Гармошка
Мы с Серёгой живём в соседних подъездах и дружим с детства, с песочницы. И теперь мы ходим в одни и те же школы: музыкальную и общеобразовательную. Только Серёгу отдали учиться в обе школы на целый год раньше меня, потому что он на полгода старше. Меня направили учиться на гармони, а Серёжа начал учиться играть на баяне[1]. Серёгу не спрашивали, а у нас был целый семейный совет.
И было это так.
Мама и бабушка очень хотели, чтобы я обучался музыке. Мама хотела, чтобы я учился играть на кларнете, а бабушка – на гармони. Победила бабушка. Она сказала, что о гармони у неё самые лучшие воспоминания, а о кларнете – ни одного. Но победила она маму хитрыми вопросами.
– Ты под кларнет какие песни поёшь? Ни-ка-ких! Нет, ты подумай, – наседала бабушка, – кому нужен кларнетист? Только оркестру[2]. А хороший гармонист нужен всем.
– Ну, хотя бы аккордеон, – не сдавалась мама. – Париж, Елисейские поля, Шарль Азнавур…
Мама мечтательно посмотрела в потолок.
– «Смуглянка», «Землянка», «Барыня», – твёрдым голосом сказала бабушка. – Ты мужика хочешь вырастить или кого? В нашей семье все мужчины на гармони играли.
– Ну и что, – возразила мама. – Кларнет, это сама элегантность. Костюм гусара, Париж…
И пока мама мечтала о Париже, бабушка резко повернулась ко мне и спросила:
– Ты будешь хорошим гармонистом?
От неожиданности я ляпнул:
– Да!
– Вот видишь, дитё само хочет, – завершила спор бабушка.
Судьба моя была решена. Зацепило меня, что у нас все играть умели. А я что, хуже?
А на следующий день я увидел на тумбочке пару гантелей, а рядом улыбающуюся бабушку:
– Что, Санёк, гантели приметил? Это тебе мышцы качать. Гармошка-то весит.
И мы поехали покупать гармонь.
При виде бабушки продавец гармошек заулыбался, приветственно закивал головой и радостно спросил:
– Что, Матвевна, нового гармониста ведёшь?
– А то! Александром зовут! – С гордостью произнесла бабушка, кивнув в ответ. – Подбери-ка нам, Петрович, гармошечку полегче.
– Эх, были у меня Шуйские гармошечки, да сразу раскупили. Впрочем, есть ещё одна уменьшенная, двадцать три на двенадцать[3], Вышневолоцкой фабрики, – сказал продавец и достал с полки гармошку цвета смородинового варенья. – У неё бархатистый звук, послушай.
И продавец заиграл «Катюшу».
– Нравится? – спросил он.
Я молчал и смотрел на полки позади продавца, на которых красовались разноцветные гармошки, и кнопочек у них было побольше.
– Гармошка – инструмент глубокий. И грусть навеет, и развеселит, и на думы наведёт, – пояснил продавец.
– Бабушка, а на каких гармошках у нас в семье играли? – спросил я.
– Дед твой играл на тульской хромке, – серьёзно ответила бабушка и почему-то стала смотреть себе под ноги.
– А что, малец дело говорит, учиться – так на новенькой. Посмотри-ка, – продавец достал гармошку вишнёвого цвета, накинул ремень на плечо и запел всем известную частушку:
Вот она и заиграла
Двадцать пять на двадцать пять.
Вот она и загуляла,
Наша молодость опять!
– Видишь, тут справа и слева по двадцать пять кнопок, – стал пояснять продавец, а потом спросил: – Ты ведь в музыкальную школу пойдёшь?
Я закивал.
– Эта гармошка тебе в самый раз, она в до мажоре, с любым инструментом дуэтом сыграть сможешь, – гордо сказал продавец и нежно подбросил гармошку на руках. – А то, что она весит, – так ты со временем сильнее станешь, да и здоровее. Гармошка-то – инструмент лечебный.
– Чем гармошка хороша? – продолжал продавец. – Взял её – и сразу заиграл. Она всегда в хорошем настроении, то есть её не надо настраивать, – и он засмеялся своей шутке. – Это струны у скрипки, балалайки, гитары надо постоянно настраивать, а гармошка – настоящий боец, её один раз мастер настроит, и она всю свою жизнь строй держит. Ты только её не мочи и возле печки не ставь.
Я слушал и всё кивал и кивал головой. Гармошка мне очень понравилась – звонкая, а звук нежный. Я с надеждой посмотрел на бабушку и, видимо, в моём взгляде было что-то такое, что она улыбнулась мне ласково и сказала:
– Берём!