Анна, Федор и Михаил Розенфельд ехали по Приморскому шоссе в сторону Санкт-Петербурга.
– Анна Германовна, тьфу, Аня, удивительная вещь человеческая психология. Только вчера исповедовался вам и вашему папе, только вчера вы обещали помочь, а уже сегодня – чувство колоссального облегчения. Все тревоги остаются прежними, а на душе легче.
– Так всегда бывает, – с интонацией знатока произнесла Анна. – Кончился период бездеятельной рефлексии, настало время действия. Мы еще повоюем за вашу маму.
– Знаете, Аня, я хорошо помню вас девочкой, а потом девушкой. Я же раза три или четыре приезжал с мамой к вам в Москву. Кто бы мог подумать, что такая симпатичная резвушка станет генеральшей.
Однако тема быстро иссякла. Было видно, что у Анны нет никакого желания поддерживать этот разговор.
Воскресный Петербург был пуст и прекрасен. Захарьиной нередко приходилось бывать в Северной столице и тем не менее каждый раз несравненная архитектура и градостроительные изыски Питера наполняли ее каким-то благоговением. Анна до мозга костей была москвичка. Но это не мешало ей восхищаться великим городом, который в XX веке пережил столько ужасов, гонений и страданий. Особой нежностью наполняли ее воспоминания о том, как в свой медовый месяц они с Федором сбежали не в Париж или Рим, а сюда – на берега Невы.
Наконец они добрались до жилища Розенфельда и вошли в подъезд красивого кирпичного дома с навесными лифтами и когда-то роскошным холлом внизу. Дверь им открыла симпатичная молодая женщина. Невысокого роста, слегка полноватая, пышногрудая, она отличалась прекрасной кожей медового оттенка и замечательными вьющимися русыми волосами. Пока гости входили, приятная круглолицая хозяйка стреляла глазами то на Федора, то на Анну. Было видно, что Измайлов поразил женщину своим ростом. На фоне маленького Михаила Федор казался каким-то необыкновенным гигантом. Облик же Анны никак не вязался в сознании супруги Розенфельда с теми высокими должностями, которые та занимала. «Дивчинка», – охарактеризовала она про себя гостью на своем родном украинском языке.
После представлений Федя вежливо откланялся, сказав, что пойдет подышать воздухом и хоть немножко посмотреть на Московский проспект.
– Ты тут, Аня, давай без меня, – сказал Измайлов руководящим голосом. – Как закончите, позвони, я подтянусь.
Анна и чета Розенфельдов расселись в идеально вылизанной и «богато» меблированной гостинной. Вообще квартира производила несколько странное впечатление. Все было прибрано таким образом, что казалось, что здесь никто не живет, а вся обстановка – это что-то вроде «парадной залы» в хорошей крестьянской хате, где главное – впечатление о достатке и благоустроенности семьи.
– Скажите, Оксана Петровна, – спросила Анна. – Как давно вы живете в Санкт-Петербурге?
– Зовите меня Оксаной, – весело ответила хохлушка. – Значит, приихала я сюди семь лет назад. Тобто в Питер приехала. Перший час так трудно було. Перебивалася подденщицей – там прибрати, здесь окна помити… В общем, по-всякому.
Анна поймала себя на мысле, что ее неприятно поражает тот язык, на котором говорила Окасана. Какая-то причудливая смесь русского и украинского. Получалось, что и не то, и не другое. К тому же сильно резала слух интонация, с которой говорила, а точнее, подвывала хозяйка.
– Потом все було добре. Михаил Борисович покликал мене сиделкой. Доглядати за Еммою Маркивною, – уточнила для непонятливых Оксана.
– Как вы познакомились? – поинтересовалась Анна, которая не могла понять, как, живя в такой семье, Оксана не удосужилась научиться правильно произносить имя своей свекрови.
– Да я в его больнице санитаркою була. Утки выносила, ж…ы мыла. Всякое такое. Больница-то его лучшая в Питере. А он там заведующим отделением. Все наши его дуже любили, – обернулась Оксана к мужу. – Такой человек, а скромний до самого не можу. Пригласил Миша мене в свой кабинет и говорит: «Поухаживай за моей матерью. Трудно тебе с ней будет. Но я тебя очень прошу. Платить буду хорошо». Ну и пришла я сюди до Еммы Маркивни, – с неким подвыванием, явно готовясь пустить слезу, рассказывала Оксана.
– Как складывались ваши отношения?
