Людмила, укутываясь в свою теплую вязаную шаль, сидела у печи и закидывала дровишки, что наколол и принес ей дорогой супруг. В этот морозный день деревянная печь стала единственным источником тепла и уюта в их скромном доме. Снежные вихри за окном завывали, будто призывая в дом теплоту огня.
– Ты уверен, что сможешь добыть что-нибудь в такую погоду? – спросила Люда, беспокойство, мелькнув в ее голосе, когда Вениамин готовился отправиться на охоту.
– Ну, погода не в самый раз, конечно, но что поделаешь. Нам нужно что-то мясное, особенно с учетом твоего положения, – ответил Вениамин, глядя на жену с нежностью в глазах, – Не беспокойся, я буду осторожен.
Она улыбнулась ему в ответ, благодарна за его заботу.
– Просто вернись как можно скорее, мне будет легче, зная, что ты в безопасности.
Когда Вениамин вышел из дома, Людмила осталась поддерживать очаг в печи. Ее большой и круглый живот выпирал из-под сарафана, не позволяя нормально передвигаться. Но она не жаловалась, ведь она знала, что скоро встретит своих малышей. Будущая мать продолжала свои хлопоты по дому, несмотря на тяжесть и боль. Это была ее бабья доля, и она принимала ее с достоинством.
В то время как Людмила заботилась о доме, домовой Тимофей Валентинович и мышка Кус-кус тайком помогали ей, чтобы она не знала об их существовании. Они исправно тащили кусочки дров к печи и делали маленькие добрые дела, чтобы облегчить ей тяготы бытия.
Рядом с печью стояли две деревянные, сделанные заботливой рукой Веника, люльки. Они покачивались, словно приглашая Людмилу на отдых. Тепло и уют в доме, несмотря на морозную погоду, создавало чувство спокойствия и защищенности.
Люда резко схватилась за низ живота, и боль была настолько сильной, что она едва могла стоять. Её лицо побледнело, а дыхание стало прерывистым. Согнувшись пополам, она попыталась сделать хотя бы один глубокий вдох, но боль не давала ей этой возможности.
– Значит, вот что такое схватки, – прошептала она, осознавая, что начало родов стало реальностью.
Внезапно она почувствовала, как из неё что-то полилось. Опустив взгляд, Людмила увидела кровь. Кровь была повсюду, её было так много, что казалось, что весь пол был залит этим ужасным красным цветом. В глазах начало мутнеть, и силы покидали её.
– Помогите, – прошептала она дрожащими от страха губами. Её голос был едва слышен, когда она медленно оседала на пол.
В этот момент входная дверь с треском открылась. На пороге стоял Вениамин, держа на плечах свежедобытого зайца. Увидев жену, он мгновенно побледнел и отбросил добычу на пол.
– Люда! – закричал он, бросаясь к ней. Он опустился на колени рядом с ней, глаза его были полны ужаса, когда он увидел кровь, растекающуюся по деревянному полу их дома.
– Дорогая, что с тобой? – спросил он, голос его дрожал.
Людмила подняла на него ослабевший взгляд. Она едва могла говорить, но нашла в себе силы прошептать:
– Дети… спаси наших детей…
Вениамин почувствовал, как страх пронзил его сердце. Он понимал, что времени на раздумья нет.
– Я за повитухой, – решительно сказал он, подняв Люду и уложив её на лавку. Времени терять было нельзя.
Он вскочил на ноги и выбежал из дома, оставив жену одну. Веник бежал, не чувствуя ног под собой, пробираясь сквозь метель, что била ему в лицо и утопая в сугробах. Его сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Ему казалось, что прошла вечность, пока он добежал до дома повитухи. Вырвав дверь с петель, он влетел внутрь.
– Марфа! – закричал он. – Марфа, ты нужна Людмиле, сейчас же!
Старушка, занимавшаяся своими делами, резко подняла голову. Увидев панику на лице Вениамина, она мгновенно поняла, что дело серьёзное.
– Беги назад, я возьму все необходимое и сразу за тобой, – скомандовала она, не теряя ни секунды.
