Доказательство является единственным средством, используя которое дознаватель, следователь, прокурор и суд устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию, а также иных обстоятельств, имеющих значение для правильного разрешения уголовного дела.
Той существенной ролью, которую играет доказательство в уголовном судопроизводстве, объясняется постоянное внимание к категории доказательства в теории и на практике. Его обоснованно относят к числу основных, исходных в теории доказательств и доказательственном праве. Оно лежит в основе решения в теории и законодательстве вопросов, касающихся относимости и допустимости доказательств, способов их собирания, проверки и оценки, оказывает существенное влияние на содержание правового положения участников уголовного судопроизводства. Поэтому правильное определение доказательства, правовых требований, предъявляемых к его содержанию и форме, считается первейшим и необходимым условием достижения истины, обеспечения законности, обоснованности и справедливости принимаемых решений[62].
В настоящее время в теории и практике российского уголовного процесса преобладает точка зрения, в соответствии с которой под доказательствами понимаются любые полученные из установленных законом источников и в установленном им порядке сведения, на основе которых в определенном законом порядке орган дознания, следователь и суд устанавливают обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела (ст. 74 УПК РФ)[63]. Именно такое понимание доказательства лежало в основе ст. 69 УПК РСФСР 1960 г., согласно которой доказательствами по уголовному делу являлись любые фактические данные, на основе которых в определенном законом порядке орган дознания, следователь и суд устанавливают обстоятельства, имеющие значение для правильного разрешения дела.
Использованное ранее словосочетание «любые фактические данные» и используемое в действующем законе словосочетание «любые сведения» употребляются законодателем как синонимы и не меняют существа нормативного определения понятия доказательства. В силу этого попытку отдельных авторов обосновать существование принципиального различия между определением доказательства как фактических данных и их характеристикой как сведений о фактах (и на этой основе возражающих против однозначности понятий «доказательства» и «фактические данные») нельзя признать плодотворной и заслуживающей поддержки[64].
Нельзя согласиться и с критикой ч. 1 ст. 74 УПК РФ в части того, что она якобы содержит нормативное определение только прямых доказательств[65]. Ее можно объяснить только поверхностным прочтением закона. В действительности содержание доказательств как любых сведений законодатель связывает не только с возможностью установления обстоятельств, подлежащих доказыванию, но и иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. Исходя из этого рассматриваемое законодательное определение доказательства охватывает содержание и косвенных доказательств.
Доказательство в уголовном процессе должно отвечать двум правовым требованиям, предъявляемым соответственно к его содержанию и форме, – относимости и допустимости[66]. В юридической литературе широкое распространение получило определение относимости и допустимости как свойств доказательств, характеризующих соответственно их содержание и форму[67]. Такое понимание относимости и допустимости представляется неточным. Его использование на практике затрудняет собирание именно относимых и допустимых доказательств. Дело в том, что при таком подходе внимание правоприменителей акцентируется на качествах уже собранных доказательств. Этот вывод подтверждается суждением сторонников анализируемого взгляда, согласно которому «относимость и допустимость – это критерии оценки, которым должно соответствовать каждое из доказательств, используемых следователем, прокурором, судом для обоснования выводов по делу»[68].
Конечно, собранные доказательства с точки зрения сформировавшего их субъекта должны быть относимыми и допустимыми. С этим никто не спорит. Однако они будут таковыми лишь в том случае, если требования закона, обращенные к их содержанию и форме, будут учитываться субъектами доказывания не после того, как доказательство уже сформировано и осуществляется его проверка и оценка, а значительно раньше – еще при подготовке и проведении следственных и судебных действий, направленных на собирание доказательств. Только при соблюдении данного условия обеспечивается формирование относимых и допустимых доказательств[69]. И именно понимание относимости и допустимости доказательств как правовых требований, предъявляемых к их содержанию и форме, и ориентирует правоприменителей на их учет тогда, когда доказательства еще только формируются, а не тогда, когда они уже сформированы.
Сторонники понимания относимости и допустимости как свойств доказательств вольно или невольно, но фактически исходят из существования доказательств в готовом виде. При этом, например, относимость становится действительно присущей сведениям о фактах объективно, независимо от воли законодателя, которому, как полагают представители данной точки зрения, остается лишь опосредовать это объективное свойство[70].
На деле же ни относимость, ни допустимость не могут являться объективными свойствами, качествами доказательств в силу того, что самих доказательств (как сведений, имеющих значение для уголовного дела) в объективной действительности до производства соответствующих следственных и судебных действий просто не существует. Кроме этого, относимыми и допустимыми могут оказаться не все полученные в ходе производства по уголовному делу доказательства. Наглядные и многочисленные примеры именно такого положения дел дает практика.
После того как доказательства собраны (сформированы), их относимость и допустимость может только проверяться. Внести какие-либо коррективы в относимость (неотносимость) и допустимость (недопустимость) уже собранных (сформированных) доказательств нельзя. В ходе проверки доказательств могут изменяться лишь наши представления об их относимости (неотносимости) и допустимости (недопустимости). В результате проверки может оказаться, что первоначально воспринятое как относимое и допустимое доказательство не отвечает данным требованиям. И это существенный аргумент в пользу того, что относимость и допустимость объективно доказательствам не присущи. Если бы это были свойства доказательств, органически им присущие, то ненужными были бы проверка и оценка доказательств, как и нормы закона, их регулирующие. Излишней оказалась бы и предусмотренная законом процедура исключения доказательств (ст. 235 УПК РФ). Невозможно с помощью процедуры лишить доказательства свойства, которое ему объективно присуще.
Исходя из этого более точным, а следовательно, и правильным представляется понимание относимости и допустимости как правовых требований, предъявляемых соответственно к содержанию и форме доказательств. Именно такой подход реализован в нормах действующего уголовно-процессуального закона, регулирующих собирание не любых, а только соответствующих требованиям относимости и допустимости доказательств.
Относимость – правовое требование, обращенное к содержанию доказательства. Оно означает способность доказательства со стороны содержания служить средством установления истины по уголовному делу или, другими словами, связь содержания доказательства с обстоятельствами и фактами, имеющими значение для уголовного дела. Требование относимости сформулировано в ч. 1 ст. 74 УПК РФ.
При определении относимости доказательств, формируемых в ходе производства следственных и судебных действий, соответствующий субъект уголовного процесса должен руководствоваться не только требованиями, зафиксированными в ч. 1 ст. 74 УПК РФ. Он должен учитывать и положения ст. 73 УПК РФ, устанавливающие обстоятельства, подлежащие доказыванию по уголовному делу, другие статьи закона, определяющие основания производства следственных и судебных действий, их предмет, правовое положение субъектов, от которых исходят доказательства, и иных участников данных действий. При этом необходимо также принимать во внимание диспозиции статей Уголовного кодекса, по которым возбуждено уголовное дело, и особенности конкретного уголовного дела. Не имеющие значение для уголовного дела сведения не могут служить средством установления истины, не отвечают требованию относимости, а следовательно, не являются доказательствами.
Допустимость – правовое требование, предъявляемое к форме доказательства, законности его источника и способа собирания (формирования). Требование допустимости в общей форме закреплено в ч. 2 ст. 74 УПК РФ, согласно которой в качестве доказательств допускаются: показания подозреваемого, обвиняемого; показания потерпевшего, свидетеля; заключение и показания эксперта; заключение и показания специалиста; вещественные доказательства; протоколы следственных и судебный действий; иные документы.
Следует отметить, что в УПК РСФСР 1960 г. содержалась более точная формулировка требования допустимости. Приведенному перечню видов доказательств в нем предшествовало словосочетание: «Эти данные устанавливаются…» (ч. 2 ст. 69). Такая редакция подчеркивала неразрывную связь содержания доказательств – фактических данных – с теми правовыми формами, в которых они должны формироваться (собираться). В редакции ч. 2 ст. 74 УПК РФ указание на эту существенную связь отсутствует.
Уголовно-процессуальный кодекс РФ в отличие от ранее действовавшего Кодекса не включил в перечень видов доказательств акты ревизий и документальных проверок. Представляется, что это правильное решение. Признав за актами ревизий и документальных проверок значение доказательств, УПК РСФСР в то же время не урегулировал присущие им способы собирания (формирования). По отношению ко всем иным видам доказательств, перечисленным в ч. 2 ст. 69 УПК РСФСР, такое регулирование в законе содержалось. Указанный пробел не являлся простой случайностью. Он объясняется тем, что акты ревизий и документальных проверок не образовывали нового самостоятельного вида доказательств, которому должны быть присущи свои особенности формы и содержания, включая и соответствующий способ собирания. Производство ревизий и документальных проверок составляет часть правовой деятельности, относящейся к компетенции не органов расследования или суда, а иных органов, которые не являются субъектами уголовно-процессуальной деятельности. Именно по этому пути пошел законодатель в УПК РФ, предоставив органу дознания, дознавателю, следователю лишь право требовать производства документальных проверок, ревизий при проверке сообщения о преступлении (ч. 1 ст. 144).
Результаты ревизий и документальных проверок, проведенных компетентными органами, если они имеют значение для уголовного дела, могут быть истребованы органами расследования, прокурором, судом или представлены иными участниками уголовного судопроизводства. В этих случаях на них должен распространяться правовой режим, свойственный такому виду доказательств, как иные документы.
Оправдано ли в принципе предоставление органам расследования, прокурору и суду права требовать производства ревизий и документальных проверок по уголовным делам, находящимся в их производстве? Думается, что нет. После того как уголовное дело возбуждено, для выяснения обстоятельств предмета доказывания и побочных фактов, требующих специальных познаний, в том числе и в области финансов, бухгалтерского учета, необходимо назначать экспертизу, а не ревизии и аудиторские проверки. Именно производство экспертизы обеспечивает надлежащие гарантии получения не только доброкачественного доказательства (заключения эксперта), но и соблюдение при его формировании, проверке, оценке прав и законных интересов обвиняемого. Причем их реализация обвиняемым начинается уже с момента ознакомления с постановлением о назначении экспертизы.
Это может выражаться в уточнении вопросов, поставленных перед экспертом, постановке перед ним дополнительных вопросов, заявлении ходатайств о предоставлении эксперту дополнительных материалов, относящихся к предмету экспертизы, о назначении эксперта из числа лиц, указанных обвиняемым, о присутствии при производстве экспертизы и даче объяснений эксперту, заявлении отвода эксперту (ст. 198 УПК РФ). Возможность реализации перечисленных прав наряду с соблюдением предусмотренных законом четких оснований назначения экспертизы, порядка ее производства, включая гарантии, связанные с правами, обязанностями и ответственностью эксперта (не уклоняться от явки по вызовам властных субъектов уголовного процесса, ответственностью за дачу заведомо ложного заключения, за разглашение данных предварительного расследования), способствуют всесторонности, полноте и объективности исследования обстоятельств уголовного дела при производстве экспертизы.
В УПК РФ отсутствует законодательное определение ревизий и документальных проверок, не определены правовые требования к их содержанию и форме. Закон не содержит и процессуального порядка назначения, производства ревизий и документальных проверок, не регулирует он и правовое положение источников данных доказательств.
Отсутствие надлежащих гарантий доброкачественности сведений, получаемых в результате производства ревизий и документальных проверок, невозможность участия в их производстве обвиняемого отрицательным образом скажется на содержании формируемых при их производстве доказательств, приведет к нарушению прав и законных интересов участников уголовного процесса. В результате вместо вероятных ожидаемых преимуществ, которые главным образом лежат в плоскости быстроты производства ревизий и документальных проверок, наступят вполне очевидные негативные последствия, выражающиеся в том числе и в удлинении сроков расследования и судебного разбирательства. И это закономерно, поскольку на проверку и оценку доказательств, сформированных в условиях отсутствия гарантий их доброкачественности, соблюдения прав и законных интересов участников уголовного процесса, потребуется значительное время.
Возможность проведения по возбужденному уголовному делу органами расследования ревизий и документальных проверок и признание за их результатами доказательственного значения на практике неизбежно приведет еще и к путанице в связи с тем, что в законе не прописаны основания для назначения ревизий и документальных проверок. Чем они отличаются от оснований для назначения экспертизы? С введением рассматриваемой возможности в законе появится лазейка для подмены экспертиз ревизиями и документальными проверками, что в принципе недопустимо. Приведенные аргументы служат основаниями в пользу производства по уголовным делам именно экспертизы, а не ревизий и документальных проверок, которые лишены гарантий, присущих экспертизе[71].
Вместе с тем ревизии и документальные проверки по требованию органов расследования могут осуществляться, но не в связи с уголовным делом, находящимся в их производстве, а в стадии его возбуждения, при проверке заявлений и сообщений о преступлении, выяснении наличия признаков преступления. Именно по этому пути пошел законодатель в УПК РФ (ч. 1 ст. 144).
Доказательство – это всегда единство объективного содержания и субъективной формы. Объективность содержания доказательства обусловлена его связью с преступлением – обстоятельствами и фактами, подлежащими установлению по уголовному делу, содержание которых в конечном счете не должно зависеть от познающего субъекта. Субъективная форма доказательства связана с тем, что источником доказательства (сведений о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела) всегда выступает человек (субъект), занимающий или могущий занять определенное процессуальное положение, который, естественно, накладывает отпечаток на всю форму доказательства – его источник и способ собирания (формирования), учитываемые законодателем в требовании допустимости.
