Фауст. Страдания юного Вертера - читать онлайн

Я философию постиг,

Я стал юристом, стал врачом…

Увы! с усердьем и трудом

И в богословье я проник –

И не умней я стал в конце концов,

Чем прежде был… Глупец я из глупцов!

Магистр и доктор я – уж вот

Тому пошел десятый год;

Учеников и вкривь и вкось

Вожу я за нос на авось –

И вижу все ж, что не дано нам знанья.

Изныла грудь от жгучего страданья!

Пусть я разумней разных простаков –

Писак, попов, магистров, докторов, –

Пусть не страдаю от пустых сомнений,

Пусть не боюсь чертей и привидений,

Пусть в самый ад спуститься я готов –

Зато я радостей не знаю,

Напрасно истины ищу,

Зато, когда людей учу,

Их научить, улучшить – не мечтаю!

Притом я нищ: не ведаю, бедняк,

Ни почестей людских, ни разных благ…

Так пес не стал бы жить! Погибли годы!

Вот почему я магии решил

Предаться: жду от духа слов и сил,

Чтоб мне открылись таинства природы,

Чтоб не болтать, трудясь по пустякам,

О том, чего не ведаю я сам,

Чтоб я постиг все действия, все тайны,

Всю мира внутреннюю связь;

Из уст моих чтоб истина лилась –

Не слов пустых набор случайный!

О ясный месяц! Если б ныне,

В ночной печальной тишине,

В последний раз сиял ты мне

В моей тоске, моей кручине!

О, если б мог бродить я там

В твоем сияньи по горам,

Меж духов реять над вершиной,

В тумане плавать над долиной,

Науки праздный чад забыть,

Себя росой твоей омыть!..

Еще ль в тюрьме останусь я?

Нора проклятая моя!

Здесь солнца луч в цветном окне

Едва-едва мелькает мне;

На полках книги по стенам

До сводов комнаты моей –

Они лежат и здесь и там,

Добыча пыли, снедь червей;

Реторт и банок целый ряд

В пыли с приборами стоят

На ветхих полках много лет.

И вот твой мир! И вот твой свет!

Еще ль не ясно, почему

Изныла грудь твоя тоской,

И больно сердцу твоему,

И жизни ты не рад порой?

Живой природы пышный цвет,

Творцом на радость данный нам,

Ты променял на тлен и хлам,

На символ смерти, на скелет!..

О, прочь! Беги, беги скорей

Туда, на волю! Нострадам

Чудесной книгою своей

Тебя на путь наставит сам.

К словам природы будь не глух –

И ты узнаешь ход светил,

И дух твой будет полон сил,

Когда ответит духу – дух!

Чудесных знаков дивный вид

Сухой наш ум не объяснит.

О духи! Здесь вы в тишине

Витаете: ответьте мне!

Что за блаженство вновь в груди моей

Зажглось при этом виде, сердцу милом!

Как будто счастье жизни юных дней

Вновь заструилось пламенно по жилам!

Начертан этот знак не Бога ли рукой?

Он душу бурную смиряет,

Он сердце бедное весельем озаряет,

Он таинства природы раскрывает

Пред изумленною душой!

Не бог ли я? Светло и благодатно

Все вкруг меня! Здесь, с дивной глубиной,

Все творчество природы предо мной!

Теперь мне слово мудреца понятно:

«В мир духов нам доступен путь,

Но ум твой спит, изнемогая:

О ученик! восстань, купая

В лучах зари земную грудь!»

Как в целом части все, послушною толпою

Сливаясь здесь, творят, живут одна другою!

Как силы горние в сосудах золотых

Разносят всюду жизнь божественной рукою

И чудным взмахом крыл лазоревых своих

Витают над землей и в высоте небесной –

И стройно все звучит в гармонии чудесной!

О, чудный вид! Но только вид – увы!

Мне не обнять природы необъятной!

И где же вы, сосцы природы, – вы,

Дарующие жизнь струею благодатной,

Которыми живет и небо, и земля,

К которым рвется так больная грудь моя?

Вы всех питаете, – что ж тщетно жажду я?

Вот знак другой. Он чувства мне иные

Внушает. Дух Земли, ты ближе мне, родней!

Теперь себя я чувствую сильней –

Снесу и горе я, и радости земные.

Как будто бы вином живительным согрет,

Отважно ринусь я в обширный Божий свет;

Мне хочется борьбы, готов я с бурей биться –

И в час крушенья мне ли устрашиться?

Повсюду мрак и тишина,

Меж туч скрывается луна,

И лампа тихо угасает.

Над головою в вышине

Кровавый луч во мгле сверкает,

И в кровь, стесняя сердце мне,

Холодный ужас проникает.

О дух, ты здесь, ты близок – о, приди!

Как сердце бьется у меня в груди!

Всем существом, души всей мощным зовом

Я порываюсь к чувствам новым!

Явись, явись мне – я всем сердцем твой!

Пусть я умру – явись передо мной!

Кто звал меня?

Ужасное виденье!

Я вызван мощным голосом твоим;

К моей ты сфере льнул, ее ты порожденье –

И вот…

Увы, твой вид невыносим!

Не ты ли сам желал с тоской упорной

Увидеть лик, услышать голос мой?

Склонился я на зов отважный твой –

И вот я здесь! Но что за страх позорный,

Сверхчеловек, тобою овладел?

Где мощный зов души, где тот титан могучий,

Кто мир весь обнимал, кто мыслию кипучей

Сравняться с нами, духами, хотел?

Ты Фауст ли, кто звать меня посмел

Всей силою души неосторожной?

И что ж? Моим дыханьем обожжен,

Дрожит, в пыли виясь и корчась, он,

Как червь презренный и ничтожный!

Во прах перед тобой я не склонюсь челом,

Знай: равен я тебе, дух пламенный, во всем!

В буре деяний, в волнах бытия

Я подымаюсь,

Я опускаюсь…

Смерть и рожденье –

Вечное море;

Жизнь и движенье

В вечном просторе…

Так на станке проходящих веков

Тку я живую одежду богов.

Ты целый мир обширный обнимаешь:

О деятельный дух, как близок я тебе!

Ты близок лишь тому, кого ты постигаешь, –

Не мне!

Не тебе!

Но кому ж?

Я, образ божества,

Не близок и тебе!

Стучатся. Знаю я: помощник это мой!

Погибло все! О смерть, о муки!

Да, он пришел смутить видений чудный рой,

Ничтожный червь сухой науки!

Простите! Что-то вслух читали вы сейчас:

Из греческой трагедии, конечно?

Вот в этом преуспеть желал бы я сердечно:

Ведь декламация в большой цене у нас!

Случалось слышать мне, что может в деле этом

Актер священнику помочь своим советом.

Да, если патер ваш актер и сам, –

Как мы нередко видим здесь и там.

Что ж делать? Мы живем всегда в уединеньи;

Едва по праздникам покинешь свой музей,

И то, как в телескоп, свет видишь в отдаленьи.

Без красноречия – как нам учить людей?

Когда в вас чувства нет – все это труд бесцельный;

Нет, из души должна стремиться речь,

Чтоб прелестью правдивой, неподдельной

Сердца людские тронуть и увлечь!

А вы? Сидите да кропайте,

С чужих пиров объедки подбирайте –

И будет пестрый винегрет

Поддельным пламенем согрет.

Когда таков ваш вкус, – пожалуй, этим

Вы угодите дуракам и детям;

Но сердце к сердцу речь не привлечет,

Коль не из сердца ваша речь течет.

Нет, лекций красота дает-таки успех!

Но в этом, признаюсь, я поотстал от всех.

Ищи заслуги честной и бесспорной!

К чему тебе колпак шута позорный?

Когда есть ум и толк в словах у нас,

Речь хороша и без прикрас.

И если то, что говорится, дельно –

Играть словами разве не бесцельно?

Да, ваши речи, с праздным блеском их,

В обман лишь вводят вычурой бесплодной.

Не так ли ветер осени холодной

Шумит меж листьев мертвых и сухих?

Ах, боже мой, наука так пространна,

А наша жизнь так коротка!

В критических трудах корплю я неустанно,

И все-таки порой грызет меня тоска.

Как много надо сил душевных, чтоб добраться

До средств лишь, чтоб одни источники найти;

А тут – того гляди – еще на полпути

Придется бедняку и с жизнию расстаться.

В пергаменте ль найдем источник мы живой?

Ему ли утолить высокие стремленья?

О нет, в душе своей одной

Найдем мы ключ успокоенья!

Простите: разве мы не с радостью следим

За духом времени, – за много лет пред нами

Как размышлял мудрец и как, в сравненьи с ним,

Чудесно далеко подвинулись мы сами?

О да, до самых звезд! Ужасно далеко!

Мой друг, прошедшее постичь не так легко:

Его и смысл, и дух, насколько не забыты, –

Как в книге за семью печатями сокрыты.

То, что для нас на первый, беглый взгляд

Дух времени, – увы! – не что иное,

Как отраженье века временное

В лице писателя: его лишь дух и склад!

От этого в отчаянье порою

Приходишь: хоть беги куда глаза глядят!

Все пыльный хлам да мусор пред тобою,

И рад еще, когда придется прочитать

О важном «действе» с пышным представленьем

И наставительным в конце нравоученьем,

Как раз для кукольной комедии под стать!

А мир? А дух людей, их сердце? Без сомненья,

Всяк хочет что-нибудь узнать на этот счет.

Да; но что значит – знать? Вот в чем все затрудненья!

Кто верным именем младенца наречет?

Где те немногие, кто век свой познавали,

Ни чувств своих, ни мыслей не скрывали,

С безумной смелостью к толпе навстречу шли? Их распинали, били, жгли…

Однако поздно: нам пора расстаться;

Оставим этот разговор.

А я – хоть навсегда готов бы здесь остаться,

Чтоб только продолжать такой ученый спор!

Ну что ж: хоть завтра, в Пасху, в воскресенье, –

Позвольте вам еще вопрос-другой задать.

Ужасное во мне кипит к наукам рвенье;

Хоть много знаю я, но все хотел бы знать.

Он все надеется! Без скуки безотрадной

Копается в вещах скучнейших и пустых;

Сокровищ ищет он рукою жадной –

И рад, когда червей находит дождевых!..

И как слова его раздаться здесь могли,

Где духи реяли, всего меня волнуя! Увы! Ничтожнейший из всех сынов земли, –

На этот раз тебя благодарю я!

Ты разлучил меня с отчаяньем моим;

А без тебя я впал бы в исступленье:

Так грозно-велико восстало то виденье,

Что карликом себя я чувствовал пред ним!

К зерцалу истины, сияющей и вечной,

Я, образ божества, приблизиться мечтал,

Казалось, я быть смертным перестал

В сиянии небес и в славе бесконечной;

Превыше ангелов я был в своих мечтах,

Весь мир хотел обнять и, полный упоенья,

Как Бог, хотел вкусить святого наслажденья –

И вот возмездие за дерзкие стремленья:

Я словом громовым повержен был во прах!

О нет, не равен я с тобою,

Тебя я вызвать мог тоскующей душою,

Но удержать тебя я силы не имел:

Так мал я, так велик казался – но жестоко

Ты оттолкнул меня; одно мгновенье ока –

И вновь я человек, – безвестен мой удел!

Кто ж скажет мне, расстаться ли с мечтами?

Чего бежать? Куда идти?

Увы, себе своими ж мы делами

Преграды ставим на пути!

К высокому, прекрасному стремиться

Житейские дела мешают нам,

И если благ земных нам удалось добиться,

То блага высшие относим мы к мечтам.

Увы, теряем мы средь жизненных волнений

И чувства лучшие, и цвет своих стремлений.

Едва фантазия отважно свой полет

К высокому и вечному направит –

Она себе простора не найдет:

Ее умолкнуть суета заставит.

Забота тайная тяжелою тоской

Нам сердце тяготит, и мучит нас кручиной,

И сокрушает нам и счастье, и покой,

Являясь каждый день под новою личиной.

Нам страшно за семью, нам жаль детей, жены;

Пожара, яда мы страшимся в высшей мере;

Пред тем, что не грозит, дрожать обречены,

Еще не потеряв, – уж плачем о потере.

Да, отрезвился я – не равен я богам!

Пора сказать «прости» безумным тем мечтам!

Во прахе я лежу, как жалкий червь, убитый

Пятою путника, и смятый и зарытый.

Да, я во прахе! Полки по стенам

Меня мучительно стесняют:

Дрянная ветошь, полусгнивший хлам

На них лежат и душу мне терзают.

Все пыльный сор да книги! Что мне в них?

И должен ли прочесть я эти сотни книг,

Чтоб убедиться в том, что в мире все страдало

Всегда, как и теперь, и что счастливых мало?

Ты, череп, что в углу смеешься надо мной,

Зубами белыми сверкая?

Когда-то, может быть, как я, владелец твой

Блуждал во тьме, рассвета ожидая!

Насмешливо глядит приборов целый строй,

Винты и рычаги, машины в колеса.

Пред дверью я стоял, за ключ надежный свой

Считал вас… Ключ хитер, но все же двери той

Не отопрет замка, не разрешит вопроса!

При свете дня покрыта тайна мглой,

Природа свой покров не снимет перед нами;

Увы, чего не мог постигнуть ты душой,

Не объяснить тебе винтом и рычагами!

Вот старый инструмент, не нужный мне, торчит:

Когда-то с ним отец мой много повозился;

Вот этот сверток здесь давным-давно лежит

И весь от лампы копотью покрылся.

Ах, лучше бы весь скарб я промотал скорей,

Чем вечно здесь потеть под гнетом мелочей!

Что дал тебе отец в наследное владенье,

Приобрети, чтоб им владеть вполне;

В чем пользы нет – то тягостно вдвойне,

А польза только в том, что даст тебе мгновенье.

Но что там за сосуд? Он мощно, как магнит,

Влечет меня к себе, блестящий, милый взору,

Так сладко нам, когда нам заблестит

В лесу луна в ночную пору.

Привет тебе, единственный фиал,

Который я беру с благоговеньем!

В тебе готов почтить я с умиленьем

Весь ум людей, искусства идеал!

Вместилище снов тихих, непробудных,

Источник сил губительных и чудных, –

Служи владыке своему вполне!

Взгляну ли на тебя – смягчается страданье;

Возьму ли я тебя – смиряется желанье,

И буря улеглась в душевной глубине.

Готов я в дальний путь! Вот океан кристальный

Блестит у ног моих поверхностью зеркальной

И светит новый день в безвестной стороне!

Вот колесница в пламени сиянья

Ко мне слетает! Предо мной эфир

И новый путь в пространствах мирозданья.

Туда готов лететь я – в новый мир.

О наслажденье жизнью неземною!

Ты стоишь ли его, ты, жалкий червь земли?

Да, решено: оборотись спиною

К земному солнцу, что блестит вдали,

И грозные врата, которых избегает

Со страхом смертный, смело сам открой

И докажи, пожертвовав собой,

Что человек богам не уступает.

Пусть перед тем порогом роковым

Фантазия в испуге замирает;

Пусть целый ад с огнем своим

Вокруг него сверкает и зияет, –

Мужайся, соверши с весельем смелый шаг,

Хотя б грозил тебе уничтоженья мрак!

Приди ж ко мне, кристальный мой бокал,

Покинь футляр, под слоем пыли скрытый!

Как долго ты лежал, презренный и забытый!

На дедовских пирах когда-то ты сверкал,

Гостей суровых веселя беседу,

Когда тебя сосед передавал соседу.

Краса резьбы причудливой твоей,

Обычай толковать в стихах ее значенье

И залпом осушать всю чашу в заключенье –

Напоминают мне попойки юных дней.

Не пировать уж мне, тебя опорожняя,

Не изощрять мой ум, узор твой объясняя!

Хмелен напиток мой, и темен зелья цвет:

Его сготовил я своей рукою,

Его избрал всем сердцем, всей душою, –

В последний раз я пью и с чашей роковою

Приветствую тебя, неведомый рассвет!

Христос воскрес!

Тьмой окруженные,

Злом зараженные,

Мир вам, прощеные

Люди, с Небес.

О звук божественный! Знакомый сердцу звон

Мне не дает испить напиток истребленья,

Его я узнаю: нам возвещает он

Божественную весть Святого Воскресенья.

В ту ночь, когда с землей сроднились небеса,

Не так ли ангелов звучали голоса

Святым залогом искупленья?