– Хорошо, – ответила Оксана. – Я за нею доглядала, уколи робила. Она ведь не была такой тяжелой. Даже когда погано було, из последних сил вставала и в туалет, и в душ. Правда, ось мыться я ей помогала. Прошло, наверное, месяца три. Вдруг она меня спрашивает: «Ты где, Оксана, живешь?» Я ей объясняю, шо пятеро нас хохлушек зняли квартиру на Автово. Там и ночую. «Зря ты это, – каже она, – перебирайся до нас». Я ответила: «Неудобно, стеснять вас буду». Ну а Емма Маркивна своим приказным голосом: «Чепуха, перевози свои вещи, все буде добре. Четвертая комната все одно пустует». Дуже ей понравилось, шо я квартиру привела в порядок, отдраила все. Летом мы с ней много гуляли. Миша возил нас на озера и на взморье. Старушка окрепла, стала меньше плакать, уж больно она мужа вспоминала и вечно грустила. Потом вдруг каже мне: «А ты почему с Мишкой не спишь? Шо тоби мешает?» Я от изумления чуть в обморок не упала. «Так ведь, – кажу я, – никаких предложений с его стороны не було. Он ведь святой. Скильки врачих и сестер задницей перед ним крутят, а он хоть бы что». «Ну, – каже она, – шо мне тебя учить. А Мише добре з тобою будет». Ну сказано – сделано.
Михаил Борисович сидел красный как рак.
– Действительно, все ничего було. Потом зрозумили, что один без другого не можемо. Миша мине замуж покликал. Я дуже тогда удивилась. Куды мине в семью такого человека. Говор у меня бачите який. Одеваться не умею. Но Миша настоял. Тут я, дура, все испортила. Треба було сказать маме Миши. А мне неудобно было как-то. Вот мы втихря и расписалися. Срам. Месяца два прошло, и мы все рассказали. Шо було, шо було… Вспомнить страшно. Старуха меня чуть не побила. То все целовалися, миловалися з нею, а тут она меня иначе, как шлюхой и не кликала. И все кричит: «За моей спиною. Як так можно!» В общем, обиделась она сильно. Мене до себе не пидпускала. Но как-то потом все наладилося. Но тут цей гад объявился – братец Миши. Появлялся нечасто, в то время, когда Миша на работу уезжал. И давай настраивать Емму Маркивну против брата. А мне шо говорил – вспомнить страшно. Ткнет в меня пальцем и кажет: «А вот это будущая убийца тебя и дурня Мишки». И все время рассказы о том, як прекрасно в Америке. А месяца три назад Емма Маркивна получила закардонний, то бишь заграничный паспорт – новый. У нее вообще-то был заграничный паспорт. Они с Мишей ездили до Финляндии. Но паспорт кончился, и Володька начал оформляти новий документ. А хуже всего було, шо синочек приносил Емме Маркивне цигарки. Она курила всю жизнь, но потом, говорят, – лет десять назад – врачи це категорично запретили. И Миша, и я – мы костьми лягали, шоб оттянуть ее от табака. А тут эта шкидлива привычка возобновилась. Принесет ей Вова три-четыре пачки цигарок, старушка накурится до одурения, тут я у нее эти цигарки сопру и в помойку. А она меня по щекам хлостит и все говорит: «Злодийка, злодийка». Вот так вот и жили. Но самое-то удивительное другое. Бували у нее минуты, коли она одумывалась, просила прощение, гладила, цилувала мене, а потом знову все по-старому.
– Оксана, а как произошло само исчезновение Эммы Марковны? – спросила Анна.
– Не знаю, шо и сказати, – смущенно ответила Оксана.
– А вы вспомните тот день. Может, детали какие-нибудь интересные? А там, глядишь, картина и сложится.
– Ладно, попробую, – горестно промямлила Оксана. – Встала свекруха, как обычно, довольно рано. Миша еще на работу не уехал. Ну як заведено – в туалет сходила, помылась, попросила причесать ее. Потом сели завтракать. После завтрака она пишла до себе в комнату и вернулась к чаю с зажжежной цигаркой. Я еще тогда ее тайник обнаружить не успела. Не выкинула эту гадость. Но настроение у нее было не поганое. Я сказала, шо пиду на рынок, куплю чогось смачненького. Помню ее последние слова: «Иди-иди, хоть трошки отдохну от тебя». Це було в 10 часов утра. Ну и все. Больше я ее не бачила. Вернулася через 2,5 часа – свекрухи нема. Я сперва не дуже испугалася. Она могла выйти без меня во двор и как-нибудь забалакаться. Но я скорее во двор – а ее нема. Я давай Мише звонить. Он был на операции. Часам к трем начался весь шухер. Миша в милицию побег, ну а дальше вы, наверное, знаете.
– Скажите, пожалуйста, а какие вещи пропали с вашей свекрвью?
