1. Старый собор

24 июля, воскресенье


Я наслаждался лучшим в мире картофельным омлетом – яйцо полусырое, картошка хорошо пропеченная, при этом хрустящая, – когда раздался телефонный звонок, изменивший всю мою жизнь. В худшую, надо заметить, сторону.

Был канун Дня Сантьяго, и мы, жители Витории, готовились ко Дню блузы[2], любимому празднику молодежи, который открывает целую череду других праздников, приходящихся на начало августа. В отделанный деревянными панелями бар, где я наспех заканчивал свой маленький гастрономический праздник, набилось столько шумного народу, что, почувствовав в кармане рубашки, возле сердца, дрожь ожившего мобильного, я вышел на улицу Прадо.

– Что случилось, Эстибалис?

Обычно напарница старалась не беспокоить меня в выходные, а День блузы и канун праздников были тем более священными днями: весь город вверх ногами, о работе никто не думает.

Грохот духового оркестра и гвалт следовавшей с ним толпы, которая подпрыгивала и подпевала в такт музыки, в первый момент не позволяли расслышать голос Эстибалис.

– Унаи, срочно приходи к Старому собору, – приказала она.

Эти слова, равно как и их звучание, озадаченное и одновременно взволнованное, непривычно звучали в устах девушки-полицейского с отлично поставленным голосом.

Я сразу сообразил, что случилось что-то серьезное.

Пытаясь скрыться от вездесущего шума, который в тот день наполнял весь город, я машинально направил шаги к парку Флорида, стараясь уйти подальше от децибелов, мешавших хоть как-то поддерживать разговор.

– Что случилось? – спросил я, стараясь собраться с мыслями: последний глоток риохи явно был лишним.

– Ты не поверишь, но все в точности так же, как двадцать лет назад.

– Ты о чем, Эсти? Я плохо соображаю.

– Археологи из реставрационной команды собора обнаружили в склепе два обнаженных тела. Юноша и девушка, ладони на щеках друг у друга. Что-то напоминает, верно? Приходи немедленно, Унаи. Это серьезно, очень серьезно. – И она нажала отбой.

«Быть такого не может», – подумал я.

Такого не может быть.

Я даже не попрощался с ребятами. Скорее всего, они так и сидели в баре «Сагартоки» посреди людской толчеи, и маловероятно, что кто-то из них обратил бы внимание на мобильный, если я позвонил, чтобы сообщить, что мой День блузы подошел к концу.

После звонка напарницы я, понурив голову, направился к площади Белой Богородицы, прошел мимо своего дома и дошел до начала Коррерии, одной из старейших улиц средневекового города.

Неудачный выбор. Народу там было полно, как и повсюду в центре. «Малькерида» и другие бары, изобиловавшие в нижних этажах старого города, были полны виторианцев, и я более четверти часа добирался до площади Бурульерия, расположенной у собора, где мы с Эстибалис договорились встретиться.

Площадь получила свое название потому, что в XV веке представляла собой рынок бурульеров – сукновалов, превративших город в торговую артерию северной части полуострова. Я шел по мощеной мостовой, и бронзовая статуя Кена Фоллетта[3] с тревогой наблюдала, как я прохожу мимо, словно писатель заранее предвкушал темные сюжеты, которые сплетались вокруг меня.


Эстибалис Руис де Гауна, инспектор отдела уголовного розыска, работавшая со мной в паре, ожидала меня на площади у собора, попутно делая звонки в тысячу разных мест и нервно расхаживая туда-сюда. Со стороны она напоминала снующую ящерку. Ее рыжая грива до подбородка и скудные метр шестьдесят едва ли соответствовали требованиям при приеме в штат, и Витория чуть не потеряла одного из самых энергичных и сообразительных следователей.

Мы были чертовски хороши в закрытии сложных дел, хотя и не так хороши в следовании правилам. Нам не раз выносили предупреждение за отсутствие дисциплины, и мы привыкли покрывать друг друга. Что же касается правил… Как говорится, мы над этим работаем.

Мы над этим работаем.

Я смотрел сквозь пальцы на некоторые пристрастия, которые все еще присутствовали в жизни Эсти. Она смотрела в другую сторону, когда я не следовал указаниям начальства и проводил расследование самостоятельно.