Щедро мы лили

Миро душистое,

В гроб положили

Тело пречистое;

В ткань плащаницы

Был облечен Христос, –

Кто ж из гробницы

Тело унес?

Христос воскрес!

Кто средь мучения,

В тьме искушения

Ищет спасения –

Мир вам с Небес!

О звуки сладкие! Зовете мощно вы

Меня из праха – вновь в иные сферы!

Зовите тех, чьи души не черствы,

А я – я слышу весть, но не имею веры!

Меня ли воскресить? Могу ли верить я?

А чудо – веры есть любимое дитя!

Стремиться в горний мир, откуда весть нисходит,

Не смею я; туда пути мне нет…

И все же милый звон, знакомый с юных лет,

Меня, как прежде, к жизни вновь приводит.

В субботу тихую касалася меня

Небесная любовь святым своим лобзаньем,

И звон колоколов пленял очарованьем,

И вся молитвою пылала грудь моя.

Влекомый силою какой-то непонятной,

Я уходил в леса, бродил в тиши полей,

И за слезой слеза катилась благодатно,

И новый мир вставал в душе моей.

Все, все мне вспомнилось – и юности отвага,

И счастье вольное, краса моей весны…

О нет! Не сделаю я рокового шага:

Воспоминанием все муки смягчены!

О звуки дивные! Гремите ж надо мною!

Я слезы лью, мирюсь я с жизнию земною!

Гроб покидает Он,

Смерть побеждая;

К небу взлетает Он,

Славой блистая;

Мир озаряет весь

Светом спасения;

Нас оставляет здесь

В области тления.

Здесь мы томимся все

В тяжкой борьбе!

Сердцем стремимся все,

Боже, к Тебе!

Чуждый истления,

Мощно Христос восстал!

Узы мучения

Он разорвал!

Вам, здесь страдающим,

Всех утешающим,

Ближних питающим,

В рай призывающим,

Близок Учитель вам:

С вами Он Сам!

Эй, вы! Куда вы, господа?

В охотный двор. А вы куда?

На мельницу.

Пойдем к прудам!

Бог с ними!

Туда дорога чересчур худа.

А ты?

Пойду куда-нибудь с другими.

В Бургдорф наведаться советую я вам!

Какие девушки, какое пиво там!

А драка – первый сорт! Пойдемте-ка, ребята!

Знать, чешется спина: всё драки подавай.

Вот погоди, намнут тебе бока-то.

Ступай-ка сам – меня не зазывай.

Нет, нет! Вернуться надо мне скорее.

Куда? Он, верно, там, у тополей, в аллее.

Да мне-то что за радость в нем?

Он вечно ходит за тобою,

Болтает, пляшет не со мною:

Что мне в веселии твоем?

Да мы пойдем не с ним одним:

Кудрявый тоже будет с ним.

Эх, девки, черт возьми! Смотри, бегут как живо!

А что, коллега, надо их догнать!

Забористый табак, да пенистое пиво,

Да девушка-краса – чего еще желать!

Вот так молодчики! Как им не удивляться!

Ведь это просто стыд и срам!

Могли бы в обществе отличном прогуляться, –

Нет! за служанками помчались по пятам!

Постой: вон две идут другие;

Из них соседка мне одна.

Мне очень нравится она.

Смотри, нарядные какие!

Не торопясь, идут они шажком

И, верно, ждут уж нас тайком.

Эх, братец, брось! Стесняться неохота.

Скорей вперед: дичь может ускакать!

Чья ручка пол метет, когда придет суббота, –

Та в праздник лучше всех сумеет приласкать.

Нет, новый бургомистр ни к черту не годится.

Что день, то больше он гордится.

А много ль город видит пользы в нем?

Что день, то хуже, без сомненья;

Все только больше подчиненья,

Да платим мы все больше с каждым днем.

Веселой, пестрою толпою

Вы здесь идете, господа;

Взгляните, сжальтесь надо мною, –

Да тронет вас моя нужда!

Услышьте голос мой молящий!

Лишь тот блажен, кто может дать.

О, пусть день праздника блестящий

Днем сытым буду я считать!

Люблю послушать я, как в праздник соберутся

Потолковать о битвах, о войне,

Как где-то в Турции, в далекой стороне,

Народы режутся и бьются.

Стаканчик свой держа, стою перед окном,

И барки по реке проходят предо мною;

А после к вечеру иду себе в свой дом,

Благословляя мир спокойною душою.

Так, так, сосед! Мы смирно здесь живем,

А там, кто хочет, пусть себе дерется!

Перевернись весь свет вверх дном –

Лишь здесь по-старому пускай все остается!

Вишь, как разряжены, – что розан молодой!

Ах, вы красавицы! Ну как в вас не влюбиться?

Что гордо смотрите? Не брезгайте вы мной:

Старушка может пригодиться.

Сюда, Агата! От старухи – прочь!

Нам с ведьмой говорить при людях неприлично.

А знаешь ли, у ней в Андреевскую ночь[1],

В гаданьи, суженый явился мне отлично.

У ней я тоже видела его:

Мне в зеркале колдунья показала.

Военный, – как хорош! Уж я его искала,

Да встретить не могу, не знаю отчего.

Башни с зубцами,

Нам покоритесь!

Гордые девы,

Нам улыбнитесь!

Все вы сдадитесь!

Славная плата

Смелым трудам!

Подвиг солдата

Сладостен нам.

Сватаны все мы

Звонкой трубою,

К радости шумной,

К смертному бою.

В битвах и штурмах

Дни наши мчатся;

Стены и девы

Нам покорятся.

Славная плата

Смелым трудам!

Миг – и солдата

Нет уже там.

Умчалися в море разбитые льдины;

Живою улыбкой сияет весна;

Весенней красою блистают долины;

Седая зима ослабела: в теснины,

В высокие горы уходит она.

Туда она прячется в злобе бесплодной

И сыплет порою метелью холодной

На свежую, нежную зелень весны –

Но солнце не хочет терпеть белизны;

Повсюду живое стремленье родится,

Все вырасти хочет, спешит расцветиться,

И если поляна еще не цветет, –

То вместо цветов нарядился народ,

Взгляни, обернись: из-под арки старинной

Выходит толпа вереницею длинной;

Из душного города в поле, на свет

Теснится народ, оживлен, разодет, –

Погреться на солнце для всех наслажденье.

Они торжествуют Христа Воскресенье –

И сами как будто воскресли они:

Прошли бесконечные зимние дни;

Из комнаты душной, с работы тяжелой,

Из лавок, из тесной своей мастерской,

Из тьмы чердаков, из-под крыши резной

Народ устремился гурьбою веселой,

И, после молитвы во мраке церквей,

Ласкает их воздух зеленых полей.

Смотри же, смотри: и поля и дорога

Покрыты веселой и пестрой толпой;

А там, на реке, и возня, и тревога,

И лодок мелькает бесчисленный рой.

И вот уж последний челнок, нагруженный,

С усильем отчалил, до края в воде;

И даже вверху, на горе отдаленной,

Виднеются пестрые платья везде.

Чу! Слышится говор толпы на поляне;

Тут истинный рай им! Ликуют селяне,

И старый, и малый, в веселом кругу.

Здесь вновь человек я, здесь быть им могу!

Люблю прогулку, доктор, с вами,

В ней честь и выгода моя;

Но враг я грубого – и не решился б я

Остаться здесь один меж мужиками.

Их кегли, скрипки, крик и хоровод

Переношу я с сильным отвращеньем:

Как бесом одержим, кривляется народ, –

И это он зовет весельем, пляской, пеньем!

Пустился в пляску пастушок;

На нем и ленты, и венок,

И куртка красовалась.

Народ под липами кишел,

И танец бешеный кипел,

И скрипка заливалась.

В толпу немедля он влетел

И локтем девушку задел

Для первого начала. Но бойко девушка глядит:

«Как это глупо, – говорит, –

Потише б не мешало!»

Но он, обвив ее рукой,

Пустился с нею в пляс лихой –

Лишь юбки развевались.

Ее он поднял на локте,

Им стало жарко в тесноте,

И оба задыхались.

«Пусти, – меня не проведешь!

Я знаю: ласки ваши – ложь

И клятвы ваши зыбки!»

Но он, обняв ее, влечет,

А там, вдали, шумит народ,

И льются звуки скрипки.

Прекрасно с вашей стороны,

Что вы пришли в веселый час!

Вы так учены и умны,

А не забыли и о нас.

Вас кружкой лучшего питья

Народ признательный дарит –

И громко здесь желаю я:

Пусть грудь она вам освежит,

И сколько капель чистых в ней –

Дай Бог вам столько светлых дней.

Я за здоровье ваше пью,

А за привет – благодарю.

Да, мысль благая – посетить

Народ теперь, в веселый час:

Но вам случалось приходить

И в дни беды, трудясь для нас.

Немало здесь стоит таких,

Которых ваш отец лечил:

От верной смерти спас он их

И нам заразу потушил.

Тогда ты, юноша, за ним

Везде ходил среди больных,

Отважен, чист и невредим,

Меж трупов, гноем залитых, –

И жив остался покровитель:

Хранил спасителя Спаситель.

Ученый муж, ты многих спас;

Живи ж сто лет, спасая нас!

Склонитесь лучше перед тем,

Кто учит всех и благ ко всем.

Что должен был ты, муж великий, ощутить,

Услышав эту речь и эти восклицанья!

О, счастлив, кто дары свои и знанья

С такою пользой мог употребить!

Приход твой мигом изменил картину:

Отец тебя показывает сыну,

Бегут, спешат, теснятся все вокруг;

Замолк скрипач, затихла пляска вдруг;

Проходишь ты – они стоят рядами,

И шапки вверх летят все тут!

Еще момент – и ниц они падут,

Как пред священными дарами.

Пойдем туда: на камне том

Присядем мы и отдохнем немного.

Не раз я здесь сидел, томя себя постом,

Молясь и призывая Бога.

С надеждой, с верою в Творца,

В слезах, стеня, ломая руки,

Для язвы злой, для страшной муки

Просил я скорого конца.

Слова толпы звучат насмешкой злою

В ушах моих, и знаю я один,

Как мало мы, отец и сын,

Гордиться можем этой похвалою.

Отец мой, темный труженик, в тиши

Над тайнами природы тщетно бился;

В ее круги святые он стремился

Проникнуть всеми силами души –

По-своему, но честно. Меж адептов

Сидел он в черной кухне[2] взаперти

И силился бальзам целительный найти,

Мешая разных множество рецептов!

Являлся красный лев – и был он женихом.

И в теплой жидкости они его венчали

С прекрасной лилией, и грели их огнем,

И из сосуда их в сосуд перемещали.

И вслед – блиставшую лучами всех цветов

Царицу юную в стекле мы получали:

Целительный напиток был готов.

И стали мы лечить. Удвоились мученья:

Больные гибли все без исключенья,

А выздоравливал ли кто –

Спросить не думали про то.

Вот наши подвиги леченья!

Средь этих гор губили мы

Страшней губительной чумы!

Я сам дал тысячам отраву:

Их нет – а я живу… И вот –

В моем лице воздал народ

Своим убийцам – честь и славу!

Ну, стоит ли об этом вам тужить!

Довольно, если правильно и честно

Сумели вы все к делу приложить,

Что от других вам сделалось известно.

Как юноша, трудам отца почет

Воздали вы – он был доволен вами;

Потом науку двинули вы сами,

А сын ваш – снова далее пойдет!

О, счастлив тот, кому дана отрада –

Надежда выбраться из непроглядной тьмы!

Что нужно нам – того не знаем мы,

Что ж знаем мы – того для нас не надо.

Но перестань: не будем отравлять

Прекрасный этот час печальными речами.

Взгляни: уж солнце стало озарять

Сады и хижины прощальными лучами.

Оно заходит там, скрываяся вдали,

И пробуждает жизнь иного края…

О, дайте крылья мне, чтоб улететь с земли

И мчаться вслед за ним, в пути не уставая!

И я увидел бы в сиянии лучей

У ног моих весь мир: и спящие долины,

И блеском золотым горящие вершины,

И реку в золоте, и в серебре ручей.

Ущелья диких гор с высокими хребтами

Стеснить бы не могли стремления души:

Предстали бы моря, заснувшие в тиши,

Пред изумленными очами.

Вот солнце скрылось – но в душе больной

Растет опять могучее желанье

Лететь за ним и пить его сиянье,

Ночь видеть позади, и день передо мной,

И небо в вышине, и волны под ногами.

Прекрасная мечта! Но день уже погас.

Увы, лишь дух парит, от тела отрешась, –

Нельзя нам воспарить телесными крылами!

Но подавить нельзя подчас

В душе врожденное стремленье,

Стремленье в высь, когда до нас

Вдруг долетает жаворонка пенье

Из необъятной синевы небес, –

Когда, внизу оставя дол и лес,

Орел парит свободно над горами

Иль высоко под облаками

К далекой родине своей

Несется стая журавлей.

Хандрил и я частенько, без сомненья,

Но не испытывал подобного стремленья.

Ведь скоро надоест – в лесах, в полях блуждать…

Нет, что мне крылья и зачем быть птицей!

Ах, то ли дело поглощать

За томом том, страницу за страницей!

И ночи зимние так весело летят,

И сердце так приятно бьется!

А если редкий мне пергамент попадется,

Я просто в небесах и бесконечно рад.

Тебе знакомо лишь одно стремленье,

Другое знать – несчастье для людей.

Ах, две души живут в больной груди моей,

Друг другу чуждые, – и жаждут разделенья!

Из них одной мила земля –

И здесь ей любо, в этом мире;

Другой – небесные поля,

Где духи носятся в эфире.

О духи, если вы живете в вышине

И властно реете меж небом и землею –

Из сферы золотой спуститесь вы ко мне

И дайте жить мне жизнию иною!

О, как бы я плащу волшебному был рад,

Чтоб улететь на нем к неведомому миру!

Я б отдал за него роскошнейший наряд,

Его б не променял на царскую порфиру!

Не призывай знакомый этот рой,

Разлитый в воздухе, носящийся над нами;

От века он душе людской

Грозит со всех концов и горем, и бедами.

То мчатся с севера, и острый зуб их лют,

И языком они язвят нас, как стрелою;

То от востока к нам они бездождье шлют

И сушат нашу грудь чахоткой злою;

То, если из пустынь пошлет их жаркий юг, –

Они палящий зной над головой нам копят;

То с запада они примчат прохладу вдруг –

А после нас самих луга и нивы топят.

Они спешат на зов, готовя гибель нам:

Они покорствуют, в обман увлечь желая,

Уподобляются небес святым послам,

И пенью ангелов подобна ложь их злая.

Однако нам домой пора давно:

Туман ложится, холодно, темно…

Да, только вечером мы ценим дом укромный!

Но что ж ты стал? И чем в долине темной

Твое вниманье так привлечено?

Чего твой взор во мгле туманной ищет?

Ты видишь – черный пес по ниве рыщет?

Ну да; но что ж особенного в том?

Всмотрись получше: что ты видишь в нем?

Да просто пудель перед нами:

Хозяина он ищет по следам.

Ты видишь ли: спиральными кругами

Несется он все ближе, ближе к нам.

Мне кажется, что огненным потоком

Стремятся искры по следам его.

Ты в зрительный обман впадаешь ненароком:

Там просто черный пес – и больше ничего.

Мне кажется, что нас он завлекает

В магическую сеть среди кругов своих.

Искал хозяина – и видит двух чужих!

Взгляни, как к нам он робко подбегает.

Круги тесней, тесней… Вот он уж близок к нам.

Конечно, пес как пес – не призрак: видишь сам!

То ляжет, то, ворча, помчится без оглядки,

То хвостиком вильнет: собачьи все ухватки!

Иди сюда! Ступай за нами вслед!

Да, с этим псом – конца забавам нет:

Стоишь спокойно – ждет он терпеливо;

Окликнешь – он к тебе идет;

Обронишь вещь – он мигом принесет;

Брось палку в воду – он достанет живо.

Ты прав, я ошибался. Да:

Все дрессировка тут, а духа ни следа.

Да, вот к такой собаке прирученной

Привяжется порой и муж ученый.

Воспитанник студентов удалых,

Пес этот стоит милостей твоих.

Покинул я поля и нивы;

Они туманом облеклись.

Душа, смири свои порывы!

Мечта невинная, проснись!

