Той ночью Ка так и не вернулась.
Когда Тофер проснулся, статуэтка по-прежнему стояла на столике, а за окном начинался хмурый день. Над прудиком в саду навис туман. Хорошо хоть домашнее задание он закончил ещё до обеда, так что теперь был свободен. Вот только свободным он себя не чувствовал. У него было странное ощущение, будто он должен что-то делать, но не знает что. Последние несколько недель ему ужасно хотелось, чтобы летние каникулы поскорей начались. А теперь он не знал, чего и хотеть.
Вот разве только, чтобы Ка вернулась.
Есть тоже не хотелось, и, если бы не электронное письмо от Элли, в теме которого стояло «Еда, о славный твой вкус», он даже и не вспомнил бы, что сегодня так ничего толком и не поел. Завтра он собирался поехать к Элли на неделю, и в письме она сообщала, что уже запланировала кучу всего интересного на его приезд, в том числе достала билеты на «Оливера» – мюзикл по книге Чарльза Диккенса «Приключения Оливера Твиста». «Еда, о славный твой вкус» – так называлась жалобная песня голодных мальчишек в работном доме, с которой начинался знаменитый мюзикл.
Элли жила на севере Лондона. Раньше они были соседями и ходили в одну школу, пока отец Тофера не женился на Молли и они не переехали, сначала в Кембридж, а затем сюда, в Чичестер.
Пора собираться, подумал Тофер. Он разыскал свой самый вместительный рюкзак, принёс его в спальню и принялся за дело. Пока он был занят, Элли снова ему написала и спросила, берёт ли он с собой Ка.
Он подумал и ответил, что пока не знает.
От неё тут же пришёл ответ: «Определись». Её маме нужно было знать, сколько кошачьего корма закупать на эту неделю.
Теша себя надеждой, что Ка скоро вернётся, Тофер полез на чердак за кошачьей переноской. Ка её ненавидела, но на поводке ходить тоже не желала. Обычно они ездили в Лондон всей семьёй на машине, но на этот раз он ехал на поезде один. Пожалуй, просто с кошкой, без переноски, – даже если кошка такая спокойная, как Ка, – в поезд, скорее всего, не пустят, подумал он. К тому же в переполненном вагоне можно её и потерять.
Если только она вернётся к отъезду.
Всё сегодняшнее утро Тофер провёл у себя в комнате, надеясь, что статуэтка вот-вот оживёт. Но чем больше он на неё пялился, тем тусклее она ему казалась, так что в конце концов он решил бросить эту затею и пойти по своим делам – ведь, как известно, чайник закипит быстрее, если за ним не следить.
На улице светило солнце, но в отдалении слышался гром и видно было, как на них надвигаются чёрные тучи. Тофера внезапно пробила дрожь и бросило в жар одновременно. Простудился, что ли? Или слишком устал, оттого что провёл полночи без сна, наблюдая за статуэткой?
Чтобы как-то скоротать время, он подсыпал корма в скворечники, что висели на ветвях ивы, наклонившейся к воде прудика. Потом покормил золотых рыбок. Потом снова вспомнил, что ещё ничего не ел, и пошёл внутрь сделать себе бутерброд.
«Ка, где же ты?»
Без неё дом всегда казался пустым и холодным.
Он поднялся к себе в комнату, но статуэтка была на прежнем месте. Зевнув, он лёг на кровать и приложил холодный камень фигурки ко лбу. Это и впрямь немного остудило его жар, но он всё-таки не мог отогнать тревожные воспоминания о тех местах, в которых уже оказывалась Ка во время своих путешествий, и о той опасности, которой она там подвергалась. В эпоху Тюдоров она постоянно была на волоске, потому что тогда было принято считать, что кошки – это ведьмы в зверином обличье. Римляне любили кошек, но вот те народы, которых они покорили, – не очень. Ацтеки…
В конце концов он, видимо, уснул, потому что в следующий миг над ним уже стояла Молли с озабоченным видом.
– Тофер, ты как? В порядке? – Она протянула руку и пощупала его лоб. – Горячий.
– Голова что-то побаливает. – Голова просто раскалывалась.
– Обычно ты днём не спишь. Я схожу за аспирином.
От отца помощи было мало: зайдя в комнату, он увидел рядом с кроватью книгу про Викторию и зарядил тираду про ужасы Викторианской эпохи.
– В те годы с этим проще обходились: голова заболела – вон, ивовую веточку пожуй! А вообще-то из ивовой коры аспирин и получают. Заметь, именно тогда его, по всей вероятности, и начали производить фабричным способом. Ну или дали бы тебе какой-нибудь травы. В то время многие к нему пристрастились…
К счастью, тут вошла Молли со стаканом в руке.
– Выпей. Это растворимый аспирин. Тебе надо поправиться для завтрашней поездки в Лондон…
– Я не хочу ехать. – Он уже твердо решил.
– Почему же? Тебе же так нравится гостить у Уэнтфортов.
– Ка дезертировала.
– Ну и что? Она часто куда-нибудь убегает, но потом возвращается. Придёт, пока тебя не будет, мы за ней присмотрим.