Я специализировался на психологии преступников, поэтому именно ко мне обращались при обнаружении серийных случаев: убийств, изнасилований… Всякий мерзавец и подонок, чьи преступления повторялись, поступал ко мне в работу. Обычно серийный случай насчитывает более трех аналогичных преступлений, даже если по времени их разделяет период затишья.

Эстибалис занималась виктимологией, наукой прославленной и забытой. Почему жертвой становится именно этот человек, а не кто-то другой? Эсти увереннее, чем кто-либо, ориентировалась в базе данных SICAR[4], которая включала в себя всевозможные следы и отпечатки автомобильных шин, или SoleMate, энциклопедии всех марок и моделей ботинок, кроссовок, кед и тапочек производства самых разных стран.

При моем появлении она спрятала мобильный и посмотрела на меня с сочувствием.

– Что там? – поинтересовался я.

– Сам увидишь, – прошептала Эсти, как будто нас могло услышать само небо, а может, преисподняя, кто знает. – Мне звонил комиссар Медина собственной персоной. Им нужен эксперт по психологии, как ты, а меня они просят заняться жертвами. Сейчас все поймешь. Любопытно, что ты скажешь. Уже прибыли криминалисты, судмедэксперт и судья. Зайдем со стороны Кучильерии.

Кучильерия была одной из старинных улиц, где в Средние века располагались мастерские различных гильдий. Какими только ремеслами не занимались предки виторианцев: кузнечное дело, сапожное дело, шорная мастерская, маляры и штукатуры… Эта часть Средневекового города оставалась нетронутой, несмотря на миновавшие с тех пор столетия.

Важно отметить, что к собору вели узкие ворота, казавшиеся проходом между домами.

Двое полицейских уже стояли у массивной деревянной двери дома под номером 95. Они поздоровались с нами и пропустили внутрь.

– Я допросила двоих археологов, которые обнаружили тела, – сообщила мне коллега. – Они пришли сегодня, чтобы продолжить свои раскопки. Видимо, на них надавили из Фонда собора Санта-Мария, чтобы в этом году они закончили крипту и ров. Они оставили нам ключи. Как видишь, замочная скважина не тронута. Никаких следов взлома.

– Получается, они явились на работу накануне Дня Сантьяго? Не кажется ли тебе это несколько… странным для виторианца?

– В их поведении я не заметил ничего странного, Унаи, – Эсти покачала головой. – Они возбуждены или, скорее, испуганы. Такую реакцию подделать невозможно.

«Что ж, значит, так оно и есть», – подумал я. Я доверял мнению Эстибалис, как заднее колесо телеги доверяет переднему. Мы были партнерами и крутили одни и те же педали.

Я вошел в отреставрированный портик, и Эсти закрыла за нами дверь. Праздник остался где-то вдали.

До сих пор известие о найденных трупах не умещалось у меня в голове – слишком уж не сочеталось оно с радостной и беззаботной суетой, царящей вокруг. Но дверь закрылась, нас окружила монастырская тишина, рабочие прожекторы тускло подсвечивали лестницу, ведущую в подземную часовню, и все это показалось мне более реальным. И ужасным.

– Эй, надень каску. – Эстибалис протянула мне одну из белых касок с синим логотипом, которые фонд рекомендовал посетителям, входящим в собор. – С твоим ростом того и гляди треснешься головой.

– Неохота. – Не оборачиваясь, я обозревал тесное помещение.

– Это обязательно, – настаивала она, дернув меня за рукав и вновь протягивая мне белую посудину.

Это была наша обычная игра, заключавшаяся в одном лишь простейшем правиле: «От сих и до сих». На самом деле было еще одно правило, дополняющее первое: «Не спрашивай. От сих до сих». Я считал, что два года без каких-либо происшествий – это статус-кво, устоявшийся способ общаться друг с другом, а мы с Эстибалис отлично ладили. Влияло на нас и то, что она была занята приготовлениями к свадьбе, а я овдовел лет уже… впрочем, какая разница.

– Надо же, мягкая, – пробормотал я, беря из ее рук пластиковую каску.

