Манхэттен
Декабрь 2019 года
Каждый раз с приближением декабря Манхэттен преображался настолько, что Мэгги не всегда узнавала его. Туристы толпами стекались на бродвейские шоу, наводняли тротуары возле универсальных магазинов Мидтауна, образуя лениво текущие реки пешеходов. Бутики и рестораны были переполнены посетителями, обвешанными гроздьями пакетов, рождественские мелодии звучали из скрытых динамиков, вестибюли отелей сверкали украшениями. Рождественскую елку в Рокфеллеровском центре освещали гирлянды разноцветных лампочек и вспышки тысяч айфонов, а городской транспорт, далеко не самый скорый даже в лучшие времена, застревал в пробках так надолго, что быстрее было пройтись пешком, чем ловить такси. Но у пеших прогулок имелись свои минусы: из-за домов то и дело выхлестывал стылый ветер, требовал термобелья, обилия флиса и курток с наглухо застегнутым на молнию воротником.
Мэгги Доус, которая считала себя свободолюбивой натурой, одержимой тягой к странствиям, всегда обожала саму идею нью-йоркского Рождества, пусть даже в виде глянцевой открытки «вы только посмотрите, какая прелесть». А в реальной жизни она, подобно многим жителям Нью-Йорка, в праздники всеми силами старалась обходить Мидтаун стороной. И либо держалась поближе к дому в Челси, либо, что случалось чаще, улетала куда-нибудь, где потеплее. Специализируясь на туристической фотографии, она порой воспринимала себя горожанкой из Нью-Йорка в меньшей степени, нежели кочевником, который обзавелся постоянным адресом в большом городе лишь по чистой случайности. В блокноте, который лежал в ящике прикроватной тумбочки, она составила список из более чем сотни мест, где до сих пор хотела побывать, и среди них значилась такая глушь и даль, что даже добраться туда было нешуточным испытанием.
С тех пор, как двадцать лет назад она бросила колледж, список продолжал пополняться местами, по какой-либо причине будоражившими ее воображение, а постоянные поездки позволяли ей вычеркивать из него то один, то другой пункт. С фотоаппаратом через плечо она побывала на всех континентах, в более чем восьмидесяти двух странах и сорока трех из пятидесяти штатов. Сделала десятки тысяч снимков – от фауны дельты Окаванго[2] в Ботсване до северного сияния в Лапландии. Были среди них и материалы, отснятые в походе по дороге инков, на Берегу Скелетов в Намибии, и еще больше – среди руин Тимбукту. Двенадцать лет назад она научилась нырять со скубой и десять дней провела, запечатлевая подводный мир у островов Раджа-Ампат; четыре года назад пешком дошла до знаменитого Паро Таксанг, или Гнезда тигрицы, – буддийского монастыря, возведенного на уступе скалы в Бутане, откуда открывалась захватывающая панорама Гималаев.
Окружающие часто изумлялись ее приключениям, однако она успела убедиться, что слово «приключение» имеет немало смысловых оттенков, и далеко не все они позитивны. Наглядным примером служило ее нынешнее приключение – так она сама называла его, обращаясь к своим подписчикам в соцсетях – то самое, из-за которого ее перемещения теперь ограничивались галереей и маленькой квартирой с двумя спальнями на Западной девятнадцатой улице вместо каких-нибудь более экзотических локаций. То же приключение порой наводило на мысли о суициде.
О нет, она ни за что не покончила бы с собой. Эта мысль ужасала ее, в чем она и призналась в одном из множества видео, снятых для «Ютьюба». На протяжении десяти лет ее видео ничем не выделялись, как и посты о фотографии: она рассказывала о том, как принимает решения, делая снимки, предлагала ряд учебных материалов по «Фотошопу», готовила обзоры новых моделей фотоаппаратов и аксессуаров к ним и обычно выкладывала все это раза два-три в месяц. Видео на «Ютьюбе», вдобавок к постам в соцсетях, а также к блогу на ее сайте, всегда пользовались популярностью у фанатов фотографии и в то же время добавляли лоска к ее профессиональной репутации.
Но три с половиной года назад она под влиянием момента выложила на своем «Ютьюб»-канале видео, посвященное недавнему диагнозу, не имеющему к фотографии никакого отношения. Это видео, сбивчивый, неприукрашенный рассказ о страхе и неуверенности, которые она вдруг испытала, узнав, что у нее меланома четвертой стадии, вероятно, не следовало публиковать вообще. Однако то, что она считала одиноким голосом, которому ответит лишь эхо с пустынных просторов Интернета, каким-то образом привлекло всеобщее внимание. Она не знала точно, как и почему это произошло, но именно то видео – из всех, какие она когда-либо выкладывала, – вызвало сначала струйку, потом ровный поток, а под конец – лавину просмотров, комментариев, вопросов и лайков от людей, которые никогда не слышали о ней и ее деятельности фотографа. Считая себя обязанной ответить тем, кого тронула ее участь, она подготовила и опубликовала еще одно видео, относящееся к ее диагнозу, и оно стало еще более популярным. С тех пор примерно раз в месяц она продолжала выкладывать видео в том же ключе, главным образом потому, что полагала: у нее нет выбора, кроме как продолжать. За прошедшие три года она успела обсудить разные виды терапии и собственные ощущения, связанные с ними, иногда даже демонстрировала шрамы, оставшиеся после операции. Она рассказывала о лучевых ожогах, тошноте, потере волос, открыто задавалась вопросом о смысле жизни. Размышляла о своем страхе смерти, строила догадки о возможности загробной жизни. Все это были серьезные темы, но она, возможно, чтобы не вгонять себя в депрессию обсуждением столь прискорбных предметов, старалась выдерживать свои видео в как можно более легком тоне. И полагала, что отчасти именно этим объясняется их популярность, но кто мог сказать наверняка? Одно было несомненно: каким-то образом, почти невольно, она стала звездой собственного реалити-сериала в Интернете – того, что начался с надежды, но мало-помалу сосредоточился на единственно возможном и неизбежном завершении.
И хотя этому, пожалуй, не стоило удивляться, приближение грандиозного финала сопровождалось взрывным ростом зрительской аудитории.
В своем первом «онковидео» – как она мысленно называла их, в отличие от своих «реальных видео», – она с кислой усмешкой уставилась в объектив и произнесла: «Я сразу возненавидела ее. Потом она меня захватила».
Она понимала, что это, пожалуй, дурновкусие – шутить насчет своей болезни, но все происходящее казалось ей абсурдом. Почему именно она? В то время ей было тридцать шесть лет, она регулярно занималась спортом и придерживалась вполне правильного питания. Никто в ее семье раком не болел. Она выросла в пасмурном Сиэтле и жила в Манхэттене, что исключало пристрастие к солнечным ваннам. В салонах искусственного загара она не бывала никогда. Все, что стряслось с ней, просто не имело смысла, но разве не в этом вся суть рака? Рак не выбирает; он просто случается с теми, кому не повезло, и спустя некоторое время она наконец смирилась с тем, что лучше задаваться вопросом: почему НЕ она? В ней нет ничего особенного; до сих пор в ее жизни случались периоды, когда она считала себя интересной, или умной, или даже симпатичной, но в ее мыслях о себе никогда не возникало слово «особенная».
Когда диагноз стал ей известен, она могла бы поклясться, что совершенно здорова. Месяцем ранее она побывала на острове Вааду на Мальдивах, на фотосъемке для «Конде Наст». Туда она отправилась в надежде запечатлеть прибрежную биолюминесценцию, от которой волны океана сияли как звезды, словно подсвечивались изнутри. Это призрачное эффектное свечение вызывал морской планктон, и Мэгги специально выделила время, чтобы сделать несколько снимков для себя, а может, и для того, чтобы выставить их на продажу у себя в галерее.
