О том, как она в самый первый раз ехала в Славянолужье, Катя вспоминала потом не раз. Последующие события – темные и трагические – затмили собой многое. Однако дорога туда оставалась особой сагой.
Катя получила права полгода назад. «Драгоценный В.А.» свою машину ей категорически не доверил. На узком семейном совете было решено взять напрокат у закадычного друга детства Сергея Мещерского его старую машину, которую он держал на даче у тетки. Машина была красной «семеркой». К счастью, в автошколе, где училась Катя, ездили тоже на «классике», и никакой иной модели Катя в результате пока освоить не могла. Езда по городу давалась ей из рук вон плохо. А за рулем главное условие было в том, чтобы в салоне все было точь-в-точь как и в учебной тарахтелке. Всякое новшество пугало и сбивало Катю с толку. Спидометр воспринимался тахометром, а показатель уровня давления масла вообще чем-то совершенно незнакомым. Катю успокаивало только одно: и ее инструктор по вождению, и «драгоценный В.А.», и друг детства Сергей Мещерский хором заверяли, что начинать ездить самостоятельно надо именно на той машине, на которой вы и учились.
До Славянолужья предстояло ехать страшно сказать сколько – сто семьдесят километров. Соглашаясь на столь дальнюю поездку, Катя в душе робко надеялась, что дома, когда она за ужином скажет о командировке, Кравченко совершит рыцарский поступок. Объявит: «Любимая, я не позволю тебе рисковать собой на опасной дороге. Я брошу все, любимая, – службу безопасности, своего работодателя, суточное дежурство и поеду с тобой на край света. Точнее, сам сяду за руль и повезу тебя».
Но ничего подобного не случилось. Кравченко только саркастически хмыкнул: ну ты и даешь, дорогуша! А потом деловито заметил, что сто семьдесят при средней скорости семьдесят в час – это два с половиной часа плюс езда по Москве, значит, все три с половиной. И для водителя-чайника, а тем более чайника по имени Катя, это жесткая тренировка. «Если скатаешь туда и обратно – значит, будешь водить, – заключил он философски. – Значит, не зря всю зиму мне голову со своей автошколой морочила».
Из всего сказанного Катя с тоской поняла, что «туда и обратно», то есть все триста сорок километров(!), Вадим предлагает ей проехать за один день. Идея показалась ей столь чудовищной по своей нелепости, как и девятый подвиг Геракла. Однако, поразмыслив, Катя с тревогой поняла, что… из Славянолужья-то все равно придется как-то возвращаться. Не ночевать же там где-то в стогу сена на границе между Серебряными Прудами и Тульской областью.
Ночь Катя провела в тревожном ожидании дороги. Кравченко, на этот раз игравший роль будильника, поднял ее ровно в шесть. Машина подозрительно быстро завелась, и Катя сначала на первой скорости, а затем на второй выехала из родного сонного двора и покатила по Фрунзенской набережной на восток, навстречу лучам восходящего солнца.
Солнце, правда, моментально скрылось за тучу. День снова обещал быть пасмурным. В шесть часов улицы Москвы были хоть и не пусты, но все же свободны. Катя ехала, судорожно вцепившись в руль и смотря на дорогу строго перед собой. Какие уж там зеркала – боковые и заднего вида! Пару раз она глохла на перекрестках у светофоров и впадала в страшную панику. К счастью, время было раннее и никто сзади ей истерически не сигналил.
На подъезде к МКАД во встречном направлении уже двигался нескончаемый поток машин. Утром все ехали только в Москву. И Катя порадовалась, что ее осенила гениальная мысль ехать утром из Москвы.
А потом началось Подмосковье. Замелькали деревни, дачные поселки, коттеджи, поля, леса и перелески, речки, пруды. Обычно дорогой Катя любила смотреть в окно, успевая заметить все на свете. Но теперь, цепко держа руль в своих слегка окостеневших от напряжения руках, она не видела ничего – ни слева, ни справа. Взгляд ее был прикован к габаритным огням впереди идущей машины. А иногда, когда «семерку» обгоняли, ревя мощными моторами, грузовые фуры или «Икарусы», Кате вообще хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть этих грохочущих монстров, тяжело утюживших ленту шоссе.
Говорят, глаза страшатся, а руки делают. Долго ли, коротко ли, но восемьдесят километров Катя проехала. Остановилась на обочине. Передохнула. Часы показывали четверть восьмого. Мимо проносились машины. Их вели сплошь мужчины. Катя, провожая машины взглядом, чувствовала себя чужой на этом празднике жизни и остро завидовала. Увы, сейчас ей было ясно как день: есть в мире две разные стихии – женская и мужская. Дорога была изначально стихией мужской. Противоположный пол царствовал здесь с незапамятных времен странствующего рыцарства и караванных путей из варяг в греки. То, что вместо коней сейчас были машины, не имело значения. Машины были только средством. А дух был прежним, древним. И дух этот был исполнен соперничества, задора, риска и скорости. Катя чувствовала, что те, кто вдыхал пыльный воздух дорог полной грудью, лишь терпят ее здесь, снисходительно позволяя ползти по крайнему убогому ряду среди тихоходов и дохлых «чайников» с наклейками «у» на заднем стекле.
