Во Францию их, раненых, вывозили в трюмах галер.
– Ну что, дружище, жив! – балагурил Антуан над Понтусом, прихрамывая на левую ногу, ковылял, опираясь на палку и стуча ею о дно трюма галеры.
Выглядел он не воинственно, забавно, прижимая к груди раненую кисть правой руки, висевшей на повязке. Отделался он легко в той передряге, в порту Лейта. Его отшвырнуло взрывной волной от разорвавшегося неподалёку ядра. Двоих гвардейцев убило. Он же уцелел, только припадает на ногу. Да ещё не всё было в порядке со слухом. Но доктор, который осмотрел его, заверил, что у него всё пройдёт.
И он смеялся, довольный, что остался цел.
Сначала, когда их доставили во Францию, их поместили в королевскую богадельню. Других же, офицеров, легкораненых, забрали в свои владения герцоги Гизы.
Понтус поправлялся быстро, несмотря на тяжёлое ранение. Уже в октябре он перебрался из замка кардинала Шарля де Гиза в Париж. В ту свою каморку, которую снял и на этот раз.
Антуан был уже давно в Париже. Какое-то время они, наслаждаясь свободой, таскались по Парижу, кабакам, заносило их и в бордели.
В начале декабря всё того же 1560 года, шестого числа, Париж встряхнул очередной подземный толчок: умер король Франциск II, ещё мальчик, шестнадцати лет. Осталась юная вдова, королева Мария Стюарт, на два года старше его.
Понтус и Антуан оказались на улицах Парижа. Все ждали волнений.
В это время офицеров, участвовавших в походе в Шотландию, в том числе Понтуса и Антуана, разыскал Клютен.
Они встретились в кабачке.
– Снова предстоит дело, – лаконично сообщил им Клютен. – Всё там же… Гизы набирают армию для своей племянницы, Марии Стюарт. Будьте готовы. Как понадобитесь – позову!..
Выдав им звонкой монетой жалованье от Гизов, он исчез.
Во дворце же, как они слышали, новым королём стал второй сын покойного короля Генриха, десятилетний Карл IX. Минуло сорок дней траура. Венчание на престол состоялось, как обычно, в Реймсе. Екатерина Медичи стала королевой-регентшей при малолетнем сыне, забрала всю власть во дворце, оттеснила от трона нелюбимую сноху, Марию Стюарт.
Опальная королева, юная вдова, знала причину этой ненависти к ней королевы-матери. История эта восходила ещё к временам, когда её мать, красавицу Марию де Гиз, пророчили в супруги принцу Генриху, когда тот ещё не знал той же герцогини Дианы де Пуатье.
Прошла зима. В начале марта Понтуса и Антуана снова отыскал Клютен. Вручив им очередное жалованье, он приказал им уже как их начальник быть к десятому марта в порту Кале.
Прибыв туда, в Кале, они быстро отыскали галеры, которые описал Клютен. Побросав в трюм свои неказистые вещички, они познакомились с такими же, как они, наёмниками.
Потянулись дни ожидания.
В один из таких дней Понтус и Антуан толкались, как обычно, на палубе галеры, изнывая от безделья, травили всякое со своими новыми приятелями. Что ожидали они? Этого они не знали. Им, мушкетёрам и гвардейцам, Клютен приказал ждать. И они ждали…
Вечерело, когда кортеж карет, повозок и верховых с шумом ворвался в порт Кале. С коней посыпались гвардейцы, в суматохе забегали придворные. Все быстро разобрались, выстроились у кареты с гербом Медичи. Впереди Клютен, бравый, подтянутый. Короткий взмах его руки, дворецкий распахнул дверцу кареты… И на землю грациозно ступила неизвестная особа, укутанная в тёмно-бордовый длинный плащ, скрывающий её черты под капюшоном. Изящно и непринуждённо оперлась она о руку дворецкого, на секунду появилась белоснежная ручка и снова скрылась под плащом… Незнакомка легко взбежала на борт галеры. За ней поднялась на борт сопровождавшая её свита. Незнакомка прошла на корму. Откинув капюшон, она схватилась руками за борт галеры и жадно устремила взгляд туда, на берег, на придворных, с которыми приехала… О-о, сколько было в её взгляде тоски, смятения и страха!..
Да, да! Предстала перед всеми французская королева Мария Стюарт, наследная королева Шотландии, всего восемнадцати лет от роду, уже вдова скончавшегося только что короля Франциска II. Смерть эта отняла у неё власть, изящество и блеск парижского двора… И тут же рядом с ней, подойдя, почтительно встал кардинал Шарль де Гиз, её дядя, за ним же ещё какой-то незнакомец, молодой, лет двадцати, тенью следующий позади. А там, на пирсе, среди провожающих, стояли два других её дяди: герцог Франсуа де Гиз, «la balafre», и герцог Клод де Омаль. Могущественней их, пожалуй, не было тогда в Париже.