С фотоаппаратом в руках она обследовала почти безлюдный в середине дня пляж возле отеля, пытаясь представить, что именно возьмет в кадр, когда опустится вечер. Ей хотелось запечатлеть намек на береговую линию – может, с валунами на переднем плане, – небо и, конечно, вздымающиеся волны. Больше часа она потратила, делая снимки под разными углами и в различных местах пляжа, когда мимо нее прошла незнакомая пара, держась за руки. Поглощенная работой, она едва заметила этих людей.
А несколько минут спустя, пока она изучала в видоискатель то место на некотором расстоянии от берега, где разбивались волны, за ее спиной раздался женский голос. Незнакомка говорила по-английски, но с отчетливым немецким акцентом.
– Прошу прощения, – начала она. – Вижу, вы заняты, и сожалею, что побеспокоила вас.
Мэгги опустила фотоаппарат.
– Да?..
– Об этом затруднительно говорить, но вы не обследовались по поводу этого темного пятнышка сзади на плече?
Мэгги нахмурилась, безуспешно пытаясь разглядеть между бретельками купальника пятно, о котором говорила женщина.
– Я и не знала, что у меня там темное пятнышко… – она в замешательстве прищурилась, глядя на женщину. – А почему оно вас так заинтересовало?
Ее собеседница – лет пятидесяти, с короткой седой стрижкой, – кивнула:
– Наверное, мне следовало представиться. Я доктор Сабина Кессель. Работаю дерматологом в Мюнхене. Это пятно выглядит нетипично.
Мэгги заморгала.
– Вы имеете в виду – как рак?
– Не знаю, – ответила женщина, выражение лица которой стало осторожным. – Но на вашем месте я бы обследовала его как можно скорее. Разумеется, может оказаться, что это пустяки.
Или что-то серьезное, не пришлось добавлять доктору Кессель.
Несмотря на то что Мэгги понадобилось пять ночей, чтобы добиться желаемого эффекта, необработанными файлами она осталась довольна. Предстояло еще тщательно обработать снимки на стадии цифрового постпроизводства – подлинное искусство фотографии в наши дни почти всегда проявляется на этом этапе, – но она уже знала, что результат окажется потрясающим. А пока, стараясь не слишком беспокоиться, она записалась к доктору Снехалю Кхатри, дерматологу из Верхнего Ист-Сайда, назначив прием через четыре дня после своего возвращения в город.
Биопсию пятна взяли в начале июля 2016 года, затем ее отправили на дополнительные обследования. Позднее в том же месяце она прошла ПЭТ и МРТ в Мемориальном центре Слоуна-Кеттеринга. Когда пришли результаты, доктор Кхатри усадил ее в смотровой и спокойно и серьезно сообщил, что у нее четвертая стадия меланомы. В тот же день ее познакомили с онкологом Лесли Бродиган – ее лечащим врачом. После этих встреч Мэгги сама начала искать информацию в Интернете. Несмотря на объяснения доктора Бродиган, что общая статистика мало что значит, когда речь заходит о прогнозировании результатов для конкретного пациента, Мэгги не могла не обратить внимание на цифры. Ей стало известно, что среди тех, у кого меланома была выявлена на четвертой стадии, выживаемость по прошествии пяти лет составила менее пятнадцати процентов.
В состоянии шока и неверия на следующий день Мэгги записала свое первое «онковидео».
На втором приеме доктор Бродиган, деятельная голубоглазая блондинка, живая иллюстрация к выражению «крепкое здоровье», вновь разъяснила ей особенности ее состояния, поскольку в первый раз этот процесс настолько ошеломил Мэгги, что слова врача она запомнила лишь обрывочно. По сути дела, четвертая стадия меланомы означала, что рак дал метастазы не только в отдаленных лимфоузлах, но и в некоторых других органах, в ее случае – в печени и в желудке. МРТ и ПЭТ выявили рост раковых опухолей, вторгающихся в более здоровые части ее тела подобно армии муравьев, набросившихся на еду на столе для пикника.
Одним словом, следующие три с половиной года прошли в тумане лечения и восстановления, с редкими вспышками надежды, озаряющими темные туннели тревоги. Мэгги перенесла операцию по удалению пораженных лимфатических узлов и метастазов из желудка и печени. За операцией последовало облучение – оно оказалось мучительным, от него кожа кое-где чернела, и оставались отталкивающего вида шрамы в дополнение к полученным после операций. Мэгги узнала также, что существуют разные виды меланомы, в том числе и на четвертой стадии, поэтому применяются разные виды терапии. В ее случае это означало иммунотерапию, которая, по-видимому, действовала в течение пары лет, пока наконец не перестала. Затем, в прошлом апреле, она приступила к химиотерапии и продолжала ее несколько месяцев подряд, ненавидя за то, какие ощущения она у нее вызывала, но убеждая себя, что такое лечение обязано быть эффективным. Ну разве может оно не подействовать, рассуждала она, если, похоже, все остальное в ней уже почти убило? В те дни она едва узнавала себя в зеркале. Еда почти всегда горчила или казалась слишком соленой, поэтому есть было трудно, и Мэгги, и без того миниатюрная, потеряла больше девяти килограммов. Ее миндалевидные карие глаза теперь выглядели запавшими и слишком огромными, выделяясь над обострившимися скулами, лицо больше напоминало череп, обтянутый кожей. Она постоянно мерзла и носила теплые свитера даже у себя в квартире с работающим на полную мощность отоплением. Лишившись всех своих темно-каштановых волос, она наблюдала, как те медленно отрастают – но местами, сделавшись более светлыми и тонкими, как у младенца; приходилось все время носить платок или шапку. Жилистая тощая шея смотрелась так жалко, что она куталась в шарфы и избегала зеркал, чтобы лишний раз не взглянуть на свое отражение даже мельком.
Немногим больше месяца назад, в начале ноября, она прошла очередное обследование – ПЭТ и томографию, и в декабре опять встретилась с доктором Бродиган. На этот раз доктор казалась сдержаннее обычного, хотя ее глаза лучились сочувствием. Она сообщила Мэгги: несмотря на то что три года терапии замедлили болезнь, остановить ее прогрессирование так и не удалось. А когда Мэгги спросила, какие еще существуют варианты лечения, доктор мягко перевела разговор на качество оставшейся ей жизни.
Таким способом Мэгги поставили в известность о том, что она умирает.
Галерею Мэгги открыла больше девяти лет назад, вместе со скульптором по имени Тринити, чьи гигантские эклектичные творения занимали почти все пространство. Настоящее имя Тринити было Фред Маршберн, они познакомились на открытии выставки другого художника – мероприятии из тех, какие Мэгги посещала редко. Уже в то время Тринити пользовался бешеным успехом и давно носился с идеей открыть собственную галерею; однако управлять этой галереей у него не было ни малейшего желания, как и уделять ей хоть сколько-нибудь времени. Поскольку они нашли общий язык и снимки Мэгги никоим образом не соперничали с работами Тринити, сделка состоялась. За управление галереей Мэгги должна была получать скромную зарплату и возможность выставлять подборки собственных работ. В то время ее привлекал скорее престиж – можно говорить людям, что у нее своя галерея! – нежели деньги, которые собирался платить ей Тринити. В первые год-два она продала лишь несколько своих фотокопий.
Так как в то время Мэгги активно путешествовала, в среднем проводя в поездках более сотни дней в году, повседневными делами галереи занималась Луанн Соммерс. Нанимая ее, Мэгги узнала, что та богата, в разводе и имеет уже взрослых детей. Практический опыт Луанн исчерпывался любительской страстью к коллекционированию и виртуозным умением отыскивать лучший товар на распродажах в «Неймане Маркусе». К ее плюсам относилось умение хорошо одеваться; она была ответственна, добросовестна, готова учиться и не комплексовала по тому поводу, что зарабатывает чуть больше прожиточного минимума. По ее словам, алиментов ей хватало, чтобы жить в роскоши, вообще не работая, но проводить все свое время на кухне, собирая детям ланчи в школу, она была не готова.
