Современная действительность убеждает нас в необходимости переосмысления многих представлений о закономерностях и сущности социально-духовного и политико-правого бытия. Новое научное мышление развивается на основе качественно новых познавательных парадигм. Сложившиеся ранее познавательные и идейные доктрины, вполне справлявшиеся с осмыслением недавнего прошлого, сегодня уже не могут представить на соответствующем уровне функционирование и развитие современного российского общества.
В связи с этим в настоящее время для российской правовой системы представляется особенно актуальным найти, нельзя сказать новую, но долгосрочную идейную основу, которая воплотится в актуализированной правовой доктрине и которая тем самым позволит реализовать и институты и механизмы в соответствии с общезначимыми ценностями и политико-правовыми идеалами, а также будет способствовать созданию условий для формирования в России правового государства, эффективной правотворческой и правореализационной деятельности.
Юридический порядок ставит целью права определение взаимоотношений совместного существования и кооперации в человеческом обществе в соответствии с индивидуальными и коллективными интересами и существующими в общественном сознании идеями справедливости. Это вполне позитивистское понятие о праве тесно связано с утилитарной теорией, от которой отличается лишь тем, что более различает права и объединяет понятия справедливости и пользы, стремясь согласовать интересы и общественное сознание.
Необходимость всех более или менее важных юридических институтов и норм определилась, с одной стороны, элементами, вытекающими из жизненных условий потребностями, а с другой стороны, последовательными состояниями общественного сознания. На основе только принципа пользы, какое бы широкое толкование ему ни давать, невозможно объяснить всего юридического порядка, который находит свое полное объяснение только в соединении этих двух элементов. Они вдохновили как создателей обычного права, так и законодателя. Однако из этого не следует, что положительное право было всегда и везде в полном согласии с коллективным сознанием. Иногда между тем и другим может быть противоречие, как, например, в тех случаях, когда истинный характер народного сознания ускользает от законодателя, или если он признает, что это сознание не отвечает действительности, или, наконец, если он из корыстных соображений осуществляет его требования, что случается наиболее часто. Но эти исключительные случаи не должны затемнять нормальных взаимоотношений между социальным сознанием и правом, которые могут быть констатированы в каждом праве, просуществовавшем и управлявшем обществом в течение более или менее продолжительного времени.
Это необходимое соотношение между принципом пользы и общественным сознанием в правовых институтах следует из определения, правда, довольно туманного, которое утилитарная теория дала принципу общей пользы как современному принципу права. В осуществлении начала пользы, по ее мнению, необходимо иметь в виду не человека, класс общества или партию, а всех. На это можно возразить, что в подобном принципе нельзя признать ни априорной истины, ни истины, вытекающей из данных опыта и истории. Последняя, наоборот, удостоверяет, что понятая подобным образом общая польза никогда не была принципом права, которое всегда стремилось к осуществлению правильно (или неправильно) понятой социальной пользы. Действительно, в деспотических правительствах законодатель понимает социальную пользу лишь в неограниченном праве монарха, и этот взгляд разделяется массой подданных, если правительство организовано прочно. В олигархических правлениях полезным признавалось то, что соответствовало интересам правящих классов, хотя бы это наносило удар массе. В античном государстве раб не более своего господина сознавал свое право на индивидуальную свободу, как она понимается в настоящее время; он мог сожалеть о своем положении и желать выйти из него, но он не порицал социального строя, создавшего это положение, и не мог вообразить себе иного. В средние века также относились к своему положению крепостные, пока чрезмерные притеснения не подвигли их к восстанию. Платон мог отрешиться от реальной жизни, чтобы создать свою идеальную республику, но он не мог определить свое время так, чтобы сознать несправедливость рабства. При кастовой организации человек самой низкой касты еще более, чем раб древнего государства, воспитывался в сознании того неизменного состояния, в которое он попал по своему рождению.