А Понтус где? Где Понтус?.. Он замер поодаль от кормы, стараясь не глядеть туда, на ту особу, всем существом и кожей ощутив сошествие на борт к ним кого-то неземного…
Галера с бесценным грузом на борту отчалила от пирса. За нею стали отходить гружённые войсками корабли, которых уводила с собой Мария: десять тысяч французов, шотландцев, наёмников из разных стран, крутые все и молодые.
Кардинал Шарль де Гиз предложил Марии спуститься в каюту.
Но прелестная белокурая головка молча покачала отрицательно в ответ. По лицу у неё катились слёзы. Прикушенная розовая губка едва удерживала рыдания, готовые вот-вот сотрясти её взволнованную грудь…
«Ба-а!.. Она же плачет! Да разве может быть такое?.. Какая она – о боже! – сжалось сердце у бедного Понтуса. – Ну всё, конец, пропал, и безвозвратно! На что ты годен, белый свет, коль не было б её!»
С кормы же донеслось:
– Я хочу проститься… С ней!..
Печаль и боль: всё прорывалось в голосе её, самой несчастной в эту минуту на всём белом свете…
– Ваше величество, она будет видна ещё и завтра утром! – в порыве чувств воскликнул юноша, вставший тут же, рядом с ней, казалось, появившись ниоткуда.
О юный, юный де Анвиль Монморанси! Он пренебрёг запретами отца, коннетабля, всё бросил здесь, во Франции, не в силах был расстаться с ней: не видеть этих чудных тёмно-карих глаз, не следовать за ними хоть на край земли!..
– Всё равно, мой милый де Анвиль! Я останусь здесь, буду ждать рассвета…
– Ваше величество, здесь прохладно, ветер… – настаивал на своём, не отходил от неё Шарль де Гиз.
Но очаровательная головка всё так же непреклонно покачалась.
И даже издали заметил Понтус пленительный пушок на тонкой шейке; он золотился и манил, изящный профиль, глухого платья воротник, и шарфик, а может быть, платок, как дымка голубая…
Она, отверженная королева, была одета по-дорожному: без украшений, в тёмное, изысканно и ладно скроенное платье, подчёркивающее все прелести её точёной талии.
Кардинал ушёл с кормы и скрылся с тем незнакомцем в каюте. А де Анвиль, почтительно отступив назад, остался тут, всё так же рядом с ней. Он не решился оставить её одну на палубе, среди гвардейцев, мушкетёров, исподтишка глазевших на неё: на королеву, птицу неземную, чудом залетевшую сюда, на старую и грязную шотландскую галеру.
Галеры, вытянувшись в ряд, пошли каким-то вялым ходом, пошли вдоль берега, с трудом тараня волны: их, разлучниц, сносивших все корабли назад, назад! Куда идёте – там жизни нет для пташек полевых!..
Солнце скользнуло вниз, упало в море, взмахнуло, как руками, в немом прощальном крике багрово-золотистыми лучами. И серость поползла, всё поглотила и всюду лезла, вездесущая, как пыль. За ней пришла бездонная, пугающая темнота. Заброшенное небо почернело. Ушла, как в пропасть, в темноту вода. Остался только фон, сплошной и мерзкий фон: без жизни, мысли и тепла, нет точек, ряби, одна боль…
А на корме, под звёздным небом, плыла над морем всё так же одинокая фигура, дугою изогнувшись в порыве страстном, и всё стремилась взглядами туда, где в темноте исчезла Франция…
Но тут вдруг хлопнула дверь каюты, и на корму поднялся Шарль де Гиз.
– Ваше величество, не соизволите ли спуститься в каюту?
Мягкий, сильный баритон, сочувствие и нежность в нём сквозили.
– Монсеньор, я буду отдыхать здесь, на палубе… Распорядитесь принести что-нибудь и постелить, – послышался в темноте дрожащий, наполненный волнением голос.
– Ваше величество, позвольте я, я! – вскричал де Анвиль, бросаясь бегом исполнять волю своего божества…
Всю ночь просидел Понтус на палубе среди мушкетёров, следя за еле различимой на корме фигурой. Рядом, вместе со всеми гвардейцами, сидел и тоже не сводил глаз с королевы Клютен, которому Гизы поручили охранять племянницу.
Когда суматоха на галере улеглась, Клютен, коротая время, разговорился с Понтусом.
– Вот тот, что всё время держится за кардиналом, это Брантом, секретарь Екатерины Медичи, – стал передавать он придворные сплетни. – Она поручила ему проследить, чтобы Мария убралась отсюда…
И Понтус понял, что королева-мать выжила из страны красавицу-сноху.