У Луанн обнаружился врожденный талант в сфере продаж. Поначалу Мэгги вводила ее в курс технических деталей всех своих снимков, а также рассказывала об истории создания каждого из них – этими историями покупатели часто интересовались не меньше, чем самим изображением. Скульптуры, которые Тринити ваял из самых разных материалов – холста, металла, пластика, клея, краски, вдобавок к предметам, найденным на мусорных свалках, оленьим рогам, стеклянным и жестяным консервным банкам, – были настолько оригинальны, что вызывали оживленные дискуссии. Он был уже признанным любимцем и баловнем критиков, его работы регулярно покидали зал, несмотря на шокирующие цены. Однако галерея не выставляла творения приглашенных художников и не рекламировала их, поэтому работа велась в спокойном темпе. Бывало, за весь день выставку посещали не более пяти человек, на последние три недели года галерею обычно закрывали. Такой порядок долгое время устраивал Мэгги, Тринити и Луанн.
Но два обстоятельства изменили все. Во-первых, «онковидео» Мэгги привлекли в галерею новых посетителей. Не обычных искушенных поклонников новейшего современного искусства или фотографии, а туристов откуда-нибудь из Теннесси или Огайо, людей, которые начали следить за постами Мэгги в социальных сетях и на «Ютьюбе», потому что ощущали связь с ней. Некоторым из них полюбились ее фотографии, но большинство просто хотели познакомиться с ней лично или купить на память один из ее снимков с автографом. Телефон разрывался от звонков заказчиков со всей страны, дополнительные заказы поступали через сайт. Все, что могли Мэгги и Луанн, – стараться везде поспеть, и в прошлом году приняли решение оставить галерею открытой на все праздники, потому что посетители продолжали приходить толпами. Потом Мэгги узнала, что с началом химиотерапии несколько месяцев она не сможет работать в галерее. Стало ясно, что им понадобится еще один сотрудник, и когда Мэгги затронула эту тему в разговоре с Тринити, он сразу же согласился. По воле судьбы на следующий день в галерею зашел некий Марк Прайс и попросил разрешения поговорить с Мэгги. В то время это событие показалось ей слишком уж хорошим, чтобы быть правдой.
Марк Прайс, недавний выпускник колледжа, мог сойти за старшеклассника. Поначалу Мэгги предположила, что это еще один «онкофанат», но оказалась права лишь отчасти. Он признался, что с ее работами познакомился благодаря ее популярности в Сети – ему особенно понравились ее видео, охотно добавил он, – но пришел он к ней, прихватив с собой резюме. И объяснил, что ищет работу и что его привлекает возможность потрудиться в сфере искусства. Живопись и фотография, продолжал он, способствуют распространению новых идей, – зачастую так, как не могут способствовать слова.
Мэгги опасалась нанимать поклонника, но тем не менее в тот же день обстоятельно поговорила с Марком и выяснила, что он явился подготовленным. Он много знал о Тринити и его работе; упомянул конкретную инсталляцию, в настоящий момент выставленную в Музее современного искусства, и еще одну – в Новой школе; сравнивал их с некоторыми поздними работами Роберта Раушенберга[3] со знанием дела, но избегая претенциозности. Кроме того, он продемонстрировал глубокую и впечатляющую осведомленность о работах самой Мэгги, хоть и не удивил ее этим. Но, несмотря на то что на все ее вопросы он давал исчерпывающие ответы, что-то слегка тревожило ее; она никак не могла понять, серьезен ли Марк в своем намерении поработать в галерее, или это еще один желающий наблюдать ее трагедию с минимального расстояния, в роли очевидца.
Когда их разговор подходил к концу, она объяснила, что в настоящий момент галерея собеседования не проводит – хотя, строго говоря, это лишь вопрос времени, – на что Марк вежливо осведомился, не согласится ли она тем не менее принять у него резюме. По прошествии времени она думала, что ее очаровало именно то, как он сформулировал просьбу: «Не согласитесь ли вы тем не менее принять мое резюме?» Вопрос поразил ее старомодностью и учтивостью, она невольно улыбнулась, протягивая руку за документом.
Позднее на той же неделе Мэгги разместила объявление о вакансии на нескольких сайтах, имеющих отношение к сфере искусств, и созвонилась со знакомыми из других галерей, сообщая им, что ищет сотрудника. Резюме и запросы переполнили почтовый ящик, Луанн встретилась с шестью кандидатами, пока Мэгги, которую то тошнило, то рвало после первой инфузии, отлеживалась дома. Лишь одна кандидатка прошла первое собеседование, но когда не явилась на второе, была вычеркнута и она. Раздосадованная Луанн навестила Мэгги дома, чтобы сообщить, как идут дела. Мэгги уже несколько дней не выходила из квартиры и, лежа на диване, потягивала мелкими глотками смузи из фруктов и мороженого, принесенный Луанн, – то немногое, что она все еще могла проглотить.
– С трудом верится, что мы не в состоянии найти человека, пригодного для работы в галерее, – покачала головой Мэгги.
– Опыта нет, в искусстве не разбираются, – фыркнула Луанн.
Ты тоже не разбиралась, могла бы возразить Мэгги, но промолчала, прекрасно сознавая, каким сокровищем оказалась Луанн как подруга и подчиненная, – самым удачным из приобретений. Душевная и уверенная в себе, Луанн давно перестала быть для Мэгги просто коллегой.
– Я доверяю твоей оценке, Луанн. Просто начнем заново.
– А ты уверена, что среди остальных больше не было никого достойного встречи? – жалобно уточнила Луанн.
Почему-то Мэгги вдруг вспомнился Марк Прайс, так учтиво спрашивающий, не согласится ли она принять его резюме.
– Улыбаешься, – заметила Луанн.
– Нет, ничуть.
– Если я вижу улыбку, я ее ни с чем не спутаю. О чем ты только что подумала?
Выигрывая время, Мэгги сделала еще один глоток смузи, потом наконец решила признаться.
– О том пареньке, который приходил еще до того, как мы дали объявление, – и она рассказала, как прошел разговор с Марком. – Насчет него я до сих пор не уверена, – заключила она, – но его резюме, кажется, где-то у меня в столе, в офисе, – она пожала плечами. – Не знаю даже, свободен ли он до сих пор.
Осторожно расспросив, чем вызван интерес Марка к этой работе, Луанн нахмурилась. Состав посетителей галереи был знаком ей лучше, чем кому бы то ни было, она понимала, что люди, посмотревшие видео Мэгги, часто воспринимают ее как ту, кому можно довериться, посочувствовать и рассчитывать на ответное сочувствие. Обычно они стремились поделиться своими историями, рассказать о своих страданиях и потерях. И как бы Мэгги ни хотелось утешить их, зачастую эмоциональная поддержка отнимала слишком много сил, а ей и так едва удавалось держаться. Луанн делала все возможное, чтобы ограждать ее от наиболее настырных искателей общения.
– Разреши мне просмотреть его резюме и поговорить с ним, – попросила Луанн. – А потом будем действовать по порядку.
На следующей неделе Луанн связалась с Марком. Их первый разговор привел к еще двум более официальным собеседованиям, в том числе с участием Тринити. Позднее в разговоре с Мэгги Луанн не поскупилась на похвалы в адрес Марка, и тем не менее Мэгги настояла на новой встрече с ним – на всякий случай. Прошло еще четыре дня, прежде чем она собралась с силами, чтобы побывать в галерее. Марк Прайс явился вовремя, одетый в костюм, и переступил порог ее кабинета, держа в руках тонкую папку. Чувствуя себя скверно, она просмотрела его резюме, отметила, что он из Элкарта, штат Индиана, а когда увидела дату окончания Северо-Западного университета, мысленно произвела быстрые подсчеты.
