В тот вечер Сольвейг не стала готовить ужин. Запершись в своей комнатушке, она перебирала скудные пожитки и воспоминания. Привычка жить налегке и запросто расставаться с вещами пустила корни так глубоко, что даже здесь, в гостеприимной Болгарии, Сольвейг едва ли обзавелась хоть сколько-нибудь внушительным скарбом. Томик «Приключений Оливера Твиста» – подарок самого Диккенса, несколько платьев, одно из которых вполне можно было счесть элегантным при определенном свете и не слишком взыскательном обществе, колода карт и, конечно, они – заветные мечты, которые Сольвейг перепрятала после неудавшегося ограбления. Все это без труда поместилось бы в старенький чемодан.
Сольвейг решила рассказать Даниэлю обо всем, что тревожит ее, за завтраком. Раскатывая тесто для традиционного болгарского пирога, она силилась воскресить в памяти образ Парижа. Он расплывался и ускользал, точно проклятый плавник в неспокойных водах. Париж был ожившей картинкой из модного кинотеатра, пожелтевшей фотокарточкой на дне комода. Сольвейг хотела бы увидеть его снова. Увидеть по-настоящему.
Всклокоченная голова Даниэля просунулась в дверь. Он пошевелил носом, втянув запах брынзы и свежего творога – пирог почти подошел.
– Мне не хватало вас вчера, – сказал Даниэль, появившись на кухне целиком.
– Я должна была поразмыслить о многом.
– Понимаю…
Сольвейг поставила перед ним тарелку с куском пирога и налила чай из листьев черной смородины.
– Что это? – Даниэль заинтересованно разглядывал блюдо.
– Баница, местные часто подают ее к завтраку, – с улыбкой ответила Сольвейг. – Похоже, мне все-таки удалось удивить столь опытного путешественника и гурмана.
– О, вы сделали это в первый же день, угостив меня мороженым.
Она обошла стол и уселась напротив Даниэля.
– Я хочу, чтобы вы запомнили Варну.
– Я никогда не забуду город, где встретил вас, сеньорита.
– Фру. Фру Свенсдотер. Это все, что я помню о своей… прежней жизни.
– Так вы из Норвегии! – воскликнул Даниэль. – Как я сразу не догадался!
– Вы бывали там прежде?
– Нет, но очень хотел бы.
Они замолчали – каждый о чем-то своем. Сольвейг знала: Даниэля, как и ее, переполняли невысказанные чувства, но порой тишина была красноречивее любых слов.
– Я… – начал Даниэль, но Сольвейг остановила его.
– Я еду с вами.
Он тщетно пытался сдержать улыбку. Лицо стало похоже на мордочку бездомного кота, которого угостила сметаной сердобольная старушка.
– Вы были правы, – призналась Сольвейг. – Здесь не вся моя жизнь.
– Поэтому вы сняли карту со стены?
Она вдруг поняла, что так и не вернула ее на место.
– Быть бессмертной не то же, что быть живой. Идемте, я покажу вам…
Даниэль, с трудом оторвавшись от остатков баницы, последовал за ней. Лестница, ведущая на второй этаж, скрипела под ногами. Сольвейг слушала этот скрип, впитывала его, как и гладкость перил, запах отсыревших бумажных обоев в коридоре, изучала каждый дюйм дома, ставшего почти родным. Совсем скоро с ним предстоит проститься навсегда. «Я никогда не забуду город, где встретила вас», – Сольвейг хотела произнести это вслух, но Даниэль опередил ее:
– Что вы решили сделать с «Фургончиком»?
– Продам его Илии.
– Нет, прошу вас! Кажется, у меня есть вариант получше, фру. Если вы согласитесь на последнюю прогулку, я тоже покажу вам кое-что.
Они остановились у двери. Немного помедлив, Сольвейг толкнула ее. Здесь было не так уютно, как на кухне или в торговом зале. В конце концов, там она проводила гораздо больше времени. Мягкий утренний свет золотистым коконом окружил горстку сокровищ, разложенных на постели. Они сияли и переливались, каждое на свой лад, и казалось, воздух звенит, вобрав в себя магию звука – далекие-близкие голоса.
– Это они?.. – Даниэль завороженно уставился на сокровища.