Утихла дикая тревога,

И не бушует в жилах кровь:

В душе воскресла вера в Бога,

Воскресла к ближнему любовь.

Пудель, молчи, не мечись и не бейся:

Полно тебе на пороге ворчать;

К печке поди, успокойся, согрейся –

Можешь на мягкой подушке лежать.

Нас потешал ты дорогою длинной,

Прыгал, скакал и резвился весь путь;

Ляг же теперь и веди себя чинно.

Гостем приветливым будь.

Когда опять в старинной келье

Заблещет лампа, друг ночей,

Возникнет тихое веселье

В душе смирившейся моей,

И снова мысли зароятся,

Надежда снова зацветет –

И вновь туда мечты стремятся,

Где жизни ключ струею бьет.

Пудель, молчи! К этим звукам небесным,

Так овладевшим моею душой,

Кстати ль примешивать дикий твой вой?

Часто у нас над прекрасным и честным

Люди смеются насмешкою злой,

Думы высокой понять не умея.

Злобно ворчат лишь, собой не владея.

Так ли ты, пудель, ворчишь предо мной?

Но горе мне! Довольства и смиренья

Уже не чувствует больная грудь моя.

Зачем иссяк ты, ключ успокоенья?

Зачем опять напрасно жажду я?

Увы, не раз испытывал я это!

Но чтоб утрату счастья заменить,

Мы неземное учимся ценить

И в Откровеньи ждем себе ответа,

А луч его всего ясней горит

В том, что Завет нам Новый говорит.

Раскрою ж текст я древний, вдохновенный,

Проникнусь весь святою стариной

И честно передам я подлинник священный

Наречью милому Германии родной.

Написано: «В начале было Слово» –

И вот уже одно препятствие готово:

Я слово не могу так высоко ценить.

Да, в переводе текст я должен изменить,

Когда мне верно чувство подсказало.

Я напишу, что Мысль – всему начало.

Стой, не спеши, чтоб первая строка

От истины была недалека!

Ведь Мысль творить и действовать не может!

Не Сила ли – начало всех начал?

Пишу, – и вновь я колебаться стал,

И вновь сомненье душу мне тревожит.

Но свет блеснул – и выход вижу я:

В Деянии начало бытия!

Пудель, не смей же визжать и метаться,

Если желаешь со мною остаться!

Слишком докучен товарищ такой:

Мне заниматься мешает твой вой.

Я или ты; хоть и против охоты,

Гостя прогнать принужден я за дверь.

Ну, выходи же скорее теперь:

Путь на свободу найдешь тут легко ты.

Но что я вижу? Явь иль сон?

Растет мой пудель, страшен он –

Громаден! Что за чудеса!

В длину и в ширину растет!

Уж не походит он на пса!

Глаза горят; как бегемот,

Он на меня оскалил пасть!

О, ты мою узнаешь власть!

Ключ Соломона весь свой вес

Тебе покажет, полубес!

Он попался! Поспешим!

Но входить нельзя за ним.

Как лиса среди тенет,

Старый бес сидит и ждет.

Так слетайся же скорей,

Осторожных духов рой,

И старайся всей толпой,

Чтоб избегнул он цепей.

В эту сумрачную ночь

Мы должны ему помочь.

Он велик, могуч, силен:

Помогал не раз нам он!

Для покоренья зверя злого

Скажу сперва четыре слова:

Саламандра, пылай!

Ты, Сильфида, летай!

Ты, Ундина, клубись!

Домовой, ты трудись!

Стихии четыре

Царят в этом мире;

Кто их не постиг,

Их сил не проник –

Чужда тому власть,

Чтоб духов заклясть.

Исчезни в огне,

Саламандра!

Разлейся в волне Ты, Ундина!

Звездой просверкай

Ты, Сильфида!

Помощь домашнюю дай,

Incubus, Incubus[3],

Выходи, чтоб закончить союз!

Нет, ни одной из четырех

В ужасном звере не таится:

Ему не больно; он прилег

И скалит зубы, и глумится.

Чтоб духа вызвать и узнать,

Сильней я буду заклинать.

Но знай же: если ты, наглец,

Из ада мрачного беглец,

То вот – взгляни – победный знак![4]

Его страшатся ад и мрак,

Ему покорны духи праха.

Пес ощетинился от страха!

Проклятое созданье!

Прочтешь ли ты названье

Его, несотворенного,

Его, неизреченного,

И смерть, и ад поправшего,

И на кресте страдавшего!

Страшен, грозен, громаден, как слон,

Вырастает за печкою он,

И в тумане он хочет разлиться!

Он весь свод наполняет собой.

Мрачный дух, повелитель я твой:

Предо мною ты должен склониться,

Не напрасно грозил я крестом:

Я сожгу тебя Божьим огнем!

Не жди же теперь от меня

Трикраты святого огня!

Не жди, говорю, от меня

Сильнейшего в таинстве нашем!

К чему шуметь? Я здесь к услугам вашим.

Так вот кто в пуделе сидел;

Схоласт, в собаке сокровенный!

Смешно!

Привет мой вам, науки жрец почтенный!

По вашей милости изрядно я вспотел.

Как звать тебя?

Вопрос довольно мелочной

В устах того, кто слово презирает

И, чуждый внешности пустой,

Лишь в суть вещей глубокий взор вперяет.

Чтоб узнать о вашем брате суть,

На имя следует взглянуть.

По специальности прозванье вам дается:

Дух злобы, демон лжи, коварства – как придется.

Так кто же ты?

Частица силы я,

Желавшей вечно зла, творившей лишь благое.

Кудряво сказано; а проще – что такое?

Я отрицаю все – и в этом суть моя,

Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,

Годна вся эта дрянь, что на земле живет.

Не лучше ль было б им уж вовсе не родиться!

Короче, все, что злом ваш брат зовет, –

Стремленье разрушать, дела и мысли злые,

Вот это все – моя стихия.

Ты мне сказал: «я часть»; но весь ты предо мной?

Я скромно высказал лишь правду, без сомненья.

Ведь это только вы мирок нелепый свой

Считаете за все, за центр всего творенья!

А я – лишь части часть, которая была

Вначале всё, той тьмы, что свет произвела,

Надменный свет, что спорить стал с рожденья

С могучей ночью, матерью творенья.

Но все ж ему не дорасти до нас!

Что б он ни породил – все это каждый раз

Неразделимо связано с телами,

Произошло от тел, прекрасно лишь в телах,

В границах тел должно всегда остаться,

И – право, кажется, недолго дожидаться –

Он сам развалится с телами в пух и прах.

Так вот твое высокое значенье!

Великое разрушить ты не мог,

Тогда по мелочам ты начал разрушенье!

Что делать! Да и тут старался я не впрок.

Дрянное Нечто, мир ничтожный,

Соперник вечного Ничто,

Стоит, не глядя ни на что,

И вред выносит всевозможный:

Бушует ли потоп, пожары, грозы, град –

И море, и земля по-прежнему стоят.

С породой глупою звериной и людскою

Бороться иногда мне не хватает сил –

Ведь скольких я уже сгубил,

А жизнь течет себе широкою рекою.

Да – хоть с ума сойти – все в мире так ведется,

Что в воздухе, в воде и на сухом пути,

В тепле и в холоде зародыш разовьется.

Один огонь еще, спасибо, остается.

А то б убежища, ей-богу, не найти!

Итак, великой, животворной,

Могучей силе всеблагой

Ты тщетно, демон непокорный,

Грозишь коварною рукой!

Другое лучше выдумай стремленье,

Хаоса странное творенье!

О том подумать сами мы хотим…

Но после мы с тобой еще поговорим;

Теперь могу ль я удалиться?

К чему такой вопрос? Иди.

Твое знакомство пригодится:

Когда захочешь, приходи.

Не хочешь ли в окно – открытая дорога!

Не то – в трубу ступай; не заперта и дверь.

Нет, трудновато выйти мне теперь –

Тут кое-что мешает мне немного:

Волшебный знак у вашего порога.

Так пентаграмма этому виной?

Но как же, бес, пробрался ты за мной?

Каким путем впросак попался?

Изволили ее вы плохо начертить,

И промежуток в уголку остался,

Там, у дверей, – и я свободно мог вскочить.

Да, случай над тобой удачно посмеялся.

Так ты мой пленник, стало быть?

Вот удалось негаданно-нежданно!

Не видел пудель этой штуки странной;

Вскочил – и вмиг переменился вид,

И выход был лукавому закрыт.

Ступай в окно, не будет затруднений.

Увы! таков закон чертей и привидений:

Каким путем вошел, таким и выходить.

Во входе волен я, а выходить обязан

Там, где вошел.

И ад законом связан?

Вот новости! Ну что ж? Прекрасно: может быть,

С тобой и договор возможно заключить?

Что обещаем мы, ты можешь получить

Сполна – ни в чем тебя мы не надуем.

Да, но об этом долго рассуждать.

Другой раз мы подробней потолкуем.

Теперь же я прошу нижайше позволенья

Уйти. Нельзя ль вам пентаграмму снять?

Куда? Чего спешить? Останься на мгновенье.

Не можешь ли мне сказку рассказать?

Теперь пусти! Ведь я приду опять;

Тогда расспрашивай: на все я дам решенье.

Тебя не звал я, сам ты это знаешь;

Ты сам попался в сеть, не правда ли, скажи?

Кто черта держит, тот его держи:

Не скоро ведь опять его поймаешь.

Ну, если так уж хочешь, я готов

С тобой остаться несколько часов;

Но попрошу мне волю предоставить

Тебя моим искусством позабавить.

Что хочешь делай; лишь сумей

Меня занять повеселей.

Ты в краткий час среди видений

Получишь больше наслаждений,

Чем в целый год обычных дней.

Ни песни духов бестелесных,

Ни дивный ряд картин чудесных

Не будут сном волшебных чар;

Ты будешь тешить обонянье,

И вкус, и даже осязанье –

Все, все тебе доставлю в дар!

Приготовлений ждать не нужно:

Мы в сборе все. Начните дружно!

Вы, темные арки,

О, пусть вас не станет!

Пусть светлый и яркий

Приветливо глянет

Эфир голубой!

Пусть туч, исчезая,

Рассеется рой!

Пусть звезды, мерцая,

Пусть, кротко лаская,

Нам солнца блестят!

Как легкая стая,

В роскошном расцвете

Красы бестелесной

Небесные дети,

Порхая, летят;

И рой их прелестный

То выше умчится,

То стелется ниже,

И ближе, все ближе

К земле он стремится,

И тканью эфирной

Одежды их веют

Над кущами мирной,

Блаженной страны,

Где в неге беседки

Дум сладких полны,

Влюбленные млеют,

Друг другу верны.

И всюду пестреют

Беседки, беседки!

Лоз нежные ветки

Дают виноград;

Давимы тисками,

Сок гроздья струят,

И, пенясь, реками

Стекает вино;

Среди несравненных

Камней драгоценных

Струится оно

И, высь покидая

Сияющих гор,

Течет, ниспадая

В равнины озер.

Холмов вереницы

Меж ними цветут,

И райские птицы

Блаженство там пьют,

И к солнцу стремятся,

И радостно мчатся

Они к островам,

Что в блеске сиянья

Плывут по волнам;

И гимн ликованья

Там слышится нам;

Пленяют нам взоры

Танцующих хоры

На светлых лугах,

Взбираются в горы,

Ныряют в волнах,

И в воздухе реют,

И в сердце лелеют

Стремленья свои

К той жизни блаженной

В безбрежной вселенной,

Где звезды, сверкая,

Дарят им, лаская,

Блаженство любви!

Он убаюкан, спит. Воздушные творенья,

Спасибо вам мое за ваши песнопенья:

В долгу у вас я за концерт такой.

Нет, Фауст, не тебе повелевать бесами!

Пусть грезит он, объят воздушными мечтами,

Весь погружен в обманчивый покой.

Но надо снять с порога заклинанье:

Его мне крыса отгрызет.

Вот уж одна пришла: бежит и приказанье

Мое исполнить только ждет.

Владыка крыс, мышей, лягушек,

Клопов, и блох, и вшей, и мушек

Тебе изволит приказать

К тому порогу подбежать –

И там, где масло он положит,

Пускай твой зуб усердно гложет.

Живей, зверек! Вперед! Мешает выйти мне

Там, с краю, уголок на левой стороне.

Довольно! Хорошо! Спасибо за старанье!

Ну, Фауст, спи себе! До скорого свиданья!

Ужели я обманут снова?

Мир духов вновь исчез: во сне

Коварный бес явился мне,

А пудель скрылся из алькова!

Кто там? Войдите! Вечно помешают.

Я здесь.

Войдите ж!

Трижды приглашают

Чертей.

Войди же!

Ну, теперь вхожу.

Надеюсь, мы с тобой поладим

И от тебя хандру отвадим.

Примером я тебе служу:

В одежде златотканой, красной,

В плаще материи атласной,

Как франт, кутила и боец,

С пером на шляпе, с длинной шпагой,

Дыша весельем и отвагой, –

Чем я не бравый молодец?

И не пора ли, наконец,

Тебе одеться в том же роде?

Тогда на воле, на свободе,

И, бросив вздорные мечты, –

Что значит жизнь, узнаешь ты!

Что ни надень – все мучусь я хандрою

И уз земных не в силах я забыть.

Я слишком стар, чтоб тешиться игрою,

И слишком юн, чтоб без желаний быть.

Свет ничего не даст мне, я уверен;

«Умерен будь! лишь будь умерен!» –

Вот песня вечная у нас.

Она терзает наши души,

Ее поют нам хрипло в уши

И каждый день, и каждый час!

Встаю ли утром – ждут меня страданья:

Я убежден, что долгий день пройдет

И мне не даст, я знаю наперед,

Ни одного достичь, ни одного желанья!

Мгновенье радости почую ли душой –

Вмиг жизни критика его мне разрушает

И образы, лелеянные мной,

Гримасою ужасной искажает.

Когда же ночь спускается и мне

С тоской в постель приходится ложиться –

Не знаю я покоя и во сне:

Ужасный сон мне будет сниться.

Тот бог, который жив в груди моей,

Всю глубину ее волнует:

Он правит силами, таящимися в ней,

Но силам выхода наружу не дарует.

Так тяжко, горько мне, что жизнь мне не мила, –

И жду я, чтоб скорей настала смерти мгла.

Ну, смерть, однако, гость не очень-то приятный.

О, как завиден жребий благодатный

Того, кто, лавры заслужив в бою,

С победою встречает смерть свою,

Того, кто после пляски знойной

Находит смерть в объятьях девы стройной!

Зачем, зачем с восторженной душой

Не пал я мертвым в миг тот роковой,

Когда мне дух явился величавый!

А все-таки в ту ночь один знакомый мой

Не осушил бокал, наполненный отравой.

Шпионство, видно, страсть твоя?

Я знаю многое, хоть не всеведущ я.

Когда от дикого порыва

Отвлек меня знакомый звон

И чувства детские так живо

Восстали – был я обольщен.

Всему, что душу обольщает,

Я шлю проклятие, – всему,

Что наше сердце увлекает,

Что льстит несчастному уму!

Проклятье – выспреннее мненье

О духе, разуме людском!

Проклятье – наше ослепленье

Блестящим всяким пустяком!

Проклятье грозам лицемерным,

Мечтам о славе, – тем мечтам,

Что мы считаем счастьем верным,

Семейству, власти и трудам!

Тебе проклятье, идол злата,

Влекущий к дерзким нас делам,

Дары постыдные разврата

И праздность неги давший нам!

Будь проклята любви отрада!

Проклятье соку винограда

И искрометному вину,

Надежд и веры всей святыне, –

Но больше всех тебя отныне,

Терпенье пошлое, кляну!

Увы, увы! Разбил ты его,

Прекраснейший мир,

Могучей рукой.

Он пал пред тобой,

Разрушен, сражен полубогом!

И вот мы, послушны ему,

Уносим обломки созданья

В ничтожества тьму,

Сквозь плач и рыданья

О дивной погибшей красе…

И молим мы все:

Воспрянь, земнородный, могучий!

Мир новый, чудесный и лучший

Создай в мощном сердце своем;

С душой обновленной

Ты новую жизнь начинай, просветленный,

И новую песнь мы тебе воспоем!

Слышишь? Дух-малютка

Не лишен рассудка;

Он дает совет разумный:

Кличет к делу, к жизни шумной!