Вениамин, не дожидаясь ответа, развернулся и побежал обратно, молясь всем известным ему богам, чтобы Людмила и их будущие дети выжили. Вернувшись, домой, он увидел, что Люда лежит на лавке, её дыхание стало ещё более прерывистым, а глаза едва открыты.
– Марфа уже в пути, дорогая, держись, – говорил он, стараясь удержать слёзы и не показать свой страх.
Минуты казались часами, но наконец, в дом вошла повитуха. Не теряя времени, она принялась осматривать Людмилу и отдавать Венику чёткие команды.
– Неси горячую воду и чистые полотенца, – строго сказала Марфа. – И молись, чтобы мы успели.
Вениамин кивнул и побежал выполнять поручения, чувствуя, что от этого зависит жизнь его семьи.
Веник, словно вихрь, носился по избушке, сгребая в охапку все, что могла потребовать повитуха: чистую простынь, глиняный кувшин с водой, ножницы, обмотанные тряпкой, и пучок сухих трав. Сердце его стучало в бешеном ритме, отражая тревогу, что царила в воздухе.
– Быстрее, Вениамин! – прикрикнула повитуха, Марфа, женщина с крепкими руками и строгим взглядом. Она намочила полотенце в холодной воде и приложила его ко лбу Людмиле, чье лицо бледнело с каждой минутой, покрываясь холодным потом.
– Она… Она совсем слаба, – прошептал Вениамин, его голос дрожал, словно осиновый лист на ветру.
– Тихо! – Марфа отмахнулась от него, – Скоро все закончится. – Она взглянула на Людмилу, её губы сжались в тонкую линию. – Нужно топить баню, – произнесла она, – Там теплее, рожать ей будет легче.
Веник, словно очнувшись от сна, кинулся к двери.
– Сейчас же, сейчас! – выдохнул он, – Я уже бегу!
Марфа отступила на шаг.
– Ты поторопись, – сказала она, – И не забудь дров натаскать, – она бросила взгляд на огромный живот Люды, – Не время сейчас медлить, – добавила она, – С жизнью каждого из них нужно бороться!
Вениамин мчался к бане, словно гонимым бесом. Сердце его стучало в груди, сбиваясь с ритма, словно барабан в буйном танце. Он представлял себе, как его Людмила лежит на лавочке в бане, и как маленькие ручки тянутся к ней, и как он, Вениамин, держит их в своих руках, и как он, Веник, станет отцом. Он торопился сделать все как можно быстрее, чтобы этот момент настал, чтобы он смог увидеть их с Людой детей.
Морозный воздух щипал щеки Веника, пока он тащил тяжелые дрова к бане. За спиной скрипели сани, груженные запасом дров на весь вечер. Он спешил, каждый вдох был наполнен беспокойством. Людмила, его любимая жена, вот-вот должна была родить.
Баня стояла величественная, словно древний храм, срубленная из толстых бревен, пахнущих смолой и сосновой корой. Дверь, украшенная резными узорами, вела в просторное помещение с каменным печным отсеком. Там, в сердце бани, возвышалась огромная каменная печь, предназначенная для нагрева камней.
Вениамин бросил дрова в топку, раздул огонь. Он знал, что каждая минута сейчас на счету. Люде становилось все хуже. Ему хотелось, чтобы баня прогрелась как можно быстрее, чтобы она могла принять горячую ванну и облегчить страдания.
– Господи, давай же! – прошептал он, глядя на медленно тлеющие дрова. Казалось, что время тянется бесконечно. Он нервничал, но старался держаться, ведь в этот момент надо было быть сильным. Для Люды. Для их будущих детей.
– Вот она, баня, прогревается! – Вениамин слышал собственный голос, словно из другой жизни. Он бросился к печи, раздвигая двери, чтобы проверить температуру. В глазах замелькали красные отражения горящих камней.
– Скоро, родная, скоро…, – прошептал он, чувствуя в груди волну радости и тревоги.
Вениамин отправился в избу, не успевая снять с себя зимнюю одежду.