Мы поднялись по кривым лестницам, оставив позади макеты деревни Гастейс[5], первого поселения, на месте которого впоследствии был возведен город. Эстибалис остановилась, чтобы достать ключи от внутреннего помещения Старого собора, одного из символов нашего города, восстановленного и переделанного большее количество раз, чем мой детский велосипед. Плакат с чертежами работ встречал нас по правую руку.

Я знал наизусть все главные места нашей провинции; я хранил их у себя в височной доле с тех пор, как двойное убийство в дольмене двадцать лет и четыре месяца назад потрясло целое поколение виторианцев.

Дольмен под названием «Ведьмина Лачуга», кельтское урочище Ла-Ойя, римские солончаки Аньяна, Средневековая стена… таковы были места, избранные серийным убийцей, чтобы превратить Виторию и провинцию Алава в арену для хроник в мировых теленовостях. Появились даже туристические маршруты, проходящие по местам, которые благодаря этим событиям обрели новую жуткую славу.

В ту пору мне было двадцать, и эти события впечатлили меня до такой степени, что я решил стать полицейским. За расследованием я следил с одержимостью вчерашнего подростка, зацикленного на определенной теме. Анализировал скудные сведения, опубликованные в «Диарио Алавес», и думал: «Я бы справился с этим лучше. Они бестолковы, они не учитывают главного: мотивация, причина преступления». Да: в свои двадцать лет я считал себя умнее полиции, как бы ни наивно казалось мне это сейчас.

В итоге реальность ударила меня по лицу сильнее боксерской перчатки; она ошеломила меня, как и всю страну. Никто не ожидал, что виновным окажется Тасио Ортис де Сарате. Убийцей мог оказаться кто угодно: сосед, монахиня ордена Клариссы, пекарь. Да хоть сам мэр…

Но только не он, наш местный герой, который был для нас больше чем идол: мы ему подражали. Медийный археолог, неизменный участник телешоу с рекордным количеством показов в каждом эфире, автор таинственных книг по истории, чьи тиражи расхватывали в считаные недели, Тасио был самым харизматичным и неотразимым человеком, рожденным в Витории за последние десятилетия. Умный, красивый, мужественный, по единодушному мнению всех женщин. Кроме того, у него был двойник.

Да, самый настоящий двойник.

Двое на выбор: у Тасио был брат, однояйцевый близнец, точная его копия – даже ногти стриг так же. Не отличишь. Оптимист, как и Тасио, из хорошей семьи, весельчак, гуляка, образован, хорошо воспитан… Им сравнялось всего двадцать четыре года, а у ног их была уже вся Витория. Их ждало будущее не просто блестящее, а звездное, стратосферное.

Игнасио, его брат-близнец, встал на путь защиты закона: в тяжелые годы он сделался полицейским, к тому же был самым крутым и дельным парнем в нашем подразделении. Никто не ожидал, что история замкнется на этих двух братьях и все кончится так, как кончилось. Всё, повторяю, всё было слишком чудовищным и жестоким.

Один из братьев нашел неопровержимые доказательства того, что его брат-близнец – наиболее преследуемый серийный убийца во всем демократическом мире, и ему самому пришлось отдать приказ о задержании, при том что до последнего момента братья были нераздельны, как сиамские близнецы… Игнасио стал человеком года, всеми почитаемым героем, который лично арестовал опаснейшего преступника и сделал то, на что способны немногие: выдал собственную кровь, посадил за решетку собственную жизнь.

Но вот что меня беспокоило: как «Диарио Алавес», так и «Коррео Виториано» – две наши местные газеты, непримиримые соперники – в эти дни наперебой писали о том, что Тасио Ортис де Сарате через пару недель временно выйдет на свободу: после двадцати лет тюремного заключения его ожидает свобода. И сейчас, именно сейчас город с самым низким уровнем преступности на севере страны внезапно потрясен двумя убийствами, которые обрушат мрачную статистику преступлений…

Я покачал головой, словно стараясь отпугнуть призраков. Выводы следовало отложить до лучших времен и сосредоточиться на том, что нас ждет впереди.

Мы вошли в недавно отреставрированную часовню, и мне действительно пришлось наклонить голову – такими низкими были потолки. Внутри пахло свежей древесиной. Я осторожно ступал по плиткам из серого камня. После безупречной машинной полировки XXI века они выглядели совсем новыми, и жаль было пачкать их уличной обувью. Две толстые колонны перед нами выдерживали, как могли, истинный вес старого собора – тяжесть веков, которая наваливалась на них всей своей громадой.