Брось же угол свой,

Где во мгле сырой

Стынет кровь и ум смолкает:

Выйди в мир, где жизнь сверкает!

Довольно же играть своей тоскою,

Что рвет, как коршун, грудь твою! Взгляни:

Ты окружен беспечною толпою,

Ты человек такой же, как они.

Впрочем, ведь я не равняю с тобою

Эту толпу, неразумный народ.

Слушай: хоть я не из важных господ,

Все-таки, если ты хочешь со мною

В светлую жизнь веселее вступить, –

Буду усердно тебе я служить,

Верным тебе я сопутником стану

И ни на шаг от тебя не отстану,

Весь и повсюду помощник я твой;

Стану рабом и покорным слугой.

А чем я заплачу за эти попеченья?

О, нам с тобой еще не близко до того!

Нет, нет! Черт – эгоист, нельзя ждать от него,

Чтоб даром стал он делать одолженья.

Ясней условимся, мой друг:

Таких держать опасно слуг.

Я буду верным здесь тебе слугою,

Твоим веленьям подчинен вполне;

Когда же там мы встретимся с тобою,

Ты оплатить обязан тем же мне.

Что будет там – о том мне нет заботы;

Когда разрушишь этот свет легко ты –

Пускай себе иной возникнет свет!

Здесь, на земле, живут мои стремленья,

Здесь солнце светит на мои мученья;

Когда ж придет минута разлученья –

Мне до того, что будет, дела нет.

Зачем мне знать о тех, кто там, в эфире, –

Бывает ли любовь и ненависть у них

И есть ли там, в мирах чужих,

И низ, и верх, как в этом мире!

Что ж; если так – условься же смелей,

И я тебя немедля позабавлю

Своим искусством! Я тебе доставлю,

Чего еще никто не ведал из людей!

Что дашь ты, жалкий бес, какие наслажденья?

Дух человеческий и гордые стремленья

Таким, как ты, возможно ли понять?

Ты пищу дашь, не дав мне насыщенья;

Дашь золото, которое опять,

Как ртуть, из рук проворно убегает;

Игру, где выигрыш вовеки не бывает;

Дашь женщину, чтоб на груди моей

Она к другому взоры обращала;

Дашь славу, чтоб чрез десять дней,

Как метеор, она пропала, –

Плоды, гниющие в тот миг, когда их рвут,

И дерево в цвету на несколько минут!

Ну, это для меня – пустое!

Легко б я надавать таких сокровищ мог;

Но, может быть, захочешь ты, дружок,

Со временем вкусить и что-нибудь другое.

Когда на ложе сна, в довольстве и покое,

Я упаду, тогда настал мой срок!

Когда ты льстить мне лживо станешь

И буду я собой доволен сам,

Восторгом чувственным когда меня обманешь.

Тогда – конец! Довольно спорить нам!

Вот мой заклад!

Идет!

Ну, по рукам!

Когда воскликну я: «Мгновенье,

Прекрасно ты, продлись, постой!» –

Тогда готовь мне цепь плененья,

Земля, разверзнись подо мной!

Твою неволю разрешая,

Пусть смерти зов услышу я –

И станет стрелка часовая,

И время минет для меня!

Я буду помнить все; рискуешь ты, не скрою.

Подумай же.

Свободен ты во всем.

Поверь, я не кичусь собою;

Тебе ль, другому ли – рабом

Готов я быть, когда того я стою.

Итак, пируйте ж, доктор, на досуге,

А я сегодня же исполню роль прислуги!

Еще одно: неверен жизни срок;

Могу ль у вас просить я пару строк?

Расписку? Вот педант! Тебе ли видеть ново,

Что значит человек и данное им слово?

То, что сказал я, власть тебе дает

Над всей земною жизнию моею;

Весь мир меняется, несется все вперед,

А я – нарушить клятву не посмею?

Что делать: рождены мы с глупостью такой!

Кто от нее избавиться сумеет?

Блажен, кто верен, чист душой:

Он жертвовать ничем не пожалеет.

Но лист пергамента с печатями на нем –

Вот призрак, всех пугающий, к несчастью.

Мы слову смолкнуть на пере даем,

А воск и кожу – одаряем властью!

Итак, чего ж ты хочешь, бес, ответь!

Пергамент ли, бумагу, мрамор, медь –

Решай же, выбирай свободно!

Перо ли взять, резец иль грифель? Что еще?

Как ты словами сыплешь горячо!

Без них уладим дело превосходно.

Любой листок лишь взять решись

И каплей крови подпишись.

Изволь, уж если так тебе угодно.

Итак, обряд нелепый, совершись!

Кровь – сок совсем особенного свойства.

Но только, чтоб ни тени беспокойства

За мой залог; я сам стремлюсь, поверь,

Всей силою к тому, что обещал теперь!

Собой напрасно слишком я кичился;

Мое достоинство лишь твоему равно.

Великий дух презреть меня решился,

И тайн природы знать мне не дано.

Теперь конец всему: порвалась нить мышленья;

К науке я давно исполнен отвращенья,

Тушить страстей своих пожар

В восторгах чувственных я буду,

И под густой завесой чар

Готов ко всякому я чуду!

Я кинусь в шумный времени поток,

В игру случайностей, куда забросит рок,

И пусть страданье и отрада,

И пусть удача и досада

Причудливой промчатся чередой;

Кто хочет действовать – тот позабудь покой!

Не будет вам ни в чем ни меры, ни преграды;

Чем ни захочется полакомиться вам –

Все смело на лету хватайте здесь и там,

Что послужить вам может для отрады!

Не надо лишь робеть и выбор свой стеснять.

Не радостей я жду, – прошу тебя понять!

Я брошусь в вихрь мучительной отрады,

Влюбленной злобы, сладостной досады;

Мой дух, от жажды знанья исцелен,

Откроется всем горестям отныне:

Что человечеству дано в его судьбине,

Все испытать, изведать должен он!

Я обниму в своем духовном взоре

Всю высоту его, всю глубину;

Все счастье человечества, все горе –

Все соберу я в грудь свою одну,

До широты его свой кругозор раздвину

И с ним в конце концов я разобьюсь и сгину!

Старался разжевать я смысл борьбы земной

Немало тысяч лет. Поверь ты мне, мой милый,

Никто еще, с пеленок до могилы,

Не переваривал закваски вековой.

Весь этот свет, все мирозданье –

Для Бога лишь сотворены;

Себе Он выбрал вечное сиянье,

Мы в вечный мрак погружены;

А вы – то день, то ночь испытывать должны.

Но я хочу!

Я понимаю это;

Боюсь я за одно, в одном лишь мой протест:

Ars longa, vita brevis est[5].

Позвольте вам сказать словцо совета:

Коль уж на то пошло, сыщите вы поэта, –

Пусть мыслью в небе он парит

И все возвышенное света

В особе вашей пусть осуществит:

Отвагу пламенную львов,

Оленя быстроту,

Испанца огненную кровь,

Норвежца прямоту.

Пускай найдет он тайное искусство

С коварством согласить возвышенное чувство,

По плану вам составит идеал,

По плану вас влюбить не затруднится;

Ну, словом, если б мог тот идеал явиться,

Ему б я имя «Микрокосма» дал.

Что ж значу я, коль не достигну цели,

Венца, к которому стремится род людской,

К которому и сам стремлюсь я всей душой?

Ты значишь то, что ты на самом деле.

Надень парик с мильонами кудрей,

Стань на ходули, но в душе своей

Ты будешь все таким, каков ты в самом деле.

Да, вижу, что напрасно я собрал

Сокровища познания людского;

Не нахожу в себе я силы снова,

Когда свести я счеты пожелал;

Ни на волос не выше я, не ниже

И к бесконечному не ближе.

Привык смотреть на вещи ты, мой друг,

Как все на них вы смотрите; а надо

Умней, толковей тратить свой досуг,

Пока доступна жизни вся отрада.

Тьфу, пропасть! Руки, ноги, голова

И зад – твои ведь, без сомненья?

А чем же меньше все мои права

На то, что служит мне предметом наслажденья?

Когда куплю я шесть коней лихих,

То все их силы – не мои ли?

Я мчусь, как будто б ног таких

Две дюжины даны мне были!

Итак – смелей! Раздумья все – долой,

И прямо в шумный мир за мной

Спеши, надеждой окрыленный!

Кто философствует, тот выбрал путь плохой,

Как скот голодный, что в степи сухой

Кружит себе, злым духом обойденный,

А вкруг цветет роскошный луг зеленый!

С чего ж начать?

Уйти скорей.

Что делать нам в тюрьме твоей?

Что здесь за жизнь? Тоской да пустяками

Морить себя с учениками?

Оставь соседу эту честь.

Толочь ли воду ты желаешь?

Все лучшие слова, какие только знаешь,

Мальчишкам ты не можешь произнесть.

Да вот один идет уж в коридоре.

Я не могу его принять.

Нельзя же так его прогнать:

Бедняжка долго ждал, он будет в страшном горе.

Твой плащ да шапочку на время я возьму;

Как раз к лицу мне быть в таком уборе!

Ты остроумию доверься моему –

Всего лишь четверть часика мне нужно, –

А сам иди да в путь сготовься дружно.

Лишь презирай свой ум да знанья светлый луч –

Все высшее, чем человек могуч;

Пусть с чародейскою забавой

Тебя освоит дух лукавый, –

Тогда ты мой без дальних слов!

Ему душа дана судьбою,

Стремящаяся вдаль, не вынося оков;

В своем стремленьи пылкою душою

Земные радости он презирать готов.

Он должен в шумный мир отныне погрузиться:

Его ничтожеством томим,

Он будет рваться, жаждать, биться,

И призрак пищи перед ним

Над ненасытною главою будет виться;

Напрасно он покоя будет ждать.

И, даже не успей он душу мне продать,

Сам по себе он должен провалиться.

Я только что приехал по делам,

И вот, исполнен преданности к вам,

Я утруждать решаюсь посещеньем

Того, о ком все говорят с почтеньем.

Учтивость ваша делает вам честь:

Таких, как я, немало, впрочем, есть.

Вам приходилось где-нибудь учиться?

Я прямо к вам намерен обратиться!

От всей души стараться я готов;

И деньги есть, и телом я здоров.

Меня пускать мать долго не хотела,

Да слишком мной охота овладела

Узнать побольше дельного у вас.

О, если так – на месте вы как раз.

Признаться, я б уехал хоть сейчас

Назад: все эти стены, коридоры

Мучительно мои стесняют взоры;

Так неприветлив, тесен этот дом:

Ни зелени, ни деревца кругом!

А в залах, на скамьях – в одно мгновенье

Теряешь сразу ум, и слух, и зренье.

На все привычка есть, мой юный друг:

Дитя – и то у матери не вдруг

Берет сосец, чтоб присосаться плотно,

Впоследствии ж питается охотно.

А мудрости божественная грудь –

Что день, то больше даст вам наслажденья.

Всем сердцем я желаю к ней прильнуть;

Но как мои осуществить стремленья?

Сначала дайте мне ответ:

Какой милей вам факультет?

Хочу я быть ученым чрезвычайным,

Приблизиться ко всем земли и неба тайнам, –

Обнять желаю, словом, полный круг

Природы всей и всех наук.

Вы верный путь себе избрали,

Лишь развлекаться не должны.

И телом, и душой, от сердца глубины,

Отдамся я ученью; но нельзя ли

И отдохнуть, – гулять по временам,

Хотя бы летом, по воскресным дням?

Цените время: дни уходят невозвратно!

Но наш порядок даст привычку вам

Распределять занятья аккуратно.

А потому, мой друг, на первый раз,

По мне, полезно было бы для вас

Курс логики пройти: в ее границах

Начнут сейчас дрессировать ваш ум,

Держа его в ежовых рукавицах,

Чтоб тихо он, без лишних дум

И без пустого нетерпенья,

Всползал по лестнице мышленья,

Чтоб вкривь и вкось, по всем путям,

Он не метался там и сям.

Затем внушат вам, ради той же цели,

Что в нашей жизни всюду, даже в том,

Для всех понятном и простом,

Что прежде сразу делать вы умели –

Как, например, питье, еда, –

Нужна команда «раз, два, три» всегда.

Так фабрикуют мысли. С этим можно

Сравнить хоть ткацкий, например, станок.

В нем управленье нитью сложно:

То вниз, то вверх снует челнок,

Незримо нити в ткань сольются;

Один толчок – сто петель вьются.

Подобно этому, дружок,

И вас философ поучает:

«Вот это – так и это – так,

А потому и это – так,

И если первая причина исчезает,

То и второму не бывать никак».

Ученики пред ним благоговеют,

Но ткань соткать из нитей не сумеют.

Иль вот: живой предмет желая изучить,

Чтоб ясное о нем познанье получить, –

Ученый прежде душу изгоняет,

Затем предмет на части расчленяет

И видит их, да жаль: духовная их связь

Тем временем исчезла, унеслась!

Encheiresin naturae[6] именует

Все это химия: сама того не чует,

Что над собой смеется.

Виноват:

Неясно это мне.

О, все пойдет на лад:

В редукцию лишь надо вникнуть,

К классификации привыкнуть.

Все дико мне! В мозгу моем Все завертелось колесом.

Затем, первей всего, займитесь неизбежно

Вы метафизикой: учитесь ей прилежно;

Глубокомысленно трудясь,

Вместить старайтесь то, что отродясь

В мозг человеческий не входит;

Вместите ль, нет ли – не беда:

Словечко громкое всегда

Из затрудненья вас выводит!

Но в первые полгода, милый друг,

Порядок вам нужнее всех наук;

Вам в день занятий пять часов нормально:

С утра к звонку являйтесь пунктуально!

Старайтесь раньше дома протвердить

Параграф, чтобы в классе проследить,

Что вам твердит учитель, слово в слово,

Лишь то, что в книге, – ничего другого,

И так старательно пишите все в журнал,

Как будто б Дух Святой вам диктовал.

Об этом мне напоминать не надо!

Сам знаю я, какая в том отрада.

Спокойно мы домой тетрадь несем:

Топор не вырубит, что писано пером.

Так изберите ж факультет.

К юриспруденции не чувствую влеченья.

Что ж, не во вред вам это отвращенье:

По правде, в ней большого проку нет.

Законы и права, наследное именье,

Как старую болезнь, с собой

Несет одно другому поколенье,

Одна страна стране другой.

Безумством мудрость станет, злом – благое:

Терпи за то, что ты не дед!

А право новое, родное –

О нем – увы! – и речи нет!

К ней утвердили вы мое презренье.

Блажен, кому вы можете помочь!

Я богословие избрать теперь не прочь.

Не стану вас вводить я в заблужденье,

Мой юный друг. В науке сей

Легко с дороги сбиться: все в ней ложно;

Так яду скрытого разлито много в ней,

Что с пользой различить его едва ли можно.

И здесь учителя вы слушать одного

Должны и клясться за слова его.

И вообще: держитесь слова

Во всем покрепче, каждый раз!

Тогда дорога верная для вас

В храм несомненности готова.

Но ведь понятия в словах должны же быть?

Прекрасно, но о том не надо так крушиться:

Коль скоро недочет в понятиях случится,

Их можно словом заменить.

Словами диспуты ведутся,

Из слов системы создаются;

Словам должны вы доверять:

В словах нельзя ни йоты изменять.

Простите, вам наскучил я; но снова

Решусь я вас вопросом утруждать:

Нельзя ли будет мне узнать

О медицине ваше слово?

Три года – много ли? А время ведь не ждет –

И – бог мой! – мудрости так необъятно поле!

Когда указан путь, тогда гораздо боле

Почувствуешь себя подвинутым вперед.

Ну, речь педантская порядком мне приелась:

Мне сатаной опять явиться захотелось.

Дух медицины всяк легко поймет!

Большой и малый свет вам изучать придется,

А там – пускай все остается,

Как бог пошлет.

В науке здесь парить не надо через меру:

Все учатся кой-как, по мере сил;

А кто мгновенье уловил –

Тот мигом делает карьеру.

Притом же вы недурно сложены,

А стало быть, робеть лишь не должны:

Кто верить сам в себя умеет,

Тот и других доверьем овладеет,

И вот – ему успехи суждены.

Особенно ж всегда умейте к дамам

Подделаться: их вечный «ох» да «ах»,

Во всех его бесчисленных видах,

Лечите все одним, все тем же самым;

Тут стоит такта чуточку иметь –

И, смотришь, все попались в вашу сеть.