Выставленный унитарной теорией принцип общей пользы в действительности вытекает из идеи равенства всех людей. Эта идея является главным образом продуктом философской мысли; она получила свое осуществление, вначале неполное, в отмене рабства, а позднее в уничтожении привилегий и провозглашении принципа равенства перед законом. Следовательно, идея общей пользы не есть идея чисто утилитарная; она лишь подтверждает существующее в современном обществе убеждение о взаимоотношении между принципом пользы и общественным сознанием. Это взаимоотношение, лишь намеченное в утилитарной теории, должно быть признано во всех определениях начала пользы, так как оно находит подтверждение при сопоставлении этого начала с другими идеями справедливости, заключающимися в общественном сознании и равным образом требующими удовлетворения. Понятие общей пользы как современного принципа права не может иметь основанием исключительно идею равенства, а в силу необходимости должно считаться с идеями свободы, солидарности, ответственности и вообще со всеми понятиями о нравственности и справедливости, которым общественное сознание отводит значительное место в своих идеальных понятиях о жизни. Путем этого сопоставления не только постигается истинный характер принципа общей пользы, но оно, кроме того, дает возможность его определения. Может казаться, что начало пользы, являясь наиболее простым понятием, дает возможность создать все право на рациональной основе, но эта мысль ошибочна. Обширная законодательная работа рождает массу вопросов, в которых противоречивые соображения о пользе не позволяют понять, где собственно она находится.
Но есть еще более безвыходные случаи, а именно: когда польза находится в конфликте с пользой же, как, например, в случае, когда дело касается прав меньшинства перед большинством. Только путем сопоставления принципа пользы с социальным сознанием могут быть прекращены подобного рода конфликты; чисто утилитарные теории разрушают их, ссылаясь на иные принципы, если не хотят признавать исключительно грубую силу большинства. Лишь с этой точки зрения понятие общей пользы есть верный принцип, но в таком случае к этому принципу должны быть приобщены посторонние элементы, и тогда он теряет свои характерные черты.
Название «общее благо» наиболее соответствует определенному таким образом принципу права, если хотят выразить его понятным и имеющим широкое значение термином и вместе с тем избежать неясности, всегда связанной с идеей пользы.
Но никаким термином или формулой ни выразить эти сложные и разнообразные элементы юридического порядка, так как эти термины и формулы суть философские обобщения, которые не обнимают (не отражают) никогда вполне этих понятий.
Значение обобщений, относятся ли они к понятиям общественного блага, общей пользы, жизненных условий, согласия интересов или общественного сознания, заключается в том, что они противополагают всем отвлеченным принципам естественного права и чисто рационалистическим правовым понятиям совершенно позитивное понятие юридического порядка, которое только и может быть совместимо с историческими данными правообразования. Ведь древние называли историю наставницей жизни и соответственно наставницей мысли, и это дает основание утверждать: не нужно искать в истории то, что ложно, а нужно искать то, что истинно.
Б.А. Кистяковский и Д.А. Гурвич в своих работах утверждают, что исследования права, существующего только в жизни и вне связи с утвержденным в законе, как правило, неспособны охватить всю полноту динамики движения реальной правовой жизни. Так, Кистяковский пишет: «жизнь так богата, многостороння и разнообразна… она не может целиком подчиниться контролю закона и органов, наблюдающих за их исполнением… К тому же, писаное право неподвижно, оно изменяется только спорадически и для его изменения всякий раз требуется приводить в движение сложный механизм законодательной машины. Напротив, правовая жизнь состоит из непрерывного движения, в ней все постоянно изменяется, одни правовые отношения возникают, другие прекращаются и уничтожаются»[1]. Гурвич отмечал: «Абстрактные юридические понятия оказываются совершенно неспособными охватить всю полноту турбулентного движения реальной правовой жизни с ее спонтанно возникающими и непредсказуемыми институтами»[2].
Признав и выдвинув на первый план понятие общества, наука не только не изолировала его от государства, а, наоборот, связала их самыми тесными узами. Как утверждал Л. Штейн, «государство есть общество, возвысившееся до самоопределяющейся личности и тем самым до внешней и внутренней индивидуальности[3]. Государство есть то же общество, но, так сказать, индивидуализированное и вооруженное принудительной властью; общество есть тот же государственный союз, но только не с точки зрения его принудительного властвования[4]. Государственные интересы суть те же общественные интересы, и «государственный социализм», и «государственный капитализм» при современном широком развитии социального законодательства, явившегося следствием осознания государством своих общественных задач, представляет собой явление живой действительности[5].