Увидев два неподвижно лежащих тела, я почувствовал болезненный спазм в желудке. Но сдержался.

С усилием, но сдержался.

Криминалисты в белых скафандрах и мягких башмаках заканчивали осматривать картину преступления. Они установили несколько прожекторов, освещающих темную часовню; кажется, фотографы уже сделали свое дело, потому что на полу я увидел несколько метрических контуров. Эстибалис попросила эскиз сцены и, не спеша осмотрев его, протянула мне.

– Только не говори, что им по двадцать лет, Эсти, – взмолился я.

«Любой другой возраст, только не двадцать лет».

Жертвам предыдущего серийного убийцы было по пятнадцать. Четыре пары, девочки и мальчики, юноши и девушки, обнаженные, и каждый ласково прижимал ладонь к щеке другого в преисполненном нежности жесте, который никто не мог объяснить, особенно после того, как выяснилось, что ни в одном из случаев жертвы даже не были знакомы друг с другом. Зато все четверо – с двойными фамилиями, типичными для уроженцев Алавы: Лопес де Арментия, Фернандес де Ретана, Руис де Аркаут, Гарсиа де Викунья, Мартинес де Геренью…

В дольмене Ведьмина Лачуга, в одном из городков Алавы под названием Эльвильяр, обнаружили безжизненные тела новорожденных. Немногим позже на кельтском урочище Ла-Ойя в Лагуардии[6] были найдены мальчик и девочка пяти лет. Руки, утешающие друг друга, взгляд, затерянный в небесах…

В соляной долине Аньяна, где еще во времена римлян процветала добыча соли, обнаружили тела мальчика и девочки десяти лет. Когда волна убийств докатилась до Витории и возле Средневековой стены были найдены трупы пятнадцатилетних подростков, общий психоз дошел до такой степени, что мы, молодежь двадцати лет, не выходили из дома, играя в мус[7] с бабушками и дедушками. Никто не отваживался разгуливать по Витории поодиночке. Складывалось впечатление, что возраст жертв увеличивался в соответствии с хронологией нашей земли. Все очень хронологично, все так, как нравилось Тасио.

Потом его поймали. Инспектор Игнасио Ортис де Сарате приказал задержать Тасио Ортиса де Сарате, самого известного и любимого археолога страны. Его судили, признали виновным в совершении восьми убийств и посадили в тюрьму.

Урожай убитых виторианских детей прекратился.

Голос напарницы вернул меня в настоящее.

Судебный эксперт, доктор Гевара, худая пятидесятилетняя женщина с выпуклыми нарумяненными скулами, вполголоса болтала с судьей Олано, пожилым, грузным и коротконогим человеком с широкой спиной, который слушал ее, поставив одну ногу в направлении двери, словно желая побыстрее сбежать из этого места. Мы старались их не отвлекать: поглощенные беседой, они явно не желали, чтобы кто-то их прерывал.

– Личность убитых пока не установлена, – вполголоса сообщила мне Эстибалис. – Проверяем сводки о пропавших. С виду и парню, и девушке около двадцати. Ты думаешь о том же, что и я, верно, Кракен?

Иногда она называла меня детским прозвищем – одна из дружеских привычек, не исчезнувших со временем.

– Неужели это то, о чем я думаю? Быть такого не может, – прошептал я, держась за подбородок.

– Тем не менее это так.

– Пока неизвестно, – перебил я ее в некотором раздражении.

Она промолчала.

– Пока ничего не известно, – повторил я, отчасти чтобы убедить себя самого. – Давай займемся тем, что имеем. Потом в кабинете на трезвую голову все это подробно обсудим.

– Договорились. Что ты видишь?

Я приблизился к телам жертв, уперся руками в колени и пробормотал свое обычное заклинание:

«Здесь заканчивается твоя охота и начинается моя».

– Три эгускилора[8], три цветка солнца, – сказал я наконец. – Кто-то положил их между головами убитых и по обе стороны ног. Не понимаю их значение в этой сцене.

В культуре басков эгускилор был древним символом защиты: эти цветы вешали в дверях домов, чтобы защитить их от ведьм и демонов. Однако в нашем случае никого они, разумеется, не защитили.