– Да много всего. Много белья, тренировочный костюм типу «олимпики», которую Емма Маркивна дуже любила. Пара платьев, хороший жакет. Ну шо еще? Да! Исчезли все драгоценности Бориса Розенфельда. Так мы це називали. Покойный муж постоянно дарил ей. Я-то в ювелирке ничего не розумию, но Емма Маркивна любила показывать мне. Ось так сидела, перебирала и вспоминала. По-моему у нее це добра було на дуже велики гроши. Когда была помоложе, она носила эти штучки, а после смерти Бориса Натановича сложила все в шкатулку и только изредка дивилася на них и вспоминала.
– Да, дела, – протянула Анна.
Оксана перехватила инициативу.
– Прошу все ж таки за стол, хоть чаю выпьем…
А в это время Федор Измайлов вел преинтереснейшую беседу с соседками исчезнувшей дамы. Он и не заводил разговора со старушками. Просто сел на лавочку недалеко от группы пожилых женщин, которые тут же проявили к нему завидный интерес. «Такой симпатичный гигант», – перешептывались бабушки. Не обратить на него внимания они не могли. Рост Измайлова превышал два метра. Широченные плечи, длинные руки. Лицо Федора, правда, имело явные следы серьезных занятий боксом. Немного свернутый на сторону нос, побитые уши. Зато какие большие добрые глаза! Да и одет он был просто. Джинсы, хорошая рубашка, хлопчатобумажная жилетка с большим количеством карманов и карманчиков. «Даже если и бандит, то положительный. Вроде тех, кого в кино показывают», – не сговариваясь, решили бабушки и смело завязали беседу с незнакомцем.
– Вы к кому приехали? – спросила востроносая худенькая старушка. – Мы тут всех знаем.
– Да я-то ни к кому не приехал, – вальяжно ответил Федор. – Хозяйка моя приехала в 12-ю квартиру к Розенфельдам, а я вот ее сижу жду.
– Вы что же шофером при ней? – спросила другая маленькая старушка.
– Нет. Шофер у нас другой. А я будто телохранитель, – услышав эти слова, бабушки довольно закивали.
– Да, за такой красоткой нужен глаз да глаз. Это вы правы. А чего это она к Розенфельдам приехала?
– А папа хозяйки и Борис Натанович – знаете такого? – были большими друзьями. Вот она и приехала попроведать семейство.
– Ну как не знать Бориса Натановича! Ведь какой человек был! – заговорили все бабушки сразу. – Сколько голов разрезал, скольких людей спас. А простой был. Вежливый, ласковый. Всегда поздоровается, всегда по медицине какой поможет. Да, были люди, – мечтательно промолвила одна из старушек. – Только зря ваша хозяйка сюда приехала. Кроме Миши, никого тут нет. Володька укатил за границу, хотя и бывает здесь изредка. А Эмму Марковну извели.
– Как это извели? – с неподдельным изумлением воскликнул Измайлов. – Что значит извели?
– А то и значит, – ответила самая продвинутая из старушек, которую звали Екатерина Петровна. – Пустил Мишка в дом змею подколодную. Оксанку, хохлушку эту. Ну она быстренько свои порядки и навела. Женила дурака на себе и свекровь извела.
– Так что же она ее убила, что ли? – спросил псевдотелохранитель.
– Убила не убила, а только нет Эммы Марковны. Конечно, старая она стала…
«Тоже мне молодухи!» – подумал про себя Измайлов.
– Забывать многое стала. Выйдет во двор погулять, чаще с Оксанкой, но иногда и одна. Три раза встретишься с ней – три раза поздоровается. Не помнит, что вчера говорила. Зато как про старые времена разговор зайдет, как начнем блокаду вспоминать, тут она все до мельчайших подробностей помнила и про Бориса Натановича тоже. Мне иногда казалось, что она вообще-то не очень понимает, что муж умер. Он для нее как живой был. А уж добрая-то она была. Скольких она деньгами выручала. Знаете, на какие пенсии мы живем? А Эмма Марковна всегда помочь готова была. А уж если, кто из нас что попросит и скажет, что для внуков, так сразу даст денег. Своих-то внучат бог не дал ей. А Оксанка, стерва, аж зубами скрипела и все в свою книжечку записывала, когда, кому, сколько денег Эммочка одалживала.
– Ну и что отдавали долги?
– Мы, конечно, отдавали, – с достоинством сказала Екатерина Петровна. – Но были и такие, что добротой ее пользовались. Так и остались ей должны, кто по пять, кто по три тысячи… У Оксаны этой все записано.
– И что же она могла сделать со старушкой?
