– Нет! Хва-а-атит! Я больше не могу!
Кисть в изнеможении простонала чёрной полосой по листу, а мальчик звонко заплакал прямо на бумагу.
– Смять и выкинуть, начинай по новой. – Человек с неземным спокойствием принялся складывать гору выброшенных бумажек в мешок. – Двадцать три, двадцать четыре, … сорок восемь, малыш, да на тебя бумаги не напасешься! Теперь с лопушком за сарай-то бегать будешь!
Улыбнувшись, учитель положил перед мальчиком бумагу, всунул ему в руку ненавистное перо и до верху наполнил тушечницу. Ученик чётко понимал, что не ляжет спать, пока не испишет лист идеальным почерком. Чтоб буквы маршировали стройными рядами, чтоб без клякс, чтоб даже просветы между словами были совершенными! Иначе – «смять и выкинуть». Миллиметр в сторону – «начинай по новой».
Он начал по новой. Выдохни, закрой на минуту глаза, успокой своё сердце, ты прекрасно знаешь, что кровяной ток в указательном пальце будет смещать перо, теперь открывай глаза, представь, как буквы бегут по бумаге, нет, одна шагнула в сторону, представь ещё раз… да, теперь аккуратно возьми перо и начинай. Помни, что если задумаешься – упустишь момент – буква будет в два раза жирнее сородичей… спокойно… дыши… ты написал уже половину… теперь закрывай глаза, рука вспомнит и сделает всё сама… точку! Ставь точку… аккуратно коснись бумаги, пусть в последний раз она наполнится влагой… отрывай перо! и взгляни…
Учитель широко улыбнулся и открыл замученному ученику дверь спального покоя. Стоит ли говорить, что тогда ещё неизвестному мальчику по имени Джон всю ночь снились буквы и слова…
Утром следующего дня Джонни проснулся от листа бумаги на носу, дело привычное, но сначала ему предстояла тренировка спины. За два года каллиграфии у человека поневоле начинает развиваться горб из-за сидячей работы, и повторять участь мэтров арабской вязи и китайских иероглифистов мальчик не хотел. Во дворе уже ждал учитель с веревками – сейчас он привяжет руки Джона к ветви, а на ноги нацепит пудовую гирю, приговаривая: «стройному письму – стройный человек». Бах! Груз привел позвоночник в струнку, а старик принялся объяснять мальчику секреты мастерства.
«Помни, дорогой мой, самое главное – это ритм, а скорость и красивые закорючки, которые приводят в восторг светских дам – это всё потом. Две буквы на такт сердца, больше не нужно… Важно, чтоб ты любил те слова, которые пишешь, ибо если ты наносишь на бумагу что-то неприятное – буквы не послушаются, уйдут кочевать по рядам и пиши пропало»!
Последняя фраза из уст учителя воспринималась чуть ли не как сарказм, но он и не думал заканчивать…
«…я дам тебе огромную банку туши, а бумаги столько, что она вполне может поспорить с количеством листьев в этом парке, – и ты испишешь её всю, на этом твоё обучение закончится и начнется работа… но уже не со мной».
– Слыхали! Три литра исписал!
– Да ну! – Дак у всей канцелярии на слуху! Сидел, говорят, полгода безвылазно и только бумага по сторонам разлеталась, да какая красивая!!!
– Тихо! Идет, идет…
Работники канцелярии при входе Джонни сделали вид, что они старательно пишут, хотя он в полсекунды понял по прыгающим буквам – когда они приступили к работе и о ком они говорили мгновение назад. Неловкое молчание нарушил сам Джон:
– Господа, я действительно исписал 3 литра, чего искренне желаю и вам всем, потому что от ваших кренделей на бумаге как минимум становится дурно!
Как из дула пистолета выстрелил старший канцелярии Бэн:
– Щенок! Знай своё место! Да когда выпустят печатницу – все твои листья можно вон к сортиру нести или под кружку с кофе подкладывать.
– Печатница? Я слышал о ней, но совершенно не понимаю, что же в ней такого? Искусственный бездушный оттиск, без настроения, ав-то-ма-ти-ческое письмо… бред!
Бэн скривился:
– Зато одна такая машина тебя десяти стоит…
– Это мы ещё посмотрим… спорим на 2000 фунтов, что я её перегоню!
– Ты хоть знаешь, куда лезешь, каллиграф? Она быстрее всех нас вместе взятых.
– Я – тоже.
Собрав со всех по двести фунтов старшина канцелярии ткнул жирным пальцем в календарь и попросил не опаздывать к времени спора.
«Бездушная машина» безучастно громоздилась на столе, журчала и активно подавала признаки жизни. Ей уже поставили задачу – напечатать 3 листа на самой высокой скорости, залили полную головку чернил и… вперед! С бешеным лязгом одуревшая головка бегала по листу бумаги, выдавая слово за словом… а Джон сидел, закрыв глаза и все ещё не начал…
«Выдохни… возьми две кисти сразу… одну утопи в тушечнице, вторую лишь слегка смочи. Теперь открой глаза и поставь их рядом перед бумагой… передавай на правую кисть каплю с левой и ударь в нужное место. У тебя будут буквы без прикосновений к бумаге… буквы – это капли, тебе лишь нужно чувствовать в какое место кисти ударять…»
И Джон устроил над холстом настоящий чёрный дождь: коротко постукивая указательными пальцем по горячей кисточке, он с сумасшедшей скоростью накапывал десятки предложений, а тушечница пустела, словно была пакетом молока, из которого жадно пьёт фермерский работник.
Джон сидел к работникам спиной, они даже представить не могли, что такое возможно, но когда он поднял над головой три идеально исписанных листа – все ахнули. Печатница, вслед за ними ахнула последний символ и приглушила свой пыл.
Джонни лихо крутанулся вокруг своей оси и впитал кисточкой огромную каплю…
…взмах…
…и вскоре на лбу у старшины канцелярии проступает красивая надпись: «Ты должен 2000».
На что ему в голос ответили:
– Маэстро… вы не получите этих денег, гораздо лучше вы нарисуете их сами…