Отважный невольник, что многих верней
Зерцалом служил для грехов королей;
Икона для града, чьей жертвой он пал[67];
Карающий бич дураков и злодеев,
Эзоп меня тонкостям сим наущал,
Как смыслом слова наполнять не жалея.
Раб остроумный, чья муза изысканно
В строку уложит мысль старца фригийского[68],
Федр да поправит мои излияния,
Образу кистью придав обаяние.
Смешавшие слёзы с волной Иппокрены[69],
Вы, что по сей день продолжали шептать
Над скорбной могилою Лафонтена,
О Грации, к вам ныне смею взывать:
Хоть быть я в фаворе у вас недостоин,
Как был бы я вашим избранником милым,
Что вашей любовью бы мироточил;
Но если б молящему дали вы толику,
Чтоб образ причудливый вообразил —
Улыбок своих – то читатель влюблённый
Огрехи в стихах мне простит благосклонно.
Esclave Généreux, toi qui sus autrefois
Présenter le miroir aux passions des Rois;
Idole du pays dont tu fus la victime;
Redoutable fléau des pervers et des sots,
Ésope, enseigne-moi cet art simple et sublime
De prodiguer le sens en ménageant les mots.
Esclave ingénieux, dont la muse polie
Adoucit les leçons du fage de Phrygie,
Phèdre, corrige mes essais,
Peintre doux et correct, achève mes portraits.
Vous qui mêlez vos pleurs aux ondes d'Hippocrène,
Vous qui n'avez encor cessé de soupirer
Sur le tombeau de la Fontaine,
O Graces, aujourd'hui j'ose vous implorer:
Je n'attends point de vous ces faveurs singulières
Qu'au plus chéri de vos amans
Prodigua votre amour en de plus heureux tems;
Mais si vous exaucez de plus humbles prières,
Dans ces peintures mensongères
Souriez quelquefois; le lecteur amoureux,
De leurs nombreux défauts détournera les yeux.
Робан[71], учтивый барашек,
Мучим чахоткой нещадно,
Сидел на диете (молоко с кашей),
Присматривал за овчарней.
Узнавший об этом волк
В калитку скребётся уже:
– Как здоровье у сторожей?
Не слишком ли воздух спёрт?
Не люб, – подвывает он, – же
Простуженным этот комфорт:
Я сделал чудесное средство,
Что, право, вкусней, чем чабрец,
Даю слово, избавит от них,
От твоих хворей грудных:
Робашик, я лишь войду —
И вмиг ту болезнь изведу.
Ни тебя, ни овечьего мяса
Не хочу я ни в коем разе,
Лишь лекарство заботливо дам…
– Спасибо, – ответил Робан,
– Хоть в загоне всё хуже мне и больней,
Лучше так, чем снаружи в опасности,
Коль вы, волк, хотите меня спасти,
Тогда будьте любезны, уйдите скорей.
Robin, gentil moutonnet,
Menacé de pulmonie,
Par régime étoit au lait
Et gardoit la bergerie.
Le Loup en fut informé;
Il va gratter à la porte:
Comment est-ce qu'on se porte?
N'est-on point trop renfermé?
Est-il dit que l'on ne forte
Si-tôt qu'on est enrhumé:
Je fais une herbe divine,
Plus douce que serpolet,
Dont je garantis l'effet,
Pour tous les maux de poitrine:
J'y menerai Robinet,
Et vous le guérirai net.
De l'avis ni de l'escorte
Je ne veux en nulle sorte,
Du garde et du médecin
Grand merci, reprit Robin;
Dussé-je mourir au gîte,
J'en préfère le danger:
Si le Loup veut m'obliger,
C'est de s'en aller bien vîte.
С пылом, с которым ничто не сравнится,
Решило дитя с пчелой порезвиться.
Спросите меня, почему? – для плезиру то было:
За неимением лучшего, дурно малец поступает,
Опять же, как прочие люди, досуг заполняя.
За художества эти щедро фортуна ему отплатила:
Пчела, как всегда в своём стиле,
Жалом своим, которым её наградила природа,
Мальца поразила, а после сама удалилась.