Верно говорят – всяк сверчок знай свой шесток… Чтобы как-то взбодриться, Катя подумала, что в Шумахеры она все равно не пошла бы, хоть ей миллион золотом плати. Снова завела машину, тихонько тронулась с места и поехала. И опять замелькали деревеньки, дачи, овраги, перелески, подмосковные городки и поля. За Ступином машин стало мало, а шоссе напоминало взлетную полосу. И Катя даже чуть-чуть расхрабрилась и прибавила газа, воображая себя, как в детстве, реактивным истребителем. На сто первом километре пути она вдруг успокоилась. От сердца словно что-то отлегло. Можно даже, оказывается, ослабить мертвую хватку руля, и ничего не случится страшного… руль никуда не денется. Не оторвется. Катю теперь страшно удивляло и радовало все: что машина чутко слушается руля, что мотор мерно урчит, все кнопки-переключатели работают. И что вообще ехать вот так, без напряга, по свободной дороге среди полей и лесов… почти приятно. А потом произошло настоящее чудо: Катя оторвала наконец от руля правую руку, дотянулась до магнитолы и включила музыку. Приемник был настроен на радио «Орфей», и в салон ворвались скрипки Вивальди – «Лето» из «Времен года». Подстегиваемая музыкой, Катя прибавила газу.
Ух ты! Восемьдесят в час – кому рассказать, не поверят никогда!
Мимо, легко обгоняя маленькую «семерку», пронесся черный «Мерседес», мигнул насмешливо фарами и… Через минуту солнце блеснуло на его заднем стекле далеко впереди.
В половине десятого Катя увидела справа на обочине синий указатель: «д. Журавка». Деревня вытянулась вдоль шоссе. За околицей, конечно же, имелся традиционный пруд, в котором плескались утки, за ним виднелась новенькая автозаправка, похожая на игрушечный пластиковый конструктор. Катя подъехала к заправке, остановилась, высматривая в окно участкового Трубникова. И почти сразу же увидела его: к ее машине неторопливо направлялся длинный и худой, как дядя Степа, милиционер. На вид ему было за сорок. Мундир его был не нов, но тщательно подогнан по фигуре и аккуратно отутюжен. Лицо милиционера было коричневым от загара, а длинные ноги в сапогах (деревенская особенность) смахивали на циркуль. Милиционер степенно приблизился, нагнулся к машине точно шлагбаум, приложил руку к козырьку фуражки:
– Здравия желаю! Издали вашу машину по номеру узнал. Майор Трубников Николай Христофорович, здешний участковый уполномоченный.
– Екатерина Сергеевна, – чинно представилась Катя, пожимая его руку – ладонь Трубникова была мозолистой и жесткой, как подметка.
Катя хотела было вылезти из машины, но… внезапно почувствовала, что не может не только двигаться, но даже распрямиться… тело затекло, спина болела.
Трубников пристально разглядывал ее. Причем, как показалось Кате, с явным недоверием.
– Вы из какой же такой службы будете? – спросил он, кашлянув.
– Из пресс-центра главка. Разве Колосов, начальник отдела убийств, вам этого не сказал?
– Сказать-то он сказал… Мол, приедет специалист по всяким таким делам… – Трубников прищурился. – А вы небось недавно институт закончили. Да?
– Я не первый год в милиции, Николай Христофорович, – гордо сказала Катя. – Колосов сказал мне, что здесь у вас в районе совершено убийство, которое не раскрыто по горячим следам. Он сказал, что вы введете меня в курс дела.
– Ну, что вы такая молоденькая, может, оно и к лучшему, – задумчиво изрек Трубников. – Вам, молодежи-то, между собой легче общий язык найти. Тем более в таком вопросе интимном… – он вдруг загадочно умолк.
Катя с недоумением посмотрела на него – о чем это он?
– Вы мне расскажите подробно, Николай Христофорович, что у вас тут стряслось, – сказала она. – Я знаю только, что убили какого-то Хвощева, вроде бы на его же собственной свадьбе.
Трубников помолчал.
– Значит, сделаем так, Екатерина Сергеевна, поедем прямо сейчас на место, где все и произошло. Это отсюда всего двенадцать километров, ну а там… решим, что и как дальше. По дороге я вам расскажу… Одним словом, расскажу все, что установлено первоначальными результатами осмотра и опроса свидетелей. Потом поедем в морг. Тело там до сих пор. Сегодня патологоанатом с ним работает. Нервы-то у вас как, крепкие?
Катя посмотрела на Трубникова и открыла дверь машины, приглашая его садиться.
В «семерке» Трубников едва поместился. Голова его в форменной фуражке почти упиралась в потолок.
– Я покажу, как ехать, – сказал он, кряхтя. – До села Большое Рогатово по шоссе все прямо, а потом направо свернем, там бетонка пойдет. Когда-то колхоз «Боец» сам себе дорогу проложил до реки и зернохранилища.
Указатель «Большое Рогатово» появился через шесть километров. За ним началась старая, разбитая дождями бетонка. Местность была холмистой. Дорога шла то под уклон, то поднималась в гору. Катя, не готовая к преодолению препятствий, снова судорожно вцепилась в руль. За осиновой рощей начался уж совсем крутой спуск к реке.
– Тихонько, тихонько, не гоните, на вторую скорость перейдите, – подсказывал Трубников. – Вот и Славянка наша, – назвал он речку. – В Оку впадает. Видите мост – нам туда.