В связи с этим нельзя согласиться с критикой Д.И. Беднякова об ошибочности утверждения В.Я. Дорохова, что источником вещественных доказательств и документов являются лица, их обнаружившие или представившие, а источником протоколов следственных и судебных действий – лица, их составившие[72].
Не вдаваясь в детальную аргументацию, отметим, что предмет материального мира (равно, как, например, и обстановка места происшествия) не может являться носителем информации о преступлении (в смысле сведений о фактах и обстоятельствах), а находится в связи с преступлением через свои свойства и состояния, которые также не являются сведениями о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела. Чтобы стать содержанием доказательств («превратиться» в относимую к уголовному делу информацию), эти свойства и состояния предмета (равно, как и элементы обстановки места происшествия) должны быть восприняты, выделены следователем и зафиксированы им в виде соответствующих сведений в протоколах. Данные протоколы будут являться источниками фактических данных, а не источниками доказательств. Поэтому прав В.Я. Дорохов, утверждавший, что источником доказательств всегда выступает человек – субъект, занимающий определенное процессуальное положение[73].
Допустимое доказательство формируется с учетом требований, предъявляемых законом к его источнику (ч. 2 ст. 74 УПК РФ) и способу собирания – соответствующему следственному или судебному действию (ст. 166, 173, 174, 176–206, 275–290, 335, 365 УПК РФ). Именно при формировании доказательств особое значение приобретает соблюдение установленного в законе применительно к каждому виду доказательств требований допустимости, касающихся: правового положения участников следственных и судебных действий; обязательности и пределов применения общих приемов познания; правовой упорядоченности последовательности действий следователя, судей и других участников процессуальных действий. Сформированные с учетом особенностей содержания и форм различных видов доказательств, задач, объектов и форм познания, эти требования отражают закономерности процесса познания на этапе собирания доказательств.
Обязательными условиями допустимости доказательств в уголовном процессе являются известность их происхождения, возможность проверки и оценки в условиях гласного судопроизводства. Если доказательство не отвечает этим требованиям, оно не может быть признано допустимым и не должно использоваться в доказывании по уголовному делу.
О признании исключительной важности соблюдения требования допустимости для формирования доброкачественных судебных доказательств, соблюдения законности, обеспечения прав и законных интересов личности в уголовном процессе свидетельствует содержащийся в новой Конституции Российской Федерации запрет на использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона (ч. 2 ст. 50). Указанный запрет воспроизведен и конкретизирован в ч. 1 ст. 75 УПК РФ, в соответствии с которой доказательства, полученные с нарушением требований УПК, являются недопустимыми, не имеющими юридической силы и не могут быть положены в основу обвинения, а также использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных ст. 73 УПК РФ[74].
Учитывая значение правильного определения в законе требований, предъявляемых к содержанию и форме доказательств, принципиально важно было сохранить в ходе осуществляемой реформы уголовно-процессуального законодательства взгляд на доказательство как сведения о фактах, имеющих значение для уголовного дела, полученные из установленных в законе источников и в установленном законом порядке. Именно такое понимание доказательства выдержало проверку практикой, испытание временем.
Предпринимавшиеся в период подготовки УПК РФ попытки изменить, дополнить правовые требования, предъявляемые к содержанию и форме судебных доказательств, нельзя признать обоснованными и заслуживающими законодательного закрепления.
Например, трудно согласиться с трактовкой доказательства, содержащейся в проекте Общей части УПК РФ, подготовленном авторским коллективом под руководством С.А. Пашина[75]. В ст. 147, названной «Понятие доказательства», зафиксировано, что «Доказательствами являются любые законно полученные судом или стороной предметы, документы и другие материалы, использование которых в соответствии с положениями настоящего Кодекса допустимо для установления обстоятельств происшествия, а также иных имеющих значение при производстве по уголовному делу обстоятельств». Из приведенного текста видно, что вместо понятия «фактические данные» (сведения о фактах), закрепленного в действующем в то время законе (ч. 1 ст. 69 УПК РСФСР), предлагалось использовать словосочетание «предметы, документы и иные материалы».
Такое решение неверно в принципе. От того, что дознавателям, следователям, судьям (и иным субъектам, участвующим в доказывании) законом будет предписано рассматривать в качестве доказательств предметы, документы и другие материалы, они не перестанут в реальном процессе доказывания оперировать не чем иным, как сведениями о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для правильного разрешения уголовного дела. А именно: собирая доказательства, обнаруживать, рассматривать относимые к делу сведения и фиксировать их в соответствующих протоколах (при обнаружении фактов и обстоятельств, имеющих значение для дела, сведения о них также указываются в соответствующих протоколах); анализировать при проверке содержащиеся в доказательствах сведения и сопоставлять их с другими доказательствами; на основе сведений, почерпнутых из совокупности собранных и проверенных доказательств, делать выводы о наличии события преступления, лице, его совершившем, виновности этого лица и т. д. Другого не дано. Ибо в мышлении человека существуют, взаимодействуют, движутся не вещи, не предметы, а их образы, понятия, сведения о них[76].
Предлагаемое в ст. 147 определение исключает из понятия доказательства его содержание – относимые к делу фактические данные – и сводит понимание доказательства, по существу, лишь к его форме – допустимости (законности источника и способа собирания). Признавая значение требования допустимости для формирования доброкачественных доказательств, соблюдения в уголовном процессе прав и законных интересов личности, нельзя абсолютизировать форму доказательства, ибо это всегда происходит в ущерб его содержанию.
О том, что в рассматриваемом случае имеет место именно абсолютизация формы доказательства, придание требованию допустимости самодовлеющей роли, свидетельствует само содержание ст. 147. Она практически полностью посвящена регулированию требований, связанных с допустимостью использования предметов, документов и других материалов в качестве доказательств. Относимые к делу фактические данные (сведения о фактах), образующие содержание любого вида доказательств, в ней даже не упоминаются. В результате объективная связь фактических данных с преступлением, благодаря выявлению и использованию которой в процессе доказывания на практике только и представляется возможным устанавливать обстоятельства и факты, имеющие значение для правильного разрешения уголовного дела, в анализируемой статье отходит на второй план, затеняется.
Анализируя рассматриваемую статью, П.А. Лупинская обоснованно отмечала, что в ней из понятия доказательства исключен признак относимости, который поглощается таким признаком, как допустимость доказательства[77].
Критического отношения заслуживает и ч. 4 ст. 147, которая допускает в качестве доказательств результаты оперативно-розыскных мероприятий и частных следственных действий. Такое решение построено на отождествлении доказательств и указанных мероприятий и действий. Оно ведет к смешению данных видов деятельности, чревато нарушением прав и свобод граждан в уголовном судопроизводстве[78].
Практически всеми отмеченными выше недостатками страдает и нормативное определение понятия доказательства, содержащееся в рекомендательном законодательном акте – Модельном уголовно-процессуальном кодексе для государств – участников СНГ[79]. От предыдущего оно отличается тем, что в понятие доказательства кроме предметов и документов включены еще и сообщения (ч. 1, 3 ст. 142). Такое решение вносит в определение доказательства неопределенность, позволяя отнести к доказательствам любое сообщение, полученное стороной с соблюдением требований, установленных настоящим Кодексом. Следуя ему в качестве доказательств, необходимо будет признавать все сообщения, полученные в стадии возбуждения уголовного дела (ст. 220–223). Отсутствие в данном акте разъяснения понятия сообщения подтверждает обоснованность высказанных опасений.
Не нашло поддержки и предложение включить в понятие доказательства требование достоверности[80]. При таком подходе доказательства будут появляться в уголовном деле только при вынесении приговора, поскольку вопрос о достоверности всех и каждого доказательства окончательно решается именно в данный момент[81]. Но тогда возникает вопрос: а что же собирается, проверяется и оценивается органами расследования и судом до вынесения приговора? Правильно отмечал В.Я. Дорохов, что «понятие судебного доказательства как достоверно установленного факта делает ненужным само это понятие, как и всю теорию доказательств…»[82].
Нельзя признать последовательной в данном вопросе позицию авторов, полагающих, что достоверность находится за пределами понятия доказательства, не входит в него, и в то же время утверждающих, что «относимость доказательств и достоверность доказательств – различные процессуальные понятия, которые всегда находятся во взаимосвязи и не существуют обособленно друг от друга»[83].
Непоследовательность приведенной позиции заключается в излишне категоричном противопоставлении понятий относимости и достоверности («различные процессуальные понятия») и в одновременном признании того, что они «всегда находятся во взаимосвязи и не существуют обособленно друг от друга». Однако соответствующим реальности должно быть одно из двух – либо это «различные процессуальные понятия», либо они не являются таковыми и тогда действительно «находятся во взаимосвязи и не существуют обособленно друг от друга». Иного не дано.
Отмеченная непоследовательность является следствием ложной посылки, согласно которой относимость и достоверность доказательств всегда находятся во взаимосвязи и не существуют друг без друга. Относимость и достоверность доказательств могут находиться во взаимосвязи, но не всегда. Не все относимые доказательства оказываются достоверными. Могут существовать относимые доказательства, которые не являются достоверными, т. е. их содержание не соответствует действительности. Исходя из этого утверждение о том, что «относимость доказательств и достоверность доказательств – различные процессуальные понятия, которые всегда находятся во взаимосвязи и не существуют обособленно друг от друга», не соответствует действительности.
Отмеченная ложная посылка привела ее автора и к другому выводу, с которым также нельзя согласиться. Он утверждает, что «доказательства могут служить надежными средствами доказывания, если будут обладать свойством относимости и окажутся достоверными»[84]. В действительности доказательства могут служить надежными средствами доказывания вопреки приведенному утверждению и в случаях, когда они оказываются недостоверными. Недостоверное доказательство обязательно используется в процессе доказывания хотя бы для того, чтобы установить его недостоверность. И даже после этого оно не может быть исключено из процесса доказывания, а используется в нем. Примером может служить алиби обвиняемого, опровергнутое в результате его проверки и оценки в совокупности с другими собранными по уголовному делу доказательствами.
Нельзя согласиться с оценкой наших соображений относительно недопустимости включения в понятие доказательства их достоверности в силу того, что при таком подходе трудно будет ответить на вопрос о том, а что же собирается, проверяется и оценивается органами расследования и судом до вынесения приговора, как схоластических[85].
Ю.К. Орлов, которому принадлежит указанная оценка, исходит при этом из того, что достоверность является свойством доказательств, и в тоже время соглашается с процессуалистами, полагающими, что она не может быть предъявлена заранее к каждому доказательству в момент его получения[86]. Следует отметить крайнюю непоследовательность автора в данном вопросе. Ведь если достоверность является свойством доказательств, то они должны обладать им изначально, с момента их получения. В противном случае достоверность нельзя считать свойством доказательств.
Ю.К. Орлов аргументирует свою позицию тем, что ему «непонятно, зачем тогда устанавливать достоверность доказательств (а это труд не из легких), если такого свойства у них нет»[87]. Отмеченная выше непоследовательность автора и ведет к непониманию нашей позиции в данном вопросе. Достоверность доказательства (соответствие его содержания действительности) не дается в готовом виде. Для ее установления действительно необходимо потрудиться. Достоверность доказательства подлежит установлению еще и потому, что данному требованию на практике отвечают не все доказательства. Поэтому рассматривать достоверность в качестве свойства доказательства неправильно.
Трудности с пониманием того, зачем устанавливать достоверность доказательств, обусловлены у Ю.К. Орлова его непоследовательностью в вопросе о времени появления доказательства. Главное, по его мнению, состоит в том, что, «строго говоря, любое доказательство становится таковым лишь при окончании производства по делу. До этого его можно называть таковым лишь условно». И буквально через несколько строк в этом же абзаце автор утверждает: «…правильней считать, что каждое доказательство становится таковым с момента его получения соответствующим субъектом и остается им, пока не будет по каким-то признакам забраковано и исключено из совокупности. Тогда сами собой отпадут псевдопроблемы типа: а что же мы ищем, собираем и исследуем»[88]. При таком подходе действительно трудно понять нашу позицию в данном вопросе. Невозможно, сохраняя последовательность, одновременно исходить из того, что «доказательство становится таковым лишь при окончании производства по делу», и в то же время «считать, что каждое доказательство становится таковым с момента его получения соответствующим субъектом»[89].
Изменение своей позиции на диаметрально противоположную автор объясняет диалектикой сложного познавательного процесса, каковым является судебное доказывание[90], правда, при этом он не поясняет, в чем конкретно в данном случае эта диалектика проявляется. C таким использованием диалектики согласиться довольно трудно. Предложенный подход не снимает неопределенности в вопросе о том, каким критерием руководствоваться при определении времени появления при производстве по уголовному делу доказательств. Следует ли при этом исходить из предложенного автором строгого подхода или того, который он считает более правильным?
С учетом этого проблема типа: а что же мы ищем, собираем и исследуем? – в процессе доказывания не может быть отнесена к числу псевдопроблем и сама собой, вопреки мнению нашего оппонента, не отпадает. Подтверждением этому служит, в частности, и высказанное на страницах юридических изданий предложение о необходимости выделения в доказательстве такого свойства, как конвергентность (от лат. converge – сближаюсь, схожусь).
