Когда партизаны въезжали на шоссе, прямо перед машиной прошла тачанка, запряженная парой холеных пегих лошадей. Сбруя их была разукрашена так, словно они везли к костелу новобрачных, однако вместо жениха и невесты Беркут увидел троих вооруженных карабинами людей в странной военизированной форме, с белыми повязками на рукавах.
Один из них, тот, что сидел на передке, вдруг оглянулся и показал кнутом в сторону машины. Двое других привстали и тоже уставились на кабину.
– Что за войско?! – спросил лейтенант Корбача[1], и только теперь заметил, что тот наклонился к рулю, пытаясь спрятать свое лицо.
– Местная полиция, крёншки-псёншки.
– И ты знаешь этих полицаев?
– Еще как знаю! А главное, они меня узнали, – неохотно приподнял он голову.
– Ну, так уж и узнали!..
– Узнали, пан лейтенант, это точно. Смотрите, как погнали. Хотят предупредить немецкий пост. Он – в ближайшем селе.
– Почему бы и не предупредить, если представится такая возможность? Быстро меняемся местами.
– Но я стреляю хуже вас, – успел предупредить его Корбач.
– Зато я водить умею чуточку лучше тебя. А посему, дай руль и приготовь оружие, – сказал он, садясь на место водителя и срывая машину с места. – Передай наверх, пусть приготовятся. Когда начну догонять, высунься из кабины, приветливо помаши рукой. Словом, отвлеки, чтобы не открыли огонь.
Пропустив несколько встречных машин, Андрей увеличил скорость, но, заметив еще две, идущие сзади, вынужден был пропустить и их, и только тогда снова ринулся в погоню. Он обратил внимание, что полицаи пытались остановить эти машины, однако на их крики и жесты водители-немцы не отреагировали.
Чтобы окончательно не насторожить полицаев, Андрей принял левее и пошел почти по кромке, давая понять, что намерен обогнать тачанку и ехать своей дорогой. А тут еще Корбач высунулся из кабины, и, сняв пилотку, приветливо помахал ею, словно приглашал пересесть в грузовик. Это-то их и удивило.
Кучер притормозил. Задние полицаи привстали и удивленно переглянулись, не зная, как объяснить перевоплощение знакомого им хуторского парня в немецкого солдата. Вот тогда-то, воспользовавшись их замешательством, Беркут и врезался передком машины в тачанку и, словно бульдозер, буквально смел ее с дороги, хотя и машина при этом тоже чуть не завалилась в кювет. В ту же минуту с кузова почти одновременно ударили длинными очередями три автомата.
Беркут так и не расслышал, прозвучал ли в ответ хотя бы один выстрел из полицейской винтовки. Нажимая на педаль газа и все дальше и дальше уходя от места столкновения, лейтенант напряженно вслушивался, не прогремит ли выстрел вдогонку. Пока наконец облегченно не вздохнул: «Не прозвучал!»
– Ну, что там, гренадеры-кавалергарды? – выглянул он из кабины, когда опрокинутая вверх колесами тачанка осталась далеко позади.
– Отберут у тебя права, лейтенант, – ответил за всех Арзамасцев, на этот раз вполне добродушно, без обычного для себя неприятия любой стычки. – Кажется, накрыли всех троих.
– Божественно! Только так и воюем!
– Но ведь и сами могли оказаться в кювете, – запоздало проснулось в ефрейторе прирожденное неприятие какого-либо риска. Беркут уже не раз задавался вопросом: как вообще такой человек может быть солдатом? Но всякий раз сам же и оправдывал Арзамасцева: скольких подобных вояк загнано теперь в солдатский строй!
– Могли, конечно. А как еще следовало повести себя в этой ситуации?
– Можно было просто-напросто расстрелять их… – все еще не мог угомониться этот анти-солдат, наклоняясь к кабинке.
– И получить пару пуль вдогонку. А так наверняка.
– Ну, это всего лишь счастливый случай.
– Тебе, Арзамасцев, не угодишь. Одного не пойму: как ты умудрился стать ефрейтором?
Беркут действительно не мог понять этого. Впрочем, может быть, там, в окопе, среди множества подобных ему, слабо подготовленных и не склонных к военным авантюрам солдат, Арзамасцев и в самом деле представал неплохим бойцом: прилежным, исполнительным; в боях хотя и не отличался, но ведь и труса тоже не праздновал.
И все же не таких солдат желал видеть теперь рядом с собой Беркут, совершенно не таких. Да только что уж тут возмущаться? Каких война и случай послали…
Проехав еще с километр, лейтенант остановил машину и быстро поменялся местами с Корбачем.