Относительно определения, что такое право, в научной литературе пока нет согласия. По этому поводу учеными создан ряд теорий, более или менее остроумно пытавшихся окончательно разрешить вопрос. Эти теории с разных сторон осветили учение о праве и во многом подвинули вперед правоведение. Но до сего времени остаются спорные, невыясненные пункты, при этом весьма существенных. Тем не менее нельзя считать, как это в свое время сделал Л. И. Петражицкий, состояние современной науки права «безотрадным», а теории, разъясняющие существо права, ненаучными, логически неправильными, уродливыми и т. п. Но разногласие в науке в вопросе о понимании права не так уж велико, как кажется некоторым. Большинство юристов понимает под правом правила, регулирующие внешние отношения людей в общественном союзе, являющиеся результатом общественной жизни людей и представляющие собой обязательный порядок взаимоотношений членов общения. Право – наиболее эффективный регулятор общественных отношений и поведения людей, выражающее интересы человека и общества и имеющее общесоциальную сущность. Право неразрывно связано с государством, которое придает юридическим нормам официальный статус и обеспечивает их реализацию.
Цель данной монографии в том, чтобы ввиду вновь возрастающего интереса к общим вопросам правоведения, который, несомненно, обусловлен осознанием необходимости радикального преобразования юридической науки, систематически изложить мысли, из которых многие далеко не новы, но все еще недостаточно приведены в порядок для их справедливой оценки. В настоящее время много говорится о преобразованиях в различных отраслях права, о совершенствовании кодификации, о несовершенстве того или иного закона, нормы. Конечно, это важно, но без обоснованной с точки зрения истории, философии, социологии, традиции, экономической возможности, реалий времени и места правовой доктрины, идеологии, связанной с вектором развития государства, все это лишь технические моменты, не дающие обществоведам реально понимать и принимать перспективное направление развития правовой системы государства[6].
Вызывает интерес оригинальная трактовка реалистической теории права Иеринга, которую отразили в своих трудах в дореволюционной России Н.М. Коркунов, Ю.С. Гамбаров, С.А. Муромцев.
Психологическая теория права интересна в трактовках Бирлинга, Кнаппа в Германии и Тарда во Франции. В России эта теория получила развитие в дореволюционных работах Л. И. Петражицкого[7].
Настоящая работа вызвана интересом автора к догматической конструкции положительного государственного права старого порядка, к теориям, на основе которых эти конструкции строились, новым подходам к развитию этих теорий. Этот интерес сложился органически в общем ходе научных исследований современных зарубежных ученых в области философии права, теории права и социологии права, таких, как: К. Роде, Г. Хенкель, А. Федросс, К. Бринкман, Г. Коинг, В. Кубеш, Г.А. Шварц-Либерман фон Валендорф, Г. Дорнзейфер, X. Лломпарт, Р.Э. Роудс-младший, В. Отт, Т.М. Бендит, Н.Е. Бауи, К.Л. Кунц, Л. Нуньес, А. Гёрлиц, X. Шельский, A. Батифаоль, А. Дженкинс, И. Таммело, М.Ф. Голдинг, И. Бретт, Г. В. Джонс, X. Алварт, Т. Майер-Мали, X. Зутер, Марк ван Хук, B. Кравитц, К. Энгиш, Норберто Боббио, А. Ольеро, С. Урбина, М. Стоукс, Р. Драйер, X. Мак-Каубри, Дж. М. Финнис, К. Гриневолт, Л. Фуллер, Х.Я.М. Букеме, А. Ауэр, А. Шуштерхен, И. Месснер, Р. фон Вайцзеккер, Э. Бруннер, Перес-Барба Мартинес, П. Бельда, Э. Цахер, М. Виллей, К. Ктоль, О. Хеффе, Р. Ваймар, Э.Л. Тинант, Р. Саммерс, Т. Кэмпбелл, Р. Моулс, К. Уэлман, А. Перенич, Р. Циппелиус, Дэвид Н. Шифф, Ханс Риффель, Г.Х. Бидарт Кампос, Г. Роттлейтнер, Ф. Уилкинсон, Э.Э. Хирш, Л. Кисслер, В. Андриан, Л. Фридмен и др. (список произведений перечисленных автором помещен в конце книги).