Под конвергентностью доказательства предлагается понимать способность единичного доказательства входить в совокупность однородных доказательств, приобретать в связи с этим доказательственное значение (силу), а также способствовать установлению силы других находящихся в этой совокупности доказательств[91]. При этом утверждается, что данное юридическое свойство доказательства превращает его «из единичного источника информации, не имеющего определенной юридической силы, в полноценное средство доказывания»[92].
Практическое значение предлагаемого нововведения, по мнению его автора, сводится к тому, «что ни одно доказательство не может обладать юридической силой и использоваться в доказывании, если его достоверность не подтверждена еще хотя бы одним однородным доказательством»[93].
Предложение признать в качестве свойства доказательства его конвергентность, т. е. способность единичного доказательства входить в совокупность однородных доказательств, приобретать в связи с этим доказательственное значение (силу), не имеет под собой объективной основы. Оно противоречит гносеологической природе доказательства, процесса доказывания, действующему законодательству и практике доказывания, ведет к дублированию в худшем варианте понятия относимости.
Сведения, отвечающие требованию относимости и допустимости, приобретают доказательственное значение значительно раньше, чем полагает автор рассматриваемой идеи. Они начинают использоваться субъектами доказывания (как доказательства) для установления обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела (т. е. в качестве доказательств), до того, а не после того, как их достоверность будет подтверждена хотя бы одним доказательством.
Фактически доказывание с помощью доказательств начинается в момент их формирования при производстве соответствующего следственного (судебного) действия. Связь доказательства с другими доказательствами (по терминологии В. Будникова – конвергентность доказательств) устанавливается позднее, уже в ходе его проверки (сопоставлении с содержанием других доказательств, собирании новых доказательств). Установление данной связи входит в проверку доказательства, оно не придает и не может придать доказательству доказательственного значения. Нельзя еще раз придать доказательству свойства (доказательственного значения), которым оно уже обладает с момента его формирования. В ходе проверки меняются не свойства доказательств (их доказательственная сила), а наше (познающих субъектов) отношение к ним.
Не может служить аргументом в пользу рассматриваемого предложения и утверждение его автора, согласно которому «чтобы правильно сформированное органом предварительного расследования или судом доказательство могло выступать в качестве средства доказывания по уголовному делу, оно должно наряду с относимостью, достоверностью и допустимостью иметь дополнительное свойство, способное придавать ему определенную силу, т. е. возможность воздействовать на формирование внутреннего убеждения субъекта доказывания»[94]. «Воздействие» содержания доказательства на формирование внутреннего убеждения следователя, судьи происходит по мере формирования ими доказательства, а не после того как доказательству будет «придана определенная сила» (доказательственное значение) в результате подтверждения его достоверности еще хотя бы одним доказательством. Указанной «силой» (доказательственным значением) каждое относимое и допустимое доказательство обладает изначально.
Анализируемое предложение не соответствует действующему нормативному определению понятия доказательства (ч. 1 ст. 74 УПК РФ) и практике доказывания. Закон не связывает понятие доказательства с его подтверждением другим доказательством. Следуя рассматриваемому предложению, доказательства будут появляться лишь после того, как их достоверность будет подтверждена еще хотя бы одним доказательством, что не соответствует и реальному процессу доказывания.
Не усиливает аргументацию и пример, приведенный В. Будниковым в обоснование своей идеи. Так, он полагает, что показания обвиняемого о наличии алиби могут приобрести юридическую силу лишь при подтверждении их истинности другими доказательствами. В противном случае показания обвиняемого о наличии алиби, по мнению В. Будникова, являясь единичным доказательством, не могут использоваться в качестве средств доказывания.
В действительности показания обвиняемого о наличии алиби начинают использоваться как доказательства не после подтверждения их истинности, а раньше. В частности, содержащиеся в них сведения используются в доказывании в качестве оснований для производства тех следственных и судебных действий, результаты которых могут подтвердить или опровергнуть алиби обвиняемого. Более того, и в тех случаях, когда алиби обвиняемого опровергается совокупностью собранных доказательств, оно, вопреки мнению В. Будникова, и после этого используется в доказывании. Об этом свидетельствует практика составления обвинительных заключений и приговоров. В подобных ситуациях в них обязательно содержится указание на то, что алиби обвиняемого опровергается совокупностью собранных, проверенных и оцененных по уголовному делу доказательств, и далее приводятся эти доказательства.
Показания обвиняемого о наличии алиби, «являясь единичным доказательством», должно использоваться и используется в качестве доказательства и в тех случаях, когда оно не подтверждается другими доказательствами. Так, на практике суды постановляют оправдательный приговор в случаях, когда в деле имеется неопровергнутое алиби обвиняемого.
Введение понятия конвергентности доказательств в теорию, законодательство и практику доказывания представляется излишним и в силу того, что оно охватывается более емким понятием – относимостью доказательств.
Последовательная реализация рассмотренного предложения приведет к фактическому исключению из процесса доказывания его неотъемлемой части – собирания доказательств, что самым негативным образом скажется на эффективности доказывания в целом.
Таким образом, как показывает проведенный анализ, идея конвергентности доказательств фактически представляет собой не что иное, как еще одну попытку признания в качестве обязательного признака доказательств их достоверности.
Позицию автора настоящей работы, согласно которой п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ представляет образец придания требованию допустимости чрезмерного значения, И.Б. Михайловская оценивает как иллюстрацию к тезису «о достоверности как критерии решения вопроса о допустимости доказательства»[95]. Данная оценка представляется весьма и весьма вольной и неверной по существу. В тексте публикации, на которую при этом ссылается И.Б. Михайловская, вообще не идет речи о достоверности доказательств. В ней утверждается, что в данном случае «допустимость (форма) «поглотила» содержание доказательств и процесса доказывания в целом, следствием чего явилось блокирование самой возможности доказывания по уголовным делам»[96]. Автор никогда не разделял и не разделяет позицию, согласно которой критерием решения вопроса о допустимости доказательств является их достоверность.
Вызвала серьезные возражения и трактовка понятия доказательства, содержащаяся в проекте Федерального закона «О борьбе с организованной преступностью»[97]. Во-первых, по соображениям принципиального характера представляется неприемлемой предлагаемая в проекте сама идея регламентации в отдельной статье (ст. 474) требований, предъявляемых специально к доказательствам по уголовным делам об организованной преступности.
С точки зрения теории познания, лежащей в основе процесса доказывания, по делам об организованной преступности оно осуществляется по тем же законам, что и познание по общеуголовным делам. И в том и в другом случае единственным средством установления истины выступают доказательства, которые в гносеологическом аспекте представляют собой сведения о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела. Поэтому нет никаких оснований для конструирования каких-то особых доказательств, с помощью которых будет осуществляться доказывание по делам об организованной преступности. Правовые требования, предъявляемые к содержанию и форме доказательств (их относимости и допустимости) в уголовном процессе, должны быть едиными и не зависеть от категории уголовных дел, по которым осуществляется доказывание.
Противоречил фундаментальным положениям теории доказательств, доказательственного права, практике доказывания и реализованный в ч. 1 анализируемой статьи множественный взгляд на доказательство. По уголовным делам об организованной преступности под доказательствами предлагалось понимать «любые фактические данные об обстоятельствах, имеющих значение для дела, полученные в порядке установленным настоящим Кодексом и содержащихся в письменных объяснениях и показаниях потерпевшего, свидетеля, письменных объяснениях и показаниях подозреваемого, обвиняемого, а также видео- и аудиозаписях, кино- и фотоматериалах их допросов…».
Согласно такому определению доказательства, например, в результате допроса свидетеля, в ходе которого была осуществлена звукозапись его показаний, будет получено не одно, а целых три доказательства. Первое – это показание свидетеля – его устное сообщение о фактах и обстоятельства, имеющих значение для дела, сделанное им на допросе. Вторым доказательством будет являться его письменное объяснение[98] – собственноручное изложение свидетелем сведений, сообщенных им на допросе (если он воспользовался предоставленным ему правом на собственноручное изложение своих показаний). Третьим доказательством станет звукозапись показаний свидетеля. Каждое из трех приведенных доказательств вписывается в логику анализируемого проекта закона и отвечает сформулированным в нем требованиям, предъявляемым к доказательству, что в принципе неверно. Из одного и того же источника доказательства (например, свидетеля) нельзя получить в одно и то же время три доказательства об одном и том же факте, обстоятельстве.
В рассмотренном примере источником доказательства выступает свидетель – лицо, занимающее в уголовном процессе определенное правовое положение. Доказательством будут являться только его показания – устное сообщение об относимых к делу фактах, сделанное им на допросе. Что касается собственноручно изложенных свидетелем показаний (равно как и протокола его допроса), звукозаписи его показаний, произведенной при допросе, то их нельзя считать доказательствами. Нетрудно заметить, что они являются лишь различными формами закрепления свидетельских показаний – устного сообщения свидетеля. Причем следует иметь в виду, что в качестве основной формы закрепления показаний закон установил письменность (протоколирование, собственноручное изложение показаний). Звукозапись является факультативным средством фиксации показаний и без протокола не имеет самостоятельного доказательственного значения (ч. 8 ст. 166 УПК РФ)[99].
Несколько странными выглядели и положения данной части статьи, относящие к доказательствам фактические данные об обстоятельствах, имеющих значение для дела, содержащиеся в видеозаписях, кино- и фотоматериалах допросов потерпевшего, свидетеля, подозреваемого и обвиняемого.
Видеозапись (без звукового сопровождения), кино- и фотосъемку имеет смысл использовать разве что только при допросе глухонемых и условии обязательного привлечения специалиста, понимающего их знаки. В остальных случаях видеозапись, кино- и фотосъемка допросов свидетелей просто лишены смысла. Вряд ли подобные примеры может дать практика. И это понятно, поскольку с помощью перечисленных технических средств можно зафиксировать последовательность действий допрашиваемых, следователя, внешний вид участников допроса, обстановку, в которой производился допрос, но нельзя запечатлеть содержание устной речи, в форме которой излагаются показания[100]. В результате в видеозаписи, кино- и фотоматериалах допросов просто не будет содержаться сведений о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела, т. е. того, что и образует содержание доказательств в уголовном процессе. Поэтому данные материалы не будут отвечать правовому требованию относимости, предъявляемому к содержанию доказательств. По указанным соображениям отрицательной оценки заслуживает положение ч. 4 ст. 189 УПК РФ, допускающее возможность фотографирования при допросе. Его следует изъять из текста закона.
Соблюдение требований относимости и допустимости, предъявляемых к содержанию и форме доказательств, имеет важное практическое значение для формирования доброкачественных доказательств, оптимизации процесса установления истины по уголовным делам, обеспечения прав участников уголовного процесса, надлежащей защиты законных интересов личности, общества и государства, пострадавших в результате преступных посягательств.
Рассмотренные выше попытки изменить, дополнить правовые требования, предъявляемые к содержанию и форме доказательств, законодатель совершенно обоснованно не воспринял. В УПК РФ сохранен взгляд на доказательства как сведения (данные) об обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела (ч. 1 ст. 74).
Вместе с тем нормативное определение доказательства, сформулированное в ст. 74 УПК РФ, может быть усовершенствовано. Анализ содержания данной статьи показывает, что в ней акцент без достаточных к тому оснований несколько смещен с правовых требований, которым должно отвечать доказательство, на регулирование хотя и в самой общей форме целей использования доказательств. Об этом прямо свидетельствует содержание ч. 1 ст. 74 УПК РФ. В соответствии с ней под доказательствами понимаются «любые сведения, на основе которых суд, прокурор, следователь, дознаватель в порядке, определенном настоящим Кодексом, устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по уголовному делу, а также иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела (выделено мною. – Е.Д.)».
Акцентирование в статье о доказательствах связи доказательств с целями их использования в доказывании представляется обоснованным, но оно не должно вести к отказу от закрепления в данной статье общих правовых требований, предъявляемых к форме доказательств. Содержание статьи 74 УПК РФпрежде всего должно быть посвящено регулированию общих правовых требований, которым должны отвечать содержание и форма любого доказательства.
Положение закона о том, что доказательствами являются сведения, на основе которых властные субъекты уголовного процесса устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела (ч. 1 ст. 74 УПК РФ), не в полной мере соответствует содержанию и логике реального процесса познания реализуемого при собирании (формировании) доказательств.
Чувственное познание обстоятельств и фактов, имеющих значение для уголовного дела, осуществляемое властными субъектами в форме собирания доказательств, в действительности начинается не после того как в уголовном деле появятся относимые к делу сведения (доказательства), а несколько раньше – в процессе формирования этих сведений. Исходя из этого установление властными субъектами судопроизводства обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, начинается еще в процессе формирования доказательств (как сведений), т. е. до завершения их формирования. Этот момент не нашел отражения в анализируемой норме, в силу чего ее содержание не точно отражает, а следовательно, и регулирует ту часть процесса доказывания, в ходе реализации которой формируются доказательства и осуществляется чувственное непосредственное и опосредствованное познание обстоятельств, подлежащих доказыванию.
Из нормативного определения доказательства без достаточных к тому оснований оказалась исключенной и его важная характеристика, связанная с тем, что сведения, образующие содержание доказательства, должны не только иметь значение для уголовного дела, но и позволять его правильно разрешить. Данная характеристика содержалась в ст. 69 УПК РСФСР 1960 г.
