Как только мы соглашаемся рассматривать личностную перспективу, в которой тело определяется исходя из понятия существования, биология становится абстрактной наукой.
После президентских выборов 2016 года в Соединенных Штатах я услышала от знакомой: «Хорошо, что победил мужчина. Женщины слишком эмоциональны для того, чтобы управлять страной». Это пример одного из самых устойчивых гендерных мифов: женский мозг и гормоны якобы обусловливают склонность к истерии, а значит, их обладательницы не подходят на ответственные должности в государственном и частном секторах. Кроме того, руководитель не должен вести себя «как женщина» (что бы это ни значило){24}. Де Бовуар много писала о мифах – или мистификациях, как она часто их называет, – касающихся женщин. Мистификации – это ложные представления о том, кто мы и какими должны быть. Проблема в том, что эти иллюзии мешают нам быть подлинными.
К мифам такого рода относится и предположение, что людям присущи врожденные абсолютные качества: женщин принято считать эмоциональными, а мужчин – рациональными, поэтому из вторых получаются лучшие президенты и руководители, чем из первых{25}. Подобные представления в конце концов превращаются в жесткие структуры угнетения. Каждому важно понимать, что в наших жизненных обстоятельствах обусловлено средой, а что мы можем контролировать. Вам, наверное, доводилось слышать молитву о душевном покое: «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого». Де Бовуар была атеисткой и не нуждалась в молитвах, но она пыталась отделить факты о природе человека от мифов. А отличить подвластное нам от неподвластного невероятно сложно, поскольку допущения, предубеждения и предрассудки переплетаются с фактами.
Современная наука исследует и иногда находит решение для некоторых из этих сложностей, таких, например, как противоречие между свободой воли и детерминизмом. Есть свидетельства в пользу того, что, несмотря на частичную детерминированность бытия, мы явно способны преодолевать свои инстинктивные порывы и, вероятно, даже обучать мозг созданию новых связей{26}. И если в какой-то степени работа мозга все же запрограммирована, в экзистенциальном плане наибольший интерес представляет диапазон человеческой свободы.
Заблуждения по поводу того, что можно контролировать, а что нет, порождают множество проблем, в том числе искаженные представления о себе и других, ограничивающие наши возможности. Чтобы создать лучшие и более четкие перспективы и смыслы, нужно разоблачать мифы и механизмы их действия. Жить подлинной жизнью получится только в том случае, если мы точно определим, на что в состоянии повлиять, и затем будем следовать своему пути максимально осознанно. К сожалению, патриархальная культура всегда старается ограничить способность женщины к подлинной жизни{27}. К счастью, полностью искоренить подлинность не удается, поскольку наш жизненный опыт не всецело определяется обстоятельствами.
«Экзистенциальная система мышления», как называет ее де Бовуар, может помочь нам разоблачить распространенные мифы и разобраться в собственных обстоятельствах{28}. Де Бовуар описывает природу человеческого существования как сочетание свободы и фактичности. Свобода – это движение к бытию и в то же время незавершенное, непрестанное существование. Фактичность – это данности, факты нашей жизни, которые мы не выбираем на момент рождения: родители, тело и мозг, окружение и социальное положение.
Симона де Бовуар учит, что мы являем собой не только фактичность (тело и обстоятельства), но и трансценденцию (цели и намерения). Мы становимся свободными, трансцендируя, то есть преодолевая свою фактичность: задаемся вопросами о самих себе, делаем решающий выбор, стремимся к своим целям и вовлекаемся в окружающий мир. На этом основана экзистенциалистская идея «существование предшествует сущности», означающая, что, попав в этот мир, каждый решает сам, кем ему стать.
Однако мы появляемся на свет в разных обстоятельствах и с отличными друг от друга телами. Мы растем в разнообразной обстановке. Мы по-разному интегрируемся в социум. Этические проблемы возникают, когда мы оказываемся лишены (или сами себя лишаем) свободы и тонем в фактичности. Погружение в фактичность де Бовуар называет имманентностью. Проявление свободы представляет собой трансценденцию. (Под трансценденцией я подразумеваю преодоление фактичности.)
Чтобы жить подлинной жизнью, мы должны трансцендировать свою фактичность, стремиться в будущее, свободно идти к самостоятельно поставленным целям – проектам, как называет их де Бовуар. Человеческое существование подразумевает самопроизвольное проецирование себя в мир. Мы ставим перед собой жизненные цели и движемся к ним. Проекты – это деятельность, которая привносит в нашу жизнь согласованность, позволяет найти смысл и оправдание жизни. Такая активность может воплощаться в чем угодно – карьере, страсти, хобби, домашней или общественной работе, творчестве, – но она будет подлинной только в случае, если отражает личный выбор и способствует коллективной свободе.