Повитуха подожгла несколько пучков трав и медленно ходила по дому, окуривая каждый уголок. Запах полыни и душицы наполнил воздух, создавая таинственную атмосферу.
– Все готово, – закричал Веник, вслушиваясь в слова Марфы.
Повитуха, стоявшая у окна, оглянулась и с решительностью в голосе приказала:
– Неси ее в баню.
Вениамин, не мешкая, подхватил свою жену на руки. Людмила, слабо улыбаясь, держала его за шею, чувствуя одновременно и тревогу, и облегчение.
Марфа шла впереди, с травами в руках, окутывая дымом и ароматами весь путь к бане. Веник шел следом, осторожно неся Люду, стараясь не думать о том, что их ждет впереди.
Прибыв к бане, повитуха первой наклонилась и вошла внутрь, словно проверяя пространство. Вениамин, с сердцем, колотящимся как молот, шагнул за ней, держа Людмилу на руках.
– Ложи ее сюда, – указала Марфа на деревянную лавку, находящуюся в углу парилки.
Вениамин осторожно положил свою беременную супругу на лавку, стараясь быть максимально нежным.
– А теперь уходи, – произнесла повитуха с твердостью, не терпящей возражений. – Мужчинам это видеть не надо.
Слегка растерянный, Веник взглянул на Люду, как бы прощаясь с ней на этот момент, затем медленно повернулся и направился к выходу. Повитуха, не дожидаясь, пока он выйдет полностью, подтолкнула его во двор и плотно закрыла дверь за ним.
Оставшись снаружи, Вениамин стоял у порога бани, чувствуя, как его сердце сжимается от беспокойства. Он не мог слышать, что происходило внутри, и это неизвестное казалось ему невыносимым.
Внутри же бани, Марфа продолжала свои ритуалы, окуривая все вокруг, приговаривая что-то себе под нос. С профессиональной сосредоточенностью она готовила все необходимое для предстоящих родов, периодически бросая быстрые взгляды на Людмилу, чье дыхание становилось все более тяжелым.
– Все будет хорошо, – тихо проговорила повитуха, наклоняясь к Люде и ободряюще сжимая ее руку. – Мы с тобой справимся.
Людмила, слабо кивнув, закрыла глаза, стараясь расслабиться и довериться этой опытной женщине, которая, казалось, знала, что делала. Тепло бани и аромат трав начинали действовать успокаивающе, подготавливая ее тело и разум к важному моменту в их жизни.
Снаружи, Вениамин ходил назад и вперед, надеясь и молясь, чтобы все прошло благополучно.
За всем этим наблюдал домовой Тимофей Валентинович и его фамильяр мышка Кус-Кус. Они уже давно привыкли к необычным событиям, происходящим в их доме, но на этот раз ситуация была особенно странной и тревожной.
– Надо сообщить Ядвиге, – нахмурив брови, сказал домовой, задумчиво глядя на свою маленькую спутницу.
– Кус-Кус, – мышка, не отрываясь от своей корки хлеба, лишь коротко чихнула, словно подтверждая, что услышала, но, особо не заботясь о сути сказанного.
– Баба Яга создала эту беременность, и она должна быть в курсе, – добавил Тимофей Валентинович, его голос звучал решительно и немного нервно.
Кус-Кус остановилась и внимательно посмотрела на Тимофея, её маленькие черные глазки блестели пониманием. Она кивнула, соглашаясь с его словами, и отложила свою корку в сторону.
Домовой, решив не терять времени, осторожно взял мышку на руки. Почувствовав тепло ее маленького тельца, он сосредоточился, и через мгновение они оба исчезли в воздухе, оставив после себя лишь легкий аромат магии.
В тот же миг они оказались в уютной избе Ядвиги. Она сидела у печи, мирно читая своим детям, Маше и Васе, одну из старых сказок. Петр, её муж, неподалеку плел сеть для рыбалки, время от времени бросая внимательный взгляд на свою семью.
– Ядвига Ярославовна, нам нужно поговорить, – произнес Тимофей Валентинович, появившись в центре комнаты. Его голос звучал напряженно, привлекая внимание всех присутствующих.