Однако прежде чем заняться рассмотрением работ современных ученых, представилось целесообразным сосредоточиться на изучении юридического направления немецких государствоведов; меня поразил общераспространенный взгляд на юридический метод в государственной науке как на абсолютное новшество, введенное в первой половине XIX в. и впервые провозглашенное К.Ф. Гербером. При такой точке зрения, совершенно к тому же чуждой стремлению объяснить происхождение и саму надобность в «подвиге» Гербера, появление самостоятельной отрасли публично-правовой догматики наряду с частноправовой выдвигалось как своего рода deus ex machina в истории науки. Подобного воззрения нельзя было принять тем более, что и сам Гербер, возведенный рьяными поклонниками в звание «рыцаря», поборовшего «чудовище дилетантизма», отнюдь не желал выставить себя для большей славы непомнящим родства и от «отцов» своих не отпирался. Напротив, он с благодарностью помянул публицистов-догматиков XVIII в., отметил правильность их «юридического метода» и, следуя ему, занялся очередной для своего времени задачей, – созданием новых публично-правовых конструкций в соответствии с коренным изменением государственного строя Германии, вызванным введением конституционализма. В данном направлении самим Гербер смог проникнуть дальше в глубь прошлого и отыскать корни публично-правовой догматики в Германии, исследовать почву, питавшую их, проследить развитие пущенных ими ростков, разросшихся затем в могучее дерево с раскидистыми ветвями, пышным цветением и обильными плодами. Результатом этих изысканий явилось исследование Гербера: «Юридический метод в государственной науке. Очерк его развития в Германии» (1904).
Важнейшим для нас выводом из названного исследования было установление генетической связи между публично-правовой догматикой и камеральной юриспруденцией. Этот вывод явился еще одним подтверждением реалистического воззрения на историческое развитие общественных наук, согласно которому методы, направления и отдельные дисциплины последних слагаются не в силу диалектической последовательности априорного мышления, но под влиянием конкретных условий и потребностей общественной среды. Указанный вывод навел на мысль о том, что догматизация положительного права должна была развиваться повсюду, где публично-правовые конфликты являлись предметом судебного разбирательства. Последняя мысль побудила нас обратиться к исследованию вопроса о состоянии и развитии догматики положительного государственного права при старом порядке во Франции, в политической жизни которой столь выдающаяся роль принадлежала «верховным судам». Данный вопрос весьма мало изучен в литературе. Состояние его разработки охарактеризовано в критической статье: «К истории науки положительного государственного права во Франции при старом порядке» (Журнал Министерства народного просвещения, 1908, ноябрь). К приведенной там литературе можно добавить лишь старую (1866) и основательно забытую статью президента Тулузской академии законодательства Chauveau Adolphe под заглавием: «Considerations sur le droit public constitutionnel en France avant» (1789). Эта статья посвящена не изучению того, как догматизировали при старом порядке положительное государственное право своего времени, а собственной ретроспективной конструкции «конституции» старого порядка. Можно сказать задача автора не та, которая ставится нами. Единственной специальной монографией, близкой к нашей теме, является исследование Лемэра: Les lois fondamentales de la Monarchic Francaise dapres les theoriciens de Iancien regime (Paris, 1907). Подробный ее разбор был дан в указанной выше критической статье.
Сосредоточенное на одном лишь вопросе об основных законах, исследование Лемэра, чуждое строгой методологической постановке и вдобавок окрашенное своеобразным веянием реакционной идеологии, отнюдь не представилось нам ответом на поставленную нами задачу и не заставило нас отказаться от попытки ее решения.