– Да кто ж знает наверняка? Может сунула ее в какую-нибудь богадельню под другой фамилией, и томится она там, болезная. Мы все думаем, что сейчас что-нибудь с Мишей случится и останется она хозяйкой такого сокровища, как эта квартира. Метраж-то какой! И самый центр города! Что тут говорить.
– Да, – еще раз протянул Измайлов.
– Вот ты, родной, телохранитель, зря ты тут с нами прохлаждаешься. Если, когда и охранять твою хозяйку, так вот сейчас. А то не ровен час, отравит эта мерзавка твою красотку.
– Ну уж прямо и отравит! – невесело улыбнулся Федор. – А что же второй сын? Который за границу уехал. Он-то к матери как?
– А что с него толку! Эмма Марковна рассказывала, что он ее все в Америку звал. Какой-то там особо красивый штат есть. Название не помню. Ну а Эммочка посылала его куда подальше. Я вообще не могу понять, чего он ее звал. Разве она от могилы Бориса Натановича куда-нибудь бы двинулась?
– Да жива, она жива, – настойчиво вклинилась в разговор еще одна соседка, которую подруги именовали Игнатьевной, – жива она – это точно. Как она исчезла, две недели прошло. Я пошла в церковь, свечку за упокой поставить, три раза ее зажигала, три раза пламя задувалось. Нет ее на том свете. Такой примете верить можно.
Любопытную беседу о судьбе пропавшей Эммы Марковны прервал звонок. Анна попросила Федора подняться в квартиру Розенфельдов.
Вся компания пила чай с какими-то изумительными пирогами и плюшками, испеченными Оксаной. Федор Петрович был задумчив, а его супруга весело щебетала, уплетая пышную выпечку. Все увлеченно рассматривали увесистый семейный альбом с фотографиями Розенфельдов. Михаил сидел несколько обескураженный. Повествование Оксаны далось ему не просто.
Наконец Федор сказал:
– Уже полдвенадцатого, нам пора.
– Сейчас я отвезу вас в отель, – радостно подскочил Миша.
– Нет, спасибо. У нас другие планы, Михаил Борисович, – настоял на своем Федор.
Когда сыщики вышли на улицу, Измайлов нежно обнял Анну за плечи и сказал:
– У меня такое предложение. Давай мы немножко погуляем по центру города, зайдем хотя бы на часик в Русский музей, а потом пообедаем в гостинице «Европа».
– В «Европейской», – улыбнувшись, поправила мужа Анна. – Повторим маршрут из медового месяца?
– Хотелось бы, – весело ответил Федор.
Еще в самом начале супружеской жизни Анна заметила, что Федор необыкновенно любит живопись. Она сразу поняла, что бывший муровский оперативник обладает каким-то безупречным и безошибочным художественным вкусом. Ему нравились и классика, и новое искусство. Причем были такие произведения, у которых Федор мог стоять часами. Постепенно он стал рассказывать Анне, что около некоторых картин он как будто теряет себя в пространстве и времени. Ему кажется, что он переносится в иные обстоятельства и становится частью сюжетов, изображенных на полотнах великих мастеров. Аня была уверена, что в Русский музей Измайлова потянуло непреодолимое желание постоять рядом с потрясающим полотоном Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Это бывало у Феди. Когда бы они ни приходили в Третьяковку, а случалось это довольно часто, Аня знала, что, вопреки всем планам, он обязательно должен побыть какое-то время рядом с шедевром Врубеля «Принцесса Греза». Анна подхватила мужа под руку, и они отправились ловить такси, которое должно было доставить их на Инженерную улицу в любимый музей.
Позже за обедом они обменялись информацией и впечатлениями, полученными в первой половине дня. Измайлова удивило то, что Анна очень доверилась рассказу о затухавшей свечке.
– Ты знаешь, Федя, – сказала она. – У меня сильное предчувствие, что старушку мы найдем. Где – это другой вопрос. Нужно искать Розенфельда-младшего, живым или мертвым. Сам видишь. Думаю, все самое интересное нам предстоит в Москве. Убеждена, что любящий сын Вова увез старушку из города и где-то спрятал. Разговоры про заграничный паспорт, конечно, смущают. Но в конце концов мы все проверим.
– Анюта, – скептически усмехнулся Измайлов, – что ты проверишь? У страны открытая граница. Сел в поезд Москва – Киев, и через сутки полетел из Борисполя, куда заблагорассудится.
– Да, ты, конечно, прав, но все равно, будем искать по всем направлениям.
Воскресенье закончилось тем, что исполнительный таксист Борис Николаевич отвез академика Захарьина и Федора Измайлова на Московский вокзал, где они сели на любимый поезд «Красная стрела», который отбывал в Москву в 23 часа 55 минут.