Земля тут раньше разным колхозам принадлежала, – продолжал он чуть погодя. – Ну а перед самой перестройкой объединили их все скопом в один агропромышленный комплекс.
Катя не перебивала участкового. Конечно, историю следовало начинать с самого убийства, а не с сельского хозяйства, но… видно, у Николая Христофоровича Трубникова была своя особая манера повествования. И с этим приходилось мириться.
– Заместителем директора комплекса работал Чибисов Михаил Петрович. Специалист дельный и хозяин хороший. И мужик тоже ничего. Был у нас депутатом всех созывов, а затем, как комплекс в фирму преобразовался, он это общество акционерное и возглавил. Талант у него к сельскому хозяйству и предпринимательству врожденный. Развернулся он тут у нас вовсю – агрофирму «Славянка» сейчас все знают. Часть земель он за фирмой оставил, часть в аренду отдал фермерам. Часть под теплицы и оранжереи пустил. В общем, за какие-то шесть лет хозяйство крепко на ноги поставил. Процветать начал. – Трубников покачал головой. – Да… И процветал по нынешним временам – дай бог так всем. Дом отгрохал – особняк, конюшню завел, по Славянке каждое лето на собственном катере и мотоцикле водном гоняет. Самолет даже спортивный на паях со своим старым приятелем Хвощевым Антоном Анатольевичем приобрели. Только вот не повезло с самолетом-то… В марте полетел Хвощев на нем в Тулу на какое-то совещание, да при взлете и упал самолет. Летчик-то легко отделался. Сугроб его глубокий спас. А Хвощеву-то не повезло. Калекой стал, полным инвалидом.
– Но ведь фамилия убитого тоже Хвощев, – Катя решила пришпорить неторопливое повествование участкового.
– Это сынок его Артем, двадцать три года всего ему было-то, – Трубников снова покачал головой. – А на самолете отец его разбился. Он у нас тут тоже активно и успешно занимался бизнесом. У него завод ликероводочный как раз в Большом Рогатове, что мы с вами только что проезжали. А с Чибисовым они не только друзья старинные, но и партнеры – Хвощев барду ему с завода своего на фермы поставляет.
– А что это такое? – спросила Катя.
– Барда-то? Это отходы. Когда спирт гонят, барда остается. Скот на ней хорошо откармливается, вес набирает. Чибисов у Хвощева эти отходы берет и Павловский Александр Андреевич – скотопромышленник наш. – Трубников усмехнулся, словно смакуя это неуклюжее словечко. – Тоже покупает для герефордов канадских своих. Я к чему рассказываю все это так подробно… Чтобы вы, Екатерина Сергеевна, человек городской, столичный, поняли, что по нашим деревенским меркам в деле этом замешаны большие и влиятельные в масштабах района люди. У Чибисова дочь есть Полина. Университет в Москве заканчивает, исторический факультет. Девушка хорошая, даже очень хорошая. Говорила мне, археологом, мол, буду. Ну, на отцовские деньги можно и археологом… Давайте, говорит, Николай Христофорович, мы Черный курган раскопаем, вдруг там захоронение древнее? Что для этого надо, какое разрешение и где получить можно? Фантазерка такая… Но девочка хорошая, правильная. И выпало ей прошлой ночью такое испытание, такая беда, что… – Трубников посмотрел на Катю. – Свадьбу тут у нас в воскресенье играли богатую. Артем Хвощев на Полине Чибисовой женился. Из загса прямо в церковь поехали. Венчал их наш отец Феоктист. Мировой мужик. Проповеди сам пишет, сочиняет и читает их прихожанам – прям оторопь берет, когда за пьянство жучить начинает. И на свадьбе он тоже был, а еще, кроме него, гостей было человек сто пятьдесят. Накануне сам Чибисов мне в опорный позвонил и говорит: патрулей никаких из района дополнительных не вызывай, не надо. Сами своими силами порядок будем поддерживать. А сам ко мне приходи праздновать.
– И вы тоже были на этой свадьбе? – спросила Катя.
– Нет, не попал я на свадьбу. Здесь теперь налево сворачивайте, тихонечко. Руль быстрее крутите, а то так и в кювете заночевать можем. Тут дорогу маленько развезло после дождя, да ничего, проскочим. – Трубников сдвинул фуражку на затылок. – Вечером вызвали меня, как назло, в Марусино – кража там была из палатки продуктовой. Украли-то немного, а мороки… потом мотоцикл мой сдох, короче, застрял я там, в Марусине. И поэтому о том, что на свадьбе было, только со слов свидетелей, мною же и опрошенных, знаю. Приезжих среди гостей много было – в основном все знакомые Хвощева и Чибисова: партнеры деловые, друзья-приятели. Некоторые семейно прибыли. Некоторые даже с собственной охраной. Один депутат был вроде даже. Хвощев-старший тоже хотел в Думу избираться, да теперь с этой катастрофой не до этого уже. Пятый месяц в больнице с аппаратом искусственной почки лежит. Вот она жизнь как иногда поворачивает-то… А наших местных на свадьбе тоже было много. Самые сливки, так сказать. Павловский Александр…
– Что-то фамилия очень знакомая, – сказала Катя. – Где-то я ее слышала.