Противоположность подлинности – неподлинность, иногда ее еще называют «самообман» или «недобросовестность», что (в экзистенциалистском смысле, в противоположность юридическому) означает отрицание собственной или чужой свободы. Самообман проявляется в том, что человек, возможно, и хотел бы жить иначе, но ничего для этого не делает, не способен трезво оценить свои жизненные обстоятельства или не считает себя ответственным за совершенные поступки{29}.
В сборнике связанных между собой рассказов «Анна, или Когда главенствует дух» (Anne, ou quand prime le spiritual) Симона де Бовуар анализирует серию примеров самообмана. Героиня одного из рассказов, Шанталь, демонстрирует окружающим свой глянцевый гламурный образ. Самообман здесь заключен в неспособности взглянуть правде в глаза и попытках манипулировать восприятием других. Но внутренний монолог Шанталь обнаруживает пропасть между ее частной и публичной жизнью{30}.
Самообман – не только создание фальшивого образа, но и отказ от себя ради кого-то еще. Героиня другого рассказа, Марсель, мечтает раствориться в великой любви. Ее самообман превращается в одержимость тем, чтобы быть примерной женой, поддержкой и опорой мужу, и превращает в фальшивые добродетели покорность и готовность терпеть не устраивающий ее секс: «Каждый из пронзающих насквозь толчков Дени она принимала со страстным повиновением и, чтобы он смог овладеть ею целиком и полностью, позволила сознанию уплыть в ночную темноту»{31}.
Самообман – это и отрицание ответственности за собственную жизнь, когда мы полагаем, что наш выбор и последствия совершенных поступков ничего не значат. Дени берет на себя некоторые обязательства – например, женится на Марсель, – но не считает, что чем-то связан. Он уверен: все происходящее с нами просто «случается», в действительности никакого выбора у человека нет, и остается только слепо покориться судьбе.
Персонажи сборника «Анна, или Когда главенствует дух» показывают, что, как писала де Бовуар во «Втором поле», «подобная позиция[4] внушает сомнения и не оправдывает себя»{32}. Марсель чахнет в отношениях с тираном Дени. Сам он пребывает в отчаянии и депрессии. Рассказ завершается словами Маргерит, сестры Марсель, сокрушающейся, что два ее любимых человека «так и умрут, не узнав и не полюбив ничего настоящего»{33}. Когда же мы воспринимаем мир подлинно – приветствуем свою свободу, принимаем ответственность за свой выбор, отказываемся уничтожать себя во имя иллюзий и фальшивых кумиров, – перед нами открываются прекрасные возможности.
Экзистенциальную систему мышления де Бовуар – фактичность, трансценденцию, свободу, самообман – можно представить на примере: фактичность означает родиться в англоязычной семье, а трансценденция – решить изучать французский. И хотя французский никогда не станет для вас родным (поскольку никто не может изменить обстоятельства своего появления на свет), преодолеть пределы своей англоязычной фактичности вполне возможно. Вы в состоянии свести свою свободу к минимуму за счет самообмана, если будете преуменьшать способность к изучению французского разными отговорками вроде «возраст уже не тот» или «ума не хватит». А можете проявить свободу, постаравшись добиться беглого владения французским. Постепенно вы станете билингвом, человеком, свободно говорящим на двух языках. Правда, если вам запрещают учиться, уверяют, что ничего не получится, отказывают в базовых средствах обучения (библиотеках, доступе в интернет), вы теряете возможности для проявления свободы.
Можно было бы возразить, что допущение, будто свободу можно ограничить извне, – тоже самообман. Но если сделать вид, будто ограничений вообще не существует, получится как в сцене из фильма ужасов, когда злодей отпускает пленника на все четыре стороны, предварительно отрубив ему ноги. Так же обстоит дело с меритократией и привилегиями для белых: из-за проявлений системного расизма упорный труд для очень многих людей вовсе не является залогом успеха.