Спала ли Мария в эту ночь? Может быть. Но только утром, когда едва забрезжило, Понтус снова увидел её всё в той же напряжённой позе, взиравшей на берега милой её сердцу Франции, которые вновь замаячили в серой предрассветной мгле.
Через пять дней, девятнадцатого марта 1561 года, галеры добрались до берегов Шотландии, благополучно миновав сторожевые корабли английского флота, посланного королевой Елизаветой на перехват шотландских галер. Да, она, Елизавета, опасалась, что Мария Стюарт высадится на берега её владений, доставшихся ей не по закону, а кривым ходом всей истории лукавой…
Стояла вторая половина августа. Родная земля, Шотландия, встретила свою королеву неприветливо. Было холодно, сыро. Над морем висел густой туман, закрывая берега дикой и суровой горной страны, живущей по законам кланов, где королевская власть вот уже на протяжении целого столетия терпела поражение из поколения в поколение в попытках смирить законы гор, баронов спесь, не приученных терпеть любую власть.
Ещё печальнее, для неё, королевы, оказалось то, что здесь её никто не ждал… Она сошла на берег.
Пристань в портовом городе Лейта была пустынна. Ну, ни души!..
Клютен, Понтус, Антуан, другие офицеры сошли на берег вместе с Марией и её придворными, сопровождающими лицами.
Одна за другой подходили и подходили галеры. Наёмники, настороженно оглядывая пустынный порт, стали сходить на берег.
Клютен указал офицерам выставить караулы вокруг порта, разгружать подходившие корабли.
Выполняя его команду со своими солдатами, Понтус изредка взглядывал туда, где была Мария Стюарт… И там же был Шарль де Гиз, охрана…
Мария стояла в окружении своей свиты, растерянная: её, королеву, никто не встречал из её подданных. Она оказалась здесь чужой, незваной.
Всё сплетни, сплетни, их не скроешь при дворе болтливом… Все силы мира, кажется, восстали на неё: ещё дитя, всего-то восемнадцати неполных лет, уже вдова, исторгнутая из самого изящного европейского двора. Она, беспомощная, стала в одночасье яблоком раздора для всех королевских дворов. О боже, разумеется, не из-за любви к ней!.. Шотландия – убогая и бедная страна. И не из-за неё, Шотландии, конечно же, раздор весь этот. А вот Мария, из рода древнего Стюартов, наследная королева слабенькой Шотландии, имела ой как много прав. Она, бесспорно, королева Шотландии, имела все законные права и на английский трон. И даже больше прав, чем Елизавета, её двоюродная сестра из рода Тюдоров, мать которой лишилась головы на эшафоте из-за неверности супругу. А вместе с головой отлетели и все права её потомков!.. Но Тюдоры игнорировали это, когда вводили во дворец Елизавету… Известно, когда посадят, то снять с трона не так-то просто и легко!.. Как в тюрьму: туда попал, оттуда выйти нелегко, будь ты хоть трижды свят или сам святой!.. Не заблуждайтесь, господа, от века это не зависит. Уж такова природа правды человека… Французская корона была к ней тоже недалеко. Кто будет рядом с ней, присоединит к тому же и свои права. Тогда куда уж больше прав и силы, могущества, на крохотном клочке Европы? Да, да, были бы права: всё остальное добудем сами!.. Считали так во всех дворцах Европы.
Её имя было на устах у всех: то говорили с трепетом, а то с опаской, предвидя беды оттого, когда она, а вдруг да выйдет замуж за вон того… Филипп, король испанский, заслал к ней сватов от своего сына, дона Карлоса. От этого перепугалась Елизавета! Когда явились к Марии посланцы от императора, из дома Габсбургов, по делу важному тому же, тотчас же Франция невольно содрогнулась! А тут ещё за ней стал волочиться король всех шведов Эрих. Он с этим надоедал Елизавете, когда та была ещё принцессой. Теперь решил он испытать её двоюродную сестру… Один хотел, другой страшился, тот не пускал посольства к ней, иной же был не по ранжиру ей, кого-то не хотела и сама она, а кто-то домогался невесть чего!.. Елизавета, с насмешкой, предложила ей герцога: своего любовника и подданного тоже. Так выдавали на Руси за крепостного… Пощёчина, укол, зуд издевательства дурнушки над красотой!.. Так длилось долго: два полных года! И в сплетнях закалённая душа не выдержала бы такого.
Королева, юная, к тому же и вдова. Красавица, каких не видел ещё свет, умна, начитана и голос дивный. К тому же музицирует отменно и говорит на многих языках, в Европе принятых негласно за образованность в высшем свете… Как много в этом соблазна для голов иных горячих! Что ожидало их?