Баба Яга подняла голову от книги, ее глаза широко раскрылись от удивления. Дети, которые до этого внимательно слушали сказку, повернулись к неожиданным гостям с интересом.
– Тимофей Валентинович, что случилось? – спросила она, слегка нахмурив брови. Она чувствовала, что дело серьезное, раз домовой пришел к ним вот так, без предупреждения.
– Это насчёт беременности, – начал он, немного сбивчиво, но быстро собравшись с мыслями.
Домовой, с лицом, искаженным тревогой, забежал в комнату, где Ядвига Ярославовна мирно читала книгу, устроившись у камина. На полу, рядом с ней, дремал пушистый кот, наслаждаясь теплом.
– Баба Яга! – выдохнул домовой, едва переведя дыхание. – У Людмилы начались схватки!
Ядвига Ярославовна, отложив книгу, поднялась на ноги. Она посмотрела на Тимофея с беспокойством.
– Что? – прошептала она.
Домовой, опустившись на табуретку, продолжил: – Вениамин привел повитуху. Они сейчас в бане. Но Людмиле совсем плохо, я боюсь…
Ядвига Ярославовна, скрестив руки на груди, подошла к окну. В её глазах читалось напряжение.
– Я не могу вмешиваться, – сказала она, – не имею права.
– Но, Баба Яга, ведь именно ты создала эту беременность! – возразил Тимофей Валентинович, – ты можешь ей помочь!
Ядвига Ярославовна повернулась к нему, её взгляд был печальным.
– Да, я, – прошептала она, – но больше я не чем не могу ей помочь. Теперь все в руках господа бога.
Домовой вздохнул. Он понимал, что Ядвига Ярославовна права. Она не могла вмешиваться в естественный ход событий.
– Кус-Кус! – громко окликнул он свою маленькую мышь, которая играла с Машей и Васей, – Пойдем!
Мышка радостно подбежала к нему, щебеча что-то на своем мышином языке.
В этот момент за окном, словно в знак недоброго предзнаменования, началась яркая вспышка. Сначала небо стало алым, потом черным, а затем вернулось к своему прежнему виду.
– Что это было? – заволновался Тимофей Валентинович, не снимая глаз с Кус-Кус, которая сидела у него на плече, тревожно заводя усами.
– Не знаю, – ответила Баба Яга, которая тоже заметила странное явление. – Но что-то не так…
Домовой взял Кус-Кус на руку и, закрыв глаза, прошептал заклинание. В следующую секунду он оказался в избе Людмилы и Вениамина.
Когда Марфа выпроводила Вениамина из бани и за ним закрылась массивная деревянная дверь, он остался стоять во дворе, чувствуя себя беспомощным и оторванным от происходящего внутри. Морозный воздух обжигал его лицо, а волнение и тревога заполняли сердце.
Он нервно брел по сугробам, оставляя глубокие следы в свежем снегу. Веник не знал, куда себя деть. Он то и дело смотрел на закрытую дверь, прислушиваясь к каждому звуку, надеясь услышать хоть какой-то знак. Но в ответ была лишь тишина, нарушаемая только редким скрипом снега под его тяжелыми шагами.
"Господи, помоги Людмиле, помоги моим детям", – шептал он, глядя на бездонное ночное небо, где мерцали звезды, такие холодные и далекие. "Даруй ей силы, дай ей терпение и мужество пройти через это испытание". Вениамин вздохнул, чувствуя, как тревога обрушивается на него новой волной.
Время, казалось, текло так медленно, словно улитка, ползущая по поляне. Каждая минута растягивалась в вечность, каждый миг был наполнен беспокойством. Он снова и снова молился, закрывая глаза и сжимая кулаки. В голове мелькали образы: лицо Люды, их дом, тихие вечера, проведенные вместе, и вот теперь – дети, их будущее, зависящее от этой ночи.
"Как бы я хотел быть с ней сейчас", – думал Веник, чувствуя горечь от того, что не может помочь любимой в этот трудный момент. "Я бы взял на себя всю её боль, если бы только мог".