– Заветные мечты, – кивнула Сольвейг. – Вы можете прикоснуться к ним, если желаете.
Даниэль уселся на край кровати, осторожно протянул руку и взял маленький медный компас. В тот миг, когда Даниэль откинул крышку, его облепили алые светлячки, похожие на крохотные лепестки роз. Сольвейг наблюдала за выражением его лица: глаза расширились, во взгляде мелькнуло удивление, рот принял форму восторженной буквы «О». Но вскоре между бровями залегла угрюмая складка, словно тень прошлого проникла в открытое окно вместе с порывом ледяного ветра и заслонила собой всяческий свет. Розовые искорки задрожали и осыпались. Даниэль захлопнул крышку компаса и отложил его, запоздало ухватив пустоту.
– Это просто невероятно…
Что-то изменилось, Сольвейг видела, слышала и чувствовала это, но не знала, нужно ли спрашивать. Даниэль не стал разглядывать другие мечты. Сославшись на избыток впечатлений, он удалился в свою комнату. Настал его черед спасаться бегством. Сольвейг достала из-под подушки колоду. Карты, петляя, сами сложились в узор: две девятки – червы и пики – предательство и обман.
Даниэль уселся на постель в своем временном пристанище, накрыв голову. Письмо – неизменный спутник последних лет – больше не тяготило карман, но по-прежнему – душу. Оно отпечаталось в памяти каждой строчкой, каждым проклятым словом, будто его выжгли каленым железом. Эта мечта, чья-то греза о большой и искренней любви – ей не дано было сбыться, даже в обмен на вечность. Даниэль знал это, как никто другой. Что, если он ошибся, позвав Сольвейг с собой? Что, если ему суждено ошибаться раз за разом?
Солнце – желтый скарабей – лениво ползло по небу, забираясь все выше и выше. Спасение от него не приносили даже зыбкие тени домов и деревьев. В городе пахло забродившими персиками, и, если высунуть кончик языка, можно было ощутить железный привкус грядущей грозы.
Даниэль уверенно шагал впереди, так, словно знал Варну лучше Сольвейг. Сегодня он был немногословен. Улочки петляли, преисполненные утренней тишиной. Перед глазами мельтешила мошкара и сгущалось марево. Сольвейг думала: увидит ли она этот город когда-нибудь еще? Наконец Даниэль остановился. Она огляделась: переулок и правда выглядел незнакомым.
Куцая дорожка, будто дождевой червяк, извивалась под сенью раскидистых платанов, упираясь в тупик. Вернее, в маленький розовый домик, так похожий на игрушечный. Деревья – часовые на посту – охраняли его с двух сторон.
– Что это за место?
– Увидите, – Даниэль загадочно улыбнулся.
На розовом домике не было указания улицы или номера. Из трубы поднимался приветливый дымок, но закрытые окна не выражали гостеприимства. Дверь украшала резная табличка: «Возьму то, что вам не нужно, отдам то, что необходимо». Даниэль решительно постучал. Из глубины дома тут же донеслось глухое, чуть дребезжащее: «Войдите».
Сольвейг осторожно переступила порог вслед за Даниэлем и застыла с разинутым ртом. Внутри розовый домик был столь же странным, сколь и снаружи. Единственный свет исходил от старой масляной лампы, подвешенной под потолком. Свет мерцал и подрагивал – вокруг крутились мотыльки. «Шурх-шурх-шурх» – бились они о стеклянный конус. Где-то тикали часы и плевался помехами радиоприемник.
Посреди комнаты, точно генерал, стоял крепкий дубовый стол, а вокруг, там, где свет истончался, выступали из темноты горы хлама. Чемоданы, сложенные стопкой друг на друга, колонны книг, пучки высушенных цветов. Стену подпирала одинокая скрипка без струн и смычка. Рядом лежал сдувшийся кожаный мяч.
Внезапно из-за книжной горки показался силуэт. Это был приземистый человек, чей возраст определить наверняка не представлялось возможным. Его виски уже тронула седина, но глаза смотрели живо и с вызовом. Человек принялся хлопотать.
– Ох, что же я, что же я, нужно скорее впустить солнце! – он выскочил за дверь и распахнул ставни.