– Оружие все время держать готовым, – напомнил бойцам. – И не сбивайтесь в кучу. Не забывайте, что у немцев такие же шмайсеры, как и у вас.
Наконец Корбач свернул на проселочную дорогу, и впереди показались островки редколесья. Со слов Звездослава Беркут уже знал, что за несколькими такими посадками должно находиться село, а за ним – лес. Правда, в глуши его тоже может явиться им небольшое село, если только немцы не сожгли его, но там уже настоящие леса, в которых можно чувствовать себя более или менее защищенными.
Еще больше ободряло Беркута то, что, судя по карте, этими лесами они смогут пройти километров пятьдесят. А там и до Украины рукой подать. И сразу же вспомнилось: Подольск, лесная база отряда, последний бой на Змеиной Гряде… Крамарчук, Мазовецкий, Мария, другие ребята – живые и погибшие…
Вновь и вновь Беркут припоминал тех, кого послал тогда на задание вместе с Мазовецким и Крамарчуком. Неужели никто из них не спасся? Неужели никого из них уже не придется встретить в лесах под Подольском?
Как все круто изменилось в его жизни! Карательная экспедиция, бой на гряде, дни скитания по лесу, предательство старика, у которого он решил переночевать и немного отогреть свою простуду… А затем вдруг плен, имитация расстрела, вновь лагерь, наконец побег, и вот теперь эти бесконечные дороги и хутора Польши…
Вечерами, сидя в землянке вместе с Влади-славом Мазовецким, он не раз выслушивал почти детское фантазирование поручика о том, как, вернувшись в Польшу, он создаст небольшой партизанский отряд и развернет борьбу за независимую Польшу. Слушать – слушал, но даже в сонном бреду не мог предположить, что очень скоро сам окажется на польской земле, и что самому ему, причем раньше, чем Мазовецкому, придется пройти почти через всю Польшу. Как партизану, с боями…
– Товарищ лейтенант, немцы! – вырвал его из потока раздумий крик Корбача. Но, прежде чем Андрей увидел этих самых немцев, он успел выхватить пистолет и приоткрыть дверцу кабины, готовый в любое мгновение броситься на землю.
– Да это же всего лишь немецкий пост! – сказал он несколько разочарованно, заметив наспех сколоченный шлагбаум, возле которого, рядом с мотоциклом, топтались трое солдат.
– Что-то многовато их там.
– Не больше, чем нас. И вообще, воспринимай все это спокойнее. Кстати, ты впервые употребил слово «товарищ». До сих пор я был для тебя «паном».
– Но ведь в Советском Союзе к офицерам обращаются именно так – «товарищ»?
– В Союзе – да, так что привыкай. Ну что, гренадеры-кавалергарды, – ступил он на подножку, ожидая, пока Корбач медленно подведет машину к посту. – Следите за моей реакцией и моими действиями. Пальбы не открывать. Говорить только по-немецки, а лучше – вообще, нагло, по-русски, молчать.
– Что за граница, фельдфебель? – машина еще двигалась, но Беркут на ходу спрыгнул и побежал к шлагбауму, махнув Корбачу рукой, чтобы тот притормозил.
– Приказано перекрыть дорогу и проверять документы, господин обер-лейтенант.
– У германских офицеров – тоже? – удивленно вскинул брови Беркут.
Фельдфебель растерянно взглянул на стоявших рядом солдат, смотревших на обер-лейтенанта скорее с любопытством, нежели с настороженностью.
– Относительно офицеров… особого приказа не было, господин обер-лейтенант. Оставляя нас здесь, лейтенант просто приказал проверять документы. А вот относительно офицеров…
– Ясно, фельдфебель, вот мои документы. Очевидно, речь шла о гражданском населении. Очередная операция против партизан – так я понял?
– Так точно, прочесывают деревню Гнилевичи, – фельдфебель мельком взглянул на фото и вернул удостоверение.
– Давно пора, – машинально одобрил Беркут.
– Партизаны часто бывают там, и даже оставляют у местных крестьян своих раненых. Кстати, вы с группой тоже в Гнилевичи?
– Вообще-то, нам, фельдфебель, нужно в Оржицу. Но там, в кузове, девица-полька… – перешел «обер-лейтенант» на полушепот. – Она хоть и полька, однако давно и старательно доносит нашей разведке на поляков… Так вот, приказано подбросить ее к Жечникам, чтобы пожила там какое-то время, и чтобы потом нам не приходилось прочесывать эти самые Жечники вслепую, как теперь – Гнилевичи. Поэтому прикажите своим рыцарям поднять это бревно… – кивнул в сторону шлагбаума.