– Вам двадцать два года?
– Да.
Со своим аккуратным пробором в волосах, голубыми глазами, свежим детским лицом он походил на опрятного старшеклассника, готового к выпускному балу.
– И вы специализировались на теологии?
– Да, – подтвердил он.
– А почему именно на теологии?
– Мой отец священник, – объяснил он. – Со временем я хочу тоже стать магистром богословия. Чтобы пойти по его стопам.
Услышав это, она поняла, что ничуть не удивилась.
– Тогда почему вы заинтересовались искусством, если намерены пойти в священники?
Он сложил кончики пальцев вместе, словно желая как можно осмотрительнее выбрать слова.
– Я всегда был убежден, что у искусства и веры много общего. И то, и другое дают людям возможность исследовать нюансы своих эмоций и находить ответы на вопросы, которые ставит перед ними искусство. Ваши работы и скульптуры Тринити всегда заставляли меня задуматься и, что еще важнее, пробуждали чувства таким образом, что это зачастую приводило к ощущению чуда. Совсем как вера.
Ответ был хорош, но Мэгги тем не менее подозревала, что Марк чего-то недоговаривает. Не давая воли этим подозрениям, она продолжала собеседование, задавала стандартные вопросы о том, где и как он работал раньше, о его познаниях в области фотографии и новейшей современной скульптуры и наконец откинулась на спинку кресла.
– Почему вы считаете, что подойдете галерее?
Ее допрос с пристрастием не устрашил его.
– Прежде всего потому, что во время знакомства с мисс Соммерс у меня сложилось впечатление, что мы с ней сработаемся. С ее разрешения после нашего собеседования я провел некоторое время в галерее, а потом, после дополнительных исследований, обобщил свои мысли о работах, выставленных в зале в настоящее время, – он протянул ей папку. – Я оставил копию и для мисс Соммерс.
Мэгги полистала содержимое папки. Остановилась на случайно выбранной странице, пробежала глазами пару абзацев, которые Марк посвятил фотографии, сделанной ею в Джибути в 2011 году, когда эта страна столкнулась с одной из самых страшных засух за последние десятилетия. На переднем плане был виден скелет верблюда, на заднем три семьи в ярких разноцветных одеждах смеялись и улыбались, шагая по руслу пересохшей реки. Сгущающиеся грозовые тучи в небе подсвечивало красным и оранжевым заходящее солнце, они контрастировали с выбеленными костями и глубокими трещинами в иссушенной земле, указывающими, как давно на нее не падал дождь.
Комментарии Марка свидетельствовали о неожиданной технической осведомленности и зрелой оценке ее художественного замысла; она пыталась показать маловероятную радость в разгар отчаяния, ничтожность человека при столкновении со своенравными силами природы, и Марк подробно изложил суть этих намерений.
Мэгги захлопнула папку, зная, что остальное ей просматривать незачем.
– Вы явно подготовились, и для вашего возраста вы на редкость хорошо соответствуете предлагаемой работе. Но главным образом меня беспокоит не это. Я все еще хочу знать реальную причину, по которой вы желаете устроиться сюда.
Он нахмурился.
– По-моему, ваши фотографии исключительны. Как и скульптуры Тринити.
– И это все?
– Не совсем понимаю, о чем вы.
– Буду откровенна, – Мэгги тяжело вздохнула. Она слишком устала, слишком больна и у нее так мало времени, что она не в состоянии позволить себе что-нибудь, кроме откровенности. – Вы принесли резюме еще до того, как мы дали объявление о вакансии, и вы признались, что поклонник моих видео. Это тревожит меня, потому что иногда у людей, которые смотрят видео, посвященные моей болезни, возникает ложное чувство близости со мной. Я не могу допустить, чтобы кто-нибудь из них работал здесь, – она подняла брови. – Может, вы представляли себе, что мы станем друзьями и будем вести глубокие, исполненные смысла беседы? Это маловероятно. Сомневаюсь, что вообще буду часто заходить в галерею.
– Я понимаю, – вежливо и невозмутимо ответил Марк. – На вашем месте я скорее всего испытывал бы подобные чувства. Все, что я могу, – заверить вас, что в мои намерения входит только стать отличным сотрудником.
Она не стала принимать решение сразу. Вместо этого она рассудила, что утро вечера мудренее, и на следующий день посоветовалась с Луанн и Тринити. Несмотря на то что Мэгги мучила неуверенность, оба были не прочь дать Марку шанс, и в начале мая он приступил к работе.
К счастью, с тех самых пор Марк не давал Мэгги никакого повода раскаяться в своем решении. Химиотерапия продолжала изнурять ее все лето, в галерее она проводила всего несколько часов в неделю, но в те редкие моменты, пока она находилась там, Марк вел себя как истинный профессионал. Он жизнерадостно приветствовал ее, легко улыбался и всегда обращался к ней «мисс Доус». Никогда не опаздывал на работу, никогда не звонил сказать, что заболел, редко тревожил ее, а если и стучал тихонько в дверь ее кабинета, то лишь в тех случаях, когда добросовестный покупатель или коллекционер спрашивал именно ее, и Марк считал случай достаточно важным, чтобы ее потревожить. Возможно, потому, что он принял сказанное на собеседовании близко к сердцу, он никогда не упоминал о ее недавних видео или постах и не задавал ей личных вопросов. Время от времени он выражал надежду, что она чувствует себя неплохо, и это ее устраивало, поскольку он, в сущности, ни о чем не спрашивал, так что она сама могла решать, сказать что-нибудь или нет, если хотела.
Вдобавок, что самое важное, он преуспевал в работе. С клиентами он обращался любезно и обаятельно, «онкофанатов» вежливо направлял к выходу, прекрасно справлялся с продажами – вероятно, потому, что не был навязчивым ни в малейшей степени. На телефонные звонки он отвечал обычно после второго или третьего сигнала, копии снимков старательно упаковывал перед тем, как отправить по почте. Завершив все свои дела, он, как правило, задерживался в галерее на час-другой после закрытия. Луанн настолько впечатлили его достижения, что она преспокойно готовилась уехать на Мауи в декабре на целый месяц вместе с дочерью и внуками, как ездила почти каждый год с тех пор, как пришла работать в галерею.
Все перечисленное не было для Мэгги неожиданностью. Если что и удивляло ее, так лишь то, что за последние несколько месяцев ее сомнения и опасения, связанные с Марком, постепенно уступили место крепнущему чувству доверия.
Мэгги не смогла бы точно определить, когда это произошло. Так у соседей по дому, регулярно встречающихся в лифте, вежливость перерастает в уютное знакомство. В сентябре, как только ей полегчало после последней инфузии, она начала проводить на работе больше времени. Простые приветствия при встрече с Марком сменились краткими разговорами, постепенно их темы становились все более личными. Иногда эти разговоры происходили в маленькой комнате отдыха, отделенной от ее кабинета коридором, в других случаях – в галерее, если в тот момент там не было посетителей. Чаще всего их беседы завязывались после того, как галерею закрывали на ночь, и продолжались, пока они втроем разбирали и упаковывали снимки, заказанные по телефону или через сайт. Обычно ведущую роль брала на себя Луанн, болтая о том, как неудачно ее бывший выбирает себе новых подружек, или рассказывая о своих детях и внуках. Мэгги и Марк довольствовались тем, что слушали – Луанн умела развлечь. Время от времени один из них закатывал глаза в ответ на какое-нибудь замечание Луанн («как пить дать, мой бывший оплачивает всю пластику этой охотницы за деньгами!»), а второй еле заметно улыбался – происходил обмен знаками, предназначенными только для них двоих.