Солнечные лучи распугали мотыльков. Залитая светом комната разом преобразилась. Груды хлама уже не казались такими неаккуратными – во всем обнаружился удивительный порядок. Бока скрипки блестели от полироли, мяч был тщательно очищен от грязи, чемоданы щеголяли новенькими кожаными заплатками, а книги – переплетами.
Человек вернулся и раскинул руки, заключив розовый домик в объятия:
– Добро пожаловать в мою обитель, славные-славные путники! – он подмигнул Даниэлю и сделал забавный реверанс в сторону Сольвейг. – Я слышал, вы отправляетесь в путешествие, фру?
– Как вы узнали?
– О, очень просто, – человек подскочил к ней и втянул носом воздух. – Все норвежцы пахнут льдом и клюквой. Льдом и клюквой, да.
– Нет же, – опешила Сольвейг. – О путешествии.
– А об этом мне нашептали мои пташки, – он кивком указал на лампу, видимо имея в виду мотыльков, и, не обнаружив их там, добавил: – Вот незадача. Разлетелись.
Даниэль обошел Сольвейг со спины и попытался незаметно понюхать ее волосы, но когда она обернулась, сделал вид, что разглядывает кружевные занавески на окнах. Сольвейг едва сдержала смех.
– Люди приходят ко мне, чтобы отдать ненужное, – тем временем продолжил человек, – а значит, где-то их ждет новая жизнь. Это, знаете ли, всегда путешествие, даже если дорога пролегает в застенках разума.
Все это – розовый домик, его чудной хозяин, мотыльки – казалось забавной игрой, правил которой Сольвейг никак не могла понять.
– И вы заботитесь об этом… ненужном?
– Все ненужное кому-нибудь да нужно, – он улыбнулся. – Меня зовут Жан-Поль-Жак, и я пахну жареными каштанами, как и все французы.
Еще один осколок Парижа.
Сольвейг вдруг поняла, что не слышит сопения Даниэля. В маленькой комнатке, где из-за ненужных-нужных вещей едва хватало места троим, он будто испарился. Дверь по-прежнему оставалась заперта. «Уж не выбрался ли в окно?» – подумала Сольвейг, озираясь.
– Ищете вашего спутника? – осведомился Жан-Поль-Жак.
– Вероятно, он вышел…
– Или заблудился. Да, заблудился.
– Но как?..
Жан-Поль-Жак усмехнулся – точь-в-точь ухнул филин в ночи:
– Мир полон чудес.
– Так вы… колдун?
– Нет-нет, что вы. Я просто лавочник, у которого есть то, что вам нужно.
Сольвейг сложила руки на груди и прищурилась:
– И что же мне нужно?
– Для начала скажите, что вам не нужно.
В окно скользнул порыв заблудшего ветра. Он растрепал волосы Сольвейг, и розовый домик действительно наполнился запахом подмерзшей клюквы.
– Видите ли, я торгую мороженым…
– Каким? – Жан-Поль-Жак приосанился, его глаза заблестели ярче.
– А какое вам нравится?
– То, что холодное. Холодное, да.
– Пожалуй, такое найдется.
– А сладкое?
– И сладкое тоже.
Он уселся на край стола и принялся барабанить пальцами по подбородку, раздумывая. Каждое движение Жан-Поль-Жака походило на часть хорошо отрепетированного спектакля, а розовый домик был подмостками, сценой в окружении странных декораций.
– Что ж, это мне подходит, – наконец заключил он. – Я позабочусь о «Фургончике», пока вас не будет. А если вы не захотите вернуться, может, он понадобится кому-то еще.
– Я не говорила, как называется мой магазин.
Жан-Поль-Жак подскочил словно ужаленный и махнул рукой в сторону книжных завалов:
– Ваш спутник упоминал это.
Даниэль появился так же внезапно, как исчез: его взъерошенная голова торчала над стопкой книг. Он с интересом изучал обложки и, потянувшись за очередным томиком, задел шаткую башенку. Книги с грохотом попадали на пол. Даниэль принялся подбирать их, приговаривая: «Простите, извините, я все исправлю». Жан-Поль-Жак вовсе не обратил внимания на погром.