Ваш титул им внушит тот вывод ясный,

Что вы – искусник редкостный, прекрасный,

Каких на свете мало есть; а там –

Вы сразу приметесь за всяческие штучки,

Которых ждут иные по годам;

Пожмете нежно пульс прелестной ручки

И, пламя хитрое придав своим глазам,

Изящный стан вы обовьете ловко:

Уж не тесна ли, мол, у вас шнуровка?

Вот это лучше, видно – как и где.

Суха, мой друг, теория везде,

А древо жизни пышно зеленеет!

Клянусь, теперь брожу я, как во сне!

Еще разок прийти нельзя ли мне?

Никто учить так мудро не умеет!

Чем я могу, служить всегда готов.

Нельзя ж мне так уйти от вас! Позвольте

Просить вас написать в альбом мне пару слов

В знак вашей благосклонности!

Извольте!

Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum[7].

Следуй лишь этим словам да змее, моей тетке, покорно:

Божье подобье свое растеряешь ты, друг мой, бесспорно!

Куда ж теперь?

Куда стремишься ты душой.

Сначала в малый свет, потом в большой.

С каким весельем, друг ты мой любезный,

Ты просмакуешь этот курс полезный!

Ну нет; я, с этой длинной бородой,

Далек от жизни легкой, молодой.

Не верю я в попытку эту;

Притом всегда я чужд был свету;

Я ниже всех себе кажусь,

Всегда стесняюсь и стыжусь.

Уменье жить придет само собою;

Лишь верь в себя, так жизнь возьмешь ты с бою!

Но как же нам пуститься в путь?

Где экипаж, где кони, слуги?

Мне стоит плащ мой развернуть –

И мы взовьемся легче вьюги.

Но на полет отважный свой

Ты не бери узлов с собой;

Вот я дыханьем огненным повею –

И мы поднимемся с поверхности земной:

Чем легче, тем скорей помчишься ты со мной.

Ну-с, с новой жизнью вас поздравить честь имею!

Никто не пьет! И смеха нет ни в ком!

Эх, проучить бы вас за эти рожи!

Сегодня вы – что мокрые рогожи.

А ведь могли б быть парни с огоньком!

Ты виноват, – кого ж винить другого?

Ни глупости, ни свинства никакого!

Так получи сполна!

Свиньей свинья!

Ты сам просил – исполнил я.

Кто ссорится – тех вон! Их нам не нужно!

Знай пойте, пейте да ревите дружно:

«Гоп, голла, го!»

Пропали мы, беда!

Где вата? Уши мне он раздерет! Ужасно!

Когда трясутся своды, лишь тогда

Вся сила баса чувствуется ясно!

Идет! А кто перечит, тех – за дверь!

Га, тра-ла-ла-ла-ла!

Га, тра-ла-ла-ла-ла!

Ну, глотки все настроены теперь!

Святой, высокий римский трон,

Как до сих пор не рухнет он?

Дрянная песня, тьфу, политикой звучит!

Создателя благодарите смело,

Что римский трон блюсти не ваше дело!

Конечно, уж судьба ко мне благоволит,

Что быть мне канцлером иль князем не велит.

Но старшину иметь не худо и меж нами:

Так изберем мы Папу сами.

Известно вам, какой чертой

Решается избранье в сан святой.

Взвейся, подымися к небу, соловей,

Сто раз поклонися милой ты моей.

Поклона милой нет – и чтоб о том ни слова!

Поклон и поцелуй – стою на этом снова!

Прочь замок! в тиши ночной –

Прочь замок! – ждет милый твой;

Щелк замок! – горит восток.

Ну ладно, величай да песни в честь ей пой!

Тебя же осмеют, а никого другого:

Как провела меня, так проведет любого.

Пускай с ней встретится влюбленный домовой,

На перекрестке пусть ей отведет он очи!

Пусть в полночь с Блоксберга[8] несущийся домой

Ей проблеет козел спокойной ночи!

Чтоб парень спину гнул пред ней –

Нет, много чести будет ей!

Повыбить окна ей: вот это

Я одобряю для привета!

Молчать! Молчать! Послушайте меня!

Я, как известно, жить умею!

Ведь здесь влюбленных целая семья –

И всем доставить по порядку я

Им кое-что приятное имею.

На новый песенка покрой:

Вы петь припев должны за мной!

Раз крыса в погребе жила,

Все ела жир да сало;

Как доктор Лютер, завела

Брюшко и бед не знала.

Но повар яду ей подлил –

И крысе белый свет постыл:

Ужель она влюбилась?

Ужель она влюбилась?

Бежит назад, бежит вперед,

Везде грызет и гложет;

Во всякой грязной луже пьет,

А боль унять не может.

Бедняга скачет там и тут –

Но скоро ей пришел капут:

Ужель она влюбилась?

Ужель она влюбилась?

Средь бела дня она в пылу

Вбежала в кухню, села

В предсмертных корчах на полу

И жалобно пыхтела.

А повар злой, смеясь, твердит:

«Ага! Со всех концов свистит –

Ужель она влюбилась?»

Ужель она влюбилась?

Вишь, умники! Нашли себе отраду!

Как будто нет и подвига славней,

Чем дать бедняжке крысе яду!

Давно ли крысы в милости твоей?

Эх ты, пузан с башкою лысой!

В несчастьи тих и кроток он:

Сравнил себя с распухшей крысой –

И полным сходством поражен.

Тебя ввожу я с первого же шага

В веселый круг. Вот буйная ватага:

Взгляни, как жить возможно без забот!

Для них – что день, то праздник настает.

С плохим умом, с большим весельем, в мире

Ребята скачут в танце круговом,

Точь-в-точь котята за хвостом.

Им только б был кредит в трактире

Да не трещала б голова, –

Так все на свете трын-трава!

Душа моя приезжих сразу чует:

В них по манерам я чужих узнал сейчас;

Они и двух часов не пробыли у нас.

Ты прав! Ни перед кем наш Лейпциг не спасует:

Как маленький Париж, он свой народ шлифует.

Ты их откуда же считаешь – из каких?

Уж предоставьте мне! Я только им поставлю

Бутылочку винца, так без труда я их

Всю подноготную поведать нам заставлю.

Они, должно быть, не простые, брат:

Недаром зло и гордо так глядят.

Знать, шарлатаны, черт их подери!

Должно быть, так.

Так надо к ним придраться.

Народец! Черт меж них, а им не догадаться:

Хоть прямо их за шиворот бери.

Поклон вам, господа!

Спасибо за поклон.

Но отчего прихрамывает он?[9]

Присесть к столу прошу я позволенья.

Хорошего вина здесь получить нельзя,

Так мы найдем в беседе наслажденье.

Вы избалованы порядком, вижу я.

Вы в Риппахе вчера, должно быть, ночевали?

Не у Иванушки ль вы были дурачка?

Нет, нынче мы пришли издалека,

Но прошлый раз мы долго с ним болтали.

Нам говорил он много о родне:

Ей снесть поклон приказывал он мне.

Что – съел?

Да, это парень не простой.

Еще его поддену я, постой!

Входя сюда, мы слышали сейчас,

Как стройно вы здесь хором песни пели.

Здесь голоса должны звучать: как раз

Хорош высокий свод для этой цели.

Вы, верно, сами музыкант?

Охота есть, да невелик талант.

Что ж, спойте песню нам.

Хоть сто, когда хотите.

С условием одним, что новую дадите.

О да! В Испании мы были, а она –

Известно, – родина и песни, и вина!

Жил-был король когда-то.

Имел блоху-дружка…

Вы слышите – блоху! Понятно ли для вас?

Блоха – вот славный гость у нас!

Жил-был король когда-то,

Имел блоху-дружка;

Берег блоху, как злато,

Лелеял, как сынка.

Вот шлет король к портному –

Портной пришел сейчас.

«Сшей плащ дружку родному

Да брюки в самый раз».

Да вы бы подтвердить портному не забыли,

Чтобы с бедняжки снял он мерку поверней

И чтоб, коль дорожит он головой своей,

Без складок и морщин штанишки сшиты были!

И вот блоха в наряде –

Вся в бархате, шелку, –

И лента при параде,

И орден дан дружку.

Блоха министром стала.

Блестит на ней звезда!

Родня ее попала

В большие господа.

Блоха, дав волю гневу,

Всех жалит с этих пор:

Вельмож, и королеву,

И фрейлин, и весь двор.

Никто не смей чесаться:

Зудит себе наглец!

А мы – посмей кусаться, –

Прищелкнем – и конец!

А мы – посмей кусаться, –

Прищелкнем – и конец!

Bis, bravo, bis! Что за припев лихой!

Да будет так со всякою блохой!

На ноготь лишь ее – и нет блохе исхода.

Да здравствует вино! Да здравствует свобода!

Я в честь свободы рад бы выпить сам,

Когда бы вин получше дали нам.

Опять! Не нравится нам речь такого рода!

Хозяина боюсь обидеть я,

А то бы мы гостям почтенным удружили:

Свой погреб мы бы вам охотно предложили.

Сюда его, сюда! Беру все на себя!

Что ж? Выпить мы не прочь. Смотрите только, чтобы

Не слишком мелки были ваши пробы:

Мне, чтоб о винах правильно судить,

Немало надо в глотку пропустить.

А! гости с Рейна! Вижу, постигаю!

Достаньте мне бурав.

На что бурав-то вам?

Не бочки же у вас за дверью, полагаю?

Вон ящик на столе: бурав найдется там.

Какого же вина отведать вам угодно?

Что за вопрос? Иль много их у вас?

Чего желает кто, всяк выбирай свободно.

А ты уж губы стал облизывать сейчас!

Что ж, если так, рейнвейну наливайте:

Я предпочту всему отечества дары.

Нельзя ли воску для дыры?

Ах, это фокусы! Вы нас не надувайте!

А вам?

Шампанское вино!

Чтоб било в потолок оно!

К чему бежать чужого дара?

И вдалеке добро бывает рождено;

Хоть немцу кровному француз совсем не пара,

Но с радостью мы пьем французское вино.

Я кислых вин, признаться, не любитель:

Чего-нибудь послаще не дадите ль?

Токайского предложим вам тогда.

Нет, нет! Взгляните-ка в глаза мне, господа:

Я вижу, вы смеетесь лишь над нами.

Ай, ай, как смеем мы? С такими господами

Опасно было бы шутить.

Ну, поскорей решайте сами,

Каким вином могу служить?

Любым, чтоб слов не тратить с вами.

Нам виноград лоза дала;

На лбу рога есть у козла;

Вино на древе рождено;

Стол деревянный даст вино.

В природу вникните верней:

Поверьте, чудо скрыто в ней!

Ну, пробки прочь – и пейте живо!

О чудный ключ! Какое диво!

Но берегись, ни капли не пролей!

По-каннибальски любо нам,

Как будто в луже ста свиньям!

Народ свободен стал: любуйтесь на него!

Мне кажется, что нам пора бы удалиться.

Постой, должно еще все их скотство

Во всей красе пред нами проявиться.

Огонь! Спасите! Ад! Мы все сгорим сейчас!

Смирись, союзная стихия!

Огонь чистилища был тих на этот раз.

Что это? Берегись! За шуточки такие

Ответить можешь ты! Не знаешь, видно, нас!

Посмей-ка повторить дурачество такое!

Пусть убирается, оставив нас в покое.

Нет, как вы смели? Как вам в ум взбрело

Творить здесь фокусы? Что это за игрушки?

Цыц, бочка!

Сам ты помело!

Ты хочешь, чтоб до кулаков дошло?

Смотри! Дождем польются колотушки!

Пожар! Горю!

Да это колдовство!

За голову его награда! Режь его!

Ум, смутися по словам!

Ложный вид предстань очам!

Будьте здесь и будьте там!

Где я и что со мной? Ах, что за сад прелестный!

Что вижу я? Лоза!

И виноград чудесный!

Взгляните, что за куст густой!

И что за гроздья! Боже мой!

Спади с очей, повязка заблужденья!

И помните, как дьявол пошутил!

Что?

Как?

Так это нос твой был?

А я за твой схватился? Наважденье!

Каков удар! Всего меня потряс!

Подайте стул: я упаду сейчас.

Но что же было тут, я спрашиваю вас?

Где этот молодец? Ну, встреться в одиночку

Мне где-нибудь, так жив не будет он!

Я видел сам, как он вскочил на бочку

И вмиг на ней верхом умчался вон.

В ногах свинец: со мной недоброе творится.

Я думаю, вино могло б еще политься?

Все было тут обман, предательство и ложь.

А тем не менее мне кажется, что все ж

Я пил вино.

А как же гроздья эти?

Пусть говорят теперь, что нет чудес на свете!

К бессмысленным их чарам отвращенье

Питаю я: найдется ль исцеленье

Здесь, в этой тьме безумства, для меня?

Я не хочу советов бабы старой!

И снимет ли дрянная пачкотня

Мне тридцать лет долой своею чарой?

Нет, мир надежды для меня потух:

Беда, коль не найдешь другого мне леченья.

Ужель природа и могучий дух

Нам не дадут бальзама возрожденья?

Мой друг, ты говоришь умно:

Природное есть средство стать моложе;

Жаль, не про нас лишь писано оно,

Да и довольно странно тоже.

Я знать хочу его скорей!

Изволь; вот средство возрожденья

Без чар, без денег, без леченья:

Уединись в глуши полей,

Руби, копай, потей за плугом

И ограничить тесным кругом

Себя и ум свой не жалей;

Питайся просто в скромной доле,

Живи, как скот, среди скотов

И там, где жал ты, будь готов

Сам удобрять навозом поле.

Поверь мне: в этом весь секрет

Помолодеть хоть в восемьдесят лет.

Но не привык я к плугу и лопате,

За них мне взяться было бы некстати;

Нет, узкая мне жизнь не суждена!

Так ведьма, стало быть, нужна.

К чему тут баба – непонятно!

Свари напиток сам, без лишних слов.

Да! Вот бы время я провел приятно!

Уж лучше выстрою я тысячу мостов.

Здесь мало знанья и уменья;

Здесь нужно, друг, немало и терпенья.

Корпеть пришлось бы тут немало лет:

Ведь раньше времени броженью ходу нет.

Чего-чего тут нет в бродилах

И надо знать уловок тьму!

Хоть черт и учит их всему,

А сам все сделать он не в силах.

Не правда ль, миленький народ?

Вот вам слуга, служанка – вот!

А что, хозяйка улетела?

Она поела,

В трубу взвилась

И унеслась.

А долго ли она там реет?

Пока огонь нам лапы греет.

Как ты находишь – хороши?

Нет слов сказать, насколько гадки.

А мне – так нравятся их речи и повадки;

Беседу их люблю я от души.

Ну, куклы чертовы, скажите,

Что тут за варево? Над чем вы ворожите?

Для нищих жидкий суп кипит!

На этот раз

Немало будет публики у вас.

Разочек сыграй

Со мною и дай

Набиться карману!

Без денег шабаш;

А денег мне дашь –

Я умником стану!

Тварь эта с радости совсем бы очумела,

Когда б она в лото играть умела.

Вот мир летит,

Спешит, бежит,

Крутясь в пустыне.

Стеклянный звон,

Как хрупок он!

Пустой в средине,

Он тут блестит,

А там горит.

Я жив доныне!

Дитя, мой друг,

Пусти из рук.

Не то умрешь ты.

Здесь глина: стук –

И разобьешь ты.

Что в решете у вас?

Случись тут вор у нас,

Могли б его узнать мы.

Взгляни-ка в решето:

Вор виден нам, но кто –

Посмеем ли сказать мы?

А что за польза вам от этого горшка?

Пустая башка!

Не понял горшка,

Котла не поймет он!

Невежа ты, зверь!

Присел бы теперь

Ты с веником: вот он.

Что вижу я! Чудесное виденье

В волшебном зеркале мелькает все ясней!

О, дай, любовь, мне крылья и в мгновенье

Снеси меня туда, поближе к ней!

О, если б был не в комнате я тесной,

О, если б мог лететь к богине той!

Но нет, она полузакрыта мглой…

О дивный образ красоты телесной!

Возможна ли подобная краса?

Возможно ли, чтоб в прелести чудесной

Вмещалися все неба чудеса?

Найдется ль чудо на земле такое?

Понятно: шесть ведь дней трудился наш Творец

И «браво» сам себе промолвил наконец, –

Так, верно, что-нибудь да вышло же благое.