Но бывало и так, что Луанн уходила сразу после закрытия галереи. Тогда Марк и Мэгги работали вдвоем, и постепенно Мэгги немало узнала о Марке, несмотря на то что он по-прежнему не задавал личных вопросов ей. Он рассказал ей о своих родителях и своем детстве, и она поразилась сходству этого детства с фантазиями Нормана Роквелла[4] – вплоть до чтения на сон грядущий, игр в хоккей и бейсбол и присутствия родителей на каждом школьном мероприятии, какое он мог вспомнить. Еще он часто рассказывал о своей девушке Абигейл, которая как раз приступила к работе над магистерской диссертацией по экономике в Чикагском университете. Как и Марк, она выросла в маленьком городке – в ее случае это был Уотерлу в Айове, – и он хранил на своем айфоне бесчисленное множество фотографий, запечатлевших их с Абигейл. Со снимков на Мэгги смотрела симпатичная рыженькая девушка солнечной среднезападной внешности, и Марк как-то упомянул, что намерен сделать ей предложение, как только она получит диплом. Мэгги помнила, как засмеялась после этих слов. Зачем жениться, если вы еще так молоды, спросила она. Почему не повременить несколько лет?
– Потому что, – ответил Марк, – она – та самая, с кем я хочу провести остаток своих дней.
– Откуда вы это знаете?
– Иногда такое просто знаешь – и все.
Чем больше она узнавала о Марке, тем больше верила, что его родителям повезло с ним. Он образцовый молодой человек, ответственный и добрый, опровергающий стереотипное мнение о лени и избалованности миллениалов. И все же крепнущая привязанность к Марку удивляла Мэгги хотя бы потому, что у них было слишком мало общего. Ее юность проходила… необычно, по крайней мере, некоторое время, в ее отношениях с родителями часто возникала напряженность. И сама она ничем не походила на Марка. Если он был старательным в учебе и с отличием закончил один из лучших университетов страны, она обычно еле справлялась с учебой в школе и отучилась в общественном колледже меньше трех семестров. В возрасте Марка она довольствовалась возможностью жить настоящим и принимать решения по ходу дела, в то время как у него, похоже, на все имелись четкие планы. Познакомься она с ним в молодости, она бы его скорее всего даже не заметила: в возрасте чуть за двадцать она отличалась умением выбирать совершенно неподходящих мужчин.
И все же порой он напоминал ей человека, которого она знала давным-давно, – того, кто когда-то был для нее целым миром.
К тому времени, как наступил День благодарения, Мэгги уже считала Марка полноправным членом семьи сотрудников галереи. Она не сблизилась с ним так, как с Луанн и Тринити – но их как-никак объединяли проведенные вместе годы, – однако он все равно стал для нее кем-то вроде друга, и через два дня после праздника они вчетвером допоздна задержались в галерее после закрытия. Был вечер субботы, на следующее утро Луанн улетала на Мауи, Тринити отбывал на Карибы, и по такому случаю они открыли бутылку вина под блюдо с сыром и фруктами, заказанное Луанн. Мэгги тоже взяла бокал, хотя даже представить себе не могла, что съест или выпьет что-нибудь.
Выпили за галерею – год был, несомненно, самым успешным из всех предыдущих – и провели за непринужденной беседой еще час. Под конец Луанн вручила Мэгги открытку.
– Там внутри подарок, – сообщила Луанн. – Открой после моего отъезда.
– А я тебе так ничего и не приготовила.
– Вот и хорошо, – подхватила Луанн. – Для меня лучший подарок – видеть, как ты постепенно приходила в себя последние месяцы. Только постарайся открыть его задолго до Рождества.
После заверений Мэгги, что постарается обязательно, Луанн потянулась к блюду и взяла с него две клубничины. В нескольких шагах от них Тринити беседовал с Марком. Поскольку Тринити наведывался в галерею даже реже, чем Мэгги, она услышала, как он задает Марку личные вопросы из тех, которые она выяснила для себя еще несколько месяцев назад.
– Не знал, что ты играл в хоккей, – говорил Тринити. – Я большой поклонник «Айлендерс», хоть Кубок Стэнли они не выигрывали уже целую вечность.
– Это отличный спорт. До поступления в Северо-Западный я играл каждый год.
– Разве у них нет своей команды?
– Я недостаточно хорошо играю для университетского уровня, – признался Марк. – Правда, моих родителей это не смущало: если не ошибаюсь, они не пропустили ни единого матча.
– Они приедут навестить тебя на Рождество?
– Нет, – ответил Марк. – Мой отец организует поездку на Святую землю на праздники для двадцати прихожан нашей церкви. Назарет, Вифлеем – все по полной программе.
– А тебе не хотелось съездить?
– Это их мечта, не моя. И потом, я должен быть здесь.
Мэгги увидела, как Тринити бросил взгляд в ее сторону и снова перевел на Марка. Придвинувшись ближе, Тринити что-то сказал собеседнику шепотом, и, хотя Мэгги не различила ни слова, она точно знала, что услышал Марк, потому что несколькими минутами раньше Тринити уже выразил беспокойство в разговоре с ней.
Постарайся присматривать за Мэгги, пока мы с Луанн в отъезде. Мы оба немного тревожимся за нее.
В ответ Марк просто кивнул.
Тринити оказался даже более прозорливым, чем наверняка предполагал, но, с другой стороны, и ему, и Луанн было известно, что на десятое декабря у Мэгги назначена очередная встреча с доктором Бродиган. И, как и следовало ожидать, на этой встрече доктор Бродиган призвала Мэгги сосредоточить внимание на качестве ее жизни.
Наступило восемнадцатое декабря. Больше недели прошло с того ужасного дня, а Мэгги до сих пор не оправилась от оцепенения. И никому не рассказала о том, каковы ее прогнозы. Ее родители всегда верили: если они будут молиться со всем усердием, Бог как-нибудь исцелит ее, и чтобы объявить им правду, от нее требовалось больше мужества, чем она могла собрать. То же самое, хоть и в другом ключе, относилось к ее сестре; одним словом, сил у нее не было. Марк пару раз присылал эсэмэски, проверяя, как она, но излагать подробности ее положения в коротком текстовом сообщении казалось Мэгги нелепым, а встречаться с кем-либо лично она была еще не готова. Если бы речь шла о Луанн или даже Тринити, она могла бы им позвонить, но какой в этом смысл? Луанн заслужила отдых в кругу родных, не омраченный тревогами за Мэгги, у Тринити тоже была своя жизнь. И потом, никто из них все равно ничего не смог бы поделать.
В итоге Мэгги, ошеломленная своей новой реальностью, большую часть последних восьми дней провела или у себя в квартире, или совершая короткие медлительные прогулки по ближайшим улицам. Иногда она просто смотрела в окно, рассеянно поглаживая маленькую подвеску на цепочке, с которой не расставалась, в других случаях ловила себя на том, что наблюдает за прохожими. Впервые очутившись в Нью-Йорке, она была зачарована бурлящей вокруг нее деятельностью, подолгу смотрела, как поспешно люди ныряют в подземку, или разглядывала в полночь офисные небоскребы, зная, что где-то там все еще сидят за столами сотрудники. Наблюдения за лихорадочными перемещениями пешеходов по тротуару под ее окном напомнили ей первые годы, проведенные в большом городе, и ту молодую здоровую женщину, которой она некогда была. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь, вместе с тем годы пролетели, словно в мгновение ока, и она, не сумев объяснить себе это противоречие, стала предаваться размышлениям о себе больше, чем обычно. Время, думала она, всегда остается неуловимым.
Чуда она не ждала – в глубине души она всегда знала, что об исцелении не может быть и речи, – но разве плохо было бы узнать, что химиотерапия немного замедлила рак и подарила ей лишний год или два? Или что появилась еще какая-нибудь экспериментальная терапия? Неужели она слишком много просит – дать ей еще один, последний антракт, прежде чем начнется финальное действие?