– Возможно, он человек заметный. Был и компаньон его Туманов Константин. Ну, потом дачники наши – художник Савва Бранкович, это который портреты пишет, и Галина Островская – она сюда каждый год приезжает. Муж ее покойный домишко тут купил, отстроил заново, да и помер, бедняга, на этом строительстве – надорвался. А Галина-то живет здесь с апреля по ноябрь. Пока белые мухи не полетят. Не помните ее, нет? Сейчас ее, правда, узнать трудно. А раньше-то, в мою молодость, какая она знаменитая актриса была. Фильм за фильмом выходил. Кино тогда жизненное было, доброе. Помню, в семьдесят третьем пошел я – парень совсем тогда еще молодой – после суток дежурных в кино. Дело-то в райцентре было, и картину новую привезли. Островская в ней играла и этот, как его…
– Куда теперь-то ехать? – быстро спросила Катя.
– Опять налево забирайте. Сейчас поля пойдут агрофирмы «Славянка». Мы уже почти до места добрались. – Трубников вздохнул. – Да, время-то золотое было – молодость… Но к делу нашему возвращаюсь. Как удалось установить мне со слов свидетелей, а опрашивал я непосредственно личную секретаршу Чибисова Кустанаеву Елизавету Максимовну, примерно в начале второго ночи молодые на машине поехали в Москву. В свадебное путешествие они улетали в Испанию. А рейс был ранний. Шестичасовой. Ну они и выехали прямо от свадебного стола. Но до Москвы не добрались. Вот здесь их обнаружили. В пять часов машина шла на станцию – водитель и заметил с дороги что-то во ржи. Как раз только-только и ливень утих. Ну, вот здесь. Дальше нам, Екатерина Сергеевна, пешком придется.
Катя с великим трудом вылезла из машины. Тело было деревянным. Ноги, казалось, навечно срослись с педалями сцепления и газа. Даже координация движений была точно у новорожденного Буратино. Но все эти мелочи сразу же отошли на второй план, едва только Катя увидела это место .
Проселок, по которому они только что ехали, пересекал большое поле. К самой дороге вплотную подступала высокая желтая стена колосьев. Катя впервые в жизни, а не по телевизору и не на картине Венецианова увидела настоящее ржаное поле. Оно простиралось насколько хватало глаз – до самого горизонта. Кругом на многие километры не было ничего, кроме волнуемых ветром колосьев да серого пасмурного неба с клубившимися на юго-востоке новыми грозовыми облаками.
– Сюда, – позвал Трубников, и они по узкой заросшей травой колее двинулись в рожь. Рыхлая земля под ногами была пропитана дождевой влагой.
– Вот здесь мы нашли их машину, – сказал Трубников. – Вон осколки от лобового стекла. Осторожнее наступайте. Ноги не пораньте.
Катя увидела две свежие глубокие колеи от автомобильных колес, наполненные водой. И осколки стекла. Среди них валялся измазанный бурой глиной обрывок белой ткани. Катя наклонилась и увидела пуговицы, рукав и манжет. Это был оторванный лоскут мужской рубашки.
– Кое-какие улики здесь, на месте, следователь пока оставил для повторного осмотра, – отреагировал Трубников на ее вопросительный взгляд, – первоначальный-то осмотр в семь утра был, под проливным дождем. У нас тут вчера весь день как из ведра. – Трубников указал на ткань: – Рубашка потерпевшего Артема Хвощева. Фрагменты ее здесь и вон там еще валялись. Пиджак мы возле машины нашли. Целый. А во-он там во ржи было тело.
Катя посмотрела, куда он указывает, и увидела четкий след волочения: колосья были примяты, местами варварски сломаны и втоптаны в грязь. Они с Трубниковым пошли по следу и… Сердце Кати дрогнуло: она ничего не видела, кроме непроницаемой желтой стены. Это место… Это странное место. Она уже была здесь раньше – вчера во сне и потом, когда уже проснулась, едва не вскрикнув от страха. Где-то нудно гудели мухи – словно впереди среди золотистого хлеба скрывалась куча нечистот.
– Осторожнее, – шепнул Трубников.
Колосья неожиданно расступились – Катя увидела перед собой вытоптанную площадку. По земле словно кто-то заново прошелся плугом – все было взрыто, вывернуто, выкорчевано. От дождя почва совсем раскисла, походя на хлюпающее под ногами болото. Только вот цвет у стоячей воды этого болота был странный: темно-багровый.
– Здесь мы парня обнаружили. Мертвого, – сказал Трубников. – Из всей одежды на нем только плавки были да брюки, до колен приспущенные. Вся кровь его тут, в этой луже. Земля аж не впитывает, не принимает.
– Как его убили? – тихо спросила Катя.
– Мы со следователем более девяноста ножевых ран на его теле насчитали в области живота, груди, шеи, паха. Даже кожа местами на решето была похожа. В морге увидите, какой он. В салоне машины ихней – а это внедорожник японский двухместный – тоже кровищи было полно. Машину-то следователь пока тут у нас оставил. Не на ходу она – прямо в мотор кто-то кувалдой или ломом заехал. Разбил все к черту.
Катя смотрела на багровую лужу. Именно над ней кружили, жужжа, навозные мухи. Садились на крохотные островки бурой глины, что-то там сосали своими хоботками.
Катя взглянула вверх: небо. Как и в том сне – только небо и эти колосья. Стены и потолок, словно в клетке. «Значит, там, во сне, это тоже была рожь», – подумала она с какой-то странной уверенностью. Она протянула руку к колосу. Вот ты какой, оказывается, ржаной хлеб.