Данное исследование приходит к тому выводу, что во Франции, как и в Германии, развитие публичной догматики старого порядка находилось в непосредственной генетической связи с судебной практикой. Во Франции объем последней расширялся вследствие той добавочной чисто политической функции по регистрации законов, которую сверх обычного судоговорения отправляли французские суды публичного права. Центр тяжести нашей работы лежит в изображении развития публично-правовой догмы французской монархии на почве парламентской юриспруденции. Воспроизводя публично-правовую догму французской монархии, мы совершенно чужды мысли о том, чтобы посредством нее попытаться заменить или изменить изображение действительного состояния государственного строя и управления дореволюционной Франции, которое дается историками учреждений старого порядка. Юридическая догма вообще содержит деонтологический момент, а абсолютная монархия характеризуется особенно резким расхождением права и факта в области государственных отношений. При таких условиях вполне понятно, что положительная публично-правовая догма оказывается практически недействительной, скажем более, недействующей. Тем не менее она не перестает быть положительной, так как основывается на законах, прецедентах, обычаях, т. е. на вполне позитивных в юридическом смысле источниках, и формулируется в практике судов и других реальных государственных учреждений. Наличие такого рода публично-правовой догмы, хотя бы практически и недействительной, не может и не должно игнорироваться историками[8]. Она сама по себе представляет определенный общественный фактор как выражение правосознания известных учреждений и стоящих за ними общественных групп. Как создавалось это правосознание? В какой степени оно воздействовало на государственную жизнь? Что препятствовало полной его реализации? Мимо этих вопросов не должен и не может проходить историк учреждений и нормо-райтер регламентации деятельности современных учреждений. Однако данные вопросы мы не включили в нашу работу, так как ограничили ее задачу предварительным установлением самой наличности положительной публично-правовой догмы при старом порядке, исследованием ее происхождения и развития[9]. Но мы указываем на дальнейшие вопросы, чтобы этим подчеркнуть значение избранной нами темы.
Наличность и определенный характер положительной публично-правовой догмы имеют существенное значение не только для полной характеристики старого порядка, но и для изучения развития государственного строя. Далеко не безразлично, вступают ли в дальнейшую стадию конституционного строя правительство и общество, привыкшие в целом или в отдельных своих частях подчинять государственные отношения юридической регламентации и имеющие за собой в этом отношении соответствующий запас догматических конструкций, или же не привыкшие к подобной регламентации и лишенные подобного наследия правовой культуры. Если это не безразлично, то изучение публично-правовой догматики старого порядка в нарицательном смысле этого слова приобретает весьма важное значение.
Скажем еще несколько слов о тех мыслях, к которым привело нас исследование применительно к исторической разработке отечественного права.
В нашем прошлом (XVI–XVIII вв.) нет чего-либо подобного законченным догматическим публично-правовым системам Германии и Франции при старом порядке. Это объясняется отсутствием у нас соответствующего юридического образования. Но если в России и не было развитой публично-правовой догматики, то это еще не означает, что не было вообще никаких попыток юридического определения и юридического оправдания тех государственных отношений, которые формировались фактически.
В научной разработке истории как русского, так и российского государственного права до сих пор не проводили поисков и не ставили соответствующего вопроса, а занимались лишь изучением теократической идеологии московской государственности. Но этого недостаточно – необходимо обратить исследование и на юридическую идеологию[10].
Неловко говорить о будущих работах. Невольно опасаешься, как бы не остаться в области благих намерений. Но, преодолевая эту неловкость, позволим себе заявить, что смотрим на проведенные работы по истории догматики положительного государственного права старого порядка на Западе как на подготовку к исследованию вопроса о юридической идеологии русской государственности в ее прошлом.