Согласно действующей редакции ч. 1 ст. 74 УПК РФ пределы использования доказательств ограничены целью установления на их основе обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. Такое положение не соответствует действительности. Установление с помощью доказательств обстоятельств дела не является конечной целью доказывания. Доказательства используются в процессе доказывания не только для установления обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, но и для его правильного разрешения по существу.
С учетом изложенного ч. 1 ст. 74 УПК РФ имеет смысл сформулировать в следующей редакции: «Доказательствами по уголовному делу являются любые сведения, при формировании и на основе которых суд, прокурор, следователь, дознаватель в порядке, определенном настоящим Кодексом, устанавливает в процессе доказывания наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по уголовному делу, а также иных обстоятельств, имеющих значение для правильного разрешения уголовного дела». Предложенная редакция позволяет более точно отразить в законе пределы фактического использования доказательств в процессе доказывания, что будет способствовать повышению его эффективности на практике.
Кроме этого, в начале ч. 2 данной статьи словосочетание «В качестве доказательств допускаются» предлагается заменить словами «Эти сведения устанавливаются».
Для того чтобы исключить любую возможность использования в качестве доказательств результатов оперативно-розыскной деятельности, имеет смысл дополнить рассматриваемую статью ч. 3 в следующей редакции: «Результаты оперативно-розыскной деятельности недопустимо использовать в качестве доказательств».
Для правильного решения комплекса вопросов, связанных с использованием результатов ОРД в доказывании, необходимо их сопоставить с доказательствами. Это позволит выделить то общее и то особенное, что им присуще, и использовать это на практике.
Результаты ОРД представляют собой сведения о фактах и обстоятельствах, которые могут отвечать правовому требованию относимости, предъявляемому к содержанию доказательств в уголовном процессе. Действительно, результаты ОРД могут содержать сведения о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела, и в силу этого быть относимыми.
Однако одного соответствия требованию относимости недостаточно для того, чтобы признать их доказательствами. Необходимо, чтобы они отвечали и требованию допустимости, предъявляемому к форме доказательства, т. е. были получены из источников, установленных уголовно-процессуальным законом, и в соответствии с предусмотренными им способами. Этому требованию результаты ОРД не отвечают и отвечать не могут. Они получаются из источников, установленных Законом об ОРД, а не УПК РФ. Способами их получения являются оперативно-розыскные мероприятия, а не следственные и судебные действия, предусмотренные уголовно-процессуальным законом.
Следует отметить, что в специальной литературе, как правило, не проводится сравнение результатов ОРД и доказательств в приведенном выше аспекте. Оно, например, отсутствует в одном из учебников для юридических вузов в разделе, который прямо называется «Соотношение оперативно-розыскной информации и доказательств в уголовном процессе»[101]. Вместе с тем данное сравнение является ключевым для уяснения роли, значения и допустимых пределов использования как результатов ОРД, так и судебных доказательств.
Тем обстоятельством, что результаты ОРД не отвечают правовому требованию допустимости, предъявляемому уголовно-процессуальным законом к законности источника и способа собирания доказательств, объясняется принципиальная недопустимость использования оперативно-служебных документов, удостоверяющих факт проведения и результаты конкретных оперативно-розыскных мероприятий, в качестве доказательств вообще и в качестве такого самостоятельного вида доказательств, как иные документы, в частности.
Нельзя признать оправданным подход, согласно которому недопустимость использования оперативно-служебных документов, удостоверяющих факт проведения и результаты конкретных оперативно-розыскных мероприятий, в качестве доказательств расценивается как факт принижения их правового значения[102]. Напротив, именно подход, не до пускающий отождествления результатов ОРД и судебных доказательств, позволяет правильно определить роль, значение и допустимые пределы использования как оперативно-служебных документов, так и результатов ОРД в принципе.
В рамках данного подхода лежит и ответ на вопрос о том, зачем вообще необходимо издание обобщенного (автономного) оперативно-розыскного закона, устанавливающего виды, основания и условия проведения ОРМ, если указанные оперативно-служебные документы совершенно незначительны по той роли, которую они играют для уголовного судопроизводства[103]. Принятие обобщенного оперативно-розыскного закона необходимо для упорядочения и повышения эффективности прежде всего оперативно-розыскной деятельности. В нем должны быть установлены и допустимые пределы использования результатов данной деятельности.
Что касается порядка, условий формирования и допустимых пределов использования доказательств, то они регулируются не оперативно-розыскным законодательством, а УПК РФ, согласно которому порядок уголовного судопроизводства на территории Российской Федерации устанавливается настоящим Кодексом, основанным на Конституции Российской Федерации (ч. 1 ст. 1). Именно этим обстоятельством объясняется та роль оперативно-служебных документов для уголовного судопроизводства, вопрос о которой задавали в своей работе В.М. Егоршин и В.В. Зорин[104].
Позиция авторов, допускающих возможность использования оперативно-служебных документов в качестве доказательств (иных документов) в уголовном судопроизводстве, ведет в конечном счете к смешению оперативно-розыскной и уголовно-процессуальной деятельности, возможности подмены одним видом деятельности другой, что в принципе недопустимо[105]. Именно такая подмена допускается и в тех случаях, когда утверждается, что результаты соответствующего оперативно-розыскного мероприятия могут изменить свой статус и быть признаны доказательствами[106]. Результаты соответствующего оперативно-розыскного мероприятия ни при каких условиях не могут изменить свой статус (результатов ОРД) и быть признаны доказательствами. При формировании доказательств на основе результатов ОРД происходит не изменение правового статуса результатов ОРД, а получение новых данных – доказательств.
На это крайне важное обстоятельство не обращается внимания в теории и на практике при сравнении результатов ОРД и доказательств. А оно является ключевым для разграничения результатов ОРД и доказательств, правильного нормативного регулирования использования результатов ОРД в доказывании, эффективного решения на практике всего комплекса связанных с этой проблемой вопросов. То обстоятельство, что результаты ОРД могут отвечать требованию относимости, вовсе не означает, что они представляют собой те же сведения, которые образуют содержание доказательств в уголовном процессе[107].
Например, сведения, полученные при проведении оперативно-розыскного мероприятия, в ходе которого агент скрытно наблюдал за отъездом киллера к месту совершения заказного убийства (об адресе дома, из которого вышел киллер, его внешности, верхней одежде, имевшихся при нем предметах, марке, номере и цвете автомобиля, в который он сел, и т. п.), зафиксированные в деле оперативного учета, не являются теми же сведениями, которые будут получены от него о тех же самых обстоятельствах, но уже в результате его допроса в качестве свидетеля по уголовному делу.
В приведенном примере сведения об указанных фактах и обстоятельствах, содержащиеся в деле оперативного учета, и сведения об этих же фактах и обстоятельствах, содержащихся в свидетельских показаниях, несмотря на то что их источником является один и тот же человек, – это различные сведения об одних и тех же обстоятельствах, значимых для уголовного дела. Они получены в разное время (одни – в рамках ОРД, другие – в рамках уголовного судопроизводства) из различных по своей правовой природе источников (агента и свидетеля) и разными способами (посредством проведения оперативно-розыскного мероприятия и путем допроса свидетеля). Они могут совпадать по содержанию, но это не основание для их отождествления и тем более подмены одних другими. Если бы это были одни и те же данные, то для их получения не применялись бы разные правовые формы – оперативно-розыскная и уголовно-процессуальная.
Представление о возможности использования в качестве доказательств фактических данных, выявленных при проведении оперативно-розыскных мероприятий, получило широкое распространение среди процессуалистов. Так, А. И. Трусов полагает возможным оперировать этими данными в уголовно-процессуальном доказывании исключительно в порядке и формах, предусмотренных законом для собирания и исследования доказательств[108]. При этом не учитывается, что при собирании и проверке доказательств имеет место оперирование не теми фактическими данными, которые получены в рамках оперативно-розыскных мероприятий, а иными данными – доказательствами, формируемыми в уголовном процессе при проведении соответствующих следственных и судебных действий.
Допускает отождествление сведений, полученных в ходе оперативно-розыскных мероприятий, и сведений, образующих содержание доказательств, П.А. Лупинская, когда утверждает: «Сведения, предметы, полученные в ходе оперативно-розыскных мероприятий, должны пройти процессуальный путь получения этих сведений лицом, ведущим производство по делу. Лицо, располагающее этими сведениями, должно быть допрошено в качестве свидетеля…»[109]. Лицо, ставшее в рамках оперативно-розыскной деятельности носителем сведений о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела, в дальнейшем в качестве свидетеля на допросе сообщает не эти же сведения (полученные в ходе оперативно-розыскных мероприятий), а иные сведения – сведения, сформированные в рамках его допроса в качестве свидетеля.
По указанным соображениям нельзя согласиться и с позицией по данному вопросу, занимаемой Л.Т. Ульяновой. Фактически солидаризируясь с мнением П.А. Лупинской, она отмечает, что «сведения, получаемые при проведении оперативно-розыскных мероприятий, должны быть проверены и оформлены в порядке, установленном УПК РФ»[110]. В порядке, установленном УПК РФ, оформляются и проверяются не сведения, получаемые при проведении оперативно-розыскных мероприятий, а доказательства, т. е. другие сведения.
Аналогичного рода ошибку допускают и авторы, полагающие, что «собранные оперативно-розыскным путем фактические данные сами по себе без их получения и подтверждения в уголовно-процессуальном порядке доказательствами не являются»[111]. При такой трактовке получается, что в доказывании используются фактические данные, полученные оперативно-розыскным путем, а уголовно-процессуальная форма служит лишь получению и подтверждению этих данных, что, конечно же, не соответствует действительности.
Отмеченное обстоятельство не учитывается и авторами получивших широкое распространение концепций как прямого использования результатов ОРД в качестве доказательств, так и легализации, трансформации, преобразования, уголовно-процессуальной интерпретации результатов ОРД в доказательства по уголовным делам или перехода оперативно-розыскной информации в уголовный процесс[112].
Отождествление сведений, составляющих содержание результатов ОРД, и сведений, образующих содержание доказательств, допускается и в судебной практике. Именно такое отождествление имеет место в постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 31 октября 1995 г. № 8 «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия», согласно которому результаты оперативно-розыскных мероприятий могут быть использованы в качестве доказательств лишь в том случае, когда они проверены следственными органами в соответствии с уголовно-процессуальным законодательством[113]. Следует отметить, что отмеченное отождествление результатов оперативно-розыскной деятельности и доказательств в судебной практике приняло довольно значительное распространение[114].
Схожую с Верховным Судом позицию в данном вопросе занимает и Конституционный Суд Российской Федерации. Так, в определении Конституционного Суда РФ от 4 февраля 1999 г. «По жалобе граждан М.Б. Никольской и М.И. Сапронова на нарушение их конституционных прав отдельными положениями Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности» отмечается, что результаты оперативно-розыскных мероприятий являются не доказательствами, а лишь сведениями об источниках тех фактов, которые, будучи полученными с соблюдением требований Федерального закона Российской Федерации «Об оперативно-розыскной деятельности», могут стать доказательствами только после закрепления их надлежащим процессуальным путем, а именно на основе соответствующих норм уголовно-процессуального закона, т. е. так, как это предписывается ст. 49 (ч. 1) и 50 (ч. 2) Конституции Российской Федерации.
Не оставляют сомнений в том, что Конституционный Суд в данном случае исходит именно из возможности использования результатов ОРД в качестве доказательств (а следовательно, тождественности результатов ОРД и доказательств), следующие строки из указанного определения: «Решение же в каждом отдельном случае вопроса о том, являются ли конкретные материалы, представленные оперативными службами (в том числе произведенные при проведении оперативно-розыскных мероприятий аудиозаписи), достоверными и допустимыми и могут ли они, с учетом требований уголовно-процессуального закона, использоваться в качестве доказательств, относится к ведению судов общей юрисдикции».
Положения теории доказательств, уголовно-процессуального закона, касающиеся относимости и допустимости доказательств как правовых требований, предъявляемых к их содержанию и форме, принципиально важны не только для уголовного судопроизводства, но и для практики оперативно-розыскной деятельности. Исходя из них оперативные работники должны иметь в виду, что результаты оперативно-розыскной деятельности могут быть использованы в процессе доказывания не напрямую и только при соблюдении следующих условий:
1) если они отражают обстоятельства и факты, имеющие значение для уголовного дела (ч. 1 ст. 73 УПК РФ);
2) если они представлены в уголовный процесс в установленном законом порядке;
3) если они используются в качестве основы для формирования судебных доказательств в соответствии с уголовно-процессуальным законодательством, регламентирующим собирание доказательств. Сформированные на их основе доказательства должны быть получены из установленных в Законе источников и при производстве соответствующих следственных, судебных действий, являющихся единственными законными способами собирания доказательств в уголовном процессе[115].
Высказанное и обоснованное автором работы положение о необходимости рассматривать результаты оперативно-розыскной деятельности лишь в качестве основы, на которой в уголовном процессе могут быть сформированы доказательства, было произвольно интерпретировано отдельными авторами.
Так, в рецензии А.М. Ларина утверждалось, что в рассуждениях Е.А. Доли о соотношении ОРД и доказывания значительное место занимает представление о результатах оперативно-розыскной деятельности как об «основе формирования доказательств»[116]. Однако в рецензируемой работе в целом и на ее страницах, ссылку на которые приводит А.М. Ларин, такого понимания результатов оперативно-розыскной деятельности не содержится. В действительности в работе речь идет о понимании результатов оперативно-розыскной деятельности лишь как основы для формирования доказательств в уголовном процессе.