Как он мог объяснить, что нутром чует: Ка в жуткой беде? Она в другой эпохе, и там, скорее всего, с животными совсем не так хорошо обращаются, как сейчас. Он просто знал, что не может поехать в Лондон без Ка. Хорошо ему там не будет. Он будет слишком много волноваться. И потом – что, если ей нужна его помощь? Он должен быть у компьютера, чтобы увидеть, если она что-то ему напишет.
Тем же вечером он проверил, не оставила ли она сообщений, но ничего не было, поэтому он снова решил не ложиться спать, а следить за статуэткой.
Чтобы чем-то заполнить время, он стал читать о других известных англичанах викторианской поры. Среди них были и весьма полезные личности, которые изменили жизни людей к лучшему – например, внеся свой вклад в борьбу с тяжёлыми болезнями.
Одной из них была Флоренс Найтингейл, сестра милосердия. Но о ней он слышал и раньше – о том, как она улучшала больницы и госпитали, вводя в правило заботу о чистоте. А вот про многих других он узнал впервые.
Был, скажем, совершенно потрясающий врач Джон Сноу, который первым установил, что такая болезнь, как холера, может возникать из-за нечистот в питьевой воде. Многие другие, включая Флоренс Найтингейл, в это не верили. Поэтому тысячи людей по-прежнему умирали от тех же причин. Большинство тогда полагало, что болезни распространяются только через запах, дурное испарение, – они называли его «миазм».
Доктор Сноу был, среди прочего, личным доктором королевы и во время восьмых и девятых родов дал ей вдохнуть газ под названием «хлороформ». Она терпеть не могла рожать, потому что это было сопряжено с адской болью, а под действием хлороформа боли не было. От этого газа она уснула. Придя в восторг от нового средства, избавившего её от мучений, она стала всем о нём рассказывать и тем самым ввела анестезию в моду. А ведь прежде Церковь учила, что муки родов – это правильно и хорошо! Вот чудаки. Так что выходит, что королева Виктория и здесь повлияла на современников.
– Но всё-таки мне кажется, что доктор Сноу заслуживает в этом вопросе большей славы, чем королева, – что скажешь, Ка? – на мгновение он и забыл, что её здесь нет.
– Она уже вернулась? – в дверях стояла Молли.
– Нет, я… эээ… – Тофер почувствовал себя немного глупо: получается, он говорил сам с собой.
Молли выключила свет и задёрнула занавески, чтобы в спальне стало темно.
– А теперь отложи книгу и постарайся хорошенько выспаться.
Он постарался, но заснуть оказалось непросто, потому что его тревожило чувство, будто Ка не так уж далеко от него. И он был прав: когда посреди ночи он очнулся от дрёмы, на противоположной стене были два светлых круга – их отбрасывали глаза статуэтки. Вот он, первый знак того, что кошка возвращается домой.
– Ка, – позвал он её.
Но она его не слышала. Пока что. Она всё ещё была каменной, только начала оживать, частичка за частичкой. Словно какая-то сила вдыхала в неё жизнь. Вслед за глазами остальная часть морды и головы тоже начала светиться. Поверхность камня замерцала, засверкала. От ушек до самого кончика длинного хвоста, обёрнутого вокруг сидячей фигурки, пробежала рябь. Он чувствовал тепло, исходящее от статуэтки, чувствовал, как его Ка пытается пробиться к нему.
– Давай же, Ка.
Круги на стене качнулись вправо, обнаружив еле заметное движение головы из стороны в сторону. Поверхность статуэтки сияла. Пока она становилась всё ярче и ярче, всё горячее и горячее, круги тускнели, тонули в этом свете, и на стене появился кошачий силуэт, мигающая тень. Казалось, будто камень статуэтки плавился. Тофер даже испугался, что она в самом деле сейчас вспыхнет.
– Ну же, Ка.
Он сам сгорал от нетерпения поскорей увидеть её. Когда же, когда наконец поверхность камня станет шерстью? Тофер всё ждал, но этого не происходило. Он начал отчаиваться. Раньше всё шло не так. К этому моменту камень всегда успевал превратиться в мягкий мех. А на этот раз статуэтка ещё горела. Ещё мерцала и шла рябью. Ка всё пробивала себе дорогу домой. Тофер был уверен в этом. Но что могло её задерживать? Ротик фигурки раскрылся, но звука не последовало. Он закрылся и снова открылся, словно она беззвучно кричала.
– Постарайся, Ка.
Он был совершенно заворожён, ему не терпелось, чтобы она ожила. На какое-то мгновение ему показалось, что превращение совершилось. Показалось, что на камне проступила шерсть, но рябь прошла, краски перестали мерцать, а сияние потускло. Никакой шерсти не появилось. И из мордочки не выскочили усы, как случалось раньше. Её остренькие ушки не стали бархатно мягкими. Вместо этого статуэтка просто осталась стоять. Словно Ка оказалась замурована внутри.
– Ка, ты где? Где ты, Ка?
Ответа не последовало, и когда он протянул вперёд руку, камень был холодным.