Вот что отличало битву с раком. Ожидание. Слишком многое за последние несколько лет было связано с ожиданием. Ожиданием приема у врача, ожиданием терапии, ожиданием улучшения после терапии, ожиданием, чтобы выяснить, подействовало ли лечение, ожиданием, когда она оправится настолько, чтобы попробовать новую терапию. До того как стал известен ее диагноз, любое ожидание раздражало ее, однако теперь именно оно медленно, но верно стало реальностью, определяющей ее жизнь.
Даже сейчас, вдруг подумала она. Вот я здесь, в ожидании смерти.
За оконным стеклом, на тротуаре, люди кутались в зимнюю одежду, их дыхание вылетало изо рта облачками пара, они спешили к неизвестной цели; по узкой проезжей части длинная вереница машин с мигающими задними фарами ползла вдоль живописного ряда кирпичных домов. И все эти люди вели свою повседневную жизнь, как будто это было самое обычное дело. Но ничто теперь не казалось ей обычным, и она сомневалась, что когда-нибудь покажется вновь.
Мэгги завидовала им, этим незнакомцам, которых она не узнает никогда. Они жили, не считая отпущенные им дни, чего ей уже не суждено. И, как всегда, людей было так много. Она уже привыкла к тому, что в большом городе повсюду, в любое время года оказывается в толпе и это создает неудобства даже в простейших вещах. Если ей требовался ибупрофен из аптеки «Дуэйн Рид», приходилось стоять в очереди; если у нее вдруг возникало желание посмотреть фильм, оказывалось, что очередь выстроилась и к кассе кинотеатра. И даже когда она собиралась перейти улицу, ее неизбежно окружали другие прохожие, спешили и толпились у перехода.
Но зачем спешить? Она задумалась об этом сейчас, как задумывалась о многом другом. Как и всем, ей было о чем жалеть, и теперь, когда ее время истекало, она не могла удержаться от воспоминаний. Были в ее жизни и поступки, которые она лучше бы не совершала, были и возможности, которые она упустила, а теперь они уже больше ей никогда не представятся. О некоторых сожалениях она честно рассказала в одном из своих видео, призналась, что так и не примирилась с ними и к решению этой проблемы ничуть не ближе, чем когда только узнала свой диагноз.
Но нет, после последней встречи с доктором Бродиган она не плакала. Вместо этого она, когда не смотрела в окно и не гуляла, сосредоточилась на обыденных делах. Подолгу спала – в среднем по четырнадцать часов в сутки, заказывала по Интернету рождественские подарки. Записала, но еще не выложила в Сеть очередное «онковидео», посвященное ее последнему приему у доктора Бродиган. Заказывала смузи и старалась допивать их, устроившись в гостиной. Недавно даже попыталась сходить на обед в «Кафе Юнион-сквер». Ей всегда нравилось заходить туда, чтобы перехватить что-нибудь вкусное прямо у барной стойки, но этот визит оказался напрасным, поскольку все, что касалось ее губ, имело искаженный вкус. Рак отнял еще одну радость жизни.
До Рождества осталась неделя, и сегодня, когда солнце начало угасать, Мэгги вдруг ощутила потребность выйти из квартиры. Она оделась потеплее, многослойно, рассудив, что немного побродит без определенной цели, но едва очутилась за порогом, настроение просто побродить улетучилось так же стремительно, как и возникло. И она направилась прямиком к галерее. Вряд ли ее ждет обилие работы, но приятно будет убедиться, что там все в порядке.
Галерея находилась на расстоянии нескольких кварталов, и Мэгги шла медленно, стараясь ни с кем не столкнуться. Налетал ледяной ветер, и к тому времени, как за полчаса до закрытия Мэгги толкнула дверь галереи, она уже дрожала от холода. Внутри было непривычно многолюдно: Мэгги ожидала, что с наступлением праздников посетителей поубавится, но явно ошиблась. К счастью, у Марка, похоже, все было под контролем.
Как всегда, когда она входила, головы повернулись в ее сторону, на некоторых лицах были видны проблески узнавания. «Извините, ребята, не сегодня», – вдруг возникла у Мэгги мысль, она помахала всем присутствующим и поспешно скрылась в своем кабинете. Дверь за собой плотно закрыла. В кабинете стояли письменный стол и офисный стул, одну из стен занимали встроенные стеллажи со стопками фотоальбомов и сувенирами, указывающими на обширную географию ее путешествий. Напротив стола помещался серый двухместный диванчик – в самый раз, чтобы свернуться клубком, если ей понадобится прилечь. Резное деревянное кресло-качалка в углу, с подушками в цветочек, привезенное Луанн из загородного дома, стало теплым штрихом в современном кабинете.
Свалив перчатки, шапку и куртку кучей на стол, Мэгги заново повязала платок на голове и тяжело опустилась на офисный стул. Она включила компьютер, машинально проверила продажи за неделю, отметила, что их объем вырос, но поняла, что не в настроении подробно изучать цифры. И вместо этого, открыв другую папку, принялась перебирать любимые снимки, пока не остановилась на цикле, отснятом в монгольском Улан-Баторе в прошлом январе. В то время она понятия не имела, что это будет ее последняя поездка за границу. Температура держалась намного ниже нуля все время ее пребывания там, резкий ветер был способен обморозить кожу меньше чем за минуту; немалых усилий требовало поддержание фотоаппарата в рабочем состоянии, потому что при таких низких температурах его детали вели себя непредсказуемо. Она помнила, как часто прятала фотоаппарат под куртку, чтобы согреть своим теплом, но эти снимки были настолько важны для нее, что она почти два часа выдерживала натиск стихии.
Ей хотелось найти способы отразить на фотографиях токсичный уровень загрязнения воздуха и его видимое влияние на население. В городе с полутора миллионами жителей, где почти каждый дом и предприятие всю зиму жгли уголь, небо казалось темным даже при дневном свете. Все это свидетельствовало о кризисе здравоохранения, как и об экологической катастрофе, и ей хотелось, чтобы ее снимки подстегнули людей к действию. Она сохранила множество фотографий детей, которые пачкались сажей всякий раз, выходя на улицу поиграть. Ей удалось сделать изумительное черно-белое изображение грязной ткани, которой занавешивали открытое окно, наглядно свидетельствующей о том, что творится внутри в целом здоровых легких. Кроме того, она охотилась за выразительной панорамой города и наконец сумела поймать тот кадр, которого ждала: ярко-голубое небо, которое внезапно, враз сменилось бледной, почти тошнотворно желтой мглой, как будто сам Бог провел идеально ровную линию, разделив небо надвое. От этого снимка захватывало дух, особенно после того, как Мэгги потратила на его обработку несколько часов.
Разглядывая его теперь в тишине своего кабинета, она поняла, что больше никогда не сумеет сделать что-либо подобное. По работе она уже никуда не поедет, возможно, не покинет Манхэттен, разве что поддастся на уговоры родителей и вернется в Сиэтл. Да и в Монголии все осталось по-прежнему. Вдобавок к фотоочерку, который она опубликовала в «Нью-Йоркере», еще несколько изданий, в том числе «Сайентифик Американ» и «Атлантик», пытались привлечь внимание общественности к опасному уровню загрязнения в Улан-Баторе, но за прошедшие одиннадцать месяцев состояние воздуха там, если уж на то пошло, лишь ухудшилось. Ей пришло в голову, что это еще одно фиаско ее жизни, такое же, как проигранная битва с раком.
Между этими мыслями не должна была возникнуть связь, но в тот миг она появилась, и на глаза Мэгги сразу же навернулись слезы. Она умирает, она в самом деле умирает, и до нее вдруг дошло, что скоро она встретит свое самое последнее Рождество.