Но жало своё смертоносное забыла во теле сынка человечьего рода;
И рана сия здравие зело подкосила:
Несколько дней кряду дитятко при смерти было.
Месть сладка, порой говорят,
Но сколь жесток результат!
Avec une ardeur sans pareille,
Fanfan poursuivoit une Abeille.
Demandez – moi pourquoi: c'étoit pour son plaisir:
Fanfan, faute de mieux, s'amusoit à mal faire,
Et déjà, comme un homme, occupoit son loisir.
De ses mauvais desseins il reçut le salaire:
L'Abeille alors de se servir
De ce dard dangereux dont l’arma la nature,
De se venger et de s'enfuir.
Mais l'aiguillon fatal resta dans la blessure;
Ses jours en dépendoient, il en fallut périr.
Au bout de quelques jours, sur le point de mourir:
Que la vengeance est douce, disoit-elle,
Mais que la suite en est cruelle!
Одинокая Филомела[72] весной
Зорьку утреннюю привечала
Мелодичным акцентом сначала…
Прилетела позже кукушка примешать голос свой.
После же, когда птицы сгрудились,
Голоса меж соперниками разделились:
Кукушке многие воздали честь:
Аист, страус, сорока, а также журавль,
Воробьишек стайка – знатоки, как есть! —
На болоте слетелися шумною стаей…
Соловью же, напротив, весьма мало лести:
Но в поклонниках жаворонок несравненный
Утончённый чиж, слух малиновки верный.
Philoméle, du Printems
Saluoit la première aurore.
Aux accens de la voix sonore
Le Coucou vint mêler ses burlesques accens.
Auprès d'eux à l'envi les oiseaux s'attroupèrent;
Entre ces deux rivaux les voix se partagèrent.
Le grand nombre au Coucou déféra les honneurs,
La Cigogne et l'Agasse et l'autruche et la Grue,
Un essaim de Moineaux, soi-disant connoisseurs,
Sans compter des marais la bruyante cohue.
Philomèle, au contraire, eut peu d'admirateurs;
Mais de ce noinbre étoient la sublime Alouette,
Le Serin délicat, et la tendre Fauvette.
Лоза бесплодной стала как-то раз,
И без поддержки уж зачахла было:
– Я всё же поддержу изо всех сил,
Хоть не несу плодов, – промолвил вяз.
La Vigne devenoit stérile,
Dépérissant, faute d'appuis:
Si par moi, dit l'Ormeau, je ne porte aucuns fruits,
Je soutiendrai du moins un arbuste fertile.
Орлёнок, что сумел глаза открыть,
Тотчас же возжелал в эфире воспарить.
Воодушевлён советом матери слепой,
Наш несмышлёныш наобум шагнул – прощай же, дом родной!
Но преждевременных потуг его
Каков эффект? Увы! Падения позорные,
Склон, галька и кульбит невольный скорый;
И вот, в пылу отчаяния своего,
Птенец, о камни до крови побит,
Решил, что никогда не полетит.
– Ах, самонадеянный орлёнок, —
– промолвил старый ворон, – дело в том,
Что просто так не полететь с пелёнок,
А сам ты должен стать суметь орлом.
Но чтоб на крыльях в небесах летать,
Не смей ты никогда их опускать.
Un jeune Aiglon à peine avoit les yeux ouverts,
Qu'il vouloit planer dans les airs.
Pousse par les conseils de son aveugle mère,
L'imprudent au hasard s'élance de son aire.
De son effor prématuré
Quel fut l'effet? Hélas! Une honteuse chûte.
De rochers en rochers le pauvret culebute;
Et le voilà désespéré,
Couvert de blessures cruelles,
Et perdant pour jamais l'usage de ses ailes.
Un vieux Corbeau lui dit: Aiglon présomptueux,
Tu te croyois un Aigle, et ne fais que de naître.
Tes aîles auroient pu te porter dans les cieux;
Mais tu n'as pu les laisser craître.
Мама-жавороночка наказывала деткам:
– Округа наша полнится врагами:
Боимся все их силы, вероломства.
И ястреб нашей жизни угрожает,
Ловец желает заточить нас в клетку.