Между представлением А.М. Ларина о результатах оперативно-розыскной деятельности как об «основе формирования доказательств», которое он изложил в рецензии, и их пониманием автором работы «как основы для формирования доказательств в уголовном процессе» существует не терминологическое, а принципиальное различие. В трактовке А.М. Ларина формирование доказательств как бы переносится в сферу оперативно-розыскной деятельности. Из нашего же понимания результатов ОРД как основы для формирования доказательств прямо вытекает, что указанные результаты следует рассматривать лишь в качестве основы для формирования доказательств именно в уголовном процессе. То есть формирование доказательств на основе результатов ОРД происходит в рамках уголовного судопроизводства, а не в сфере оперативно-розыскной деятельности, как ошибочно посчитал А.М. Ларин.
Изложенное подтверждает вывод о том, что в своей рецензии на указанную работу А.М. Ларин невольно исказил позицию автора по рассматриваемому вопросу и возражал именно против этого искаженного понимания использования результатов оперативно-розыскной деятельности.
Аналогичную ошибку допускает и П.А. Лупинская, солидаризируясь в данном вопросе с критикой в наш адрес. Оспаривая возможность формирования в уголовном процессе доказательств на основе результатов оперативно-розыскной деятельности[117], она, как и А.М. Ларин, фактически возражает не против данной возможности, а против того, чтобы «расценивать оперативно-розыскную деятельность как «основу формирования доказательств»[118].
Еще раз подчеркнем: в действительности наша позиция состояла и состоит в том, что мы предлагаем рассматривать результаты оперативно-розыскной деятельности не как «основу формирования доказательств», а лишь в качестве основы для формирования доказательств в уголовном процессе. Предлог «для» в указанном контексте несет существенную смысловую нагрузку, которую не учли наши оппоненты. Проведенный анализ дает основания для вывода о том, что уважаемые авторы фактически опровергали не позицию, обоснованную в упомянутой работе, а иную позицию, существенно отличающуюся от нашей позиции. По указанным соображениям мы не можем согласиться с их критикой в наш адрес.
Таким образом, независимо от формы отражения в результатах оперативно-розыскной деятельности обстоятельств и фактов, имеющих значение для уголовного дела (в сознании людей, на предметах, в документах), они сами по себе не являются доказательствами в уголовно-процессуальном смысле, а могут быть использованы лишь в качестве основы для их последующего собирания (формирования). Судебные доказательства формируются не в ходе оперативно-розыскной деятельности, а только при осуществлении уголовно-процессуальных действий, являющихся способами собирания доказательств.
Только отождествлением доказательств с результатами оперативно-розыскной деятельности можно объяснить решения вопроса об использовании указанных результатов в доказывании, содержащиеся в Уголовно-процессуальных кодексах ряда стран, ранее входивших в состав СССР.
Так, указанное отождествление имеет место в рекомендательном законодательном акте – Модельном уголовно-процессуальном кодексе для государств – участников СНГ[119]. Данным актом предписывается рассматривать в качестве доказательств материалы, полученные оперативно-розыскным путем или с использованием услуг частного детектива, если они получены в соответствии с законодательством, регулирующим осуществление оперативно-розыскной и частной детективной деятельности (ч. 4 ст. 142). Такое решение ведет к смешению оперативно-розыскной и частной детективной деятельности с уголовным судопроизводством, что в принципе недопустимо.
Содержащаяся в рассматриваемой норме оговорка в части того, что указанные материалы допускаются в качестве доказательств, если допрошенный в установленном порядке свидетель подтвердит их подлинность и сообщит об их происхождении и обстоятельствах получения, не меняет существа дела. В данной ситуации речь может идти о формировании в уголовном процессе на основе результатов оперативно-розыскной и частной детективной деятельности свидетельских показаний. Содержание показаний при этом образует устное сообщение, полученное от свидетеля на допросе, о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела, воспринятых свидетелем лично или со слов других лиц в рамках оперативно-розыскной или частной детективной деятельности. Получение в рамках допроса указанных показаний не придает доказательственного значения ни оперативным материалам, ни материалам, исходящим от частных детективов. Они формируются за пределами уголовного процесса, вне процессуальной формы, не отвечают требованиям, предъявляемым к доказательствам.
Отождествление результатов оперативно-розыскной деятельности с доказательствами аналогичное с тем, которое содержится в УПК РФ, имеет место и в УПК Республики Казахстан. Из содержащегося в нем решения по данному вопросу следует, что указанные результаты, полученные при соблюдении требований закона, могут использоваться в доказывании по уголовным делам в соответствии положениями уголовно-процессуального закона, регламентирующими собирание, исследование и оценку доказательств (ст. 130).
Подобным образом решается вопрос об использовании результатов оперативно-розыскной деятельности в доказывании и в УПК Республики Молдова. Согласно ч. 4 ст. 93 данного Кодекса «фактические данные, полученные оперативно-розыскным путем, могут быть допущены в качестве доказательств лишь в случае, если они получены и проверены с помощью…» доказательств «в соответствии с уголовно-процессуальным законом, с соблюдением прав и свобод человека или с ограничением некоторых прав и свобод, санкционированным судебной инстанцией». Содержащаяся в приведенной норме оговорка в части того, что использование результатов оперативно-розыскной деятельности в качестве доказательств допустимо лишь в случае их получения и проверки с помощью других доказательств, не меняет существа неправильного решения рассматриваемого вопроса, а лишь подчеркивает отождествление результатов оперативно-розыскной деятельности и судебных доказательств. При этом не учитывается, что в процессе доказывания проверяются и оцениваются не результаты оперативно-розыскной деятельности, а судебные доказательства. В этой части анализируемая норма вступила в противоречие с нормами УПК Республики Молдова, регулирующими доказывание, собирание и оценку доказательств (ст. 99–101).
Прямое отождествление результатов оперативно-розыскной деятельности с доказательствами содержится и в УПК Украины. В соответствии с ним доказательства устанавливаются, в том числе и протоколами с соответствующими приложениями, составленными уполномоченными органами по результатам оперативно-розыскных мероприятий (ч. 2 ст. 65).
Проведение различия между результатами оперативно-розыскной деятельности и судебными доказательствами имеет не только теоретическое, но и существенное прикладное значение. Прежде всего оно создает необходимые предпосылки для более точного и четкого правового регулирования всего комплекса вопросов, связанных с формулированием требований, которым должны отвечать представляемые в уголовный процесс результаты оперативно-розыскной деятельности, порядком их представления органам расследования, прокурору или в суд, формированием на их основе доброкачественных доказательств.
Учет различий между названными правовыми категориями важен для оперативных работников. Он позволит им в ходе осуществления оперативно-розыскной деятельности (прежде всего при проведении оперативно-розыскных мероприятий) не упустить из поля зрения те факторы, которые могут иметь существенное значение в будущем при формировании доказательств на основе результатов оперативно-розыскной деятельности, их последующей проверке и оценке.
Знание и использование указанных различий актуально и для субъектов уголовно-процессуальной деятельности. В первую очередь это касается властных субъектов уголовного судопроизводства. Руководствуясь данными различиями, они исключат возможность оперирования сведениями, полученными при проведении оперативно-розыскных мероприятий, в процессе доказывания, будут последовательно проводить четкую грань между оперативно-розыскной и уголовно-процессуальной деятельностью, не допускать их смешения или подмены друг другом.
Не менее важен учет различий между результатами оперативно-розыскной деятельности и доказательствами и для стороны защиты. Руководствуясь ими, она получит дополнительный инструмент для исключения из процесса доказывания сведений, не отвечающих требованиям, предъявляемым к доказательствам.
Центральную часть, стержень уголовно-процессуальной деятельности образует доказывание[120], представляющее собой частный случай применения теории познания в интересах установления истины по уголовным делам. Доказывание состоит из собирания (формирования), проверки и оценки доказательств, представляющих собой части единого органического целого.
Именно в процессе доказывания при формировании доказательств, их проверки и оценки органами расследования, прокурором и судом с участием таких субъектов уголовного процесса, как обвиняемый (подозреваемый), защитник, потерпевший, гражданский истец, гражданский ответчик и их законные представители, происходит установление истины по уголовному делу.
Среди ученых процессуалистов до настоящего времени нет единства взглядов на проблему истины в уголовном судопроизводстве. Часть из них полагают, что установление истины является целью уголовного судопроизводства, которая вполне достижима при производстве по уголовным делам[121]. Другие исходят из того, что установление истины нельзя рассматривать в качестве цели уголовного судопроизводства, в связи с чем, по их мнению, законодатель оправданно не включил данную цель в УПК РФ[122].
Автор настоящей работы в вопросе о содержании истины, устанавливаемой по уголовным делам, разделяет позицию процессуалистов, которые включают в нее достоверное познание фактов, их правильную квалификацию и правильное определение меры наказания[123].
В период разработки УПК РФ высказывались неоднократные предложения исключить из задач, стоящих перед уголовным судопроизводством, задачу установления истины по уголовным делам. Например, по мнению М.М. Боброва, «в процессе судебного расследования не истина устанавливается. Это блеф»[124]. К сожалению, законодатель стал на позицию сторонников данной точки зрения и исключил даже упоминание об истине из текста УПК РФ[125].
Отсутствие в УПК РФ истины как цели доказывания, его противоречивость, несоответствие многих его положений реалиям жизни в значительной мере объясняется недостатками порядка его разработки и обсуждения на завершающем этапе подготовки. В связи с эти показательно высказывание В.С. Овчинского на одном из заседаний Комиссии Государственной Думы по противодействию коррупции: «По поводу УПК РФ я как бы причастен к обсуждению… Могу сказать на сто процентов: Генеральная прокуратура, МВД России, Таможенный комитет, Институт государства и права, НИИ МВД России, Академия управления МВД России – все дали категорические отрицательные отзывы на проект УПК РФ. Последний вариант проекта УПК РФ, который был подготовлен группой Козака вместе с Мизулиной и проф. Вициным, – этот проект УПК РФ держался в секрете, его даже не выдали экспертам, потом сразу вынесли на первое, второе, третье голосование и не учли никакие замечания ни одного из ведомств, ни одного из научных центров. Нет в России ни одного ученого, кроме этой узкой группы лиц, причастных к разработке УПК РФ, который бы этот УПК РФ поддерживал»[126].
Не вдаваясь в детальный анализ данной проблемы, поскольку она требует самостоятельного и отдельного исследования, отметим, что при этом было проигнорировано то важное обстоятельство, что противники установления истины в уголовном судопроизводстве, как правило, не анализировали и не опровергали доводов своих оппонентов[127], а ограничивались лишь общими рассуждениями о невозможности ее установления.
С учетом отмеченного вряд ли можно признать обоснованным упрек, обращенный к сторонникам рассмотрения истины как цели уголовного судопроизводства, в части того, что они не приводят «убедительной аргументации по вопросам о том, может ли в условиях состязательного процесса, где бремя доказывания вины лица возложено на обвинителя, а неустранимые сомнения толкуются в пользу обвиняемого, где существуют строгие правила признания не имеющими силы доказательств, полученных с нарушением закона, быть признан законным, обоснованным и справедливым приговор только тогда, когда обстоятельства дела установлены в соответствии с тем, что имело место в действительности. Каков критерий проверки истинности приговора?»[128].
Соблюдая логику и последовательность, противникам истины в уголовном судопроизводстве следовало вначале показать несостоятельность идеи истины как цели уголовного судопроизводства в условиях состязательного процесса, опровергнув аргументы, изложенные и опубликованные в соответствующих работах сторонников истины. Исходя из принципа научности они должны были аргументировать свою точку зрения, а не ограничиваться голым отрицанием позиции оппонентов. При этом в период, предшествующий принятию УПК РФ, им следовало также сначала обосновать невозможность использования практики в качестве критерия истины, устанавливаемой в уголовном процессе, и только после этого настаивать на исключении упоминания об истине как цели судопроизводства из УПК РФ, а не возлагать обоснование выдвинутых ими тезисов на своих оппонентов, как это делает уважаемая П.А. Лупинская.
Кроме аргументов, приводимых сторонниками истины в пользу необходимости ее установления в уголовном судопроизводстве, следует рассматривать и позицию Конституционного Суда Российской Федерации, выраженную в его постановлении от 16 мая 2007 г. № 6-П. В соответствии с ней «судебное решение, если существенно значимые обстоятельства события, являющегося предметом исследования по уголовному делу, отражены в нем неверно, не может рассматриваться как справедливый акт правосудия и должно быть исправлено независимо от того, что послужило причиной его неправосудности – неправомерные действия судьи, судебная ошибка или иные обстоятельства, объективно влияющие на законность, обоснованность и справедливость судебного акта»[129].
Данное решение Конституционного Суда Российской Федерации содержит ответ и на первую часть поставленного выше вопроса – «может ли… быть признан законным, обоснованным и справедливым приговор только тогда, когда обстоятельства дела установлены в соответствии с тем, что имело место в действительности». Как следует из содержания приведенного постановления, Конституционный Суд Российской Федерации однозначно и прямо связывает законность, обоснованность и справедливость судебного акта (приговора) с правильным («верным») установлением обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу, а следовательно, и с необходимостью установления истины.