С этими мыслями он остановился и прислонился к холодной стене бани, его дыхание превращалось в облачка пара. Он закрыл глаза и прислушался к своему сердцу, которое билось так громко, что казалось, его стук можно услышать за деревянной дверью.
"Всё будет хорошо", – убеждал он себя. "Мы справимся. Мы всегда справляемся".
Слова повторялись как мантра, придавая ему хоть немного уверенности в этот сложный момент. Вениамин вздохнул глубоко и постарался успокоиться, осознавая, что теперь единственное, что он мог сделать, – это молиться и верить в лучшее.
Он продолжал ходить туда-сюда по двору, чувствуя, как снег хрустит под его ногами. Мороз проникал сквозь одежду, но он не обращал на это внимания. Все его мысли были о Людмиле и детях. Он представил себе, как держит их на руках, как они растут, смеются и играют. Эти образы помогали ему пережить минуты ожидания, делая их чуть менее невыносимыми.
Наконец, он остановился и посмотрел на дверь бани.
"Скоро всё закончится", – сказал он себе. "Скоро я увижу их всех и узнаю, что всё прошло хорошо".
Эти слова были последним лучом надежды, который поддерживал его в этот холодный, тревожный вечер.
Дверь в баню распахнулась с глухим скрипом, словно кто-то нарочно ее толкнул, не желая ждать ответа. Из клубов пара, клубящегося над порогом, вышла Марфа. Ее лицо было бледным, словно выцветшим от долгой работы, а усталость в глазах говорила о том, что ночь была трудной. Волосы, обычно тщательно убранные под платок, были распущены и влажные от пара, а в руках она держала свою шаль, в которой плакал новорожденный ребенок. Тоненький писк прорезал тишину, и Вениамин, стоявший у порога избы, вздрогнул.
– Марфа! – воскликнул он, подбегая к ней. – Что случилось? Почему ребенок плачет? Он протянул руки к ребенку, но Марфа лишь сжала шаль крепче, словно защищая кроху от всего мира.
– Иди в избу, – проговорила она, голос ее был тихим, почти безжизненным, и в нем звучала тревога, которую невозможно было скрыть. Вениамин замер, его взгляд устремился на Марфу. В ее глазах, обычно ясных и полных жизни, он видел глубокую печаль.
– А где Люда? – спросил он, голос его был хриплым от волнения. – И где второй ребенок? Марфа не ответила, лишь молча посмотрела на него. В ее глазах читалось такое отчаяние, что у Вениамина по спине пробежал холодок.
– Просто иди в дом, – повторила она, словно завороженная, и в голосе ее звучала умоляющая просьба. – Малышка замёрзнет, ты ж не хочешь, чтоб она простыла? Вениамин отрицательно покачал головой, но волнение не покидало его. Он взял у Марфы плачущего ребенка, прижал его к себе, и с тревогой глянул на повитуху.
– Что случилось, Марфа? – повторил он, и в его голосе звучал уже не только тревога, но и глубокое беспокойство.
– Иди в избу, – ответила она ему, и повернулась к бане.
Марфа попыталась открыть дверь, но она была заперта на засов.
– Людмила, открой! – закричала она, и в ее голосе звучала истерика. – Люда, не делай то, что не надо! Она стучала по двери, и от ее усилий она дрожала, словно живая. Но в ответ была лишь глухая тишина. Вениамин, уже не в состоянии держаться на месте, поспешил в избу, оставив Марфу с ее беспокойством и страхом.
“Что там произошло?” – пронеслось в его голове, и он сжал в руках плачущего ребенка, словно хотя бы это крохотное тело могло его успокоить.
В избе его встретила глубокая тишина. Свеча на столе дрожала, отбрасывая причудливые тени на стены. В воздухе висел едкий запах лекарств и чего-то еще, неприятного и непонятного. Вениамин осторожно положил ребенка на постель, и подошел к двери. Он прислушался, но снова услышал только тишину.
– Люда? – прошептал он, и его голос звучал глухо и тревожно.