Поверьте, детки, мне, и вам спокойней,
Останьтесь подле матери вы в стерне.
А коли упорхнёте с колыбели,
Найдёте вы, как ваш отец, наверное,
Иль смерть в когтях, иль заточенье.
Разумную речь ту нашли весьма скучной, пожалуй,
А выросши, вздумалось им, что маманя помешанной стала,
Что чушь это всё, и мораль та наводит хандру.
То время другое; иную опасность несёт.
Может, и надо б зарыться, чтоб смерти нарушить игру,
Но к чему пресмыкаться, коль крылья зовут в полёт?
Как воздух рассекли их пыл и страсть,
Один помчался ввысь, другой кружил в полях,
И кончил тот у ястреба в когтях,
Второй же в клетку угодил. Напасть!
Так, несмотря на матери безумный крик и страх,
Тот пойман был в ветвях, а этот – в небесах.
Mère Alouette un jour disoit à ses petits:
Nous sommes entourés d'un inonde d'ennemis:
Craignons tout de leur force ou de leur perfidie.
L'Autour menace notre vie,
Et l'Oiseleur en veut à notre liberté.
Croyez-moi, mes enfans, pour plus de sûreté,
Demeurez sous le chaume, auprès de votre mère.
Si vous quittez votre berceau,
Vous trouverez peut-être… Ainsi que votre père…
Ou la prison, ou le tombeau.
Ce discours bien sensé fut trouvé bien frivole;
Les petits étoient grands: Oh! maman devient folle,
Elle radote, au moins, et sa morale endort.
Elle a pour les dangers des ressources nouvelles.
Il faudroit s'enterrer pour éviter la mort;
Ce seroit pour ramper que l'on auroit des aîles.
Et puis de fendre l'air au gré de leur ardeur;
L'un prend un vol errant, l'autre un essor sublime;
L'un de l’Autour est la victime,
L'autre esclave de l'Oiseleur.
Malgré les cris perçans de leur mère éperdue,
L'un se perd dans les bois, et l'autre dans la nue.
Стал задирать косой черепаху: «Кумушка, – ей говорит, —
имею намеренье я вызвать вас на состязанье;
К призу особенному у меня притязанье
Причём для того не придётся мне даже быстрее ходить».
– Ужели намерение ваше, как вы говорите,
Бросить мне вызов? Ну, как хотите.
– Однако поверьте, чтоб вы могли прибавить ваш шаг
И честь свою окончательно не потерять,
Извольте на время домик ваш снять,
Ведь к бегу он не приспособлен никак.
Внемлите совету покорного слуги;
Как друг вам скажу, вам будет куда как легче.
С другой стороны, ужели не приютит
Ваш панцирь всех, кому так нужно убежище?
Я б маленьким домом его окрестил…
Никак вы унылая домоседка,
Что из тюрьмы появляется редко.
Но этой ночью придётся всё ж панцирь вам снять.
Лапы повыше: дом постарайся сорвать,
Так распрямись же, старуха, расправься быстрей-ка!
Черепаха же, вытянув шею,
Отвечает: «Вы, батенька мой, скоморох;
Всё острите, что к панцирю-де я присохла,
Но моя ль то забота – ваша затея?
Вы не я, а к чему вам сотня домов?
И скандалить у вас много поводов,
Мне так видится также и прочных, и крепких…
Только сон ваш везде весьма беспокоен,
Дрожь за шкуру вам будет вечной соседкой,
Я ж везде уверена и довольна».
Le Lievre à la Tortue insultoit: ma commère,
Lui dit-il, on prétend que vous avez jadis,
A la course; sur moi remporté certain prix,
Sans alonger beaucoup votre pas ordinaire.
Qu'en dites-vous? Vous sentez-vous d'humeur
A renouveler la gageure?
Mais, croyez-moi, pour hâter votre allure,
Et ne pas compromettre aujourd'hui votre honneur,
Laissez, pour un moment, votre toit en arrière,
Votre attirail n'est pas celui d'une courrière.
Profitez de l'avis de votre Serviteur;
Je vous parle en ami, vous en serez plus leste.