Для начала рассмотрим устоявшиеся на сегодня следующие понятия:
• наука (греч. episteme, лат. scientia) – сфера человеческой деятельности, функциями которой являются выработка и теоретическая схематизация объективных знаний о действительности[11]. Наука как социальный институт есть сфера деятельности людей, в которой вырабатываются и систематизируются научные знания о явлениях природы и общества;
• предмет[12] науки – определенный круг вопросов, которые она изучает. Юридическая наука (юриспруденция) изучает право, различные аспекты правоприменительной деятельности, т. е. определенный круг общественных отношений, регулируемых правом. Наличие четко отграниченных от других, смежных дисциплин предмета свидетельствует о научной зрелости, относительной самостоятельности и потенциальной эффективности отрасли знаний и академической дисциплины[13];
• метод[14] науки – способы изучения реальной действительности, общие исходные принципы, на которых базируется данная наука.
В соответствии с упомянутыми выше определениями современное научно-теоретическое мышление должно проникать в сущность изучаемых явлений и процессов и должно дать объективные результаты при условии целостного подхода к объекту изучения, рассмотрения этого объекта в возникновении и развитии, т. е. с применением исторического метода к его изучению. Однако на самом деле приходится констатировать, что очень часто под наукой понимают то, что не только не заслуживает этого имени, но само существование чего призрачно. Полагают, что существует или по крайней мере должна существовать теория, содержащая такие принципы права, которые, по их разумности, могут и должны быть приложены в каждой стране и у каждого народа. Как правило, в создании подобной теории усматривают назначение науки. В истории европейской юриспруденции этот взгляд на задачи правоведения очень стар. Его выражали уже римские юристы, руководствуясь в этом случае указаниями греческих философов.
Новый толчок к его развитию был дан в эпоху первого серьезного знакомства итальянских и германских юристов с римским правом, когда это право благодаря относительно неразвитому состоянию средневекового гражданского быта и юриспруденции показалось его первым исследователям воплощением высшего юридического разума. Много позднее вера в существование подобного разума приобрела сильную философскую поддержку в учении о естественном праве, долженствовавшем предписать законы, одинаково спасительные для всех народов мира.
От XII вплоть до XX в. это учение руководило умами юристов. Ясные его следы сохранились до настоящего времени, особенно в понимании практической юриспруденции. В России популярность взгляда на науку, о котором мы говорим, обусловливается, с одной стороны, неправильным представлением о том, что слывет в Германии общим правом, а с другой – явной неудовлетворенностью нашего законодательства и бытующего мнения о несомненном превосходстве над ним многих иностранных кодексов, которые, кстати, были выработаны под непосредственным влиянием римского права.
Долговременное подчинение новоевропейской юриспруденции авторитету римского права оказало серьезное действие. Образование и дальнейшее развитие уважения к какой-либо догме и веры в ее всемогущество имеет много общего с образованием и развитием почтительного отношения к человеку. При поклонении выдающемуся таланту человека людям свойственно переносить уважение, возбужденное талантом, на личность его обладателя, предполагая, что во всех остальных сферах своей деятельности он способен возвыситься над другими людьми так же, как и в той, которая была непосредственным выражением его дара. Из такого заблуждения проистекают, например, беспрестанные удивления по поводу великих людей, высказавших какие-либо критические мнения вне области их компетенции. То же можно сказать относительно догмы. Если определения догмы, выработанной извне, оказываются весьма целесообразными и удобоприемлемыми в нашей жизни, то в значительной мере причина такого явления заключается в сходстве условий, вызвавших образование догмы, с условиями, которые приводят нас к заимствованию. Но не замечая этого, мы видим причину в свойстве, присущем самой теории, – в ее особой, высшей разумности. Вера в возможность общепригодных юридических систем возникла на основе дальнейшего развития подобного умозаключения. Она представляет собой чересчур широкое обобщение на почве возможного и в известных пределах необходимого факта заимствования. Таким образом, относительная пригодность римского права была истолкована в смысле его безусловной ценности, а отсюда было недалеко до общего признания естественного права.
Другое обстоятельство, которое содействует образованию веры в естественные системы права, заключается в общем характере обыденного мировоззрения и, в частности, обыденного правопонимания. Обыденное мировоззрение сторонится идеи всеобщего и постоянного развития или принимает ее в таком значении, которое, не соответствуя действительности, не ведет к правильным выводам.