Если вы не вольны распоряжаться своей свободой, речь не может идти о свободе в полном смысле слова. Нужно быть свободным от гнета, чтобы обладать свободой в стремлении к подлинности. Это значит, что закрывать глаза на структуры, не позволяющие людям реализовать свою свободу, – тоже самообман. Сила философии де Бовуар в том, что она признает: человеческое существование – сложное смешение конфликтов между свободой и фактичностью. Со своей фактичностью мы ничего поделать не можем, но быть свободным означает иметь возможность управлять своей жизнью, преодолевая обстоятельства.
Человек не появляется на свет как tabula rasa, наделенный абсолютной свободой. Хотя нам приходится создавать сущность с нуля и сочинять жизнь как стихотворение, мы пишем его не на пустых листах, находящихся в вакууме. Наш мир – это мешанина человеческой истории, над которой возвышается прочная социокультурная конструкция. В этих условиях мы и осуществляем свой путь к подлинности.
Де Бовуар доказывала, что одной из основ этого социокультурного конструкта является миф, низводящий женщину до положения второго пола. Женщину воспринимают через отношения с мужчиной как универсальным началом. Мужчины выполняют сущностную роль (Субъект), женщины – несущностную (Другой){34}. Термин «Другой» (именно так, с большой буквы) обозначает лицо, которому отказано в субъектности.
По мнению де Бовуар, процесс «отчуждения» – определение одних людей через других и противопоставление им – глубоко человеческий. Разделение на «своих» и «чужих» происходило и происходит у представителей разных слоев общества, рас, религий, классов, возрастов, обладателей разных способностей и сексуальных предпочтений. Оказавшийся Другим сразу по нескольким параметрам испытывает гораздо более серьезные последствия разделения. Вопросы, поставленные де Бовуар во «Втором поле», таковы: почему женщина столь часто оказывается Другим по отношению к мужчине? Почему женщины безоговорочно подчинились мужчинам? Почему взаимоотношения между полами упорно стремятся к неравенству? Как мужчинам удается так успешно угнетать женщин?{35}
Для себя люди являются субъектами, для других – объектами. У де Бовуар, как и у Сартра, человек – это «бытие-для-себя», тогда как объект, например камень, – это «бытие-в-себе». Ключевое различие в том, что человек разумен, то есть представляет собой трансцендирующее сознание, способное задаваться вопросами о себе и побеждать свою фактичность. Камень ничем подобным не обладает. Мы признаём свое бытие-для-других, понимая, что для остальных являемся объектами. Мы не можем испытывать чувство неловкости в отношении камня, но вполне можем испытывать его в отношении людей. В идеале мы даже в состоянии достичь бытия-с-другими, то есть солидарности и дружбы.
У каждого может возникнуть конфликт между бытием-для-себя и бытием-для-других – личной самооценкой и пониманием, что нас оценивают другие. Чрезмерная сфокусированность на бытии-для-себя – это эгоцентризм, из-за которого другие, скорее всего, сочтут вас невыносимыми. Чрезмерная сфокусированность на бытии-для-других в ущерб бытию-для-себя позволит другим вытирать о вас ноги и грозит окончательной потерей индивидуальности.
Угнетение умаляет человека до бытия-в-себе, уподобляет его камню и лишает всяческих претензий на бытие-для-себя. Оно низводит человека до объекта, лишает его субъектности и исключает из взаимного бытия-с-другими. Женщины выступали Другими по отношению к мужчинам не только в экономическом плане, в силу соответствующей зависимости от мужчин, но и в экзистенциальном, и этот расклад обычно играл мужчинам на руку.
Когда человек утверждается в мире и пытается разобраться в своем бытии, он сталкивается с препятствиями, будь то опаздывающий поезд метро, пассажиры, пытающиеся втиснуться в вагон в час пик, или собственные желания и потребности, такие как голод или нужда в бесплатном вайфае. Окружающие объекты могут быть внешними, неподвластными нам, как опаздывающий поезд, а могут пассивно нам подчиняться, как, например, сочный персик, которым можно владеть, съесть его или раздавить. Обращаясь с Другими как с объектами, мы вступаем в противоречие с их свободным сознанием, представляющим такое же, как и у нас, устойчивое бытие-для-себя.
Симона де Бовуар в своей философии делает из этого два вывода. Первый: угнетая другого, мы обращаемся с ним как с объектом, подлежащим обладанию, потреблению или уничтожению, а не как с подлинным субъектом. Второй: взаимодействие с объектами вроде персиков не дает глубокого понимания себя. Чтобы разобраться в себе, нужны другие люди. Только другие свободы, другие субъектности могут раскрыть те аспекты бытия, которые мы не разглядели сами.