Autre part que chez vous ne pouvez-vous gîter?
Dans tous les environs j'ai des gîtes de reste,
En petite maison je prétends vous traiter…
Ce n'est pas comme vous, dolente casanière,
Qui dans un même trou languillez prisonnière.
Mais cette nuit pourtant il vous faut découcher.
Haut le pied: à ton toît tâche de t'arracher,
Dégourdis-toi, vieille sorcière.
La Tortue alongeant le cou,
Repartit: Vous raillez, voltigeur, mon compère;
Si je ne quitte pas mon trou,
Aussi ne m'y trouble-t-on guère.
Bien différent de moi, vous avez cent maisons?
Pour déloger souvent vous avez vos raisons,
Que je crois toutes assez bonnes…
Compère, mon ami, ton sommeil n'est pas pur.
Dans tous tes gîtes tu frissonnes;
Je n'en ai qu'un, mais il est sûr.
Паучиха, ткачиха искусная,
Характер имела к тому весьма гнусный.
Когда обнаружилось, что тонкую нить
На пользу себе мы б могли применить,
Собрали премного прядильщиц изрядных —
Те дамы все были как есть плотоядны:
Без счёту давалось им мошкары,
Клопов, земляных червяков и тли;
Думалось, что пожелают свершить они чудо.
Но их заботою стало грызть глотки друг другу;
И всё, что дано из затеи нам вынести этой —
Урок, которым не может пренебрегать беззаветно
Монарх, коли он прослыть средь потомков искусным желает:
Злодеи, кроме как вздора, ничего боле не знают,
Не ждите добра, когда соберутся они —
Их надо рассеять ради блага людей и страны.
L'Araignée, habile ouvrière,
Unit à son talent un méchant caractère.
Quand on eut découvert que son fil délié
Utilement pour nous pourroit être employé,
On réunit en corps nombre de filandières.
Ces Dames de tout temps ont été carnacières;
On leur fournit des Moucherons,
Des Vermisseaux, des Pucerons;
On croit qu'elles vont faire à l'envi des merveilles.
Leur unique souci fut de s'entr'égorger;
Et tout le fruit qu'on tira de leurs veilles,
Ce fut cette leçon, que ne peut négliger
Le Monarque, s'il est habile:
Les méchans n'ont souvent qu'un talent inutile;
N'attendez rien de bon de leur corps réuni,
Il faut les disperser pour en tirer parti.
Король зверей, геройством знаменитый,
Любовью к правде, но всего же боле
Прозваньем Александр[77], так гласит история,
Изволил, чтоб властитель именитый
Запечатлён был Жилем для потомков.
И Александр-зверь
Художника, увы, не впечатлил;
Хоть мненьем тот своим и обладал,
Однако ж полагал,
Что мудрый царь художников, своих вассалов,
Когда б искусством вдохновился,
Имел бы целый двор, поверь.
Тогда бы Жиль
У тех художников сюжет сыскал,
О подвиге, который короля бы украшал,
И царь в апофеозе б славы был.
Все мнения собрав,
Жиль выяснил, что царь когда-то жизнь оставил
Мышонку, что по глупости да из норы отправясь,
На горе в царских ощутил себя когтях.
Сие открытье всех как громом поразило:
Народ ликует и взволнован двор.
«Ужель то наш король?» – все обратили взор.
А Жиль, что тонкий штрих увидеть в силах,
Смысл тайный отыскал,
Что лев не мимолётной славы жаждал,
А выбрал путь в историю однажды.
Жиль в студию вбежал,
Иной портрет он мигом написал:
Там Лев-король, роскошную свою взъерошив гриву,
В пыли терзал поверженного тигра.
Монарх промолвил: «Вряд ли это я,
Но так, – сказал он, – пусть узнают короля».
Un Roi des animaux, fameux par mille exploits,
Ami de la vertu, mais sur – tout de la gloire,
Alexandre de nom et d'effet, dit l'histoire,
Permit que du plus grand des Rois,
Gille – Appelle transmît les traits à la mémoire.