Теперь любуйся тем, что видишь пред собой,

А там найду тебе подобное созданье,

И счастлив тот, кому дано судьбой

Сокровищем подобным обладанье.

Сижу, как царь, на возвышеньи трона,

Со скипетром в руках; нужна еще корона.

Корону ты склей:

Пот нужен для ней

И кровь со слезами.

Свершилось! Мы зрим,

Мы слышим, кричим,

И даже стихами.

Ах, я с ума сойду!

Увы, на этот раз

И у меня башка кружиться начинает.

И даже подчас

Бывает, что нас

И мысль осеняет.

Я весь горю, нет больше сил моих!

Нельзя ли нам отсюда удалиться?

По крайней мере надо согласиться,

Что откровенная поэзия у них.

Ай-ай-ай-ай! Вот всех вас я!

Проклятый зверь, свиньей свинья!

Проспал котел! Обжег меня!

Вот всех вас я!

Что вижу я!

Зачем вы к нам?

Что нужно вам?

Вот я вам дам:

Сожгу я вас

Огнем сейчас!

Раз – бью, два – бью!

Котлы свалю,

Стряпню пролью!

Знай, морда: так

Стучу я в такт

Под песнь твою.

Ну что, костлявая? Теперь узнала ты?

Узнала, пугало, царя и господина?

Махну рукой – и все твои скоты

И ты сама – все прахом, образина!

Не уважаешь красный мой камзол?

Петушьего пера узнать не можешь?

Иль я, закрыв лицо, сюда пришел?

Что ж, самому назваться мне предложишь?

Простите, сударь, мне за грубый мой привет!

Но конского при вас копыта нет, –

И вороны куда, скажите мне, девались?

На этот раз уж пусть тебе сошло!

С тех пор воды немало утекло,

Как мы с тобой в последний раз видались.

Цивилизация велит идти вперед;

Теперь прогресс с собой и черта двинул.

Про призрак северный забыл везде народ,

И, видишь, я рога, и хвост, и когти кинул.

Хоть ногу конскую иметь я должен все ж,

Но с нею в публике являться не желаю

И вот в фальшивых икрах щеголяю,

Как франтовская молодежь.

Ах, голова пошла от радости кругом!

Голубчик сатана, вы снова здесь со мною!

Тсс! Не зови меня, старуха, сатаною!

Как? Почему же? Что дурного в том?

Давно попало в басни это слово!

Что толку, впрочем, от таких затей?

Не меньше стало злых людей,

Хоть и отвергли духа злого.

Теперь мой титул – «господин барон»:

Других не хуже, рыцарь я свободный;

А что я крови благородной –

Так вот мой герб! Хорош ли он?

Ха-ха-ха-ха! Да, это в вашем роде!

Вы все шалун такой же продувной!

Учись, мой друг, и поспевай за мной:

Вот что приятно ведьмам в обиходе.

Чем, господа, служить могу вам я?

Подай стакан известного питья;

Но только, знаешь, постарее!

Оно – что год, то действует сильнее.

Охотно. У меня имеется флакон:

Я лакомлюсь порой сама, когда придется.

Притом нисколько не воняет он.

Для вас стакан-другой всегда найдется.

Но если чарами ваш друг не защищен,

Ему и часу жить не остается.

Не бойся: без вреда приятель выпьет мой

Венец стряпни твоей и знанья.

Черти же круг, промолви заклинанья

И влей в стакан напиток чудный твой.

К чему, скажи мне, эти представленья?

Чушь глупая, безумные движенья,

Обман и ложь пошлейшие кругом.

Мне этот вздор давно знаком.

Чудак, ведь это лишь для смеха!

Не будь к старухе слишком строг:

Она ведь тоже врач. Пусть будет ей потеха.

Без этого питье тебе пойдет не впрок.

Пойми: причти

Раз к десяти,

Два опусти,

А три ставь в ряд –

И ты богат.

Четыре сгладь,

А шесть и пять

За семь считать

И восемь раз –

Закон у нас.

Пусть девять в счет

За раз пойдет,

А десять сгладь.

Так ведьма учит умножать!

Старуха, видно, бредит в лихорадке.

О, это, друг, еще одни начатки,

А далее вся книга так гласит!

Понять ее стараться – труд напрасный:

Глупец и умный с толку будет сбит

Противоречий массою ужасной.

Все это и старо, и ново! Посмотри

В историю и вспомни: не всегда ли,

Три за одно, одно за три

Считая, люди вздор за правду выдавали?

Так учат зря болтать с начала всех веков, –

С глупцами заводить никто не хочет спора.

Да людям редко что и нужно, кроме слов:

Что в них есть мысли, – верят без разбора!

Познанья свет

Для всех секрет,

Для всех без исключенья!

Порою он,

Как дар, сужден

И тем, в ком нет мышленья!

Какая чушь! Я убежать готов:

Пожалуй, лопнет голова от вздора.

Я точно слышу песню хора

Ста тысяч круглых дураков!

Ну, будет, будет, мудрая Сивилла!

Ты лучше бы стаканчик предложила,

Налив его полнее, до краев.

Приятелю он не придется солон:

Недаром ведь все степени прошел он

И много разных делывал глотков.

Живее пей до дна бокал –

И ты мгновенно ободришься.

На «ты» давно ты с чертом стал,

А все еще огня боишься.

Теперь стоять не надо; живо в путь!

Пусть вам глоточек принесет отраду!

При случае получишь ты награду;

В Вальпургиеву ночь мне можешь намекнуть.

Вот песенка: чтоб дать всю силу соку,

По временам ее должны вы петь.

Скорей! Иди, а то не будет проку:

Ты непременно должен пропотеть,

Чтоб весь насквозь ты пропитался зельем.

Ты прогуляешься спокойно, без забот –

И вдруг почувствуешь с отрадой и весельем,

Как сладко Купидон играть в тебе начнет.

Дай в зеркало мне бросить взор прощальный:

Так был прекрасен образ идеальный!

Не стоит: скоро въявь увидишь ты

Образчик лучший женской красоты.

Да, этим зельем я тебя поддену.

Любую бабу примешь за Елену!

Прекрасной барышне привет!

Я провожу вас, если смею.

Прекрасной барышни здесь нет!

Домой одна дойти сумею.

Как хороша! Я клятву б дал,

Что в жизнь подобной не видал!

Так добродетельна, скромна –

И не без колкости она.

А взор потупленных очей –

Запечатлен в душе моей.

Румяных губ и щечек цвет…

Ах, позабыть его – нет сил!

А как суров и краток был

Ее находчивый ответ!

Восторг – и слов тут больше нет!

Ты должен мне добыть девчонку непременно.

Какую?

Ту, что только что прошла.

Как, эту? У попа она сейчас была

И от грехов свободна совершенно:

К исповедальне подойдя,

Отлично все подслушал я.

Она на исповедь напрасно

Пришла: невинна, хоть прекрасна, –

И у меня над нею власти нет.

Не меньше ж ей четырнадцати лет?

Ты говоришь, как Дон Жуан порочный:

Подай ему сейчас любой цветок!

Он мнит, что нет любви, нет чести прочной,

Которой он похитить бы не мог!

Но не всегда бывает это впрок.

Достопочтенный ментор мой, нельзя ли

Меня теперь избавить от морали?

Без лишних слов скажу тебе одно:

Знай, если эту ночь я в неге страстной

Не проведу с малюткою прекрасной,

То в полночь нам с тобой расстаться суждено!

Подумай, друг: не все же мне подвластно!

Мне надобно не меньше двух недель,

Чтоб достижимой сделать эту цель:

Сыскать предлог, найти заручку…

Будь семь часов спокоен я, –

Не надо черта мне в друзья,

Чтоб соблазнить такую штучку!

Ты судишь, как француз, слегка.

Прошу тебя, однако, не сердиться.

К чему – так сразу: взять и насладиться?

Утеха, право, тут невелика.

Не лучше ли пойти путем интрижки,

Увлечь ее, водить и так и сяк,

Как учат нас иные книжки?

Мой аппетит хорош и так.

Нет, кроме шуток: лишь впросак

Попасть с горячностью здесь можно.

Здесь надо дело осторожно

Вести, – тут сила не возьмет:

Тут хитрый надобен подход.

Достань же мне вещицу от бесценной,

Сведи меня в покой ее священный,

Достань платочек мне с ее груди,

Подвязку хоть на память мне найди!

Ну, если так влюбился ты в девицу –

Смотри, как верно я тебе служу

И каждою минутой дорожу:

Сегодня ж к ней сведу тебя в светлицу.

К ней? Ею обладать?

Ну вот!

Не сразу же! Она уйдет

К соседке; ты ж, в уединеньи скромном,

О счастье будущем мечтам отдайся томным.

Когда ж? Сейчас?

Немного попоздней.

Так не забудь достать подарок ей!

Как, уж дарить? Недурно для начала!

Успехи делать может он вполне!

Известно много старых кладов мне:

Теперь пора проведать их настала.

Я, право, дорого б дала,

Когда бы я узнать могла,

Кто этот видный господин!

Должно быть, это дворянин:

Так благородно он глядел

И так уверен был и смел.

За мной, потише – вот сюда!

Я здесь один хочу остаться.

Да!

У девушек так чисто не всегда!

О милый сумрак, о приют святой, –

Привет мой вам! Владей, любви томленье,

Душой моей; питай свое стремленье

Надежды милой сладкою росой!

Как дышит здесь повсюду дух покоя,

Порядком все проникнуто кругом!

Средь бедности довольство здесь какое!

Святой приют! Благословенный дом!

Прими ж меня, семейный старый трон!

Отцов и дедов нежил ты покоем

В дни радости и горя, окружен

Детей беспечным шумным роем!

Быть может, и она, мой ангел, меж детей,

В красе румяных щечек, ликовала

И, благодарная за елку, всех нежней

Сухую руку деда целовала.

Твой дух, о дева, надо мной парит,

Дух тихого довольства и порядка;

Устами матери тебе он говорит,

Чтоб чистой скатертью твой стол был устлан гладко,

И учит посыпать, узоры выводя,

Песком весь чистый пол каморки тесной.

О милая рука! Божественность твоя

Из хижины создать способна рай небесный!

А здесь!

Святой меня объемлет страх!

Я не ушел бы, кажется, отсюда!

Лелеяла природа в легких снах

Здесь ангела, и вот – явилось чудо!

Дитя дышало в сладком сне,

И чистой творческою силой

Прекрасный образ в тишине

Расцвел, божественный и милый!..

А я? Сюда что привело меня?

О небо, как глубоко тронут я!

Чего хочу? Чем совесть так задета?

О бедный Фауст, ты ли, ты ли это?

Не чары ли, под кровом полутьмы,

Здесь в воздухе? Я шел, чтоб насладиться, –

Пришел – и сердце грезами томится!

Иль ветерка игрушкой служим мы?

Как я своих бы мыслей устыдился,

Когда ее сейчас бы увидал!

Я за минуту был не больше как нахал,

Теперь же в прах пред нею бы склонился.

Скорей беги! Она сюда идет!

Прочь! Навсегда! Ее мне видеть больно!

А я принес и ларчик; вот –

Увесист, кажется, довольно!

Ей в шкаф поставим мы его:

Она с ума сойдет, ручаюсь!

Такой вещицей хоть кого

Для вас сманить я обещаюсь:

Игра – всегда игра; дитя – всегда дитя!

Осмелюсь ли?

Вы это не шутя? Хотите ларчик вы себе оставить?

Так раньше бы сказать, не ждать до этих пор,

Чтоб нам не тратить времени на вздор

И от пустых меня хлопот избавить!

Не скряга ж вы, надеюсь, милый мой!

Для вас затылок трешь, мозолишь руки…

Ну, прочь! Скорей теперь за мной!

Пусть соблазняется: ей надо быть одной!

А вы – стоите с видом скуки,

Как будто вам приходится идти

На лекцию, и вот уж на пути

И метафизика, и физика пред вами

Живьем стоят с постылыми словами!

Как душно! Тяжесть в воздухе какая!

А ночь совсем не так тепла.

Скорей бы маменька пришла!

Чего-то все боюсь одна я,

И страх, и дрожь меня берет:

Такой мы глупенький народ!

Жил в Фуле[10] король; он до гроба

Был верен душою простой;

Ему, умирая, зазноба

Оставила кубок златой.

И стал ему кубок заветный

Дороже всего с этих пор;

Он пил – и слезой чуть заметной

Средь пира туманился взор.

И роздал король пред кончиной

Наследникам все города;

Но кубок – лишь кубок единый –

Оставил себе навсегда.

Морские валы грохотали

Под башней, бушуя у скал;

Меж рыцарей, в дедовской зале,

Прощаясь, король пировал.

И встал он, и выпил весь полный

Свой кубок, – с ним жизни весь пыл;

И в шумные, бурные волны

Священный свой кубок пустил.

Он видел, как кубок, волною

Подхвачен, черпнул и пропал;

И очи покрылися тьмою, –

И пить он, и жить перестал.

Как этот ларчик тут явиться мог?

Шкаф, кажется, был заперт на замок.

Вот странно! Что за вещи тут – не знаю!

Но, впрочем, понимать теперь я начинаю:

Не взят ли, может быть, он маменькой в залог?

А! ключик здесь, привязанный тесьмою.

Что, если я его возьму да и открою?

Что это! Боже мой! Чудеснейший убор!

Не приходилось мне такого до сих пор

Видать нигде. Его и барыня б надела

И на гулянье в нем отправилась бы смело.

Цепочку бы надеть: каков-то в ней мой вид?

Чья ж эта роскошь вся? Кому принадлежит?

Хоть серьги мне иметь хотелось бы ужасно!

Наденешь их – сейчас совсем уже не то!

К чему красивой быть? Совсем, совсем напрасно!

Не худо это, – я, конечно, в том согласна;

Да люди красоту нам ставят ни во что

И хвалят только нас из жалости. Вот слава:

Все денег ждут,

Все к деньгам льнут;

Ах, бедные мы, право!

Клянусь отвергнутой любовью, бездной ада!

Ругался б хуже я, да нечем, – вот досада!

Ну, что с тобой? Вот морда-то из морд!

Что там могло с тобою приключиться?

Я рад бы к черту провалиться,

Когда бы сам я не был черт!

Да ты не спятил ли, приятель?

К лицу ль тебе беситься, кстати ль?

Подумай: ценный наш убор

Стащил у Гретхен патер-вор.

Мамаше Гретхен показала,

А той сейчас же жутко стало:

В молитвы вся погружена

И чуткой быть приучена,

Повсюду нюхает она,

Свята ли штука иль грешна, –

А тут разгадка, видимо, простая,

Что святость в этом ларчике плохая.

«Дитя мое, – старуха шепчет ей, –

Неправое именье – лютый змей!

Снесем его Царице мы Небесной –

И манны нам пошлет она чудесной».

Бедняжка Гретхен от таких речей

Поморщилась, надула молча губы:

Дареному коню не смотрят, дескать, в зубы,

И чем же, мол, уж так безбожен был,

Кто мне сережки подарил?

Мать между тем попа призвать успела;

Тот сразу видит, в чем тут дело.

«Поступку вашему я рад, –

Им говорит он с постной рожей, –

Кто воздержался – тот богат».

Желудок, мол, хорош у Церкви Божьей;

Немало стран уж слопала она

И несвареньем все же не больна.

Одна лишь Церковь может, без сомненья,

Переварить неправые именья.

Да, все берет она сегодня, как вчера!

Король и жид на то такие ж мастера.

Потом браслеты, кольца, брошки

Загреб он, как грибы в лукошке,

Прибрал – спасибо не сказал,

Как будто горсть орехов взял,

И посулил за то награды

В раю, а те стоят – и рады!

А Гретхен?

Мучится, жалеет:

Подарок спать ей не дает –

И день и ночь c ума нейдет,

А с ним – кто так дарить умеет.

Бедняжка! Как ее мне жаль!

Другой достать для ней нельзя ль?

Да не такие безделушки.

Для вас, конечно, всё игрушки!

Я так хочу, – хоть разорвись!

Да ты к соседке подберись:

Будь бес как бес, не размазня!

Чтоб был подарок у меня!

Так точно, сударь: рад служить на славу!

Влюбившийся дурак на глупости горазд:

И солнце, и луну, и звезды он отдаст

На фейерверк, – красотке на забаву!

Господь с тобой, мой муж! Скажу правдиво:

Ты поступил со мной несправедливо!

