможности попрактиковаться в более сложном деле. В результате, по мнению Нэсса, ваши реакции замедляются. Вероятно, именно это и происходит с завсегдатаями соцсетей: они не в состоянии быстро реагировать на чувства других или даже на свои собственные. Когда они медленно отвечают другим, то “кажутся бесчувственными и равнодушными”. Когда же они едва откликаются на собственные чувства, то теряют критическую способность к саморефлексии[43].

Нэсса беспокоит, что в онлайн-мире, осененном знаком одобрения, молодые люди усваивают неправильные жизненные уроки. Вот некоторые из этих уроков: во-первых, негативные эмоции – это то, что испытывают неудачники, а не обычная часть жизни, требующая внимания и работы над ней; во-вторых, вполне естественно отвлекаться и постоянно переключаться на посторонние вещи во время общения с другими людьми.

Это очень плохие новости, но есть и хорошие: беседа исцеляет. Нэсс сравнивает участки мозга, обрабатывающие эмоции, с мышцей: они могут атрофироваться, если их не тренировать, и могут укрепляться посредством живой беседы. Ученый говорит:

Нэсс подытоживает: “Технологии не способствуют воспитанию чувств”. Зато люди – да.

Чтобы снова стать идеальным собеседником, нужно заново научиться быть внимательным. В наши дни средний взрослый американец заглядывает в телефон каждые шесть с половиной минут[44]. Мы начинаем рано: уже выпускаются детские кресла-качалки (и детские сиденья для унитаза) со специальными углублениями для телефонов[45]. Двадцать пять процентов американских подростков включают цифровое устройство в течение пяти минут после пробуждения[46]. Большинство подростков отправляют по сто сообщений в день[47]. Восемьдесят процентов держат телефоны в постели во время сна. Сорок пять процентов “не отключаются” вообще – даже во время религиозных служб и занятий спортом[48].

Выходит, что за обедом типичная американская семья управляется с шестью-семью потоками информации одновременно[49]. Повсюду разбросаны ноутбуки, планшеты, телефоны, тут же стоит стационарный компьютер, а на заднем плане, конечно же, один или два телевизора. Студенты университета склонны пользоваться сразу четырьмя социальными медиа одновременно[50]. Если студенты зарегистрированы на Facebook, они также посещают Netflix, какой-нибудь музыкальный блог и сайт с домашними заданиями. Что происходит с беседой здесь? Мы хотим, чтобы разговор был только одним из объектов нашего внимания наряду с другими; то есть мы хотим то возобновлять его, то прерывать. Нам хочется, чтобы он стал “бегущей строкой” внизу телеэкрана с новостями кабельного канала.

Опять-таки, мы живем в мире непредвиденных последствий. Мы воображаем, что постоянная подключенность делает нас эффективнее, но это обманчивое впечатление. Многозадачность снижает нашу производительность в любых делах, которыми мы заняты, а при этом вызывает у нас иллюзию, что мы, наоборот, во всем преуспеваем[51]. Таким образом, мы становимся менее продуктивными, несмотря на чувство удовлетворения[52]. Вспомним также о недостатках технологии в аспекте “воспитания чувств”: злоупотребление многозадачностью ассоциируется с депрессией, социальной тревожностью и трудностями в понимании эмоций других людей.

Если что и внушает надежду, так это наша способность к восстановлению. Когда у детей возникают проблемы с самооценкой и эмпатией, поскольку цифровые устройства входят в их жизнь слишком рано, к счастью, на помощь им приходит беседа[53]. Например, когда вы везете дочь в коляске, поговорите с ней вместо того, чтобы заниматься электронной перепиской. Почитайте сыну и обсудите с ним книгу вместо того, чтобы положить планшет в его кресло-качалку. А когда вам кажется, что беседа с ровесниками становится скучной, попробуйте чем-то увлечь собеседников вместо того, чтобы строчить сообщения.

Впрочем, исцелиться с помощью беседы не так-то просто. Во-первых, мы заточены на желание мгновенного вознаграждения, быстрого ритма и непредсказуемости. То есть мы заточены на жажду “импульса к поиску” (по определению нейроученых), а именно такой опыт можно получить, просматривая ленту Twitter[54]. Люди, постоянно прибегающие к многозадачности, настраивают свой мозг на непрерывную жажду многозадачности. Те, кто постоянно выполняет множество задач одновременно, вовсе не становятся эффективнее; им просто хочется все большей многозадачности. Это значит, что им все труднее вести беседу, требующую сосредоточенности.

Двадцатичетырехлетняя девушка, работающая в стартапе, рассказывает, что ей больше не под силу сосредоточиться на одном предмете или человеке одномоментно. Поэтому этой девушке трудно поддерживать живой разговор, ведь он требует навыков, которые она утратила.

Поначалу многозадачность помогала моей собеседнице ощущать себя Чудо-женщиной. Теперь же она чувствует, что нуждается в помощи.

Одна третьекурсница примерно так же описывает свои “трудности с беседой”. Беседа лишает ее возможности выполнять несколько задач одновременно, а ведь она привыкла справляться с жизнью именно посредством многозадачности:

После университета девушка решила взять таймаут и отдохнуть от Facebook. Она удалила приложение из компьютера и телефона. Она отсутствовала в соцсети всего несколько недель, но, по ее признанию, этот опыт помог ей “успокоиться”.

Мы могли бы сказать, что у нас “зависимость от многозадачности”, но это не самый удачный способ обозначить проблему. Мобильные телефоны стали частью нашей медийной экологии. Мы должны найти способ сделать жизнь лучше, не отказываясь при этом от телефонов. Я предпочитаю рассуждать в категориях доступности технических средств – то есть тех вещей, что стали возможными (а также привлекательными и простыми) благодаря технологиям, – и человеческих уязвимостей. Если вы зависимы, необходимо отказаться от приема наркотиков. Если вы уязвимы, можно работать над снижением уязвимости.

Рассуждая в категориях доступности техники и человеческих уязвимостей, мы могли бы подумать, как снизить эту нашу уязвимость[55] с помощью техники. Один мой собеседник – изобретатель – отмечает, что использование смартфонов подталкивает людей к новому типу бдительности. “Они хотят удостовериться, что ничего не упускают, – сообщает изобретатель, – поэтому постоянно взаимодействуют со своими устройствами”. Он выдвигает следующее интригующее предположение:

Идея не в том, чтобы связь стала невозможной или сложной, а в том, чтобы она стала осознанной. Вы не должны “зависать” в сети просто потому, что вас туда затянула сама система. Изобретатель подытоживает:

Нужно подумать о создании технологии, требующей, чтобы мы использовали ее более осознанно. Кроме того, в нашем быту можно устроить своего рода охранные зоны – гостиная, столовая, кухня, машина, – свободные от цифровых устройств. То же самое можно сделать и на работе – в определенных аудиториях и местах встреч. Мы можем так планировать свое будущее, чтобы дизайн цифровых устройств и наше социальное окружение помогали нам быть на высоте. Как потребители цифровых медиа мы, конечно же, должны сотрудничать с индустрией, производящей для нас качественную технику, но при этом не следует забывать о своем здоровье и эмоциональном благополучии[57].