– Заблудшие всегда возвращаются. Всегда, – сказал он. – Лишь те, кто нашел свой путь, не сворачивают с него.
– Хорошо. А что вы дадите мне взамен?
Он вновь расплылся в улыбке:
– То, что вам необходимо, да.
Даниэль кое-как сложил книги и, выбравшись из развалин, встал рядом с Сольвейг. От него повеяло терпкой зеленью и соком лесных ягод. Свет вдруг начал тускнеть, уступая место таинственному полумраку, хоть за окном в самом разгаре был знойный день. Розовый домик прощался с гостями.
– И как я узнаю, что это? – спросила Сольвейг.
– О, вы узнаете. Узнаете.
Мотыльки покинули свои укрытия и вновь устремились к масляной лампе. Крохотные крылья отбрасывали тени, создавая иллюзию: по комнате действительно летала стая птиц. Жан-Поль-Жак протянул руку. Раз уж Сольвейг решилась на путешествие, отчего не довериться чудаковатому господину? В конце концов, это отличное место для начала волшебной истории.
Солнце в зените нещадно палило. Сольвейг обернулась на розовый домик – окна были запечатаны ставнями, словно и не открывались. Внутри радостно заливалась скрипка.
– Какой… необычный джентльмен, – она тряхнула головой, прогоняя мираж. – Как вы нашли это место?
– Да просто набрел, – пожал плечами Даниэль.
– А где вы были, когда мы обсуждали… сделку?
– Изучал книги. Вы не представляете, сколько там сокровищ, фру!
Свернув на улицу Прибоя, Сольвейг уже пребывала в уверенности, что не отыщет дорогу к розовому домику даже во сне. Даниэль весело болтал о книгах. Кажется, он выбросил из головы утреннее происшествие с компасом и теперь грезил предстоящими приключениями. На небольшом пятачке земли перед «Фургончиком» поджидал сюрприз. Любопытные туристы толпились у магазина, но их взоры были прикованы не к украшению витрины или отделке стен. Протиснувшись через толпу, Сольвейг и сама застыла.
Прямо напротив двери, сверкая розовыми боками, стоял величественный фургон – настоящее чудо автомобильной промышленности. Он смотрел на мир круглыми фарами, на его носу красовалась серебристая статуэтка – девушка, застывшая в прыжке, а сверху, на крыше, примостилась растяжка с надписью «Un cornet de glace» – мороженое в рожке. Сольвейг прислушалась к восторженным шепоткам.
– Я слышал, такие есть только в Америке!
– Посмотри на капот!
– Это же «Роллс-Ройс»!
– Не может быть!
– Просто зверюга!
«Неужели это моя зверюга?» – пока Сольвейг раздумывала, Даниэль подошел к автомобилю, наклонился и вынул из-под колеса сложенную вдвое бумагу.
«Ключ в цветочном горшке. Вы знаете, что с этим делать. Жан-Поль-Жак», – гласила записка.
– Но я совершенно точно не знаю, что с этим делать! – Сольвейг растерялась.
– Кажется, я знаю.
– Я даже не умею им управлять…
– Я умею, – Даниэль был полон решимости, у Сольвейг же подгибались колени. Неужто она обменяла свой милый «Фургончик» на этого розового монстра?!
– Что здесь происходит, госпожица? – на шум из своего магазина прибежал Илия. Его усы неаккуратно топорщились во все стороны и напоминали щетку для мытья посуды.
– Мы отправляемся в путешествие! – ответил Даниэль.
Илия тут же оживился и пригладил усы.
– А как же ваш магазин, а? Что станет с ним? Вы продаете его?
– Уже продала, – Сольвейг улыбнулась самой сладкой улыбкой. По крайней мере, оно стоило того, чтобы утереть нос Илии. – Он в надежных руках.
Усы печально опали.
– Но как же, а? Как же так? – затараторил Илия.
Не успела Сольвейг открыть рот, как за его спиной объявился полисмен.
– Госпожа, это ваш фургон? – пробасил он. Туристы настороженно притихли.
– Похоже, что так.
– Не могли бы вы убрать его? Он мешает движению.