Конечно, нет ученых-юристов, которые разделяли бы во всей чистоте воззрение простого человека, предполагающего, что общественный строй испокон веков устроен в его настоящем виде и останется таким же до скончания мира. Однако все-таки значительное большинство размышляющих юристов усматривает в изменениях гражданской жизни, которые наблюдаются в истории, не что иное, как преходящее явление (может, вызванное несчастным уклонением человечества от нормального состояния). Путем постепенных изменений человечество должно прийти в конце концов к какому-либо единственно нормальному состоянию, должно достигнуть состояния, которое предпочтительно перед другими и соответствует природе человека. При таком воззрении в ряду исторических событий признают постепенное откровение абсолютного, идеального принципа, на котором должна быть построена система отношений человечества, когда оно достигнет относительно полного совершенства.
В глазах многих этот принцип обрисовался с достаточной ясностью в правовых учреждениях современной цивилизации. Однако этот взгляд основан на неправильном понимании существующих явлений и на некотором смешении субъективного с объективным.
Масса страданий, которые испытывают люди в каждом общественном состоянии, поддерживает в них постоянное стремление к его улучшению. Но когда эта цель достигается, то из-за временности пережитого состояния они начинают смотреть на него, как на ненормальное. Вследствие постоянного недовольства временными, переходящими состояниями, их ряд обобщается в постоянный ряд чего-то ненормального, представление о чем является необходимым противовесом чувства неудовлетворенности настоящим положением.
На самом деле каждое состояние, в котором находится общество, несмотря на его временность и кажущуюся ненормальность, есть явление вполне естественное и представляет собой необходимый результат предшествующего состояния и всей совокупности условий, которые действовали на его изменение (внешние и внутренние, первичные и производные факторы). Оно составляет необходимый результат законов исторического развития человечества и в этом смысле естественно.
Однозначно, что право должно быть связано с системой ценностей признаваемых тем или иным обществом. Такая система ценностей может изменяться и на самом деле меняется в зависимости от места и времени.
Хотя, по мысли позитивистов, невозможно доказать абсолютное превосходство одной какой-либо системы над остальными существующими или могущими существовать, тем не менее, если общество уверено, что его ценности являются наивысшими, оно будет судить о праве с позиции этих ценностей и пытаться изменить его в тех случаях, когда оно им не соответствует.
Но не существует другой естественности общественных состояний. Мы не располагаем данными, по которым было бы возможно заключить о прерывности смены состояний. Внешние обстоятельства общественного развития частью сами собой, частью под влиянием человека постоянно видоизменяются и способны изменяться до бесконечности. Стремление к приспособлению к новым условиям существования и постоянная борьба, происходящая внутри общества, содействуют образованию новых внутренних факторов. Все это ведет к образованию новых внутренних факторов, новых стимулов к деятельности общества, следовательно, к постоянной трансформации общественного строя. Нет оснований для мысли, что иначе было или будет в периоды, отдаленные от нас в глубине прошедшего или будущего. Вера в золотой век прошедшего объясняется тем обстоятельством, что при окончательной переработке своих воспоминаний люди останавливаются охотнее на прежних радостях, нежели на печалях. Что касается золотого века в будущем, то он превращается в призрак, коль скоро мы примем во внимание, что в период времени, в продолжение которого удовлетворятся нужды настоящего периода, успеет появиться новый ряд более сложных и утонченных потребностей. Стремление к их удовлетворению откроет обширное поле для последующей деятельности человечества и для последующих видоизменений общественного строя.
Из сказанного следует, что невозможно такое общественное состояние, которое обладало бы вечностью в отличие от какого-либо из состояний, существовавших до сих пор. Потому задачей науки не может быть открытие или поиск системы норм, которая должна руководить людьми в этом состоянии, т. е. системы, более вечной и естественной, чем системы, существующие сейчас и существовавшие до сих пор.
Все, что выдается за подобные естественные системы права, на самом деле содержит только обобщение юридических принципов (действующих или только идеальных) своего времени и пригодных только для этого времени. В качестве исторического явления из области движения юридической мысли оно входит в состав материала науки, но не может образовать ее содержания.
Итак, в чем же состоит наука?