– А где нашли Полину Чибисову? – спросила она.
Трубников поманил ее пальцем за собой. Прошли еще метров тридцать, Трубников раздвигал колосья руками.
– Вот здесь. Мне шофер показал, который первый их обнаружил. Она лежала на земле, раздетая. Он подумал – она тоже мертвая, а она в обмороке была глубоком. Когда он попытался ее в чувство привести, она как закричит… Видно, шок пережила, до сих пор никак не отойдет. Стала навроде помешанной. «Скорую» вызвали, так она никому из врачей даже дотронуться до себя не дала – кричит, вырывается. Кровь на ней была. К счастью, не ее. Ран на ней нет, а вот насчет чего другого – этого мы пока выяснить не можем.
– Эксперт взял на исследование образцы крови? – спросила Катя.
– Взял. Только я и без экспертизы скажу, чья на ней кровь, – жениха ее, Артема, – сказал Трубников.
Катя посмотрела на участкового: какой именно смысл он вкладывает в эту фразу?
– Нож не нашли? – спросила она после паузы.
Трубников отрицательно покачал головой.
– Кто же все-таки на них напал? – спросила Катя. – Как вообще они здесь очутились – в поле, так далеко от магистрального шоссе – они же в Москву в аэропорт ехали?
– Лично мне кажется, приехали они сюда сами на своей машине, – сказал Трубников. – Только вот что дальше тут приключилось, по данным первичного осмотра установить не представляется возможны… – Он вдруг оборвал себя на полуслове и сделал Кате предостерегающий жест – тихо!
В первое мгновение Катя не услышала ничего, кроме шуршания колосьев, но затем… Чавканье глины и чьи-то шаги. От неожиданности сердце Кати громко застучало. Здесь, среди этого пустынного зловещего поля, она внезапно почувствовала себя как во сне. Сон и реальность на миг будто поменялись местами, и казалось – вот сейчас произойдет нечто…
– А, это вы, Савва Драгоевич, – услышала она голос Трубникова – напряженный и одновременно удивленный, – а я смотрю – кого это сюда нелегкая несет… Вообще-то тут посторонним находиться пока не положено.
– Ну, для меня сделайте небольшое исключение. А я вас сколько раз, Николай Христофорович, просил – называйте меня просто Савва. Сами говорили, что об отчество мое язык сломаешь.
Голос, прозвучавший в ответ, был мужским, глуховатым, с ощутимым акцентом. Этому странному чужеземному акценту эхом вторила еле уловимая мелодия, словно занесенная в эту настороженную тишину далекой радиоволной. Музыка была тихой и удивительно знакомой. Катя узнала ее сразу же – мелодия из фильма Кустурицы «Время цыган». Рожь заволновалась, зашуршала, и из нее, словно отделившись от желтой живой стены, появился человек. Это был мужчина лет около сорока, весьма примечательной наружности. Фигура его была приземистой, полной. Лицо же, напротив, очень худым, скуластым, с резкими чертами. Густые черные брови шнурками сходились к самой переносице. Нос был крупный, римский, с горбинкой. Подбородок резко выдавался вперед. Верхнюю губу оттеняла полоска темных усов. Одет незнакомец был в потертые джинсы, черную размахайку с яркими этническими узорами на груди и пятнистый жилет милитари. На загорелый лоб его была глубоко надвинута панама цвета хаки, на открытой загорелой груди, густо поросшей курчавой черной шерстью, поблескивал массивный золотой крест, из оттопыренного нагрудного кармана жилета выглядывал аудиоплеер, а мощную шею, точно гривна, окружали снятые наушники. Из них-то и сочилась мелодия из фильма Кустурицы.
Таким перед Катей предстал известный художник Савва Бранкович, и она, приглядевшись внимательно, сразу же вспомнила, что уже встречала его однажды – причем именно на том самом памятном концерте Эмира Кустурицы, когда он приезжал в Москву со своими музыкантами. Это было несколько лет назад, но Савва Бранкович с тех пор ничуть не изменился. Катя живо припомнила, что на тот концерт он явился в бело-черной зебровидной майке и военном кителе полковника югославской армии с золочеными аксельбантами, чем надолго и приковал к себе внимание всей тусовки.
– Вот решил с утра своими глазами взглянуть на это проклятое место, – объявил Савва Бранкович участковому. – Кстати, и освещение колоритное.
В эту минуту свинцовые тучи, нависшие над дальним краем поля, пронзил яркий солнечный луч. Он был похож на золотую спицу, которой насквозь прокололи небо. Капли на траве и колосьях сразу вспыхнули всеми цветами радуги. Солнечный луч, казалось, вонзился в самую середину багровой лужи, разлившейся у ног троих людей, стоявших друг против друга. Катя внезапно почувствовала, как к горлу ее клубком подкатила тошнота.
– Здесь произошло убийство, – сказала она. – Вы что же, с утра пораньше явились сюда, чтобы с любопытством посмотреть на место, где человеку нанесли девяносто ударов ножом, выпустив из него всю кровь в эту вот лужу, что у вас под ногами?
– Милашка, а ты кто? – спросил Бранкович и обернулся к Трубникову: – Христофорыч, дорогой, это что еще за птица?