Сольвейг замешкалась. Даниэль же, напротив, резво подскочил к горшку с азалией – подарку госпожи Дмитровой – и, покопавшись в земле, извлек ключ. Розовый монстр послушно заурчал в его руках. Страсть мужчин к большим и опасным игрушкам, будь то оружие, автомобили или самолеты, оставалась неизменной, сколь бы далеко ни шагнул технический прогресс. Вот и теперь, сидя в утробе монстра, Даниэль выглядел абсолютно счастливым. Он надавил на педаль, и монстр, ворча и фыркая, тронулся с места.
Туристы стали нехотя разбредаться, подгоняемые полисменом. Илия убрался восвояси, раздосадованный и угрюмый, ворча что-то о приличиях и заветных квадратных метрах, которые вновь оказались недостижимы. У этого человека никогда не было настоящей мечты – лишь цифры, буквы и бесконечные правила.
Когда розовый монстр, подняв небольшое облако пыли, обогнул «Фургончик» и исчез на заднем дворе, Сольвейг открыла магазин. Она не знала, что делать с запасами мороженого, но, на ее счастье, слухи распространились быстрее лесного пожара.
– Ох, душечка, мне будет не хватать вашего общества, – сетовала госпожа Дмитрова, наслаждаясь любимым пломбиром.
– Ни у кого нет такого клубничного, – причитали дети.
– Без вас этот город лишится части очарования, фройляйн, – заметил герр Ханц.
Наполнив последний рожок, Сольвейг решила спуститься к морю. Варна пропиталась щемящей тоской, и только робкое, едва зародившееся желание снова увидеть Париж играло теплым южным ветром в волосах, раздувая паруса новой надежды.
Даниэль сидел на берегу, подставив лицо лучам заходящего солнца. Пляж, как и всегда в это время, был пуст, не считая вездесущих чаек. Они носились над морем, высматривая мелкую рыбешку, и переговаривались на чаячьем: «Сюда-сюда! Дай-дай-дай!».
Сольвейг опустилась на песок рядом с Даниэлем, не слишком беспокоясь о том, что может испачкать платье.
– Теперь это и мое любимое место, – он улыбнулся, не отрывая взгляда от величественной морской глади.
– Что вы задумали с этим фургоном?
– Мы отправимся в путешествие на нем.
– Это же безумие!
– Не безумнее, чем забирать у людей мечты.
Сольвейг притихла. Даниэль принял ее молчание за обиду и поспешил загладить вину:
– Простите, я вовсе не…
Внезапно чайки, собравшись в стаю, опустились ниже, словно увидели что-то, представляющее ценность. Одна из них с оглушительным криком спикировала прямиком на Даниэля и вцепилась ему в волосы, по-видимому решив, что это лучший материал для гнезда. От неожиданности он подскочил. Другие чайки, приняв это за сигнал, последовали примеру товарки. Сольвейг откинулась на песок, покатываясь со смеху. Отмахиваясь от чаек, Даниэль и сам стал похож на огромную неуклюжую птицу.
– Признавайтесь, это ваши проделки!
– Вас нужно спасать! – Сольвейг решительно поднялась и указала в сторону леса.
Разъяренные чайки бросились следом. Они атаковали Даниэля, то камнем кидаясь на свою добычу, то взмывая вверх, пока на выручку не пришел прибрежный лес. Укрывшись в его тени, беглецы наконец смогли перевести дух. Теперь рассмеялся и Даниэль.
– Я просто магнит для неприятностей!
– Вы считаете, мы справимся с этим путешествием?
– По крайней мере, скучать не придется!
Отдавшись во власть веселья, они не заметили, как набежали тучи. Первая капля дождя разбилась о плечо Сольвейг. Вздрогнув, она задрала голову к небу. Сквозь листья и переплетенные ветви оно казалось таким далеким и в то же время близким. Свинцовые тучи с упреком взирали на две маленькие фигурки, заплутавшие меж вековых дубов. Сольвейг вдруг ощутила невероятную, пьянящую свободу быть тем, кем захочется, с тем, с кем захочется, и там, где захочется. В глазах Даниэля искрились смешинки.
– Значит, Париж? – спросил он под аккомпанемент дождя и бархатный шум прибоя.
– Париж, – ответила Сольвейг, вдохнув полной грудью.