L'Alexandre des animaux
N'inspira point le Peintre, ainsi qu'il est d'usage;
Car bien qu'il eût du goût, il croyoit, en Roi sage,
Que les artistes, ses vassaux,
Quand il s'agissoit d'arts, en avoient davantage.
Gille, dans cette occasion,
Consulta les sujets, en peintre de génie:
Quelle étoit de leur Roi la plus belle action?
La plus belle, à leurs yeux, ou la plus applaudie?
Tous les avis considérés,
Gille représenta le Roi donnant la vie
Au Rat, qui de son trou sortant à l'étourdie,
Se trouvoit, par malheur, sous les ongles sacrés.
Ce chef – d'oeuvre enchantoit les juges éclairés,
Le peuple l'admira; la cour en fut émue.
Le Roi ne le fut point; il détourna la vue.
Et comme Gille étoit habile observateur,
Il comprit, non pas
Qu'Alexandre Lion jugeoit que pour la gloire
On auroit pu choisir un autre trait d'histoire.
Il se remet à l'attelier,
Fait un nouveau portrait différent du premier:
Ici le Roi Lion hérissant sa crinière,
Au Tigre rugissant fait mordre la poussière.
Le Monarque dourit: J'ignore si c'est moi;
Mais à ces traits, dit – il, on reconnoît un Roi.
На всех проходящих наш лает Фидель,
И всех будоражит его громкий лай —
Вот так, никого никогда не кусая,
Всех держит в страхе брехливый кобель.
Но под своею наружностью шумной
Прячет Фидель своё мягкое сердце,
Прячет свою он бесценную душу.
Пёс для друзей – воплощение нежности:
Он с благодетелем смирный и скромный,
Тайны хозяйской вовек не нарушит,
И к утешенью хозяйки послужит.
Котейка же сладко мурчит у ножек хозяйских,
Трётся, закатывает глазки:
Но в глубине этих глаз блестит огонёк.
Прежде чем приласкаться, потрётся:
Мягкостью шёрстки пушистой своей
Поманит за ушком погладить ей.
Но кошка – зверь дикий: начни доверять —
А она лапой когтистою хвать!
Fidèle aboye à tout venant;
Ses cris aigus révoltent tout le monde,
Et, sans avoir donné le moindre coup de dent,
Il est craint par – tout à la ronde.
Sous ces bruyans dehors, Fidèle cependant
Cache un bon cæur, une belle ame.
Il est tendre pour ses amis:
Près de ses bienfaiteurs il est humble et soumis,
Et, sans trahir Monsieur, il fait plaire à Madame.
Minette, d'un ton doux, miaule aux pieds des gens;
Elle roule des yeux
Mais brillans d'une douce flamme.
Près de vous doucement elle vient se frotter:
Sa peau doucette à la flatter
Semble même vous inviter.
Fiez-vous-y; la bête scélérate
Plus vite que l'éclair vous lâche un coup de patte.
На берег как-то вышел петушок.
Гуляка, мот, судьбы любимец юный.
Из недр империи Нептуна
Уж не один трофей добыть он смог;
Теперь поёт он доброй тысяче птиц
О своей жизни, приключений полной,
О чудесах, что скрыл в себе двор скотный,
Вдруг, повернув главу, увидел: бриз
Вкушает устрица, свои раскрывши створки.
– Ты кто? – певец заквохтал удивлённый. —
– Жить или нежить? Зверь ты или рыба?
Но совершенство форм твоих напрасно,
Когда ты молчалива:
И как бы ни был я в тебя влюблённый,
Твоё безмолвье, скажем откровенно,
К желанью добавляет подозренье,
И ничего я не могу желать столь страстно,
Как способ изыскать
Тебя познать.
И в возбуждении он главой стремится
Проткнуть бедняжку будто, но коснулся
Лишь мякоти – как устрица втянула
Плоть юноши – и клюв того закрылся.
Друг мой, коль между строк читать умеешь,
То стих сей без труда уразумеешь.
Un Cochet s'émancipant,
Sur les bords de la mer alla chercher fortune.
De l’Empire de Neptune
Il aborde maint habitant;
A mille oiseaux divers il conte en un instant
Ses aventures sans pareilles,
Et de la basse – cour leur prône les merveilles.