– Яволь, господин обер-лейтенант. Пропустить машину!
– Проезжай, – махнул рукой Беркут. – Проезжай, проезжай, я догоню. Не подскажете, фельд-фебель, как эти самые Гнилевичи можно объехать? Хочется, чтобы как можно меньше поляков, да и немцев тоже, видело польку в нашей машине. Надеюсь, вы понимаете, с чем это связано? Как трудно подготовить своего надежного агента, и как легко бывает провалить его.
Фельдфебель иронично осмотрел словоохотливого обер-лейтенанта, хранителя великих тайн рейха, и великодушно пожал плечами.
– По дороге объехать нельзя. Она ведет прямо в село. Но у колодца, первого, который вам попадется, можно свернуть и объехать по лугу под самым лесом. Утром мы проводили разведку. Машина там пройдет, однако у села ее обязательно проверят, там стоит пост.
– Спасибо, фельдфебель. Два железных креста вам на грудь. И вашим рыцарям – тоже. «По березовому – над каждым», – добавил он уже про себя, прыгая на подножку. – А ведь их можно было перестрелять, как думаешь, Арзамасцев? – спросил он, глядя на побледневшее лицо ефрейтора, все еще инстинктивно сжимающего в руке немецкий автомат.
– Зачем ввязываться, лейтенант? Зачем ввязываться?! – нервно отреагировал тот. – Лучше вообще бросить эту машину и дальше пробираться пешком. Так спокойнее и надежнее. Ты же видишь, что все дороги перекрыты. Эти олухи не стали придираться, так на следующем посту затормозят. Причем навечно.
– Привыкай, ефрейтор, дорога нам предстоит далекая: успеем и пешком, и ползком. Кстати, Анна, там, у шлагбаума, для тебя тоже нашлась роль.
– Быть вашей общей любовницей? – с большим усилием воли заставила себя улыбнуться полька. Андрей должен был отдать ей должное: она старалась не трусить. И ей это даже порой удавалось.
– Не любовницей, а любимицей. Мы – спецгруппа. Ты – тайный агент гестапо. Мы везем тебя в Залещики, где ты должна будешь какое-то время поработать. Только что я испытал эту легенду.
– Спасибо, пан лейтенант-поручик, – неожиданно серьезно проговорила Анна. – Я согласна.
– Правда? Чудесно. Тогда входи в роль.
– Я согласна на любую роль, только бы остаться с вами. Правда, боюсь, как бы кто-то из поляков так и не запомнил меня в роли агента гестапо. А то ведь потом не отмоешься, повесят.
– Ну, особо распространяться о твоих «связях с гестапо» мы не станем. Однако об этом мы еще поговорим.
– Обязательно поговорим, – оживилась Анна. И ни для кого из мужчин не осталось незамеченным, что поговорить с лейтенантом ей хотелось вовсе не о вымышленной службе в гестапо.
«А ведь роль действительно заинтересовала ее, – отметил про себя Беркут, садясь в кабину. – Ее бы немного подготовить, и могла бы стать неплохой разведчицей. Да только не в нашей группе решать ее судьбу».
Он вспомнил, как упорно настаивала Анна на том, чтобы они взяли ее с собой. Как буквально с оружием в руках отстаивала свое право быть с ними. И становилось ясно: обиженная судьбой девушка вдруг поняла, что в этой войне без нее не обойдутся; точно так же, как и ей от войны не спрятаться, и на хуторке не отсидеться.
Весь опыт войны в тылу врага подсказывал лейтенанту, что именно из таких людей получаются самые стойкие партизаны, самые настойчивые истребители врага.
– И все же мне непонятно, почему эти, у шлагбаума, проверили только ваше удостоверение, к тому же слишком бегло, – молвила Анна. – Почему не принялись проверять всех нас? Даже не заглянули в кузов машины.
– Потому что я вышел из машины и смешался с ними. Я видел, как фельдфебель сомневался, решался, и все же в конце концов струсил.
– Значит, он все-таки заподозрил, что мы не те, за кого выдаем себя?
– По-моему, да.
– Тогда он тотчас же сообщит о нашем появлении в этих краях.
– Никому и ничего он сообщать не станет. Иначе пойдет под суд за халатность и трусость. В таких случаях люди предпочитают молчать, полагаясь на то, что, может быть, как-то обойдется.