Жан-Поль Сартр вывел из этой дистанции между бытием-для-себя и бытием-для-других формулу «ад – это другие»{36}. Симона де Бовуар признавала, что другие могут быть как друзьями, так и врагами, в зависимости от того, как человек воспринимает контакт. Подлинно человеческие отношения подразумевают доброжелательность и уважение, так как требуют взаимного признания другого лица как субъекта, преодоления жажды присваивать и контролировать друг друга. Они невозможны без постоянной борьбы с намерением поместить себя в центр вселенной. Де Бовуар считала подлинные взаимоотношения лучшим из достижений человечества{37}. Риск состоит в том, что мы не знаем, окажутся ли эти отношения взаимными, какими бы они ни были – романтическими или платоническими. Но если от нас не зависит, будут ли окружающие относиться к нам как к Другому, наше отношение к окружающим зависит именно от нас.
Миф о «вечной женственности» стал одной из попыток устранить конфликт между бытием-для-себя и бытием-для-других и при этом избежать рискованности и уязвимости подлинных отношений. Вечная женственность – идеализированный образ женщины как бытия-для-других: кроткой, щедрой, добродетельной и отзывчивой спутницы мужчины. Как отмечала де Бовуар, вершинным проявлением этого идеала выступает Дева Мария{38}.
Говоря, что женщиной становятся, де Бовуар имела в виду, что подчиняться мифу о вечной женственности в основном приучает цивилизация. Именно приучает: женщины учатся вживаться в отведенные им роли под нескончаемый поток наставлений о том, как надлежит соответствовать идеалу. Подчиненное положение женщины прописано в глубоко заложенных культурных сценариях, продолжающих диктовать и современное поведение.
Миф о вечной женственности поддерживают и мифы творения в христианской, иудейской и исламской традициях. Во второй главе Книги Бытия утверждается, что Ева была создана для Адама, чтобы стать его покорной служанкой. Адам был сотворен первым, и потому его присутствие в этом мире первично, а присутствие Евы вторично. Таким образом создается прецедент, согласно которому мужчина становится мерой всего мира, универсальным человеком, творцом, а женщина – комфортной, приятной компаньонкой. В экзистенциальной парадигме Адам – сущностное создание, а Ева – несущностное. Она – приложение к мужчине, подчиненный (впрочем, ненадежный) Другой, созданный из него и для него.
По де Бовуар, миф о вечной женственности разрушает взаимоотношения между полами, так как мужчины хотят видеть в женщине Другого. Они пытаются свести фактичность, согласно которой женщины всегда вторые, а мужчины первые, до уровня порабощения. Однако укротить женскую трансценденцию целиком и полностью не удается, и это раздражает мужчин, которые хотели бы контролировать женщин{39}. Конфликт порождают посягательства на то, что мужчинам не принадлежит, – женскую свободу. Подобными заблуждениями в какой-то мере объясняется, почему мужчины так одержимы идеей контроля над женским телом и так жаждут заставить женщин замолчать.
За то, что она бросила вызов мифам вроде идеала вечной женственности и не пожелала им соответствовать, Симоне де Бовуар пришлось расплачиваться. После выхода «Второго пола» на сорокаоднолетнюю писательницу обрушилась лавина похвал и ненависти. Де Бовуар открыто рассказывала о женском опыте, подробно рассуждая, среди прочего, на такие табуированные темы, как менструация, половое созревание, секс и угнетение женщин.
Одни читатели горячо восхищались ее искренностью и храбростью. Вторых шокировало обнародование такого количества интимных подробностей, касающихся женского тела. Третьи критиковали де Бовуар за то, что она недостаточно осветила разнообразие женского опыта – в частности, обошла вниманием темнокожих. По словам самой де Бовуар, недовольные, особенно мужчины, не стеснялись в выражениях, осыпая ее колкостями и бранью, и не жалели желчи: «Неудовлетворенная, холодная, ненормальная, пережившая сотню абортов, нимфоманка, лесбиянка – я была всем, и даже родившей вне брака. Предлагали вылечить меня от фригидности и утолить мои вампирские аппетиты»{40}.
Философ Альбер Камю, лауреат Нобелевской премии по литературе 1957 года и в прошлом друг де Бовуар, утверждал, что она «выставила на посмешище французского самца»{41}. Кто-то называл ее произведение порнографией. Вспоминая в более поздних мемуарах о реакции на «Второй пол», де Бовуар отмечала разгул двойных стандартов: для мужчины обсуждать женское тело нормально, а женщину за то же самое заклеймят как развратницу. «Можно было подумать, что ни Фрейда, ни психоанализа не существовало. Какая демонстрация общего цинизма под предлогом бичевания моего!» – писала она{42}.