Что же касается второй части вопроса о критерии истинности приговора, то обоснованный и однозначный ответ на него сторонниками истины как цели уголовного судопроизводства в теории давно дан. В соответствии с ним критерием истины в уголовном судопроизводстве, как и во всех остальных областях человеческой деятельности, выступает общественно историческая практика. Предпринимавшиеся их оппонентами попытки обосновать необходимость отказа от истины как цели уголовного судопроизводства, рассматривать в качестве критерия истины в уголовном судопроизводстве внутреннее убеждение судьи являются непоследовательными, внутренне противоречивыми и в силу этого не убедительными.
Как к явному преувеличению следует отнестись к суждению, согласно которому прежний УПК РСФСР ставил задачу непременно установить истину по каждому уголовному делу любыми средствами и прежде всего ориентироваться на признание обвиняемым или подозреваемым своей вины[130].
Не идеализируя прежний УПК, ради объективности следует отметить, что приведенное суждение противоречит содержанию целого ряда норм УПК РСФСР, которые устанавливали следующее: уголовное судопроизводство должно способствовать охране прав и свобод граждан (ч. 2 ст. 2); недопустимость привлечения в качестве обвиняемого иначе как на основаниях и в порядке, установленных законом (ст. 4); неприкосновенность личности, жилища, охрану личной жизни и тайну переписки (ст. 11, 12); осуществление правосудия на началах равенства граждан перед законом и судом (ст. 14); обеспечение подозреваемому и обвиняемому права на защиту (ст. 19); запрет перелагать обязанность доказывания на обвиняемого, домогаться показаний обвиняемого и других участвующих в деле лиц путем насилия, угроз и иных незаконных мер (ст. 20); участие защитника в судопроизводстве (ст. 47); обязанность органа дознания, следователя, прокурора и суда разъяснять участвующим в деле лицам их права и обеспечить возможность осуществления этих прав (ст. 58); право, а не обязанность подозреваемого, обвиняемого давать показания (ст. 76, ч. 1 ст. 77); требование о возможности положить признание обвиняемым своей вины в основу обвинения лишь при подтверждении признания совокупностью имеющихся доказательств по делу (ч. 2 ст. 77); недопустимость основания обвинительного приговора на предположениях и возможность постановления его лишь при условии, если в ходе судебного разбирательства виновность подсудимого в совершении преступления доказана (ч. 2 ст. 309); недопустимость включения в оправдательный приговор формулировок, ставящих под сомнение невиновность оправданного (ч. 3 ст. 314).
О том, что УПК РСФСР не ставил задачу ориентироваться в доказывании прежде всего на признание обвиняемым или подозреваемым своей вины, прямо указывает и закрепленное в ч. 2 ст. 71 УПК РСФСР положение, согласно которому никакие доказательства для суда, прокурора, следователя и лица, производящего дознание, не имеют заранее установленной силы.
Субъектами доказывания являются дознаватель, следователь, прокурор, суд. Они устанавливают наличие или отсутствие оснований для производства следственных и судебных действий, принимают решение об их производстве. На них лежит обязанность формировать, проверять и оценивать доказательства, принимать промежуточные и итоговые решения с целью установления обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу[131]. Невластные субъекты уголовного судопроизводства со стороны обвинения и защиты не осуществляют доказывания, но принимают в нем активное участие. Закон наделил их необходимыми правами и предусмотрел соответствующие уголовно-процессуальные формы, которые позволяют им оказывать существенное влияние на ход, содержание и результаты процесса доказывания.
Указанные субъекты уголовного судопроизводства участвуют в доказывании посредством заявления ходатайств, участия в производстве следственных и судебных действий, судебных прениях, обжалования процессуальных действий и решений, связанных с доказыванием. Суд, прокурор, следователь, дознаватель обязаны разъяснять данным субъектам их права (в том числе и связанные с участием в доказывании – смысловое уточнение мое. – Е.Д.) и обеспечивать возможность их осуществления (ч. 1 ст. 11 УПК РФ).
Мы не можем согласиться с оценкой нашей позиции по данному вопросу как ошибочной[132]. Отсутствие в ст. 87 и 88 УПК РФ указания на участников уголовного судопроизводства со стороны обвинения и защиты объясняется законодательной техникой, а не тем, что данные субъекты не участвуют в проверке и оценке доказательств. Приведенные нормы следует рассматривать и толковать не изолированно, а в системной связи с другими нормами УПК РФ, регулирующими, например, права данных групп участников, позволяющими им участвовать не только в собирании, но и в проверке и оценке доказательств на предварительном расследовании и в суде.
Собирание доказательств. Под собиранием доказательств в теории и практике уголовного судопроизводства принято понимать их поиск (розыск), обнаружение и получение (извлечение) содержащейся в них информации органом расследования и судом[133]. Аналогично определяется собирание доказательств подавляющим большинством процессуалистов. Так, в фундаментальном труде «Теория доказательств в советском уголовном процессе» предназначение способов собирания и проверки доказательств усматривается в поиске, обнаружении, получении, закреплении, исследовании фактических данных[134]. Подобным образом трактуется собирание доказательств и в других работах[135]. Представление о том, что собирание доказательств состоит из их обнаружения, истребования, получения и закрепления, получило широкое распространение и в учебной литературе[136].
Необходимо отметить, что рассматриваемую часть процесса доказывания, которая в настоящее время в теории, законодательстве и на практике терминологически определяется как «собирание доказательств», точнее и правильнее называть «формирование доказательств». Словосочетание «собирание доказательств» не выражает и даже искажает существо деятельности, которую оно обозначает, этимологически предполагая наличие доказательств в готовом виде. Если исходить из такой посылки, то доказательства действительно остается просто собрать. Однако анализ реального процесса доказывания опровергает такую трактовку.
Термин «собирание доказательств» не соответствует ни онтологическим, ни гносеологическим, ни правовым основам доказывания.
Как уже отмечалось с точки зрения бытия, собрать можно то, что уже существует в действительности, – грибы, ягоды. Из готовых деталей можно собрать машину и т. п. Но невозможно собрать несуществующие грибы, ягоды, из не изготовленных деталей – машину.
Сам по себе факт совершения преступления ни в природе, ни в обществе доказательств (как сведений о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела, полученных в установленном УПК РФ порядке) не порождает. Преступление отражается в субъективной (сознание людей) и объективной (в частности, на предметах) реальности, но это не доказательства, не сведения об обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела, полученные из установленных в законе источников и в установленном им порядке (ст. 74 УПК РФ). Необходима целенаправленная предметно-практическая уголовно-процессуальная деятельность, позволяющая властным субъектам в рамках производства следственных и судебных действий осуществить чувственное познание обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, в ходе которого и происходит формирование доказательств (сведений), отражающих эту часть действительности.
Именно по мере реализации этой деятельности возникают – говоря точнее, формируются – доказательства как сведения о фактах и обстоятельствах, имеющих значение для уголовного дела. Минуя данную деятельность, невозможно обеспечить чувственное познание значимых для уголовного дела обстоятельств, вне которого невозможно не только формирование (появление) доказательств в уголовном судопроизводстве, но и создание предпосылок для осуществления дальнейшего процесса доказывания – проверки и оценки доказательств. Таким образом, сама действительность свидетельствует об отсутствии существования в ней доказательств в готовом виде. С учетом этого собрать доказательства невозможно.
Термин «собирание доказательств» находится в противоречии и с гносеологической стороной (основой) процесса доказывания. Он не выражает, затеняет, даже искажает ее. Называть собиранием доказательств часть доказывания, соответствующую чувственному познанию, значит не учитывать сути происходящего при этом сложного познавательного процесса, отвлекать внимание правоприменителей от существенного, определяющего в нем. Рассматриваемый термин не отражает возникновения и развития при производстве следственных и судебных действий знаний о преступлении, не позволяет понять, каким образом появляются доказательства – сведения о значимых для уголовного дела обстоятельствах. Его использование оставляет в тени особенности происходящего при возникновении доказательств чувственного познания, знание и учет которых позволяет законодателю сформулировать надлежащую правовую форму, реализация которой на практике ведет к формированию доброкачественных доказательств, соблюдению прав и законных интересов участников уголовного судопроизводства.
Существо всех следственных и судебных действий, под которыми в настоящее время понимается собирание доказательств, заключается в происходящем при этом чувственном непосредственном и опосредствованном познании следователем (судьями) фактов и обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. Оно начинается буквально с первого момента применения властными субъектами установленной законом для данных действий уголовно-процессуальной формы.
В случаях когда значимые для дела обстоятельства доступны чувственному непосредственному познанию в условиях производства соответствующих следственных и судебных действий, оно протекает по схеме, которая упрощенно может быть представлена в следующем виде: структурирование властным субъектом своего сознания и сознания участников следственного (судебного) действия на выделение в условиях его производства значимых для уголовного дела обстоятельств – восприятие властными субъектами (в досудебном производстве и понятыми) указанных обстоятельств и формирование в их сознании (через их ощущения, восприятия и представления) чувственных образов данных обстоятельств – отражение сведений о них в соответствующем протоколе.
При производстве следственных (судебных) действий, основу которых образует чувственное опосредствованное познание имеющих для дела обстоятельств, формирование доказательств осуществляется несколько по иной схеме. Огрублено ее применительно, например, к допросу можно представить так: структурирование сознания допрашиваемого на актуализацию у него образов, тех значимых для дела обстоятельств, которые он воспринимал ранее непосредственно сам (либо со слов других лиц), – воспоминание допрашиваемым данных обстоятельств, их образов – устное сообщение допрашиваемым сведений о данных обстоятельствах – формирование в сознании допрашивающего на основе воспринятого устного сообщения мысленных образов данных обстоятельств – отражение сведений о них в протоколе.
Таким образом, до осуществления чувственного непосредственного и опосредствованного познания, реализуемого при производстве соответствующих следственных и судебных действий, доказательств ни в природе, ни в обществе не существует. Они продукт, результат этого познания, осуществленного в рамках данных действий.
Термин «собирание доказательств» не согласуется и с правовой стороной доказывания. Он не охватывает и не выражает многообразия урегулированных законом условий и порядка, в которых осуществляются рассматриваемые действия, соблюдение которых только и обеспечивает появление доказательств (сведений) в уголовном процессе. Содержащийся в данном термине смысл ориентирует правоприменителя на собирание как бы уже существующих сведений, отвлекает его внимание от указанных условий и порядка, затрудняет понимание обусловленности ими относимости, допустимости и доброкачественности формируемых доказательств. Тем самым затеняется роль уголовно-процессуальной формы, в рамках которой только и может происходить формирование доказательств, отвечающих требованиям закона. Употребление данного термина создает предпосылки для использования на практике в качестве доказательств сведений, полученных за пределами предназначенной для этого уголовно-процессуальной формы.
Итак, то, что принято называть собиранием доказательств, если исходить из буквальной трактовки данного термина, ни в природе, ни в социальной действительности просто не существует. Поэтому термин «собирание доказательств» не имеет ни онтологического, ни гносеологического, ни правового обоснования. Он даже в самой общей форме не отражает анализируемой части действительности (доказывания), существо которой образует чувственное познание значимых для дела фактов, протекающее в рамках установленной законом уголовно-процессуальной формы.
Приверженцы взгляда на анализируемую часть процесса доказывания как на собирание доказательств прямо или косвенно, но фактически исходят из существования доказательств в готовом виде и поэтому отрицают возможность их формирования.
Например, В.И. Зажицкий аргументирует свою позицию тем, что «при производстве следственных действий сведения никто не может порождать или создавать. Они существуют объективно, как результат взаимодействия преступления и связанных с ним обстоятельств с материальным миром»[137].
Приведенная аргументация в методологическом отношении несостоятельна и поэтому неубедительна. Она строится на ложной посылке объективного существования сведений, которые «никто не может порождать или создавать». В действительности результатом «взаимодействия преступления и связанных с ним обстоятельств с материальным миром» являются не сведения, а следы преступления. Поэтому именно они, а не сведения о них, объективно существуют как результат взаимодействия преступления с материальным миром. Исходить из объективного существования сведений – значит приписывать действительности свойства, которыми она не обладает, а следовательно, и обрекать себя на неизбежные ошибки в последующих умозаключениях об этой действительности, ее законодательном регулировании и практических действиях по оперированию с ней.
Анализируемая позиция объективного существования сведений как результата «взаимодействия преступления и связанных с ним обстоятельств с материальным миром» вызывает возражения еще в связи и с тем, что она не отражает всей полноты взаимодействия преступления с окружающим миром. Она оставляет за пределами «взаимодействия» преступления с окружающим миром идеальный мир (сознание людей). Преступление «взаимодействует»[138] не только с материальным, но и миром идеальным, отражаясь и в сознании людей (будущих потерпевших, свидетелей, обвиняемых).
Объективное существование сведений автор объясняет результатом «взаимодействия преступления и связанных с ним обстоятельств с материальным миром». Это объяснение противоречит реальному положению. В результате отражения преступления в окружающей действительности, как уже отмечалось, возникают не сведения (не доказательства), а следы преступления. Предполагая объективное существование сведений, автор вольно или невольно допускает отождествление сведений со следами преступления. Он прямо пишет об этом, когда утверждает, что «в ходе следственных действий никакие сведения (следы преступления) никем не создаются и не формируются, а с помощью соответствующих процессуальных правил и способов обнаруживаются, извлекаются из материальных носителей и фиксируются в материалах уголовного дела»[139].