– Я тоже не понимаю, что они тут делают, – согласилась Эстибалис, подойдя ко мне ближе. – Итак, о жертвах: юноша и девушка, белые, возраст – двадцать или двадцать с чем-то. Лежат на спине, голые, лицом вверх на полу собора. Не вижу ножевых ранений, следов от удара и прочих признаков насильственной смерти. Хотя… посмотри-ка: у обоих сбоку на шее маленькое входное отверстие. Прокол чем-то острым. Видимо, обоим что-то вкололи.

– Надо будет дождаться токсикологического заключения, – сказал я. – Придется послать образцы на анализ в лабораторию судебной экспертизы в Бильбао. Это могут быть наркотики или психоактивные вещества. Что-нибудь еще?

– Одна рука каждого лежит на щеке другого. Судебный эксперт пока не установил время смерти, но тела не успели окоченеть, а значит, смерть наступила несколько часов назад, – добавила Эсти. – Попрошу криминалистов, чтобы надели им на руки бумажные пакеты. Не похоже, чтобы жертвы защищались, но заранее ничего сказать нельзя.

– Кажется, они чем-то пахнут… – Я поманил ее пальцем. – Что это, бензин? Запах слабый, но отчетливый. Бензин или нефть.

– У тебя тонкое обоняние. Я не почувствовала, – заметила Эсти, нагнувшись к лицам.

– Предстоит определить причину смерти. Думаешь, их тоже отравили, как и предыдущих? Может, заставили наглотаться бензина?

Я размышлял, глядя на лицо девушки. На нем застыла гримаса боли. Жертва умерла в мучениях, так же как и юноша. Я осмотрел волосы юноши. Недавно их остригли по бокам, и челка все еще держалась благодаря гелю для волос: видимо, парень ходил в хорошую парикмахерскую. По всей видимости, он заботился о себе. Девушка тоже была хороша собой. Ухоженные брови, отсутствие дефектов на коже или прыщей – убитая выглядела как современная девушка, которая с раннего возраста использует кондиционер для волос и прибегает к салонным косметическим процедурам.

«Маленькие пижоны», – мелькнуло в голове. Как и прошлые жертвы. Но я быстро понял, что ошибаюсь.

– Эстибалис, – окликнул я. – Мы должны отбросить прежние версии и начать все сначала. Нельзя рассматривать предыдущий сценарий; мы оба поторопились, сравнивая это преступление с прошлыми. Мы до них еще доберемся. Давай займемся нашим случаем, а потом уже будем сравнивать.

– Думаю, именно так рассуждает убийца или убийцы. Сценарий слишком напоминает прежние преступления. Если ты спросишь меня о жертвах, Кракен, я бы сказала, что это все та же серия, начатая двадцать лет назад.

– Да, но разница есть. Не думаю, что эти умерли от яда. Хотя пресса так и не уточнила, какой именно тогда был яд. Не верю и в то, что их накачали бензином. Для этого потребовалось бы довольно большое количество бензина, и запах был бы гораздо сильнее, не говоря о химических ожогах, которых мы не видим. Такое впечатление, что они сделали один-два глотка, не больше.

Я посмотрел на лицо юноши. Его выражение казалось мне странным: рот сомкнут, губы немного втянуты внутрь, как будто он кого-то кусает.

Внезапно я кое-что заметил и наклонился к девушке.

– Обоим рот залепили лентой, а потом рывком ее со-драли. Смотри.

Действительно, вокруг губ виднелся прямоугольный отпечаток клейкой ленты, которая слепляла губы жертв из-за раздражения кожа слегка покраснела.

Внезапно в каменной тишине подземелья, нагонявшей страх и тоску, послышались какие-то звуки. Жужжание: слабое, но неприятное.

Я подал знак Эстибалис, чтобы она замолчала, и приблизил ухо к лицу юноши, почти коснувшись его. Что за чертов звук? Я закрыл глаза и целиком сосредоточился на странном жужжании, пытаясь установить его источник, а также место, где оно слышнее всего. Я едва не касался щекой кончика носа жертвы: звук явно шел изо рта.

– У тебя есть ручка?

Эсти достала ручку из заднего кармана брюк и протянула мне. На лице ее обозначилась вопросительная гримаса.