Как же ей следует распорядиться последними драгоценными неделями? И что вообще означает «качество жизни», если речь идет о повседневных обстоятельствах? Она и так уже спит больше, чем когда-либо, но что подразумевается под качеством – следует ли высыпаться, чтобы чувствовать себя лучше, или спать поменьше, чтобы дни продолжались дольше? А как быть с привычными делами? Утруждать ли себя записью на чистку зубов? Рассчитаться ли с долгами по кредиткам или продолжать сорить деньгами? Потому что какое это имеет значение? Что вообще имеет значение на самом деле?
Сотни беспорядочных мыслей и вопросов обрушились на Мэгги; совсем растерявшись, она почувствовала, что захлебывается слезами, и наконец сдалась. Она не знала, сколько продолжался всплеск эмоций – время ускользнуло. Наконец выплакавшись, она встала и вытерла глаза. Взглянула в окно с односторонним стеклом над письменным столом, убедилась, что в галерее не осталось ни души и что входная дверь заперта. Как ни странно, Марка нигде не было, хотя свет остался включенным. Пока она размышляла, где бы он мог быть, в дверь постучали. Даже его стук был вежливым.
Она задумалась, как оправдываться, пока видны следы ее срыва, но потом решила: к чему беспокоиться? Ей давно уже нет дела до собственной внешности; она понимала, что выглядит ужасно даже в лучшие моменты.
– Заходите, – позвала она, и пока Марк входил, вытащила салфетку из коробки на столе и высморкалась.
– Привет, – тихо произнес он.
– Ага.
– Тяжко?
– Да ничего.
– Я подумал, что это вам не повредит, – он протянул стакан из тех, что продают навынос. – Бананово-клубничный смузи с ванильным мороженым. Вдруг поможет.
Она узнала логотип на стакане – заведение по соседству, через пару дверей от галереи, – и удивилась, откуда он узнал, что с ней творится. Может, догадался, заметив, что она сразу прошла к себе, а может, просто вспомнил просьбу Тринити.
– Спасибо, – она взяла стакан.
– Вы как, ничего?
– Бывало и лучше, – она отпила глоток, радуясь, что сладость напитка ощущают даже ее измученные вкусовые рецепторы. – Как прошел день?
– Насыщенно, но лучше, чем прошлая пятница. Мы продали три фотокопии, в том числе уже третью «Спешку».
Количество копий каждой ее фотографии ограничивалось двадцатью пятью; чем ниже был номер копии, тем выше цена. Снимок, о котором говорил Марк, был сделан в час пик в токийской подземке, где платформу заполонили тысячи мужчин в черных костюмах, которые выглядели совершенно одинаковыми.
– А скульптуры Тринити?
– Сегодня ни одной, но по-моему, есть большая вероятность, что продадим в ближайшем будущем. Днем заходила Джекки Бернстайн вместе со своим консультантом.
Мэгги кивнула. Джекки уже купила ранее две работы Тринити, и он будет рад узнать, что она заинтересовалась еще одной.
– Что там с сайтом и телефонными заказами?
– Шесть подтверждены, двое покупателей запросили дополнительную информацию. Подготовка проданных работ к отправке много времени не займет. Если хотите отправиться домой, могу помочь.
Едва он это произнес, у Мэгги в голове начали всплывать вопросы: действительно ли я хочу домой? В пустую квартиру? Киснуть в одиночестве?
– Нет, я останусь, – отказалась она, встряхнув головой. – Во всяком случае, на некоторое время.
Она почувствовала, что Марку стало любопытно, но расспрашивать он не станет. И поняла, что собеседования все еще напоминают о себе.
– Вы наверняка следите за моими публикациями в соцсетях и смотрите видео, – начала она, – так что, скорее всего, имеете общее представление о том, что происходит с моей болезнью.
– Вообще-то нет. Ваши видео я не смотрел с тех пор, как начал работать здесь.
Этого она не ожидала. Ее видео смотрела даже Луанн.
– А почему?
– Я полагал, вы предпочли бы, чтобы я этого не делал. А когда задумался о том, как вы поначалу беспокоились насчет моей работы здесь, понял, что так будет правильно.
– Но вы ведь знали, что я прошла химиотерапию, так?
– Об этом упоминала Луанн, но подробностей я не знаю. Разумеется, в тех редких случаях, когда вы заходили в галерею, выглядели вы…
Он умолк, и Мэгги договорила за него:
– Как труп?
– Я собирался сказать, что выглядели вы немного усталой.
А как же. Как будто худобу, бледность, сморщенность и облысение можно объяснить недосыпом. Но она понимала, что он старается не обидеть ее.
– У вас найдется несколько минут? Прежде чем вы займетесь заказами?
– Разумеется. На сегодняшний вечер я ничего не планировал.
Подчиняясь внезапному порыву, она пересела в качалку и жестом предложила ему расположиться на диване.
– Никуда не ходите с друзьями?
– Это довольно дорого, – ответил он. – И при этом обычно заходят куда-нибудь выпить, а я не пью.
– Никогда?
– Да.
– Ого! – удивилась Мэгги. – Вроде бы я никогда еще не встречала двадцатидвухлетних мужчин, которые вообще не пьют.
– Теперь мне уже двадцать три.
– У вас был день рождения?
– Велика важность.
А может, и нет, подумала она.
– Луанн знала? Она мне ничего не говорила.
– А я не говорил ей.
Она подалась вперед и подняла стакан.
– В таком случае – с опозданием поздравляю с днем рождения!
– Спасибо.
– Вы как-нибудь отметили? В смысле, день рождения?
– Абигейл прилетала на выходные, и мы сходили на «Гамильтона». А вы его видели?
– Не очень давно.
И больше не увижу никогда, не стала добавлять она. Вот еще одна причина не оставаться одной. Чтобы мысли, подобные этой, не вызвали очередной срыв. В присутствии Марка держать себя в руках было как-то проще.
– Раньше я никогда не видел бродвейских постановок, – продолжал Марк. – Музыка была замечательная, мне понравились исторические элементы и танцы, и… словом, все. Абигейл была потрясена, она клялась, что никогда не испытывала такого восторга.
– Как дела у Абигейл?
– У нее все хорошо. Как раз начались каникулы, так что сейчас она, наверное, едет в Уотерлу повидаться с родными.
– Она не захотела приехать сюда, к вам?
– Там намечается что-то вроде сбора всей семьи. В отличие от меня, у нее семья большая – пять старших братьев и сестер, живущих по всей стране. И только на Рождество им удается собраться всем вместе.
– А вам не хотелось поехать туда вместе с ней?
– Я работаю. Она это понимает. И потом, она приедет сюда двадцать восьмого. Мы побудем немного вместе, посмотрим, как опустится шар на Таймс-сквер, и все такое.
– А я с ней познакомлюсь?
– Если хотите.
– Если вам понадобится выходной, дайте мне знать. Уверена, пару дней я как-нибудь продержусь здесь своими силами.
В этом она сомневалась, но ей вдруг захотелось предложить ему отдых.
– Я вас предупрежу.
Мэгги сделала еще глоток смузи.
– Не знаю, упоминала ли я об этом в последнее время, но вы отлично справляетесь с работой.
– Она мне в радость, – ответил он и выжидательно умолк, она снова убедилась, что он твердо решил не задавать личных вопросов. И это означало, что ей придется либо рассказывать о себе по собственной инициативе, либо хранить молчание.
– На прошлой неделе я встречалась со своим онкологом, – наконец объявила она, надеясь, что голос звучит ровно. – Она считает, что еще один курс химиотерапии принесет вреда больше, чем пользы.
Выражение его лица смягчилось.
– Можно узнать, что это значит?
– Это значит, что лечения больше не будет, и отсчет начался.
Он побледнел, понимая, чего она не договорила.
– О-о… мисс Доус, это ужасно. Мне так жаль. Не знаю, что и сказать. Могу я что-нибудь сделать?