Рассматриваемая позиция выражает механистическое представление об анализируемой части доказывания. В соответствии с ним уже существующие «сведения (следы преступления)» обнаруживаются, извлекаются из материальных носителей и фиксируются в материалах уголовного дела. При этом упускается главное свойственное данной части доказывания – процесс появления доказательств, не объясняется происхождения сведений, образующих их содержание, остается без ответа вопрос: как следы преступления в процессе их чувственного восприятия «превращаются» в сведения о них (в доказательства)? В конечном счете это ведет к искажению смысла и назначения уголовно-процессуальной формы. Ее существо сводится лишь к процессуальным правилам и способам обнаружения, извлечения из материальных носителей уже готовых «сведений (следов преступления)» и их фиксации в материалах уголовного дела, что не соответствует действительности.
Обнаружить, извлечь можно только то, что уже существует. Невозможно ни обнаружить, ни извлечь того, чего в действительности еще нет. Прежде чем доброкачественные сведения, образующие, например, содержание показаний, будут в ходе допроса «обнаружены» следователем, они должны быть сформированы. Именно это обеспечивается при реализации следователем установленной законом процедуры – условий и порядка совершения действий, предшествующих появлению в ходе допроса, исходящих от допрашиваемого относимых к делу сведений.
Аналогичная ситуация имеет место и при «обнаружении, извлечении из материальных носителей» в ходе следственных действий «следов преступления», их фиксации в материалах дела. Уже само «обнаружение, извлечение из материальных носителей следов преступления» не может происходить вне их чувственного познания, которое протекает в рамках установленной законом процедуры осмотра. Именно в ходе этого чувственного познания происходит формирование в сознании следователя и понятых образа воспринятых следов преступления, завершающееся изложением сведений о них в протоколе осмотра.
1 Зажицкий В.И. Результаты оперативно-розыскной деятельности в уголовном судопроизводстве: теория и практика. С. 352–353.
Таким образом, доброкачественность доказательств зависит в основном от того, насколько при их формировании учитываются требования уголовно-процессуальной формы, обусловленные особенностями происходящего при этом чувственного познания обстоятельств и фактов, имеющих значение для уголовного дела, которое предшествует появлению доказательств и «продуктом» которого они в действительности являются. Естественно, что на качество формируемых доказательств в определенной мере оказывает влияние и соблюдение требований процессуальной формы в части фиксации относимых к делу сведений в соответствующем протоколе.
Представление о том, что «сведения (следы преступления)» с помощью «процессуальных правил и способов обнаруживаются, извлекаются из материальных носителей», упускает главное в возникновении доказательств – идею движения, развития познания от незнания к знанию. За пределами указанного представления оказывается сложный процесс формирования сведений – доказательств. Оно создает предпосылки к отождествлению не только сведений с фактами, которые они отражают, но и сведений со следами преступления.
Если бы сведения существовали объективно, то рассматриваемая часть доказывания действительно сводилась к собиранию доказательств – их простому «обнаружению, извлечению», копированию в рамках соответствующих следственных и судебных действий[140]. Отпала бы и необходимость в установлении и соблюдении при производстве указанных действий сложных процедур, предшествующих «обнаружению, извлечению» сведений (следов).
Анализируемое утверждение не учитывает и того значения, которое в теории, законодательстве и на практике совершенно обоснованно придается процессуальной форме (условиям и порядку) производства следственных и судебных действий. Она выступает одной из важнейших гарантий формирования доброкачественных доказательств, соблюдения прав и законных интересов участников уголовного судопроизводства, надлежащего решения его задач[141]. Но этим значение процессуальной формы не исчерпывается. В полной мере оно не может быть раскрыто без учета ее методологической роли. Она заключается в том, что рассматриваемая форма играет роль метода познания и одновременного преобразования той части действительности, в которой отразилось преступление (на которую оно воздействовало) и которая в ходе формирования и использования доказательств познается в процессе доказывания. Именно методологической функциональностью уголовно-процессуальной формы и обусловлены ее свойства, связанные с упомянутыми выше процессуальными гарантиями.
Таким образом, в рамках уголовно-процессуальной формы начинается и заканчивается формирование относимых к уголовному делу и допустимых сведений (доказательств) – сведений, которые, вопреки мнению В.И. Зажицкого, появляются именно в результате проведения данных действий, а не существуют «объективно». Ведущая роль в этом процессе принадлежит властным субъектам уголовного судопроизводства.
По приведенным выше соображениям нельзя признать правильной по данному вопросу и позицию, занимаемую П.А. Лупинской. Она полагает, что «все сведения, собранные защитником, могут стать доказательствами после того, как они будут представлены лицам, ведущим судопроизводство, признаны ими имеющими значение по делу и приобретут необходимую процессуальную форму, а именно: лицо, опрошенное защитником, должно быть допрошено по правилам допроса свидетеля, потерпевшего, документы, предметы приобщены к делу соответствующим постановлением (определением)»[142].
Данная позиция, получившая в последние годы широкое распространение среди юристов[143], обусловлена принижением значения уголовно-процессуальной формы, фактическим отрицанием того, что именно в данной форме происходит собирание (формирование) доказательств как относимых к делу сведений. Между тем форма всегда содержательна. Именно в рамках уголовно-процессуальной формы происходит формирование содержания доказательств. Только соблюдение предусмотренной законом формы (условий и порядка производства следственных и судебных действий) позволяет при этом получить искомое содержание (относимые к уголовному делу и допустимые сведения).
Соглашаясь с некоторой условностью самого термина «собирание доказательств», П.А. Лупинская в то же время категорически возражает против его замены на «формирование доказательств», объясняя это тем, что в таком случае следователь как бы становится создателем доказательств, что противоречит природе доказательств[144]. При этом автор не раскрывает, в чем конкретно и какой природе доказательств противоречит термин «формирование доказательств». Между тем проведенный выше анализ свидетельствует о том, что следователь в действительности в определенном смысле создает доказательства (точнее, формирует их). И эта его деятельность ни в коей мере не противоречит ни онтологической, ни гносеологической, ни правовой природе как самих доказательств, так и рассматриваемой части процесса доказывания, а, наоборот, вытекает из них и согласуется с ними.
Если термин «формирование доказательств» и противоречит природе доказательств, то только той, которая общеизвестна. Но, как отмечал Г.В.Ф. Гегель, общеизвестное еще не есть от того доказанное. Может быть, поэтому уважаемые оппоненты и не приводят в своих возражениях аргументов, опровергающих существо идеи формирования доказательств, а сосредоточивают свою критику на внешней стороне термина[145].
П.А. Лупинская правильно подметила определенную условность термина «собирание доказательств». Но использование в теории, законодательстве, на практике условностей оправдано лишь при существовании для этого необходимых предпосылок, когда без условностей невозможно обойтись, когда они выполняют позитивную функцию. Зачем прибегать к условностям, если они искаженно отражают ту часть действительности, для обозначения которой предназначены, и вследствие этого затрудняют ее правильное понимание и познание в процессе доказывания. Учитывая, что доказывание, будучи одной из разновидностей процесса познания, представляет достаточно сложную деятельность, значительная часть которой вообще не поддается формализации, использование в ее описании условных терминов вряд ли можно считать оправданным.
Неоднозначную позицию в данном вопросе занимал А.М. Ларин. Признавая «некоторый резон» в использовании термина «формирование доказательств» только по отношению к показаниям обвиняемого, потерпевшего и свидетеля, он в то же время считал его неподходящим, особенно в применении к вещественным доказательствам, заключениям экспертов, к иным документам. Это аргументировалось тем, что «в отличие от показаний и протоколов следственных действий форма и содержание предметов, являющихся вещественными доказательствами, а равно иных документов и заключения эксперта образуются вне следственных действий и независимо от следователя»[146]. По указанным причинам деятельность следователя по формированию вещественных доказательств и документов, исходящих от других лиц, по его мнению, трудно было бы отграничить от фальсификации доказательств. Автор не конкретизировал, в чем конкретно будут выражаться эти трудности. Сложно возражать против столь неопределенного аргумента. Но все же заметим: его в полной мере можно отнести и к достаточно детальным требованиям закона, регулирующим условия и порядок деятельности по собиранию доказательств.
Что же фактически происходит при осуществлении уголовно-процессуальных действий, которые по общепринятой терминологии именуются собиранием вещественных доказательств, заключения эксперта, иных документов? И действительно ли форма и содержание перечисленных видов доказательств образуются вне следственных действий и независимо от следователя?
Собирание вещественных доказательств включает осмотр представленного или обнаруженного предмета, вынесение постановления о признании его вещественным доказательством и приобщении к уголовному делу (ч. 2 ст. 81 УПК РФ).
В начале осмотра следователь разъясняет его участникам (понятым, специалисту, иным субъектам уголовного судопроизводства в случае их участия в осмотре) их права, обязанности, объясняет порядок и цель осмотра. Тем самым их сознание ориентируется на обнаружение при осмотре не любых, а только значимых для уголовного дела свойств и состояний предмета. В ходе чувственного восприятия предмета участниками осмотра выделяются те его свойства и состояния, которые могут быть связаны с преступлением. На этой основе в их сознании формируется мысленный образ предмета с его свойствами и состояниями, значимыми для уголовного дела. При этом основная роль принадлежит следователю, который, руководствуясь диспозицией статьи УК РФ, по которой возбуждено уголовное дело, обстоятельствами, подлежащими доказыванию, особенностями конкретного уголовного дела, имеющимися в деле доказательствами, выделяет значимые для дела свойства и состояния предмета, обращает на них внимание понятых и сведения о них отражает в протоколе осмотра.
Именно таким образом происходит формирование, а не собирание вещественного доказательства – сведений об относимых к делу свойствах и состояниях предмета, сведений, которых до производства указанных действий не существовало. Источником доказательства при этом выступают следователь и понятые. Понятые и иные субъекты осмотра вправе обратить внимание следователя на те свойства и состояния предмета, которые, по их мнению, имеют отношение к делу. Данное обстоятельство отражается в протоколе осмотра.
Содержание вещественного доказательства формируется и выражается через его форму, роль которой выполняет протокол осмотра предмета. «Протокол осмотра предмета – это форма вещественного доказательства, выражающая его содержание»[147].
Представление о том, что форма и содержание вещественных доказательств образуются вне следственных действий и независимо от следователя, создает предпосылки для теоретического обоснования возможности прямого использования результатов ОРД в качестве доказательств.
Так, вступает в противоречие с действительной природой вещественных доказательств суждение, согласно которому результаты оперативно-розыскной деятельности могут использоваться в качестве содержания вещественных доказательств[148]. При таком подходе уголовно-процессуальная форма вещественного доказательства становится бессодержательной и теряет всякий смысл, ибо его (вещественного доказательства) содержание выносится за пределы уголовно-процессуальной деятельности. В результате получается, что содержание вещественного доказательства формируется в рамках оперативно-розыскной деятельности. С таким положением нельзя согласиться.
Содержание и форма присущи всем вещам, процессам и явлениям, они взаимообусловлены и существуют в единстве. Это положение в полной мере распространяется и на вещественное доказательство, которое имеет свое уголовно-процессуальное содержание и свою уголовно-процессуальную форму, существующие в единстве именно в уголовно-процессуальной системе.
В рамках оперативно-розыскной деятельности может происходить формирование предмета с присущими ему свойствами и состояниями, но не формирование содержания вещественного доказательства. В ходе оперативно-розыскного мероприятия в результате восприятия оперативным работником значимых для дела оперативного учета свойств и состояний предмета формируются результаты оперативно-розыскной деятельности (сведения, имеющие значение для данной деятельности), но не содержание вещественного доказательства. «Свойства, состояния обнаруженного предмета, сохраняющие соответствие с фактом, стороной события преступления… приобретают значение судебного доказательства в уголовно-процессуальной системе… Вне этой системы объективные свойства и состояния материального объекта не могут стать вещественными доказательствами»[149].
Так, на основе сделанной при проведении оперативно-розыскного мероприятия негласной звукозаписи разговора членов организованной преступной группы, в ходе которого обсуждались детали подготовки к совершению преступления, представленной следователю, лишь только может быть сформировано вещественное доказательство. На первый взгляд может показаться, что в данном случае на пленке в готовом виде содержаться сведения, имеющие значение для уголовного дела, т. е. вещественное доказательство уже существует. Однако это поверхностное и в силу этого неверное представление.
Указанная пленка не содержит относимых к уголовному делу сведений, на ней запечатлена лишь магнитная запись (представляющая собой изменения магнитного поля). Для того чтобы сформировать вещественное доказательство, пленку необходимо осмотреть с применением соответствующего технического средства – магнитофона.
В ходе осмотра изменения магнитного поля, зафиксированные на пленке, с помощью магнитофона будут преобразованы в звуковые колебания (устную речь), которые воспримут лицо, производящее данное действие, и понятые. На этой основе в своем сознании они сформируют мысленные образы фактов и обстоятельств, о которых идет речь на пленке. С учетом требования относимости следователь (понятые) выделит из них те, которые имеют значение для уголовного дела, и сведения о них отразит в протоколе осмотра магнитной пленки[150]. Лишь после этого можно говорить о завершении формирования вещественного доказательства (как относимых к делу сведений), которое найдет выражение в соответствующем постановлении. То есть и в данном случае имеет место формирование, а не собирание вещественного доказательства.