Задним концом ручки я приоткрыл уголок рта. Из отверстия вылетела пчела. От неожиданности я повалился на спину.

– Черт, пчела! – вскрикнул я, лежа на полу.

Все присутствующие обернулись в нашу сторону. Криминалисты взглянули на меня с упреком: как-никак, я упал в самый центр места преступления.

Эстибалис опомнилась и попыталась ее схватить, но насекомое пролетело над нашими головами и за долю секунды оказалось довольно далеко, удаляясь в сторону руин древней деревни Гастейс, укрытых пластиковым колпаком.

– Мы должны ее поймать, – сказала напарница, блуждая взглядом по потолку. – Если с ее помощью было совершено преступление, она станет главной уликой в расследовании.

– Поймать? Расстояние от апсиды до входа девяносто шесть метров! Не делай такое лицо, – сказал я, заметив, как Эсти на меня смотрит. – Каждый раз, когда в Виторию приезжает кто-то из знакомых, я вожу его на экскурсию по этому собору.

Эстибалис вздохнула и подошла к убитым.

– Ладно, забудем пока про пчелу. Скажи, ты видишь следы сексуального насилия?

– Нет. – Я снова подошел к трупам. – Половые органы девушки выглядят нетронутыми. Спросим судмедэксперта; кажется, она закончила разговор с судьей.

– Ваша честь… – сказала Эстибалис, машинально пригладив волосы, торчавшие из-под шлема, и убирая их в хвостик.

– Добрый вечер, – отозвался судья Олано. – Мой секретарь оставит вам акт о визуальном осмотре, чтобы вы его подписали. Лично с меня достаточно для выходного дня.

– И не говорите, – пробормотал я.

Судья поспешно вышел из часовни, оставив нас один на один с судмедэкспертом.

– Вы нашли биологические материалы, доктор? – поинтересовался я.

– Мы осмотрели тела и поверхность пола с помощью УФ-лампы, – сказала она. – Никаких следов крови. Заодно поискали следы спермы с лампой Вуда, но их тоже не обнаружилось. В любом случае будем ждать аутопсию, она даст более точные результаты. Боюсь, нас ожидает непростое расследование. Что-то еще, коллеги?

– Нет, доктор. Пока нет, – улыбнулась на прощание Эстибалис. Как только судмедэксперт исчезла, она повернулась ко мне. – Итак, Унаи, каково твое мнение?

– Тела обнажены, и во всей этой сцене явно присутствует выраженный сексуальный подтекст: жертвы похожи на влюбленных, к тому же эти руки на щеках. Думаю, все это было сделано уже посмертно, когда убийца перенес их сюда и уложил тела в направлении…

Я достал из кармана мобильник и открыл приложение, служившее компасом. Присел на корточки и некоторое время сидел, не шевелясь.

– Они ориентированы в ту сторону, где во время зимнего солнцестояния встает солнце, – сообщил я.

– Поясни; я не дитя гор, которое, подобно тебе, по выходным сливается с матерью-природой.

– Ни с чем я не сливаюсь, езжу всего-навсего помочь деду с огородом. Если у тебя был дед девяносто четырех лет, не желающий жить, как обычный пенсионер, ты бы делала то же самое. А отвечая на твой вопрос – тела ориентированы на северо-запад.

«Как и первые убитые в дольмене, – обеспокоенно подумал я. – Тревожный сигнал».

Но вслух ничего не сказал.

Я не хотел противоречить сам себе, Эстибалис не должна была заметить, что, несмотря на все мои попытки выкинуть из головы старое дело, я продолжал сравнивать нынешнее убийство с нашими подростковыми кошмарами. Возможно, как и сама Эсти.

Внутри у меня что-то дрогнуло. Я не мог не думать о том, что дышу одним воздухом с убийцей. Что всего несколько часов назад говнюк и психопат занимал то же положение в пространстве, что и я. Я всматривался в неподвижный воздух собора, будто в нем могли остаться его следы. Я словно узнавал его шаги, видел его поступь на быстрой перемотке в своем воображении. Как он притащил тела, как, не оставляя следов, укладывал их в часовне. Я точно знал, что это был человек скрупулезный и что похожие вещи он делал и раньше.