Пропал куда-то с буйной головой,

А я – сиди соломенной вдовой!

А чем его я в жизни оскорбила?

Свидетель Бог, как я его любила!

Давно уж он и умер, может быть!

О смерти б хоть свидетельство добыть.

Входит Маргарита.

Ах, Марта!

Гретхен, что с тобою?

Колена гнутся подо мною:

В шкафу я вновь ларец такой

Нашла с чудесною резьбой;

А вещи – просто загляденье

И лучше прежних без сравненья.

Ты матери о том не говори,

А то опять снесет на покаянье!

Ах, погляди! Ах, посмотри!

Ах ты, счастливое созданье!

Что толку в том! Ведь в них не смею я

Ни погулять, ни в церкви показаться…

А ты бывай почаще у меня:

Тихонько здесь ты можешь наряжаться.

Пред зеркальцем повертишься часок:

Вот нам и радость будет, мой дружок!

А там, при случае, – ну, в праздник, что ли, –

станем

Мы вещь за вещью в люди надевать:

Цепочку, серьги там… Твоя старуха-мать

И не заметит их; а то ведь и обманем!

Но ларчик как ко мне поставлен в шкаф и кем?

Тут, Марта, что-то есть, – тут чисто не совсем.

Ах боже мой, не мать ли уж за мною?

Какой-то господин; сейчас ему открою.

Пожалуйте.

Прошу простить меня,

Что прямо к вам вхожу я так свободно.

Я к Марте Швердтлейн.

Марта – это я.

Что, сударь, будет вам угодно?

Благодарю: теперь я знаю вас;

Но барышня в гостях у вас сейчас;

Итак, прошу прощенья за помеху.

Я к вам зайду попозже: мне не к спеху.

Вы, сударь, приняли за барышню ее?

Подумай, – что за честь тебе, дитя мое!

Ах, вовсе нет! Я девушка простая…

Вы чересчур добры… Цепочка золотая

И эта брошка – не моя.

Сударыня, судил не по цепочке я!

Осанка, взгляд ваш – как у дамы знатной.

Так я могу остаться? Как приятно!

Ну что ж, какую же вы принесли мне весть?

О, как желал бы я вам лучшую принесть!

Да, тяжело слова мне выговорить эти:

Ваш добрый муж велел вам долго жить на свете.

Он умер? Мой дружок, супруг мой дорогой!

Ах, я не вынесу! За что беда такая!

Ах, Марта, не тужи, утешься, дорогая!

Угодно ль выслушать рассказ печальный мой?

Нет, лучше жить, любви совсем не зная:

Я б умерла от горести такой!

Нет худа без добра, и нет добра без худа!

Скажите ж, как и где он дух свой испустил?

Лежит он в Падуе, там, далеко отсюда,

Святой его Антоний приютил.

Он спит теперь сном вечным и отрадным

В священном месте, тихом и прохладном.

Что ж поручил он вам?

Мне долг велит

Большую передать вам просьбу: непременно

Просил он отслужить три сотни панихид.

Карманы ж у меня – пустые совершенно.

Как? Ни одной монетки? Ни одной

Вещицы? Да любой мастеровой

В своей котомке что-нибудь приносит

На память в дом и делится с женой;

Скорей не ест, не пьет и милостыню просит!

Мадам, мне очень жаль; а впрочем, ваш супруг

Не расточитель был. Он вынес много мук,

Когда в грехах своих он каялся душевно

И жаловался всем, как жизнь его плачевна.

О, как несчастны люди! За него

Я помолюсь от сердца моего.

Вы замуж выйти хоть сейчас достойны:

Такое вы премилое дитя!

Ах нет, мне рано!..

Будьте в том спокойны,

И поручусь вам чем угодно я,

Что лучший кавалер обрадовался б счастью

Такую прелесть обнимать со страстью.

Обычай скромный наш на это не похож.

Обычай или нет, – бывает это все ж!

Ну, продолжайте же!

Я был при смертном ложе

Супруга вашего: под ним всего была

Солома лишь одна навозная, но все же

Он умер во Христе, кляня свои дела.

«Увы! – он восклицал. – Достоин я проклятья

За то, что бросил так жену и все занятья!

Воспоминание об этом – казнь моя.

Ах, если бы жена грехи мне отпустила!»

Мой добрый муж, давно я все тебе простила!

«Но, видит Бог, она еще грешней, чем я!»

Он лжет! Бездельник! Лгать у гробового края!..

О да! Поверьте мне, подумал сам тогда я,

Что это бредит зря в предсмертных муках он.

Он говорил: «Я жил не праздно, не зевая, –

В поту лица детей и хлеб свой добывая,

Ел только черствый хлеб, измучен, истощен,

Но и того не мог ни разу съесть в покое».

А всю мою любовь, денное и ночное

Страданье он забыл? Вся верность – нипочем?

О нет, он свято помнил обо всем!

Он говорил: «Из Мальты уезжая,

Молился я о детях, о жене, –

И милость Небо ниспослало мне:

Нам в море барка встретилась большая

Турецкая, которая везла

Несметные сокровища султана.

Напали мы, и храбрость верх взяла,

И мне уделена частичка тут была,

При дележе богатства басурмана».

Ах! Где ж он деньги дел? Быть может, их зарыл?

Ну, денег тех искать – что ветра в поле!

Когда потом в Неаполе он был

И здесь, как гость, покучивал на воле –

Им крепко занялась красавица одна;

И вот участье приняла она

Столь близкое в его печальной доле,

Что он ее любовь и верность оценил

И знаки нежности до гроба сохранил.

Подлец! Мерзавец! Вор! Враг своего семейства!

Ни горе, ни нужда, ни смертный час – ничто

Не сокрушило в нем бесстыдства и злодейства!

Ну вот и умер он зато!

На вашем месте я, даю вам слово,

Всего лишь год бы траур поносил,

А там бы мужа стал искать другого.

Увы, каков мой первый был,

Навряд ли я найду второго!

Такой он был милейший дурачок!

Любил он только жен чужих, к несчастью.

Вино чужое пил, где только мог,

Да был бродягою, да был еще порок:

Игре проклятой предан был со страстью.

И только? Что ж, когда и вам

Он позволял, что делал сам,

Так жить с ним было превосходно!

С таким условьем с вами нам

Ударить можно по рукам.

Насмешник! Вам шутить угодно.

Удрать теперь: у ней такая прыть,

Что даже черта рада подцепить.

А ваше сердце все еще свободно?

Что вы сказать хотите?

О дитя

Невинное!

Я ухожу. Простите!

Прощайте!

Ах, минутку подождите:

Свидетельство иметь хотела б я,

Где ясно б каждый пункт обозначался –

Когда и где и как мой муж скончался.

Порядка другом я всегда была,

А потому охотно бы прочла

Известие о смерти и в газете.

Сударыня, повсюду, в целом свете

Свидетелей достаточно двоих,

Чтоб истину упрочить. Вот, пожалуй,

Есть у меня приятель, – славный малый;

Он подтвердит правдивость слов моих.

Я приведу его сюда.

Ах, приведите!

А барышня придет?

Прошу вас, приходите!

Он молодец собой, умен:

Ну, словом, кавалер вполне изящный он.

Боюсь, придется мне краснеть пред господином!

Краснеть? – Ни пред одним на свете властелином!

Так вечерком у нас в саду

Я с нею вас сегодня жду.

Ну что? Ну как? Идет на лад?

Ого! В огне вы! Вот так диво!

Не бойтесь: птичку схватим живо!

Пойдем сегодня к Марте в сад.

Вот баба, доложу вам! Точно

Быть сводней создана нарочно.

Прекрасно!

Но и ей должны мы удружить.

Что ж, за услугу я готов служить.

Она добыть от нас свидетельство б хотела

О том, что бренное ее супруга тело

В могиле, в Падуе, почило вечным сном.

Умно! Так съездить мы туда должны сначала?

Sancta simplicitas![11] Еще недоставало!

Свидетельство и так, без справок, подмахнем.

Когда нет лучшего – то, значит, все пропало.

О муж святой, ужель вы всех других честней

Хотите быть? Ужель ни разу не давали

Свидетельств ложных в жизни вы своей?

О Боге, о земле, о том, что скрыто в ней,

О том, что в голове и в сердце у людей

Таится, – вы давно ль преважно толковали

С душою дерзкою, с бессовестным челом?

А если мы вникать поглубже начинаем –

Сейчас же видим мы, что знали вы о том

Не более, чем мы о муже Марты знаем.

Софист и лжец ты был и будешь!

Обмануть

Меня не пробуйте: я знаю, в чем тут суть.

Не завтра ли, душа святая,

Бедняжку Гретхен надувая,

В любви божиться станешь ты?

И от души!

Ну да, конечно,

И в вечной верности, и в вечной

Любви, и в страсти бесконечной.

И все от сердца полноты?

Оставь! Когда я чувством нежным

Томлюсь, назвать его хочу,

Порывам бурным и мятежным

Напрасно имени ищу,

И мыслью мир весь облетаю

И высшие слова хватаю,

Какие лишь найти могу, –

И называю пыл сердечный

Любовью вечной, бесконечной, –

Ужель тогда, как бес, я лгу?

А все-таки я прав!

Послушай: всяк имеет

Свой взгляд, но, чем надсаживать нам грудь,

Скажу тебе одно, а ты не позабудь:

Кто хочет правым быть и языком владеет,

Тот правым быть всегда сумеет.

Итак, скорей! Что толку в болтовне?

Будь прав хоть потому, что нужно это мне!

Я чувствую, что вы жалеете меня,

Ко мне снисходите; мне перед вами стыдно;

Вы путешественник: привыкли вы, как видно,

Всегда любезным быть. Ведь понимаю я,

Что вас, кто столько видел, столько знает,

Мой бедный разговор совсем не занимает.

Одно словечко, взор один лишь твой

Мне занимательней всей мудрости земной.

Ах, как решились вы! Ну что вам за охота!

Взгляните, как жестка, груба моя рука;

Лежит на мне ведь всякая работа:

У маменьки любовь к порядку велика.

И что же? Так должны вы ездить вечно?

Что делать: ремесло и долг нам так велят!

В иных местах остаться был бы рад,

А надо ехать, хоть скорбишь сердечно.

Пока кто молод, почему

По свету вольной птицей не кружиться!

А вот как в старости придется одному

К могиле, сирому, холостяком тащиться –

Едва ли это нравится кому.

Увы, со страхом я предвижу это.

Ну что же, вовремя послушайте совета!

Да, с глаз долой – из сердца вон!

Лишь по привычке вы учтивы.

Других друзей всегда б найти могли вы,

Кто вправду сведущ и умен.

О друг мой, верь, что мудрость вся людская –

Нередко спесь лишь пошлая, пустая!

Как?

О, зачем невинность, простота

Не знает, как она бесценна и свята!

Смиренье, скромность чувств невинная, святая –

Вот самый лучший дар для нас.

Когда б вы обо мне подумали хоть раз,

О вас бы думала с тех пор всегда, всегда я.

И часто ты одна?

Да; хоть невелико

У нас хозяйство – все же нелегко

Его вести. Служанки нет: должна я

Варить, мести и шить; с рассвета на ногах…

А маменька во всем престрогая такая

И аккуратна так, что просто страх!

И не от бедности: мы вовсе не такие,

Чтоб хуже жить, чем все живут другие.

Отец покойный мой довольно был богат,

Оставил домик нам, а с ним и старый сад.

Теперь наш дом затих, труды мне легче эти:

Ушел служить в солдаты брат,

Сестрички нет уже на свете…

Немало с ней хлопот я приняла,

Но вновь все перенесть я с радостью б могла:

Так было мне дитя родное мило!

О, если на тебя малютка походила –

Она, конечно, ангелом была!

Да. Я ее вскормила, воспитала…

И как меня любить малютка стала!

Отца уж не было в живых, когда на свет

Она явилась; матушка ж, бедняжка,

Слегла в постель и захворала тяжко;

Мы думали, что уж надежды нет,

И времени прошло у нас немало,

Пока она поправилась и встала.

Где ж было ей самой кормить дитя!

И вот его взялась лелеять я,

Кормила крошку молоком с водою, –

Она совсем, совсем моя была,

И на руках моих, по целым дням со мною,

Барахталась, ласкалась и росла.

Чистейшим счастьем ты в то время обладала!

И горя тоже много я видала.

Со мною по ночам стояла колыбель

Рядком; дитя чуть двинется – я встану.

Беру из люльки и к себе в постель

Кладу иль молоком кормить, бывало, стану;

А не молчит – должна опять вставать,

Чтоб проходить всю ночь да песни распевать.

А по утрам – белье: чуть свет встаю и мою;

Там время на базар, на кухню там пора, –

И так-то целый день, сегодня, как вчера!

Да, сударь: иногда измучишься заботой!

Зато и сладко спишь, зато и ешь с охотой.

Холостяки, всегда вы таковы:

Чрезмерно к бедным женщинам суровы!

О, мы всегда исправиться готовы,

Найдя такую женщину, как вы!

Признайтесь: есть у вас кто на примете?

Привязанность – есть где-нибудь на свете?

Пословица гласит: жена своя и кров

Дороже всех на свете нам даров.

Но до любви у вас не доходило дело?

Я всюду и всегда любезно принят был.

Не то! Серьезен ли был ваш сердечный пыл?

Ну, с дамами шутить – чрезмерно было б смело!

Ах, вы не поняли!

Жалею всей душой!

Но очень понял я, как вы добры со мной!

Так ты меня сейчас, мой ангельчик, узнала,

Когда перед тобой в саду явился я?

Вы видели, что я потупилась сначала.

И ты меня простишь, прекрасная моя,

Что я себе тогда позволил слишком много,

Когда к тебе я подошел дорогой?

Смутилась я: мне это в первый раз.

Насчет меня нигде не говорят дурного.

Уж не нашел ли он – я думала о вас –

Во мне бесстыдного чего-нибудь такого,

Что прямо так решился подойти,

Игру с такой девчонкой завести.

Но все ж во мне, признаться, что-то было,

Что в вашу пользу сильно говорило.

И как же на себя сердита я была,

Что я на вас сердиться не могла!

Мой друг!

Пустите-ка!

Что рвешь ты там? Букет?

Нет, пустяки, – игра.

Что?

Полно вам смеяться!

Что шепчешь ты?

Он любит – нет; он любит – нет!

О ангел, как тобой не восхищаться!

Он любит – нет; он любит – нет!

Он любит! Да!

О, пусть цветка ответ

Судьбы глаголом будет нам, родная!

Да, любит он! Поймешь ли, дорогая?

Я вся дрожу!

О, не страшись, мой друг!

Пусть взор мой, пусть пожатье рук

Тебе расскажут просто и не ложно,

Что выразить словами невозможно!

Отдайся вся блаженству в этот час

И верь, что счастье наше бесконечно:

Его конец – отчаянье для нас!

Нет, нет конца! Блаженство вечно, вечно!

Смеркается.

Да, нам пора домой.

Я вас подольше б удержать хотела,

Но знаете, уж город наш такой:

Как будто здесь у всех другого нет и дела,

Заботы будто нет у них другой,

Как только за соседями день целый

Подсматривать; и что ты тут ни делай, –

Глядишь, – пошла уж сплетня меж людей.

А наша парочка?

Вдоль по саду пустилась,

Как пара мотыльков.

Она в него влюбилась.

А он в нее. Таков уж ход вещей!

Идет!

Меня ты дразнишь? Ах, плутовка!

Постой же: я тебя поймаю ловко.

Люблю тебя всем сердцем, милый мой!

Кто там?

Приятель.

Скот!

Пора домой.

Да, сударь, поздно уж.

Позволите ль из сада

Вас проводить?

А маменька? Меня

Так проберет она за это!.. Нет, не надо!

Прощайте!

Очень жаль, что должен я

Уйти так скоро, против ожиданья.

Прощайте же!

Адьё!

До скорого свиданья.

Ах боже мой, как он учен!

Чего не передумал он!

А я – краснею от стыда,

Молчу иль отвечаю: да…

Ребенок я, – он так умен:

И что во мне находит он?

Могучий дух, ты все мне, все доставил,

О чем просил я. Не напрасно мне

Свой лик явил ты в пламенном сияньи.