Первым спасался бегством из Шотландии капитан гвардейцев Гепбёрн. Он, глупец, позволил с ней, с юной вдовой и королевой, переступить приличия порог, лишь малую фривольность!.. Вторым, безумным, был Пьер де Шателяр: так, мелкий дворянин, но неплохой поэт. Служил он при её дворе. Ему Мария неосторожно ответила стихами, по наивности своей, в её года вполне простительной, а также из любви к изяществу и слогу. А он, несчастный, думал про иное! И стал преследовать её стихами и письмами надоедал, и всюду лез ей на глаза. Дошёл он до того, что как-то раз проник к ней в спальню и спрятался там под кровать. Марию этим он до смерти напугал: она кричала, вызвала охрану… И бедный тот поэт взошёл на эшафот, за дерзость эту не по чину, в свои последние минуты лепеча стихи, что выдавала в горячке его больная голова.
– Пора отсюда уносить ноги! Пора же, Понтус! – заговорил Антуан после того, как они вечером остались одни у себя в комнатке на постоялом дворе, где их устроил Клютен как верных ему офицеров. – Ты что – хочешь вот этого же? Вот этого! – ткнул он пальцем в сторону площади, где состоялась казнь поэта. – Одумайся, дружище! Не по тебе она!..
Понтус замотал головой, как бык, пристёгнутый к повозке. У него было такое чувство, что его чем-то опоили. Сердце сжималось в судорожный комок, стучало, просилось наружу. Перед глазами постоянно, застилая всё, стоял один и тот же образ…
Видя бесполезность разумных доводов, Антуан сунул ему под нос горькую пилюлю, чтобы до него дошло, что Мария всего лишь земное существо.
– Тут недавно как-то я разговорился с Клютеном… И он мне сообщил, что Франциск, муж Марии, мальчишка шестнадцати лет, был настолько слаб, что даже не смог справиться с её девственностью… Хм-хм!..
Понтус смотрел на него несколько секунд.
– Ну да, тебе, болтуну, он так бы и рассказал про это!..
Он догадался об уловке приятеля.
– А куда мы побежим? – спросил он, уже спокойнее. – Мы же на острове! Все суда проверяют королевские сыщики! Отловят за милую душу!
– Не отловят! – рассудительно заявил Антуан. – Я всё продумал!
Он помолчал, подождал, когда у Понтуса взгляд станет более осмысленным. Затем он стал излагать ему план бегства из Шотландии.
– Пойдём в наёмники! Из наших, из Пьемонта, есть ещё такие, что собрались на войну! С теми же шведами!..
Антуан был в ударе. Его уже достала служба при дворе Стюартов.
– Куда угодно! Но только подальше отсюда! – взревел он.
Понтус был сражён его откровенностью. Тот, оказывается, скрывал от него, от друга, свою ненависть ко двору Стюартов.
– Ты что – гугенот?! – напрямую спросил Антуан его. – Из этих! – с презрением скривил он рот. – Ах, я забыл, что ты из Лангедока! Альбигоец! Еретик! Божий избранник!..
– Перестань паясничать! – закричал Понтус, недоумевая, что случилось с приятелем, всегда холодно относившимся к религии.
– Из этих! Из манихеев! Катаров[57]! – с издевкой продолжал Антуан. – Чистеньких! Так они говорят про себя!
– Откуда ты знаешь?! – не выдержал Понтус. – Катары – это те же пуритане[58]! Ты не знаешь даже этого!
Антуан как-то странно уставился на него, затем расхохотался:
– Ха-ха-ха! Ты на самом деле принял всерьёз всё, что я наболтал!
Он подскочил к нему, схватил его за пояс, легко оторвал от пола, крутанул и отшвырнул от себя так, что Понтус отлетел от него на несколько шагов и едва устоял на ногах.
Понтус готов был вот-вот накинуться на него с кулаками за этот розыгрыш. Но, увидев невинно улыбающуюся физиономию друга, он тут же простил ему это. Однако всё равно намял ему бока в потасовке, затеянной ради потехи.
Отдышавшись, они стали уже серьёзно обсуждать то, что предложил Антуан.
– А как же Клютен?! – спросил Понтус его.
– А-а, оставь!
– Ладно, я договорюсь!..
Да, отсюда надо было сматываться. Дела при дворе разворачивались странным образом после казни сумасшедшего поэта-мальчишки.
– Он, этот поэт Шателяр, как гусёнок!.. Говорят, что гусёнок, когда вылупится из яйца, принимает за родителя того, кого увидит в первый момент!
– Но ты же не гусёнок! – захохотал Антуан. – Но уж гусь-то порядочный!
Итак, наш пылкий мушкетёр, отчаянный смельчак, готовый валяться хоть псом под дверью королевы и божества, бежал из Шотландии, чтобы забыться в Северной войне. Там поискать свою судьбу. Подбил на это он таких же, как он сам, романтиков. Они, шотландцы, итальянцы и французы с охотой ввязались в большую драку шведов и датчан.