Il apperçoit une Huitre ouverte et humant l'air;
Oh oh!.. quel être es-tu, lui dit – il? Es-tu chair
Ou poisson? Mort ou vif? Ta figure est jolie;
Mais, si tu ne dis mot, j'ignore ton génie:
Ce silence, à vrai dire, est un peu bien suspect
Je ne sais qu'un secret pour connoître ma bête…
Déjà pour percer l'Huitre il avançoit la tête;
Mais l'Huitre se resserre, lui ferme le bec.
Ceci n'est point fiction toute pure;
De tel qui lit ces vers j'ai conté l'aventure.
Ветр северный всех птиц сгубить решил
И землю льдом и снегом он покрыл.
Распутник-шалунишка, воробей,
Что от тоски и хлада умирал,
Уж боле о любви и не мечтал.
Силки стал мастерить люд-лиходей,
Приманку не забыв рассыпать сладкую коварно —
И тут же мелких птах народ слетелся жадный.
Господь же попустил накрыть сей стол;
Воистину, любой запутаться бы смог
В силках тех, но Всевышний уберёг;
Из спорых хитрецов пернатых всяк ушёл.
И лишь один остался: тот в силки попал
Из-за пера; смеялся он навзрыд,
За ужин званый волей заплатив.
От этого он всё же унывать не стал,
Когда ж ловец домой тот возвратился,
Сказал ему один из шайки паразитов:
«Приманки замечательны твои хоть,
Но среди сотен сот неблагодарных
Один простак в силках лишь очутился!»
L'Aquilon, des oiseaux avoit juré la perte;
De neige et de glaçons la terre étoit couverte.
Le plus libertin des Moineaux,
Mourant de froid et de misère,
A ses tristes amours alors ne songeoit guère.
L'homme prit ce moment pour tendre ses Gluaux,
Non sans répandre autour une amorce perfide,
Ou vient fondre aussi-tôt maint Oisillon avide.
Dieu fait quelle chère on fit là
Bien est-il vrai qu'on s'empêtra
Dans la Glu, mais on s'en tira;
Le traître accourut'vîte, et chacun s'envola.
Un seul demeura pris, tout le reste en fut quitte
Pour quelque plume, et fe moqua
De qui fit les frais du gala.
A ses dépens on s'égaya,
Quand on fut de retour au gîte.
Un d'eux lui dit, au nom du troupeau parasite:
O toi, dont les bienfaits ne sont que des appâts,
Tu n'as fait qu'une dupe, et tu fais mille ingrats!
Вот гад счастливый! Воздух рассекает!
Вчера мне ровня, а теперь летает.
Видал того ткача – птенец новообразный,
Что на крылах своих поднялся триумфально!..
У солнца он займёт одежду и сиянье;
Был червь презренный – станет бабочкой прекрасной!
Так червь земляной, в трудах и в грязи,
О бывшем соседе своём, шелкопряде
Ворчал, на судьбу обновлённую глядя.
– Завидно тебе от моей стези? —
ответил крылатый. – А я без того себя помню,
Как юность я тратил, чтоб свою силу взрастить,
Тогда как в грязи ты валялся, всякий потеряв стыд,
И счастье себе находил в сладострастьи порочном, нескромном;
Я знаю, чтоб грех первородный исправить,
Трудился я с первого жизни момента;
И мылом и потом я сущность пытался отдраить,
И вот весенним трудам я радуюсь летом.
Ужели я должен теперь своими благами,
Как думаешь ты, обязательно подавиться?
Нет! Помни, что сладость полёта с иным сравнится едва ли,
И как же бесценно формою крыльев своих насладиться!
Il fend l'air, cet heureux reptile!
Il étoit mon égal; le voilà volatile.
Je l'ai vu tisserand, ce nouvel oisillon,
Qui s'élève aujourd'hui d'une aile triomphante!..
Il déploie au Soleil sa robe étincelante:
Il fut un Ver obscur ce brillant Papillon!
Ainsi le Ver de terre, à la douleur en proie,
De son voisin le Ver à soie
Contemploit les destins nouveaux.