«Второй пол» явно задел мужчин за живое и извлек на свет множество комплексов: а что, если их превосходство над женщинами незаслуженно; а вдруг они не так хороши в постели, как надеялись; неужели женщины способны получать сексуальное удовлетворение и без них? Некоторые боялись, что книга поможет женщинам осознать: им вовсе не обязательно терпеть недостойное поведение мужчин.
В неоконченном комментарии 1957 года Лоррейн Хэнсберри вспоминала противоречивую реакцию на «Второй пол» в Соединенных Штатах. По ее свидетельству, американцы восприняли книгу серьезнее, чем американки. Мужчины, поддерживающие идею равноправия, ею восхищались. Некоторые из них, даже не соглашаясь с де Бовуар, отнеслись с достаточным уважением к ее труду, признавая «его колоссальный вес и несомненную гениальность», как писала Хэнсберри. Нашла книга преданных поклонниц и среди женщин. Одна знакомая Лоррейн Хэнсберри, актриса и драматург, к ужасу режиссера-мужчины, читала «Второй пол» вслух своим коллегам, «просвещая» их между выходами на сцену. Иные читательницы штудировали книгу с карандашом, видя на ее страницах свое «освобождение» и призывы к «égalité, fraternité, liberté – pour tout le monde!»[5]. Однако многие женщины, даже образованные и придерживающиеся феминистских взглядов, отнеслись к труду де Бовуар прохладно и критиковали его за излишнюю жесткость в том, что касалось брака и материнства, и за чрезмерную озабоченность сексом. «Я видела, как четко и трезво мыслящие типичные американки (не терпящие и презирающие наиболее возмутительные проявления кодекса мужского превосходства), поморщив какое-то время лоб над книгой, откладывали ее в сторону и больше к ней не возвращались»{43}.
Ватикан, видимо, счел «Второй пол» слишком опасным, чтобы просто отложить в сторону, поэтому в 1956 году внес его (вместе с романом «Мандарины») в ныне упраздненный список запрещенных книг{44}. Иногда, впрочем, черный пиар – тоже пиар: «Второй пол» продавался на диво хорошо. За первые пять месяцев было напечатано около 55 000 экземпляров – огромный тираж для любой книги, а уж для философского сочинения в 1949 году просто запредельный. С тех пор книгу перевели почти на сорок языков и издают миллионными тиражами{45}.
И все равно де Бовуар находилась в привилегированном положении. Немалому числу представительниц ее пола отказ соответствовать идеалу вечной женственности – мужским стандартам, определяющим, какой должна быть женщина, – может стоить жизни. –[6]. Темнокожие американки всегда страдали больше, чем белые, – еще со времен рабства, когда им не принадлежало даже собственное тело. Если с белыми женщинами могли обращаться как с объектами иногда, то темнокожие были вещью в самом буквальном смысле, и наследие этого «белого взгляда» не изжито по сей день.
На пути прогресса часто встают и мифы, связанные с биологией. Обычно биологию привлекают для объяснения различий между полами. У животных самца и самку, как правило, определяет их роль в размножении, хотя исключения есть и здесь. Сравнивая себя с животными, мы можем что-то узнать о биологических процессах у живых существ. Но о смысле человеческого бытия биология ничего нам не скажет.
Экзистенциализм предлагает собственный ответ на вопрос, чем отличается человек от всех прочих животных: они действуют инстинктивно, а человек трансцендирует. Де Бовуар во «Втором поле» доказывала, что человек идет на риск, чтобы преодолеть свое естественное состояние, выходит за пределы данных ему обстоятельств и ищет в жизни смысл{46}. (Животные тоже думают, чувствуют, образуют социальные связи, но, насколько нам известно, не умеют философствовать.) Быть человеком – значит деятельно преодолевать факты своего существования так, чтобы создавать смысл.
«Как только мы соглашаемся рассматривать личностную перспективу, в которой тело определяется исходя из понятия существования, биология становится абстрактной наукой»{47}, – писала де Бовуар. Биология задает факты нашей жизни, но не смысл. Смысл рождается из того, как мы живем, что делаем и как поступаем. Мы создаем этот смысл, совершая выбор, будучи обладателями доставшихся нам от рождения половых органов в обществе, где этим органам приписываются определенные ценности.