Все-таки одним из основополагающих моментов, это определение цели, направления в которых служит наука, а также способов, которыми эта цель достигается.
Последняя цель науки всегда была и остается одна и та же – удовлетворение потребностей, которые создаются жизнью. Наука служит жизни. Все науки возникли на почве ежедневной практики, будучи сначала только приведенными в некоторый порядок искусством. Именно практические потребности толкали умственную деятельность. Найденные знания о том, от чего зависело удовлетворение потребностей, составляли зародыш науки. Исследование предпринималось по необходимости и имело в виду какую-либо практическую цель.
С течением времени постоянство умственной работы вызвало привычку и склонность к ней, а еще выработало любознательность. Тогда к стимулу практической необходимости присоединилось другое бескорыстное побуждение – любознательность, которое, развиваясь, стало выдвигаться вперед в ущерб первоначальному стимулу. Со временем любознательность изменила характер научного исследования и привела к объективному изучению явлений. Чем более развивалась мысль, тем смелее и шире становилось ее стремление и тем менее руководил ее движением непосредственный практический интерес.
Деятель науки все более и более сосредоточивал свой интерес на изучении законов явлений, т. е. на изучении постоянных отношений, которые существуют между явлениями природы. Его открытия по-прежнему приносили практическую пользу, но она престала быть руководящим стимулом для ученого. В конце концов наука служила жизни, существовала для нее, но формой, в которой непосредственно выражалась деятельность ученого, стала «наука для науки».
Практика жизни только выиграла от такого положения дел. Точное следование ученого за практическими потребностями сужало его кругозор, делало его близоруким, односторонним, заставляло его отбрасывать такой материал, который мог оказаться наиболее ценным. Между тем связь явлений открывается часто в такой области, где никто не предполагает ее a priori. Ведь при исследовании, предпринятом с определенной целью, легко удалиться от настоящего пути к такому открытию и отдаться ложным предположениям.
Напротив, объективное отношение к предмету изучения открывает простор для научного исследования. Ничто, способное обогатить знание исследователя и увеличить его практическое могущество, не ускользает от него, когда он руководствуется чистой любознательностью. Ряд неожиданных научных открытий привел к появлению изобретений, о которых при господстве практического метода нельзя даже было подумать. Таким образом, развившись в своем движении и в своей организации из-под непосредственного давления жизни, наука по своим результатам не только продолжала существовать для нее, но умножила свое служебное значение.
Последняя цель науки состоит в служении многообразным требованиям жизни, и лучший путь, которым эта цель достигается, есть путь чистой любознательности. Задача науки заключается в определении законов, по которым происходят явления, а также в указании цели практике и комбинировании средств для достижения избранных целей. Кроме того, выбор цели должен происходить под руководством науки.
Этот существенный результат исторического развития науки основан на важном психическом законе. Человек побуждается к совершению своих действий желанием достичь известных целей. Но в силу влияния ассоциации, как говорит Милль, он постепенно приходит к тому, что желает средств, не думая о цели. Предметом его желания становится само действие, которое в таком случае совершается ради самого себя, без всякого отношения к другому мотиву. Так научная деятельность, бывшая прежде только средством, стала самостоятельной целью.
В предлагаемой работе автор рассматривает право и государство как одно из явлений цивилизации, поэтому изучение права и государства, по нашему мнению, должно опираться на изучение того сложного духовного явления, которое называют цивилизацией. Рассматривая те реалистические теории, которые стремятся объяснить явления цивилизации, и сопоставляя их с идеалистическими теориями, можно сделать заключение, что реализм не вполне несостоятелен в объяснении цивилизации – высочайшего явления духовной жизни человека.
В данной работе автор коснулся весьма сжато теорий политических писателей XVII в. отчасти из-за их малосодержательности, а также и потому что российские ученые уже ознакомилась с ними в прекрасном сочинении Б.Н. Чичерина[15].
Возможно, что в предложенной теории найдутся пробелы и логические промахи, но автор рассчитывает на понимание читателей, ибо вопрос, рассматриваемый здесь, почти не был затронут ранее.