– Это коллега моя, из главка нашего прибыла – Екатерина Сергеевна. Капитан милиции, – невозмутимо сказал Трубников. – Вот место с ней осматриваем. А вы, Савва, что же, с дачи своей идете?
– С дачи, – Бранкович кивнул. – Удержаться не мог – свернул с дороги сюда. Да, темное дело, очень темное… А с Полиной, значит, так и не удалось до сих пор поговорить?
– Пока нет.
– Бедный маленький воробышек, – Бранкович покачал головой. – Такие приключения в брачную ночь… Ее ведь изнасиловали, да?
– Я, Савва Драгоевич, такой информацией не располагаю и вас, то есть тебя, убедительно прошу такие слухи пока тут у нас не распускать.
– Да что там слухи! Испортили девчонку, – Бранкович вспыхнул, как порох. – Ты любого здесь спроси – все об этом только и говорят. Я б на месте отца ее и суда никакого не стал ждать, сам бы нашел подонка, убийцу и кишки его грязные ему же в глотку бы и забил.
– А вы сами были на этой свадьбе? – спросила Катя.
– Конечно, был. Все были. А что такое?
– А во сколько вы застолье покинули, можно вас спросить?
– Под утро уже. Да там все пьяные были. Девушка, не знаю, как вас и называть-то теперь, господин полицейский или красавица моя, там нажрались все в доску под конец, понимаете? Вы когда-нибудь на свадьбах деревенских бывали? Я не то что времени счет за столом потерял, я вообще когда очухался, понятия не имел, кто я и где нахожусь – в Москве ли, в Белграде ли моем родном, в Баня-Луке ли, в аэропорту или на берегу Славянки нашей на русской даче моей.
– Екатерина Сергеевна, нам пора. Машину надо осмотреть да в морг заехать, – хмуро сказал Трубников. – Ну, и насчет главного решить, как и что… Савва, а ты?
– Ухожу, ухожу я, Христофорыч, не переживай, – Бранкович вскинул руки, точно сдавался в плен. – Я на реку шел купаться. Всего хорошего. Удачи в делах. Прощайте, капитан, птичка сердитая, – улыбнулся он Кате ослепительно и нахально. – И один совет на прощанье, чтобы вы вспоминали Савву Бранковича: чтобы вам тут ни рассказывали об этом месте, – он широким жестом обвел поле, – не верьте. Ничему не верьте. Крепче спать будете, девочка.
– Странный какой, – осторожно заметила Катя, когда они с участковым уже сидели в машине. Катя включила зажигание. – Что он мне такое посоветовал – не верить рассказам об этом месте? О чем это он?
– Чепуха, сказки, – Трубников поморщился. – Не берите в голову.
– А вы, я смотрю, на короткой ноге с этой богемой, Николай Христофорович. В Москве не многие этим похвастаться могут.
– Да? Надо же, а с виду он такой парень простой… Я его в прошлом году выручил сильно, с тех пор мы и подружились, – скромно сказал Трубников. – Он спьяну на джипе своем вброд через Славянку переправляться надумал, да не рассчитал маленько брод-то. Чуть не утонул. А я мимо ехал на мотоцикле, ну и увидел, как он там бултыхается. Трактор мы с мужиками подогнали, вытянули его. Ну, и познакомились. Он парень свойский, в баню меня свою позвал париться-отогреваться. Дело-то весной было ранней. Вода стылая… Ну, попарились мы, отогрелись. Баня-то у него шик-блеск, мечта, а не баня. Он себе дачу – ха-а-рошую – выстроил возле хутора Татарского. Наезжает сюда частенько. Мастерская тут у него и кузня даже своя есть. Он ведь, помимо живописи, кузнечное дело хорошо знает. Такие вещи создает – загляденье. Этот год он и зиму почти всю жил на даче. Он ведь по отцу-то наполовину серб, наполовину хорват, а по матери русский. Родители у него в Белграде живут – он сам мне рассказывал. Одна сестра за русского вышла, живет в Туле. Муж у нее спортсмен известный – лыжник-многоборец, чемпион олимпийский. А другая сестра в Боснии замужем за каким-то мафистом местным. После войны Савва-то что-то не очень домой в Белград ездит. Все больше у нас тут обретается. Картины свои пишет. Наезжают к нему гости часто из Москвы. Выпивают, конечно, охотой по осени балуются. Наши, местные, с ним тоже все в дружбе. Чибисов – отец Полины и Хвощев-старший… Одним словом, свой он тут у нас, хоть отчество его, кроме меня, никто и выговорить не может.
– А с Артемом Хвощевым он в каких был отношениях? – спросила Катя.
– В нормальных, точнее, ни в каких. Артем зелен был еще, чтобы с таким человеком, как Савва, какие-то отношения поддерживать.
– А с Полиной?
Трубников пожал плечами. Но Катя заметила, что он снова нахмурился, словно она спросила о чем-то запретном.
– Не боитесь, что машину-вещдок по винтику растащат, пока следователь в отдел ее перегонит? – задала она новый вопрос чуть погодя.
– У меня не растащат, – коротко бросил Трубников. И Катя по его голосу поняла, что он уязвлен до глубины души. Она смеет сомневаться, что он не принял все меры к сохранности изъятых с места происшествия улик!