– Думаю, сделать не сможет никто и ничего. Но прошу вас, зовите меня Мэгги. Мне кажется, вы работаете здесь уже достаточно долго, чтобы мы звали друг друга по имени.
– А врач уверен?
– Результаты сканирования неважные. Метастазов полно, они повсюду. В желудке. В поджелудочной. В почках. В легких. И хоть вы и не спрашивали, мне осталось меньше шести месяцев. Вероятнее всего, где-нибудь три-четыре, а может, еще меньше.
К ее удивлению, глаза Марка начали наполняться слезами.
– О, господи… – выговорил он, и его лицо вдруг снова смягчилось. – Вы не против, если я буду молиться за вас? В смысле, не прямо сейчас, а когда вернусь домой.
Она невольно улыбнулась. Разумеется, он будет готов молиться за нее, ведь он будущий священник. Она догадывалась, что он ни разу в жизни не выругался. Такой милый мальчик, думала она. Ну, строго говоря, молодой человек, но…
– Я была бы рада.
Несколько секунд оба молчали. Потом он, покачав головой, сжал губы.
– Это несправедливо, – произнес он.
– А разве жизнь хоть когда-нибудь бывает справедливой?
– Можно узнать, как вы держитесь? Надеюсь, вы простите меня, если я зашел слишком далеко…
– Ничего, – перебила она. – Пожалуй, я словно в тумане с тех пор, как узнала.
– Это должно быть невыносимо.
– Временами – да. Но в других случаях – нет. Странно, что физически я чувствую себя лучше, чем в начале года, во время химии. В то время бывали случаи, когда я нисколько не сомневалась, что умереть было бы легче. Но теперь…
Ее взгляд блуждал по стеллажам, задерживаясь на собранных за годы безделушках, и каждая из них содержала в себе воспоминания об очередной поездке. В Грецию и Египет, в Руанду и Новую Шотландию, в Патагонию и на остров Пасхи, во Вьетнам и Кот-д’Ивуар. Столько мест, столько приключений.
– Странно это – знать, что конец близок, – призналась она. – Сразу возникает масса вопросов. Заставляет задуматься, в чем вся суть. Порой мне кажется, что меня всю жизнь хранила и баловала судьба, а в следующий миг я ловлю себя на одержимости всем тем, что упустила.
– Чем, например?
– Прежде всего браком, – ответила она. – Вы ведь знаете, что я так и не побывала замужем? – Он кивнул, и она продолжала: – Взрослея, я представить себе не могла, что в мои нынешние годы все еще буду незамужней. Просто вот так меня воспитывали. Мои родители придерживаются крайне традиционных взглядов, и я полагала, что рано или поздно стану такой же, как они, – ей казалось, что мыслями она уносится в прошлое, воспоминания всплывали сами собой. – Разумеется, задачу своим родителям я не облегчала. Во всяком случае, не так, как вы.
– Я не всегда был идеальным ребенком, – возразил Марк. – Я доставлял беспокойство.
– Чем, например? Чем-нибудь серьезным? Или не убрали у себя в комнате и вернулись не к обещанному часу, а с опозданием на минуту?.. Нет, постойте: вы никогда не опаздывали, верно?
Он открыл рот, но когда так ничего и не сказал, она поняла, что права. Должно быть, он принадлежал к подросткам, осложняющим жизнь остальным представителям своего поколения. Просто потому, что был устроен так, чтобы с ним было легко.
– Дело в том, что я задумалась: как бы все сложилось, если бы я выбрала другой путь. Но не просто вышла бы замуж. Что, если бы я старательнее училась в школе, закончила колледж, нашла работу в офисе – или перебралась в Майами или Лос-Анджелес вместо Нью-Йорка? И тому подобное.
– Колледж вам явно был не нужен. Вы сделали прекрасную карьеру фотографа, ваши видео и посты о болезни вдохновили множество людей.
– Спасибо на добром слове, но на самом деле они меня не знают. А разве это не самое важное в жизни? Чтобы тебя по-настоящему знал и любил твой избранник?
– Может быть, – согласился он. – Но это не отменяет того, что вы дали людям благодаря своему опыту. Это впечатляющий поступок, для некоторых даже судьбоносный.
Возможно, дело было в его искренности или несовременных манерах, но Мэгги опять поразилась тому, насколько он напоминает ей человека, которого она знала давным-давно. О Брайсе она не думала уже много лет, во всяком случае, намеренно. На протяжении почти всей своей взрослой жизни она старалась держать воспоминания о нем на безопасном расстоянии.
Но для этого больше не осталось причин.
– Вы не против, если я задам вам личный вопрос? – спросила она, подражая его характерной чинной манере речи.
– Нисколько.
– Когда вы впервые поняли, что влюблены в Абигейл?
Как только прозвучало ее имя, его словно переполнила нежность.
– В прошлом году, – ответил Марк, откинувшись на подушки дивана. – Вскоре после того, как закончил учебу. После четырех или пяти встреч она захотела познакомить меня со своими родителями. И мы отправились в Уотерлу на машине, только она и я. А когда остановились перекусить, ей захотелось рожок с мороженым. Стояла жара, кондиционер в машине, к сожалению, был неисправен, и конечно, мороженое стало таять и перепачкало ее всю. Многие из-за этого расстроились бы, а Абигейл расхохоталась так, будто бы не видела ничего забавнее, и старалась есть мороженое быстрее, чем оно таяло. Мороженое было повсюду – на ее носу, на пальцах, на коленях, даже на волосах, и я помню, как думал, что хочу вечно быть рядом с таким человеком, как она. С тем, кто способен посмеяться над житейскими неурядицами и найти повод для радости в чем угодно. Вот тогда-то я и понял, что она – та самая.
– И сразу сказали ей?
– О, нет. Я был не настолько смел. Лишь прошлой осенью я наконец собрался с духом признаться ей.
– И она сказала, что тоже любит вас?
– Сказала. Это было такое облегчение.
– По вашим словам, она замечательный человек.
– Так и есть. Мне очень повезло.
Хоть он и улыбался, она видела, что он по-прежнему переживает.
– Как бы я хотел сделать для вас хоть что-нибудь, – тихо выговорил он.
– Работы здесь вполне достаточно. Ее – и того, что вы задерживаетесь допоздна.
– Мне в радость побыть здесь. Только я вот подумал…
– Продолжайте, – Мэгги взмахнула рукой со стаканом. – Можете задавать любые вопросы. Мне больше нечего скрывать.
– Почему же вы так и не вышли замуж? Если думали, что выйдете?
– По множеству причин. Когда я только начинала строить карьеру, мне хотелось сосредоточить внимание на ней до тех пор, пока я не закреплюсь в своей сфере как следует. А потом я начала много путешествовать, а потом появилась эта галерея, и… видимо, я просто была слишком занята.
– И вы так и не встретили того, кто заставил бы вас во всем этом усомниться?
В последовавшем молчании она бессознательно потянулась к своей цепочке, нащупала маленькую подвеску в виде ракушки, убеждаясь, что она на месте.
– Мне казалось, что встретила. Я знаю, что любила его, но время было неудачным.
– Из-за работы?
– Нет. Это случилось гораздо раньше. Но я практически уверена, что не подходила ему. Во всяком случае, тогда.
– Трудно поверить.
– Вы не представляете, какой я была раньше, – Мэгги отставила стакан и сложила руки на коленях. – Хотите услышать историю?
– Почту за честь.
– Она довольно длинная.
– Какими обычно и бывают лучшие истории.
Мэгги склонила голову, чувствуя, как из глубины ее памяти на поверхность начинают всплывать образы. Она знала, что вслед за образами появятся и слова.
– В 1995 году, когда мне было шестнадцать лет, я начала вести тайную жизнь, – заговорила она.