Est – ce à toi d'envier le prix de mes travaux,
Reprit l'insecte aîlé? Je me souviens sans cesse
Qu'à mériter mon fort j'ai passé ma jeunesse;
Tandis que dans la fange enfoncé sans pudeur
Dans un honteux loisir tu mettois ton bonheur;
Je sais qu'à réparer le tort de ma naissance
J'employois mes premiers momens;
Par d'utiles sueurs j'épurois ma substance:
Je jouis dans l'été des peines du printems.
Si je ne dois qu'à moi mes dignités nouvelles,
Crois-tu par là me ravaler
Apprends qu'il est doux de voler,
Et qu'il est glorieux d'avoir formé ses ailes.
Полёвка-мышь однажды крысе водяной,
Что нежилась у заводи речной:
– Кузина, – говорит, – удачна наша встреча,
Не знаю почему, мне снилась наша речка:
Должно сдружиться нам – у нас прозванья схожи,
Мы ветви, знаете ли, древа одного же:
Когда твои болота ручьями разбегутся,
Моим полям сокровищем прольются.
Приди увидеть: замок в ста шагах,
Что я построила, что столь прекрасным вышел.
А можно ль мне узреть твоё жилище?
За счастье побыла б я у тебя в гостях.
Мне было б любопытно увидать,
Как в сырости смогла ты особняк создать.
– Сочту за честь, – подруга отвечала, —
но надо бы подплыть… – Я не пыталась,
Но покажи пример – я повторю,
Хоть новичок, мадам, но вдруг и превзойду.
– Идёт. – И вот уж обе рассекают волны;
Но у ондатры хатка так стоит глубо́ко,
Что вскоре стала уставать полёвка.
О помощи пищит, страданьем по́лна,
И за гребком гребок, и чуть глотком не задохнулась,
И кабы не подруга, то на берег не вернулась.
Забыла мышь навеки опыт водолаза,
И прочее, к чему способности нет сразу.
– Кузина, – молвит жительница вод, – река грязна,
Не потому ль приснилась тебе мутная вода?
Пойдём, подруга, замок твой смотреть:
Неспешно двинемся, просушим шерсть.
Паломничества длинные себе с трудом представлю,
Но с сотнею шагов в охотку справлюсь.
Un Jour le Rat des champs apperçut le Rat d'eau
Qui prenoit ses ébats sur le bord d'un ruisseau:
Mon cousin, lui dit-il, la rencontre est heureuse,
Et je ne sais pourquoi j'ai rêvé d'eau bourbeuse:
Nous devons être amis, nos deux noms n'en font qu'un;
Nos branches, comme on sait, sortent d'un tronc commun:
Les marais à la tienne échurent en partage,
Et la mienne des champs m'a transmis l'héritage.
Viens m'y voir; à cent pas j'habite un mien château,
Dont je fus l'architecte, et qu'on trouve assez beau.
Ne puis-je cependant connoître ta demeure?
Je veux t'y visiter; et ce sera sur l'heure.
Je suis, je l'avouerai, fort curieux de voir,
Voir un peu comme est fait ton humide manoir.
Trop d'honneur, répondit l'animal amphibie;
Mais il faudra nager… Je n'appris de ma vie;
Mais donne-moi l'exemple, et je t'imiterai.
Mon maître, en débutant, je vous surpasserai.
Soit. Et voilà d'abord mes deux Rats fendant l'onde;
Mais l'hôte des guérêts la trouva si profonde,
Qu'à son maître bien-tôt l'apprentif eut recours.
Il avoit grand besoin qu'on vint à son secours,
Avalant coup fur coup mainte et mainte rasade,
Quand il revint au bord, grace à son camarade;
Renonçant pour toujours au métier de plongeur,
Et même à tout métier, qu'il ne le sûr par caur.
Cousin, dit le Rat d'eau, la rivière est fangeuse,
Et ce n'est pas pour rien qu'on rêve d'eau bourbeuse?
Remettons la partie; allons voir ton château;
Nous irons doucement, pour secher notre peau.
J'entreprends avec peine un long pélerinage;