Автомобиль ждал их в гараже опорного пункта милиции – железном пенале, выкрашенном в ядовито-зеленый цвет. Однако, чтобы добраться до опорного пункта, пришлось снова петлять по проселку, преодолевать крутые подъемы и спуски и в конце концов очутиться у той же автозаправки, где Катя и встретилась с участковым. Оказалось, что опорный пункт был от автозаправки в двух шагах: маленькое одноэтажное строение, втиснутое между придорожным магазином автозапчастей и ремонтной мастерской.
В опорный пункт Катя заходить не стала: Трубников сразу же провел ее в гараж и там в таинственном полумраке, пропитанном запахами бензина и резины, она увидела двухместный «Судзуки», принадлежавший Артему Хвощеву. Машина была сильно забрызгана грязью и еще чем-то…
Через выбитое лобовое стекло Катя заглянула в салон: на серых чехлах сидений – бурые потеки, пол сплошь усыпан осколками стекла. Капот был искорежен, фары разбиты, бампер оторван.
– Когда мы машину на месте со следователем осматривали, – сказал Трубников, – в багажнике три сумки были, большие, спортивные. Они ж за границу ехали отдыхать – в основном летняя одежда, тряпки. На полу была дамская сумка белого цвета. Там все их документы – загранпаспорта, авиабилеты, ваучеры на отель, две кредитные карты, телефон ну и косметика разная. Все вещи следователь к делу приобщил. Вот здесь впереди мужская визитка валялась. Тоже следователь изъял к делу.
– А ключи от машины где были? – спросила Катя.
– Торчали в замке зажигания, мотор был выключен. – Трубников открыл дверь со стороны водителя. – Вот эта дверь и та тоже распахнуты настежь были, а сиденья опущены. Мы их подняли, когда пол осматривали. А было все в таком вот положении. – Он опустил сиденья.
– Удобно, – Катя дотронулась до серого чехла.
– Кровать, да и только. – Трубников покосился на нее, хмыкнул. – Прямо ложе супружеское, м-да…Мы тут еще кое-что нашли.
– Что? – Катя нагнулась, заглядывая под машину.
– Часть женского туалета.
– Какую именно?
– Трусы белые кружевные. Разорванные.
– Где они были? В салоне или вне машины?
– Это с какой стороны посмотреть. Повешены были вот сюда как флаг. – Трубников взялся за боковое зеркало с правой стороны.
– Когда Полину Чибисову нашли без сознания, какая на ней была одежда? – еще раз уточнила Катя.
– Платье подвенечное – разорванное, грязью запачканное, окровавленное. «Молния» сзади распущена.
– Что, тоже разорвана?
– Нет, расстегнута, только совсем. Я сам это видел, а платье спущено было до пояса – спина, плечи, грудь голые. Девчушка ничком лежала, в комок сжавшись.
– А обувь на ней была?
– Одна белая туфля на шпильке. Лодочка. На левой ноге. В земле вся. А вторую мы за машиной нашли в луже.
Катя обошла автомобиль, внимательно осмотрела разбитый капот.
– Что же все-таки произошло, Николай Христофорович? – тихо спросила она.
– Скажу только насчет машины этой. Как мы со следователем Панкратовым меж собой прикинули. Значит, приехали Хвощев и жена его туда, где мы их нашли, сами. Остановились в поле. Мотор заглушили, но ключ из замка не вынули, значит, далеко от машины уходить не собирались. Сиденья в салоне опустили, стекла тоже… Ну а потом звезданул им кто-то по капоту, стремясь мотор вывести из строя, чтоб не уехали они, не спаслись оттуда. Эксперт наш предмет, которым по капоту дубасили, определил как «тяжелый металлический» – лом это, скорее всего, был или отрезок трубы. Высадили и стекло лобовое. Может, той же трубой, а может, и ногой – на капоте вмятины глубокие вот здесь и вон там. – Трубников показал Кате наглядно. – С машиной, думаю, все так в точности и было.
Катя ждала, что он продолжит, но Трубников замолчал.
– Ну, что же… Теперь в морг? – не слишком уверенно предложила Катя. Трубников мрачно кивнул.
Морг находился при больнице райцентра. Путь туда был неблизкий. Катя давно уже потеряла счет и времени, и километрам. Она боялась даже думать о том, сколько часов уже провела за рулем. Руки, ноги, спина – все было словно чужое. Однако, когда эти самые чужие, одеревеневшие ноги и руки нажимали на педали и крутили руль, все словно вставало на свои места. Даже усталость куда-то девалась – до следующей остановки, до следующей высадки. «Все-таки мы едем, а не пешком плетемся, – утешала себя Катя. – Вот сейчас до этого чертова морга доберемся, там и…» Она вовремя одернула себя, едва не произнеся «отдохнем». Еще чего!
Нет, говорят, худа без добра. Сильная физическая усталость помогла Кате, как ни странно, довольно спокойно, если не сказать апатично, встретить то, что ожидало их с Трубниковым в морге. При других обстоятельствах Катя, наверное, испугалась бы гораздо сильнее.
Они с Трубниковым успели вовремя. Из областного бюро судебно-медицинской экспертизы в больницу прибыл патологоанатом. Вскрытие давно уже шло своим чередом. Когда патологоанатом показал им то, что некогда было телом Артема Хвощева, Катя судорожно вцепилась в руку Трубникова.
