Звонок неизвестного человека не был для адвоката Римвидаса Зданявичюса неожиданным. С тех пор, как он взялся защищать Макара Капитоновича Бузько, незнакомые люди стали звонить ему значительно чаще, чем раньше. Кто-то хвалил его за принципиальность и за то, что он не дает разгуляться всякой националистской сволочи. Кто-то, наоборот, проклинал, что он защищает русского оккупанта, которого «расстрелять мало». Были звонки и с прямыми угрозами.
Несколько раз ему прокалывали колеса машины, разбивали лобовое стекло, царапали капот и дверцы. Залезли к нему в квартиру, пытаясь взломать пароль на компьютере, рылись в бумагах. Апогеем устрашения стало нападение на Римвидаса Кастивичеса каких-то хулиганов. Правда, они не рассчитали своих сил и возможностей: Зданявичюс оказался сильнее и подготовленнее, чем нападавшие, и справился с ними без особого труда. Но сам этот факт был адвокату неприятен. К тому же в полиции, куда адвокат обращался по всем происшествиям, относились к его заявлениям с холодным равнодушием, каждый раз старательно демонстрируя нежелание связывать их с профессиональной деятельностью Зданявичюса. На просьбу адвоката предоставить ему и его семье охрану последовал вежливый, но твердый отказ. После очередного формального разговора в полиции Римвидас на всякий случай отправил жену и детей в деревню под Мажейкяем, полагая, что там они будут в безопасности.
Телефонный номер, который высветился на дисплее мобильника, показался Зданявичюсу странным. Некоторое время после окончания разговора он внимательно смотрел на него, пытаясь понять, что его настораживает. «Что бы это могло значить? – подумал Зданявичюс, машинально сохраняя номер в памяти телефона. – Неужели русские все-таки на что-то решились?»
Когда Римвидас Кастивичес только брался за дело Бузько, оно представлялось адвокату простым и понятным. Ему, выпускнику юридического факультета Вильнюсского университета, отработавшему несколько лет следователем в литовском управлении Комитета госбезопасности, казалось совершенно очевидным, что Макар Капитонович невиновен.
Во-первых, то, что пытались вменить Бузько в качестве обвинения, происходило во время войны, что уже само по себе служило оправданием. Ведь по имеющимся у Зданявичюса данным Бузько и его отряд действовали в бою, а не на зачистке. А это значит, что разбираться, кто друг, а кто враг, времени просто не было.
Во-вторых, принадлежность убитых людей к боевой националистической организации «лесные братья» была установлена еще тогда, осенью сорок пятого года, и фактически никем никогда не оспаривалась. «Мишкаис бролис» официально были осуждены, почти все они отбывали наказание в лагерях по самой банальной уголовной статье за бандитизм и разбои. Кое-кто получил даже дополнительные сроки за изнасилование. Но…
На первой же встрече со следователем, как только адвокат начал ему доказывать всю абсурдность обвинения, ссылаясь на бесспорные факты и аргументы, тот веско его перебил:
– Вы плохо знаете историю своей страны, господин Зданявичюс. Русские оккупировали нас летом сорокового года. Это общеизвестно во всем мире. Кроме того, наши экономисты недавно подсчитали, что за время оккупации стране нанесен убыток в тридцать миллиардов долларов, которые Россия не желает выплачивать… И после этого вы собираетесь защищать того, кто участвовал во всей этой вакханалии? Меня это не просто удивляет, а уже настораживает. Я буду вынужден обратиться в соответствующие органы, чтобы они проверили вас на предмет лояльности к существующей власти. Думаю, что вам вряд ли захочется оказаться на одной скамье с вашим подзащитным…
Это была завуалированная угроза со стороны государственного чиновника. Несколько лет назад литовский Сейм принял поправку к закону, запрещавшему любую пропаганду советской истории и символики. В соответствии с этой поправкой публичное восхваление советского прошлого Литвы считалось уголовным преступлением и наказывалось лишением свободы до двух лет.
Римвидас Кастивичес не стал спорить с молодым следователем, но очень скоро убедился, что тот сдержал свое слово. Открыто Зданявичюса не трогали, но исподтишка ставили палки в колеса. Например, ему не всегда разрешали встречаться с Бузько в СИЗО. Допускали не на все допросы, ссылаясь на то, что речь будет идти о неких государственных секретах, а у адвоката нет «допуска секретности».
Судебное разбирательство, по мнению Римвидаса Кастивичеса, также проводилось с нарушением всех существующих норм. К примеру, из зала суда удалили всех представителей прессы. Все, что потом озвучивалось в СМИ, проходило строгую цензуру председателя суда, что, однако, не мешало Зданявичюсу высказывать перед телекамерами свое мнение.
На одном из заседаний совершенно неожиданно выяснилось, что в зале нет ни одного потерпевшего от действий Бузько. Процесс был тут же прерван. И в течение трех дней потерпевших нашлось вдвое больше, чем требовалось. Они, как, впрочем, и собранные по делу свидетели, постоянно путались в своих показаниях, часто ссылаясь на то, что помнят, «как об этих событиях рассказывала бабушка». Что само по себе было неудивительно, поскольку самому старшему свидетелю было шестьдесят четыре года. Государственный обвинитель постоянно подсказывал им, что нужно говорить, представленные доказательства были спорны, но на протесты и ходатайства адвоката председательствующий отвечал неизменным отказом.
Тем непонятнее и абсурднее казался оглашенный Бузько приговор – десять лет тюремного заключения. Впрочем, от «родного» литовского правосудия Зданявичюс ничего другого и не ожидал. Но решение Европейского суда прозвучало для него как гром среди ясного неба. Только трое из двенадцати членов коллегии посчитали Макара Капитоновича невиновным. Зданявичюс тут же написал протест, требуя нового рассмотрения дела, но уже в другом составе. Протест был принят к рассмотрению. Римвидасу Кастивичесу был дан месяц на поиски и предоставление убедительных доказательств невиновности подзащитного. Он отчаянно пытался найти хоть что-нибудь, заодно лихорадочно соображая, чем еще можно помочь старику. И вдруг ему среди ночи позвонили на домашний телефон.
– Римвидас Кастивичес, – прозвучал в трубке густой мужской голос, говоривший по-литовски. – Послушайте внимательно, что я вам скажу, и постарайтесь не перебивать. Вам ведь не безразлична судьба вашего подзащитного Бузько?
– Кто вы? – жестко спросил Зданявичюс.
– Я просил не перебивать меня! – не менее жестко ответил голос. – Так вот, если вам не безразлична его судьба, то вы должны нам помочь. От вас потребуется не так уж и много. Всего-навсего узнать, когда его будут этапировать, на какой машине и сколько человек в охране. Вы ведь можете это выяснить? Все остальное сделают профессионалы…
– Послушайте, я не знаю, да и не желаю знать, кто вы такой, – решительно проговорил адвокат, – но смею заверить, что работаете вы грубо, даже топорно. Ваши предшественники из КГБ делали это намного тоньше. Советую поучиться…
– Вам перезвонят позже, – не обращая внимания на отповедь, заявил собеседник и отключился.
Зданявичюс тут же нажал кнопку определителя номера и быстро переписал цифры. И вот эти же цифры опять высветились. Теперь уже на дисплее мобильника. Причем собеседник говорил на чистом русском.
«Неужели русские что-то задумали? – встревожился Римвидас Кастивичес, сжимая свой телефон. – Они ненормальные, от них можно ожидать чего угодно. Интересно, они будут снова звонить?..»