Моих слов, моих жалких слов на бумаге недостаточно. Я никогда не умел, ты же знаешь, говорить о любви без усмешки. Никогда не умел сказать тебе вот так прямо: я люблю тебя, до последних лет нашей жизни вдвоем. «Говорите мне о любви…»[3] Как написать о любви, как сказать о любви? О нашей любви, которая преодолевала все и жила, несмотря на мелкие неприятности, ссоры, стычки, размолвки. «Раз ты так, я ухожу!» Дальше кто первый вскочит, направится к входной двери и хлопнет ею как можно громче, а потом вернется через час, через два или через пять минут, поджав хвост – я, с агрессивной сигаретой в зубах – ты. Молча сесть и ждать, пока у кого-то из нас не хватит мужества сделать первый шаг, или первым улыбнуться, или первым как бы случайно накрыть ладонью руку другого. И еще – надо ли говорить обо всем? – ненависть – надо ли выкладывать все, когда говоришь о себе? – ненависть, мелкие ненависти, мимолетные, преходящие. Или другая, которая воцаряется навязчивой идеей и не уходит. Ненависть, вызывающая крики, слезы, побои. Можно ли прожить шестьдесят лет в любви без ненависти?
Любовь выстояла, преодолела и превозмогла даже износ, пресловутый износ пар, которым современники прожужжали нам все уши. Ни износа, ни скуки, никогда, правда, никогда-никогда за все эти шестьдесят лет, что мы прожили, спаянные, склеенные, прикрепленные, можно сказать, друг к другу в одной выемке, никогда, никогда мы не скучали, ни одной секунды; всегда потрясенные тем, что мы вместе, всегда завороженные друг другом, мы разговаривали, ссорились и мирились, были сообщающимися сосудами.
Да, да, были и трудные годы, очень трудные. Особенно после «Ателье». Депрессия как следствие успеха – мне было сорок, и что-то во мне говорило, что я должен начать с чистого листа, – но, едва оказавшись вдали от тебя, я звонил тебе через каждые двадцать минут, чтобы услышать твой голос, буквально поселившись в телефонной кабине отеля «Метрополь» в Брюсселе. Тогда мне не хватало тебя, как не хватает сегодня, и я оплакивал твое отсутствие, как и сегодня оплакиваю его.
Я знал, что я болен, и ты тоже это знала. Ты ждала, когда болезнь уйдет. И это длилось годы, то хуже, то лучше, как всегда при депрессии, что говорить… Ты ждала выздоровления, мы оба ждали, по разные стороны черной реки, несущей грязь прошлого, которую я должен был мало-помалу смыть. Вода вновь стала чистой, и я смог перебраться к тебе на другой берег, туда, где ты ждала меня. Мы снова были вместе, как прежде, лучше, чем прежде, и никогда ты не упрекнула меня за эту адову жизнь, вести которую тебя заставил я, нет, это безумец во мне заставил тебя ею жить. Мы победили и снова были вместе по ту сторону реки Амур, реки Любовь, миновав буруны, пороги и обломки потерпевших крушение кораблей.
А потом… а потом наша любовь все росла, и только твой уход вернул меня в то отчаяние. Наша любовь могла бы прожить сто лет, если бы сигареты – твоя самая большая страсть – не привели нас к мукам и разлуке.
Да, можно ли говорить о любви, о нашей любви, как ты, казалось, желала этого в твоих упреках последнего часа? Разговор о любви требует, быть может, сказки о том, как бедный и некрасивый портняжка женился на принцессе, руки которой добивались тысяча рыцарей. Как Пиноккио завоевал наконец сердце феи и попал в чрево кита, чтобы найти отца и спасти его. И наконец, наконец, как жизнь, любовь, ты и психоаналитик превратили деревянную куклу в настоящего маленького мальчика.