– Девяносто восемь ножевых ран, – сказал эксперт, – из них процентов шестьдесят – проникающие, причинившие повреждения внутренним органам. Особенно сильно пострадала брюшная полость. Как видите, она почти вскрыта, внутренности в таком ужасном виде. Множественные повреждения грудного отдела и паха. Семь ножевых ранений в область спины и ягодиц. Горло перерезано, на лице глубокие порезы. Характер ран таков, что мы с уверенностью можем говорить о том, что нападение было крайне жестоким. Я бы сказал, просто неистовым.
– Женщина могла такое сделать? – спросила Катя, стараясь не смотреть на труп.
– Женщина? Я бы сказал, нет, никогда, если бы у меня самого пять лет назад не было одного случая, – патологоанатом оживился. – Женщина, психически больная, тридцати пяти лет, нанесла своему двадцативосьмилетнему брату – крупному, сильному парню, сто двадцать одно ножевое ранение. Буквально растерзала его.
– Психически больная? – переспросил Трубников. – Силища-то у них такая откуда? Это ж силу надо какую иметь…
– Здесь есть раны, когда лезвие ножа наткнулось на кость и оставило на ней отметины, – сказал эксперт. – Я бы сказал, что для женщины это в принципе невозможно, если бы в том случае с психопаткой у меня не было и такого. В нашем случае смерть наступила от множественных тяжких повреждений и связанной с ними острой кровопотерей. Время смерти, судя по тем признакам, что я наблюдаю, приблизительно от двух до трех часов утра.
– Темно, значит, еще было. Не рассвело, – тихо сказал Трубников. – А петухи-то уже пропели…
В этом его мимолетном замечании было нечто странное. И странность эта была не в словах, а в тоне, каким Трубников произнес последнюю фразу. «Что-то не то, – подумала Катя. – И он, как и Никита, явно что-то скрывает, недоговаривает».
– Когда будет готово ваше заключение? – спросила она патологоанатома.
– Думаю, к вечеру управлюсь с этим, – эксперт кивнул на труп. – Дня за два все суммирую, обобщу и напишу. Колосов Никита Михайлович просил лично ему копию по факсу переслать. Я, честно говоря, его самого сегодня ждал. Почему он не приехал?
– Он очень занят по другому делу, – сказала Катя. – А почему вы ждали сюда именно его?
– Ну как же… Нам ведь с ним прошлым летом, когда из Тульского управления сообщение пришло о… – патологоанатом, наткнувшись на взгляд Трубникова, внезапно умолк. – Одним словом, передайте Никите Михайловичу, что копию заключения я ему сразу же перешлю, – сказал он Кате после паузы.
– Хорошо, я передам, – ответила Катя. – Не смею больше отвлекать вас от дела.
– Куда теперь, Николай Христофорович? – спросила она Трубникова на улице, решив… пока не опережать событий. Что ж, в принципе от начальника отдела убийств ничего другого она и не ожидала. Скрытность Колосова была просто профессиональной болезнью.
Однако, не посвящая ее фактически ни в какие детали происшедшего, Никита все же зачем-то послал ее сюда, в это Славянолужье. Значит, для чего-то она, Катя, была нужна ему именно здесь.
– Куда теперь? – повторила она свой прежний вопрос. – Вы там, в поле, обмолвились, что наступит время обсудить главный вопрос.
– Главный-то? – Трубников прищурился. – Да я уж и не знаю, как и быть с ним. Я Никиту Михайловича просил человека прислать опытного, знающего, чтобы в контакт он войти смог с главным нашим свидетелем.
– С Полиной Чибисовой? – спросила Катя. – Она где сейчас – в больнице?
– Дома она. Невозможно было ее в больницу везти – так она кричала, вырывалась. Отец не дал, домой ее увез. Туда врачи поехали. Но и там ничего не вышло. Ее ведь даже не осмотрели, не освидетельствовали как полагается. Не в смысле ран, нет, а в смысле… Слышали, про что Савва Бранкович-то спрашивал?
– Вы не установили, была ли она изнасилована? Значит, есть подозрения, что была?
– Трусы-то я ее где нашел? – сказал Трубников. – То-то. Деталь красноречивая. Как флаг они повешены были – нагло так, будто в насмешку. А Полина единственный наш свидетель, главный наш шанс в этом деле. Только шанс этот сейчас в таком состоянии душевном, психическом, что не больно-то им воспользуешься. – Трубников пристально смотрел на Катю. – А пытаться воспользоваться надо. И как можно скорее.
«Вот оно что, – подумала Катя, – вот для чего Никита отправил меня сюда».
– Что ж, я попробую с ней поговорить, – сказала она Трубникову. – Только сначала нам надо встретиться с ее отцом. Нет, лучше с матерью.
– У Полины матери нет. Умерла давно от рака. Чибисов с тех пор и не женился. Не хотел мачеху дочери брать. У них дома сейчас из женщин домработница живет да секретарша Чибисова – некая Елизавета Кустанаева. Только с ней, я думаю, разговаривать насчет Полины не стоит.
– Почему?
– Да так. Мое это личное мнение. Не очень-то ладили они меж собой. Чибисов-то Елизавету в любовницах содержит. Ну а какой дочери понравится, когда отцом красотка молодая верховодит? Да потом еще кое-что между ними было… Так что секретарша вам установить нужный доверительный контакт с Полиной вряд ли поможет.
Катя открыла дверь машины.
– Поехали к этим Чибисовым, Николай Христофорович, – сказала она. – Там будет видно.