По указанным выше причинам нельзя согласиться с суждением А.М. Ларина и о том, что «форма и содержание предметов, являющихся вещественными доказательствами… образуются вне следственных действий и независимо от следователя»[151], на этой основе оспаривающего обоснованность использования термина «формирование доказательств» применительно к вещественным доказательствам. До осмотра и независимо от следователя действительно происходит образование формы и содержания предметов, но именно предметов, а не вещественных доказательств (сведений). До попадания предметов в сферу уголовного судопроизводства они будут оставаться предметами, даже в тех случаях, когда служили, например, орудиями преступления. На предметах нет сведений. С преступлением они могут быть связаны лишь своими свойствами и состояниями.
Сведения о свойствах и состояниях предметов, связанных с преступлением, которые и образуют содержание вещественных доказательств, формируются именно в рамках следственных действий (осмотров предметов) и в результате действий следователя (понятых). Они выражают содержание мысленного образа указанных свойств и состояний, сформированного в сознании следователя и понятых в ходе чувственного восприятия данных предметов в условиях их осмотра. Указанные сведения исходят от следователя (понятых).
О формировании сведений, образующих содержание вещественных доказательств, следователем свидетельствует и то обстоятельство, что он при этом обязан руководствоваться требованиями относимости и допустимости, обращенными соответственно к содержанию и форме формируемого вещественного доказательства. Прав В.Я. Дорохов, обращавший внимание на недопустимость подмены понятия вещественного доказательства материальным предметом (вещью)[152].
Следователь может и не признать вещественным доказательством предмет, полученный в результате проведения оперативно-розыскных мероприятий, если в ходе его осмотра не будут выделены присущие ему свойства и состояния, значимые для уголовного дела. Поэтому, вопреки мнению А.М. Ларина и В.И. Зажицкого, содержание вещественных доказательств формируется в рамках уголовно-процессуальных действий, а не за их пределами. В этом смысле они ничем не отличаются от показаний свидетеля и потерпевшего, показаний обвиняемого и подозреваемого, протоколов следственных действий и судебного заседания, иных документов.
О формировании доказательств правомерно говорить применительно и к такому самостоятельному виду доказательств, как заключение эксперта. Оно включает в себя комплекс взаимосвязанных действий, а именно: вынесение постановления о назначении экспертизы, в котором определяется ее вид, формулируются вопросы, ставящиеся перед экспертом (ч. 1 ст. 195 УПК РФ); получение (при необходимости) образцов для сравнительного исследования; ознакомление подозреваемого, обвиняемого, его защитника (потерпевшего, свидетеля в случаях, предусмотренных законом) с постановлением о назначении экспертизы и разъяснение им прав, связанных с их участием в производстве экспертизы (ч. 3. 4 ст. 195 УПК РФ); вызов эксперта и ознакомление его с данным постановлением, разъяснение ему его прав, обязанностей и ответственности (ч. 4 ст. 195 УПК РФ); производство экспертом экспертных исследований, формулирование на их основе выводов по поставленным перед ним вопросам, составление экспертом письменного заключения и его представление соответствующему властному субъекту (ст. ст. 204, УПК РФ); предъявление заключения эксперта подозреваемому, обвиняемому, его защитнику, потерпевшему, свидетелю и разъяснение им права ходатайствовать о назначении дополнительной либо повторной экспертизы (ст. 206 УПК РФ). Пропуск, ненадлежащая реализация каждого из перечисленных действий могут отрицательным образом сказаться на содержании формируемого заключения эксперта и привести к признанию его недопустимым.
В приведенном перечне процессуальных действий, образующих в своем единстве способ формирования такого вида доказательств, как заключение эксперта, можно выделить те, осуществление которых структурирует сознание эксперта на установление в ходе проводимого им исследования не любых, а именно относимых к делу сведений. К ним относятся: вынесение постановления о назначении экспертизы, в котором определяется ее вид, формулируются поставленные перед экспертом вопросы, указываются представляемые ему материалы; ознакомление подозреваемого, обвиняемого, его защитника (потерпевшего, свидетеля в случаях предусмотренных законом) с постановлением о назначении экспертизы и разъяснение им прав, связанных с их участием в производстве экспертизы; ознакомление эксперта с данным постановлением и разъяснение ему его прав, обязанностей и ответственности. Именно в ходе осуществления следователем, дознавателем с участием других субъектов уголовного судопроизводства данных действий начинается формирование (а не собирание) будущего заключения эксперта – доказательства, которого еще нет.
Приведенные выше соображения опровергают вывод о том, что в «отличие от показаний и протоколов следственных действий форма и содержание… заключения эксперта, образуются вне следственных действий и независимо от следователя»[153]. Экспертизу как следственное действие, направленное на собирание такого самостоятельного вида доказательств, как заключение эксперта, назначает и проводит следователь. Эксперт осуществляет экспертное исследование, являющееся важной частью рассматриваемого способа формирования доказательств, и на его основе формулирует выводы по вопросам, поставленным перед ним следователем и другими субъектами уголовного судопроизводства.
Содержание заключения эксперта в значительной мере зависит от вида и рода экспертизы, поставленных перед экспертом вопросов, которые определяет и формулирует следователь, количества и качества материалов, предоставленных эксперту. Зависит оно и от того, насколько своевременно, полно и правильно эксперту были разъяснены его права, обязанности и ответственность. Во всем этом существенна роль следователя. Поэтому в формировании содержания и формы заключения эксперта существенную роль играет следователь, а само заключение эксперта формируется в рамках проводимого следственного действия – назначения и производства экспертизы, а не за его пределами.
Обоснованно говорить о формировании доказательств и применительно к иным документам (ст. 84 УПК РФ). Они появляются в уголовном процессе в результате истребования (представления) документов и ознакомления соответствующего властного субъекта с их содержанием.
Формирование содержания будущего иного документа при его истребовании властным субъектом уголовного процесса начинается в момент подготовки следователем соответствующего письменного запроса в адрес компетентной организации, учреждения, должностного лица. В запросе должны содержаться сведения (вопросы) по интересующим следствие, суд фактам (обстоятельствам), знание которых необходимо для расследования, рассмотрения и разрешения уголовного дела. Данным запросом сознание того, кто будет отвечать на данный запрос (автора документа), ориентируется на отражение в исходящем от него документе не любых, а только значимых для уголовного дела сведений. Получив ответ на запрос, соответствующий властный субъект уголовного процесса должен путем прочтения ознакомиться с его содержанием (в суде к этому добавляется оглашение документа). При этом в его сознании формируется мысленный образ фактов и обстоятельств, сведения о которых содержатся в тексте полученного документа. Из них он выделяет только те, которые имеют значение для уголовного дела[154], и именно они образуют содержание формируемого доказательства, которое уже в процессе формирования используется для установления указанных обстоятельств (ч. 1 ст. 74 УПК РФ).
В данный момент завершается формирование иного документа как доказательства, а содержащиеся в нем сведения могут и дальше использоваться соответствующим субъектом познания в процессе доказывания в ходе проверки и оценки доказательств по уголовному делу. На их основе дознаватель, следователь, прокурор, суд в порядке, определенном законом, устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию, а также иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела (ч. 1 ст. 74 УПК РФ).
Исходя из этого противоречит действительности утверждение, согласно которому сведения, выявленные оперативно-розыскным путем, т. е. результаты оперативно-розыскной деятельности, содержащиеся в соответствующих письменных материалах, могут претендовать на роль такого вида доказательств, как иные документы[155].
Формирование содержания иных документов, хотя и в несколько измененном виде, происходит и в случае представления следователю документов защитником, другими невластными субъектами, т. е. в отсутствии запроса, исходящего от органов расследования или суда. В этом случае имеет место активное участие защитника в формировании документа. Документ вместе с копией своего запроса он должен представить следователю. Формирование иного документа при этом происходит в ходе ознакомления следователя с содержанием представленного запроса и документа и выполнения им последующих действий, которые были изложены выше.
Таким образом, имеет место формирование и иных документов. В силу этого утверждение о том, что «форма и содержание… иных документов… образуется вне следственных действий и независимо от следователя»[156], не соответствует действительности.
Термин «формирование доказательств» в полной мере корреспондирует содержанию и форме таких самостоятельных видов доказательств, как показания свидетеля и потерпевшего, показания обвиняемого и подозреваемого, протоколы следственных действий и судебного заседания. Деятельность по их формированию, равно как и других видов доказательств, начинается еще до того, как они появятся.
Так, в начале допроса следователь, объясняя свидетелю, по какому делу он вызван, разъясняя ему его права, обязанности и ответственность, порядок производства допроса[157], фактически ориентирует свидетеля на воспоминание имеющих значение для уголовного дела фактов и обстоятельств. Тем самым он способствует актуализации в его сознании образов не любых, а только значимых для уголовного дела и соответствующих действительности фактов и обстоятельств, воспринятых им ранее лично или со слов других лиц. Именно таким образом начинается формирование относимых к делу данных – данных, которых еще нет!
Формирование показаний продолжается в ходе устного сообщения свидетелем сведений о фактах и обстоятельствах, образы которых он воспроизвел в своем сознании под воздействием следователя. На основе услышанного следователь формирует в своем сознании мысленные образы тех фактов и обстоятельств, о которых сообщил свидетель. При этом он, руководствуясь требованием относимости, выделяет из них те, которые, по его мнению, имеют значение для уголовного дела.
Формирование показания свидетеля чаще всего продолжается и после того, как он в форме свободного рассказа сообщит на допросе относящиеся, по его мнению, к уголовному делу данные. Выслушав устное сообщение свидетеля, следователь при необходимости задает ему уточняющие и дополняющие вопросы, тем самым вновь структурирует его сознание, ориентируя с учетом уже ранее изложенных им данных и их сопоставления с имеющимися в деле на данный момент доказательствами на сообщение уточняющих и дополняющих относимых к делу сведений. Далее все относимые к делу сведения, которые на допросе были сообщены свидетелем, следователь фиксирует в протоколе допроса.
Формирование свидетельских показаний может быть продолжено и после того, как они со слов свидетеля зафиксированы в протоколе допроса следователем. Согласно закону, ознакомившись с протоколом допроса, свидетель вправе внести в него (в ранее данные им на допросе показания) дополнения и уточнения, подлежащие обязательному занесению в протокол (ч. 6 ст. 190 УПК РФ).
Потребность воспользоваться данным правом возникает у свидетеля в результате сложного мыслительного процесса, происходящего в его сознании при ознакомлении с записью своих показаний в протоколе допроса. При этом осуществляется сравнение двух (иногда и большего количества) мысленных образов[158]: первого, воспроизводящего значимые для уголовного дела факты и обстоятельства, которые свидетель воспринимал лично или со слов других лиц и о которых сообщил на допросе, и второго, который он воспроизвел в сознании на основании прочтения своих показаний, зафиксированных в протоколе. Когда содержание этих мысленных образов будет отличаться, у свидетеля возникнет потребность дополнения и уточнения протокола. Их совпадение будет означать полное и точное отражение в протоколе допроса показаний свидетеля и как следствие – отсутствие у него дополнений и уточнений к протоколу.
Таким образом, в ходе допроса показания свидетеля не собираются, а формируются[159].
Представление о существовании доказательств в готовом виде, оправдывающее возможность использования в качестве доказательств сведений, полученных за пределами уголовного процесса, не позволяет его сторонникам дать правильные рекомендации по разрешению следующих часто возникающих на практике ситуаций. Как быть, когда сведения, содержащиеся в объяснении лица или сообщенные оперативному работнику в ходе опроса, оказываются достоверными, а полученные при его последующем допросе – ложными? Давая рекомендацию «…о допустимости в этом случае содержащихся в объяснениях фактических данных в качестве доказательств по уголовному делу»[160], ее автор поступает последовательно в соответствии со своим представлением о том, что сведения, выявленные оперативно-розыскным путем (результаты ОРД) становятся содержанием доказательств, но от этого указанное представление не становится правильным. Точно так же следует возразить и против утверждения о том, что в «основе показаний свидетеля будут лежать сведения об обстоятельствах совершения преступления, которые были сообщены оперативному сотруднику в ходе опроса»[161].
На формирование в уголовном процессе показаний свидетеля не должны оказывать влияние полученное от него ранее в административном порядке объяснение либо его опрос, проведенный в рамках оперативно-розыскного мероприятия. На допросе у свидетеля должны выясняться значимые для уголовного дела факты и обстоятельства, которые он воспринимал лично или со слов других лиц. Именно они образуют основу его показаний. Следователь обязан ориентировать свидетеля на сообщение сведений о значимых для уголовного дела фактах и обстоятельствах, воспринятых им лично или со слов других лиц, а не тех сведений, которые он ранее изложил в своем объяснении или сообщил оперативному работнику. Все иное противоречит природе свидетельских показаний, не согласуется с правовым статусом свидетеля, объектом и предметом его показаний (ст. 56 УПК РФ), ведет к подмене доказательств результатами административной либо оперативно-розыскной деятельности.
Рассмотренная позиция внутренне противоречива. Считая, что результаты опроса лица, проведенного оперативным работником, становятся содержанием такого доказательства, как показания свидетеля[162], ее автор в то же время критикует тех юристов, которые объяснения очевидцев, полученные в процессе проверки заявлений о преступлениях, предлагают рассматривать в качестве доказательств (иных документов)[163]. При этом он не обращает внимание на то обстоятельство, что его собственная позиция по данному вопросу находится в логическом соответствии с позицией юристов, которых он критикует.