В тот вечер он совершал злодеяние не в первый раз.

Оставалось лишь увидеть его лицо. Я отказывался верить в то, что загадка проста и все настолько безоговорочно: решение принято еще до того, как рассмотрены все детали.

Эстибалис наблюдала за мной, ожидая, пока я покину ментальные лабиринты, в которых иногда подолгу блуждал. Она хорошо меня знала и уважала мое молчание, равно как и другие привычки.

Наконец я встал, мы переглянулись и поняли, что оба на десять лет моложе исследователей, которые полчаса назад вошли в этот храм.

– Ладно, Унаи. А что говорит тебе твой перфекционизм?

– Убийца – человек крайне щепетильный. Это не спонтанная вспышка агрессии. Готов поклясться, что он не был знаком с жертвами и выбирал их случайно. Кроме того, абсолютный контроль над ситуацией. Но больше всего меня тревожит отсутствие следов и других улик. Это означает, что у него почти профессиональный криминальный почерк, и это меня очень беспокоит.

– Что еще? – настаивала Эсти, догадываясь, что я не все сказал и всего лишь размышлял вслух в ее присутствии. Мы часто так делали: когда размышляешь вслух, голова работает быстрее и лучше.

– Глаза у жертв открыты; это указывает на то, что убийца не чувствовал ни жалости, ни раскаяния. Признак психопатии, – продолжал я.

– Признаки спонтанности?

– Не вижу ни одного. Как правило, спонтанные убийцы оставляют после себя множество следов беспорядочного и жестокого насилия. Уродуют лица, меняя черты до неузнаваемости, оставляют следы первого попавшегося под руку орудия, например палок или камней. Здесь же все иначе. Парень не психотик. Похоже, он психопат или социопат: аккуратен, склонен к планированию, у него нет умственных проблем, иначе говоря, он полностью вменяем. Не могу понять, каким оружием он совершал убийства. С помощью пчелиного яда? Тогда это похоже на фетиш.

– Предметы, которые обычно не являются оружием, для него имеют особое значение, – вслух заключила Эстибалис.

– Похоже на то, – я кивнул. – Надо узнать, какой яд использовал убийца двадцать лет назад. Как только вернемся в офис, запросим старые отчеты. Если мы допустим, что это убийство – продолжение серии из четырех убийств, начатой в девяносто шестом году, мы также вынуждены принять гипотезу о передышке, продлившейся два десятилетия. Когда речь идет об организованных серийных убийствах, долгий период ожидания означает, что личность психопата уравновешена. По статистике, это недели или месяцы. Ты хоть представляешь, с кем мы имеем дело, если этот парень способен на двадцать лет ожидания?

– Говорить придется тебе, Унаи. Скажи это во всеуслышание, потому что вся Витория будет об этом спрашивать. Через несколько часов новость возглавит топ новостей, и нам надо подготовить заранее ответ, который мы дадим, когда на нас обрушится пресса.

Я вздохнул.

– Хорошо. Что-нибудь придумаю; надеюсь, у меня получится.

– Давай думай.

Внезапно предчувствие опустилось мне на левое плечо, как черная бабочка. Я понял, что оно меня не обманывает: если у меня был стеклянный шар, орудие для предсказания будущего, если я знал заранее, что вынужден буду возглавить это расследование, я никогда не пошел бы работать в отдел по расследованию убийств.

Да, именно так. Остался бы в Вильяверде, сеял бы пшеницу вместе с дедушкой.

Потому что мне не хотелось участвовать в этом расследовании. Именно в этом – не хотелось. В любом другом – пожалуйста… Да, я все обдумал, я готовился годами и неплохо справлялся со своей работой. Хорошая статистика, успешные расследования за разумный период времени, похвалы от начальства и дружеские похлопывания по спине. Но только не этот случай, не новый Тасио Ортис де Сарате.

Я должен был все это озвучить, сформулировать, высказать, чтобы мысли перестали быть навязчивым шумом в голове.

«Договорились, – заключил я. – Я все скажу».

– Какого черта Тасио снова взялся за убийства – двадцать лет спустя и в той же манере, – если сейчас он заперт в тюрьме Сабалья? Может ли человек, каким бы дьяволом он ни был, находиться одновременно в двух местах?

Загрузка...