Ты дал мне в царство чудную природу,

Познать ее, вкусить мне силы дал;

Я в ней не гость, с холодным изумленьем

Дивящийся ее великолепью, –

Нет, мне дано в ее святую грудь,

Как в сердце друга, бросить взгляд глубокий.

Ты показал мне ряд созданий жизни,

Ты научил меня собратий видеть

В волнах, и в воздухе, и в тихой роще.

Когда в лесу бушует ураган,

И богатырь-сосна, ломаясь с треском,

В прах повергает ближние деревья,

И холм ее паденью глухо вторит –

В уединенье ты меня ведешь,

И сам себя тогда я созерцаю

И вижу тайны духа моего.

Когда же ясный месяц заблестит,

Меня сияньем кротким озаряя,

Ко мне слетают легкою толпою

С седой вершины влажного утеса

Серебряные тени старины

И созерцанья строгий дух смягчают.

Для человека, вижу я теперь,

Нет совершенного. Среди блаженства,

Которым я возвышен был, как Бог,

Ты спутника мне дал; теперь он мне

Необходим; и дерзкий, и холодный,

Меня он унижает и в ничто

Дары твои, смеясь, он обращает.

В груди моей безумную любовь

К прекраснейшему образу он будит;

Я, наслаждаясь, страсть свою тушу

И наслажденьем снова страсть питаю.

Чем жизнь такая радостна для вас?

Не надоест вам все в глуши слоняться?

Я понимаю – сделать это раз,

А там опять за новое приняться.

Другое дело мог бы ты найти,

Чем в добрый час смущать меня бесплодно.

Ну, ну! Не злись: ведь я могу уйти, –

Уйду совсем, когда тебе угодно.

С тобой, блажным, безумным, грубым, жить –

Неважный дар послала мне судьбина.

Весь день изволь трудиться и служить

И так и сяк старайся удружить:

Не угодишь ничем на господина.

Ну вот, теперь упреки мне пошли!

Ты надоел, а я – хвали за это.

А чем бы жил ты, жалкий сын земли,

Без помощи моей, не видя света?

Не я ль тебя надолго исцелил

От тягостной хандры воображенья?

Не будь меня, давно бы, без сомненья,

Здесь, на земле, ты дней своих не длил.

К чему же ты сюда, в леса и горы,

Как мрачный филин, обращаешь взоры?

Во влажном мху, под кровом темноты

Себе, как жаба, жизни ищешь ты.

Прекрасная манера веселиться!

Нет, все еще педант в тебе гнездится.

Поймешь ли ты, что я в пустыне здесь

Чудесной силой оживаю весь?

Да, если б мог понять ты, то, конечно,

Как черт, ты мне б завидовал сердечно.

Еще бы! Неземная благодать!

Всю ночь на мокром камне пролежать,

К земле и небу простирать блаженно

Объятья, раздувать себя надменно

До божества и в самый мозг земли

Впиваться мыслью, полною стремленья;

Все ощущать, что в мир внесли

Все шесть великих дней творенья;

Внезапно гордой силой воспылав,

Не знаю, чем-то пылко упиваться

И, всю вселенную объяв,

В любви блаженной расплываться,

О смертности своей забыв совсем,

И созерцанье гордое затем

Вдруг заключить, а чем – сказать мне стыдно!

Тьфу на тебя!

Не нравится, как видно?

Как тут стыдливо не плеваться вам!

Ведь нравственным ушам внимать обидно

Про то, что мило нравственным сердцам!

Глупец! Ему позволил я порою

Полгать себе, потешиться игрою, –

Да вижу, что не выдержать ему.

Ты и теперь худеешь и томишься;

Не нынче – завтра возвратишься

К мечтам и страху своему.

Довольно же! Возлюбленная страждет,

Сидит она печальна и мрачна;

Тебя, тебя увидеть жаждет,

В тебя она безумно влюблена!

Любовь твоя недавно бушевала,

Как речка, что бежит со снежных гор,

Бедняжку Гретхен страстью заливала,

И вдруг – иссякла речка! Что за вздор!

По мне, чем здесь в лесу царить уныло –

Не лучше ли тебе вернуться вновь

И бесконечную любовь

Вознаградить своей бедняжки милой?

День медленно для ней идет:

Глядит она в окно, следит за облаками,

Бегущими грядой над старыми домами;

«Будь Божьей птичкой я!» – все только и поет,

И в полдень ждет, и в полночь ждет,

То равнодушной станет снова,

То вдруг всплакнет, не молвя слова,

И вновь влюбилась.

О змея, змея!

Пожалуй, лишь поймать тебя сумел бы я!

Уйди, уйди отсюда! Сгинь, проклятый!

Не называй красавицу мне вновь

И не буди к ней плотскую любовь

В душе моей, безумием объятой!

Что ж, ей ведь кажется, что от нее уйти

Решил ты навсегда; да так и есть почти.

Где б ни был я, мне всюду остается

Она близка; везде она – моя!

Завидую Христову телу я,

Когда она к Нему устами прикоснется[12].

Так, милый мой! Не раз завидно было мне

При виде парочки на розах, в сладком сне.

Прочь, сводник!

Что ж, бранись; а я смеюсь над бранью,

Творец, мужчину с женщиной создав,

Сам отдал должное высокому призванью,

Сейчас же случай для того им дав.

Да полно же, оставь свой вид унылый! Подумаешь, какое горе тут:

Ведь в комнату к красотке милой,

А не на казнь тебя зовут!

В ее объятьях рай небесный!

Пусть отдохну я на груди прелестной!

Ее страданья чую я душой!

Беглец я жалкий, мне чужда отрада,

Пристанище мне чуждо и покой.

Бежал я по камням, как пена водопада,

Стремился жадно к бездне роковой;

А в стороне, меж тихими полями,

Под кровлей хижины, дитя, жила она,

Со всеми детскими мечтами

В свой тесный мир заключена.

Чего, злодей, искал я?

Иль недоволен был,

Что скалы дерзко рвал я

И вдребезги их бил?

Ее и всю души ее отраду

Я погубил и отдал в жертву аду!

Пусть будет то, что суждено судьбой.

Бес, помоги, промчи мне время страха!

Пусть вместе, вместе в бездну праха

Она низвергнется со мной!

Опять кипит! Опять пылает!

Ступай, утешь ее, глупец!

Чудак, всему уж и конец

Он видит, чуть лишь нить теряет.

Кто вечно смел, хвалю того;

Ты ж, с чертом столько дней проведший, –

Ты что? Нет хуже ничего,

Как черт, в отчаянье пришедший!

Покоя нет,

Душа скорбит;

Ничто его

Не возвратит.

Где нет его,

Там все мертво,

Там счастья нет,

Не красен свет.

Мой бедный ум

Смущен, молчит;

Мой бедный дух

Сражен, разбит.

Покоя нет,

Душа скорбит:

Ничто его

Не возвратит!

Лишь для него

В окно гляжу,

Лишь для него

Я выхожу.

Походка, стан,

Улыбка, взгляд,

Как талисман,

К себе манят.

Его речей

Волшебный звук,

Огонь очей,

Пожатье рук!

Покоя нет,

Душа скорбит!

Ничто его

Не возвратит!

К нему, за ним

Стремится грудь;

К нему прильнуть

И отдохнуть!

Его обнять,

И тихо млеть,

И целовать,

И умереть!

Так обещай же, Генрих, мне!

Охотно,

Все, что могу!

Скажи ты мне прямей:

Как дело обстоит с религией твоей?

Ты славный, добрый человек, но к ней

Относишься как будто беззаботно.

Оставь, дитя! Мою узнала ты любовь:

За близких сердцу рад свою пролить я кровь;

Не против веры я, кому в ней есть отрада.

Нет, мало этого: нам твердо верить надо.

Да надо ли?

Ax, не найти мне слов,

Чтоб убедить тебя! Ты и Святых Даров

Не чтишь.

Я чту их.

Да, но без охоты

Принять их. В церкви не был уж давно ты,

На исповедь не ходишь уж давно.

Ты в Бога веришь ли?

Мой друг, кому дано

По совести сказать: я верю в Бога?

Священников ты спросишь, мудрецов, –

У них тебе ответ всегда готов;

Но весь ответ их, как рассудишь строго,

Окажется насмешкой над тобой.

Не веришь ты?

Пойми же, ангел мой:

Назвать Его кто смеет откровенно?

Кто исповедать может дерзновенно:

Я верую в Него?

Кто с полным чувством убежденья

Не побоится утвержденья:

Не верую в Него?

Он, Вседержитель

И Всехранитель,

Не обнимает ли весь мир –

Тебя, меня, себя?

Не высится ль над нами свод небесный?

Не твердая ль под нами здесь земля?

Не всходят ли, приветливо мерцая,

Над нами звезды вечные? А мы

Не смотрим ли друг другу в очи,

И не теснится ль это все

Тебе и в ум, и в сердце,

И не царит ли, в вечной тайне,

И зримо, и незримо вкруг тебя?

Наполни же все сердце этим чувством,

И, если в Нем ты счастье ощутишь, –

Зови Его как хочешь:

Любовь, блаженство, сердце, Бог!

Нет имени Ему! Все в чувстве!

И имя – только дым и звук,

Туман, который нам свет неба затемняет.

Как это хорошо, мой друг!

Нам это патер так же объясняет,

Немножко лишь в других словах.

Везде, мой друг, во всех местах

Сиянье неба восхваляет

Весь мир на разных языках, –

И мой не хуже их нимало.

Да, как послушаешь, сначала

Все будто так, но горе в том,

Что не проникнут ты Христом.

Дитя мое!

Я ужас ощущаю

Давно уже, – скорблю всем существом,

Когда тебя с товарищем встречаю.

С кем это?

С кем повсюду ходишь ты.

Он ненавистен мне от сердца полноты!

Изо всего, что в жизни я видала,

Я не пугалась столько ничего,

Как гадкого лица его.

Поверь мне, куколка, не страшен он нимало.

Его присутствие во мне волнует кровь.

Ко всем и ко всему питаю я любовь;

Но как тебя я жду и видеть жажду,

Так перед ним я тайным страхом стражду;

Притом мне кажется, что плут он и хитрец,

И если клевещу – прости меня, Творец!

И чудакам, как он, ведь жить на свете нужно!

Нет, жить с таким я не могла бы дружно!

Он всякий раз, как явится сюда,

Глядит вокруг насмешливо всегда,

В глазах его таится что-то злое,

Как будто в мире все ему чужое;

Лежит печать на злом его челе,

Что никого-то он не любит на земле!

С тобой всегда я так довольна,

Мне так легко, тепло, привольно;

При нем же сердцем унываю я.

Ах ты, вещунья милая моя!

И столько он мне ужаса внушил,

Что, если к нам войти ему случится,

И ты как будто мне уже не мил.

При нем никак я не могу молиться;

И так тогда мне больно, милый мой!

И верно, Генрих, то же и с тобой.

Здесь антипатия!

Прощай, идти мне надо.

Мой друг, когда же будет мне отрада

Часочек хоть с тобою отдохнуть,

Душа с душой и с грудью грудь?

Ах, я дверей бы запирать не стала,

Когда бы только я спала одна;

Но маменька: так чутко спит она,

И если б нас она застала,

Я с места, кажется, не встала бы живой!

Мы все устроим, ангел мой!

Вот капли: действуют прекрасно!

В питье немножко ей подлей,

И сон слетит глубокий к ней.

Я для тебя на все согласна!

Конечно, здесь ведь яду нет?

Могу ль я дать тебе такой совет?

Ты приковал какой-то чудной силой

Меня к себе: на все готова я, –

И больше сделать, кажется, нельзя,

Чем для тебя я сделала, мой милый!

Мартышка! Где она?

Шпионил ты опять?

Да, кое-что я мог понять.

Вас, доктор, катехизису учили:

Надеюсь, вы урок на пользу получили.

Для девушек так интересно знать,

Кто чтит религию: кто верит непритворно,

Тот и за нами, мол, пойдет покорно.

Чудовище! Не видишь, что она

В душе любовь лишь чистую лелеет:

Своею верою полна,

Той верою, которая одна

Спасенье ей, – она жалеет,

Как душу близкую, погибшего меня.

Эх, ты! В тебе ведь только похоть бродит!

Тебя девчонка за нос водит!

Прочь, гнусный изверг грязи и огня!

А в рожах ловко суть она находит!

При мне минутки не сидится ей:

Ум замечая в рожице моей,

Она томится и скорбит безмерно,

Что если я не черт, то гений уж наверно.

Гм! эта ночь!..

Тебе-то что до ней?

И мне в ту пору веселей!

Ты уж о Бербельхен слыхала?

Нет. Я ведь дома все сижу одна.

Мы знаем кое-что! Сивилла мне сказала!

Попалась наконец она!

Вперед не важничай!

А что?

Да дело скверно!

Что ест она и пьет – двух кормит: это верно.

Ах!

Да, теперь награждена!

На шею парню вешалась она:

На все гулянья с ним ходила,

С ним танцевала и кутила;

Везде хотела первой быть,

Есть пирожки да вина пить,

Себя красавицей считала;

Дошла в бесстыдстве до того,

Что наконец уж от него

Открыто брать подарки стала!

Ласкала, нежила дружка, –

Вот и осталась без цветка!

Бедняжка!

Ты еще жалеешь!

А мы? Как мать велит, бывало, прясть, –

Сидишь да ночью вниз сойти не смеешь;

Она же мигом к миленькому – шасть!

Там, на скамье, иль в переулке темном,

Не скучно было в уголке укромном!

Теперь вот пусть свою убавит спесь

Да перед нами в церкви грех свой весь

В рубашке покаянной пусть расскажет!

Ее он замуж взять, наверно, не откажет.

Держи карман! Нет, парень не дурак:

Получше может заключить он брак.

Да он уж и удрал.

Он поступил нечестно.

Да хоть женись – не очень будет лестно.

Ей наши парни разорвут венок,

А мы насыпем сечки на порог!

И я, бывало, храбро осуждала,

Как девушка, бедняжка, в грех впадала!

Проступки я бранила строже всех;

Чтоб их клеймить, не находила слова:

Каким мне черным ни казался грех,

Я все его чернить была готова!

Сама, бывало, так горда, важна:

А вот теперь и я грешна!

Но Боже, что меня смутило,

Так было сладостно, так мило!

Скорбя, страдая,

О Мать Святая,

Склонись, склонись к беде моей!

С мечом в груди ты

На лик убитый

Христа глядишь, полна скорбей.

Отца зовешь ты

И вздохи шлешь ты

Из глубины души своей.

Увы, кто знает,

Как изнывает

Вся грудь моя, тоски полна?

Как душа моя томится,

Как дрожит, куда стремится, –

Знаешь ты лишь, ты одна!

С людьми ли я, – невольно

Мне больно, больно, больно,

Везде тоскую я!..

Одна ли горе прячу, –

Я плачу, плачу, плачу,

И рвется грудь моя.

Цветы омыла эти

Слезами я, скорбя,

Когда я на рассвете

Рвала их для тебя.

Когда мне заблестели

Лучи зари в окно –

Сидела я в постели,

Рыдая уж давно.

Меня позором не убей!

Молю тебя я,

О Мать Святая,

Склонись, склонись к беде моей!

Сидишь, бывало, за столом

С друзьями; шум идет кругом;

О девках только и речей, –

И каждый хвалится своей

Да пьет, красой ее кичась;

А я, спокойно подбочась,

При этой шумной похвальбе

Сижу да слушаю себе;

И вдруг, смеясь, крутя свой ус

И полный вверх стакан подняв,

Скажу: «У всякого свой вкус,

Не угодишь на каждый нрав;

Но мне назвать прошу я вас

Одну хоть девушку у нас,

Чтоб Гретхен стоила моей,

В подметки чтоб годилась ей!»

Тут шум пойдет, и звон, и гром:

«Он прав, он прав! – толпа кричит. –

Нет краше девушки кругом!»

Любой хвастун тут замолчит.

Теперь – рви волосы да злись,

Лезь на стену, – хоть разорвись

От гнева: стали все кругом

Кивать, подмигивать глазком.

Язвить любой бездельник рад:

А я, как будто виноват,

Сижу, молчу. Чуть кто сболтнет,

Меня бросает в жар и пот.

Хоть разнесешь их всех, а все ж

Не скажешь им, что это ложь!

Кто там? Какой там черт ползет?

Не двое ль их? Пришли за нею!

Постой же: пусть я околею,

Когда он с места жив уйдет!

Вон в ризнице церковной под окном

Блестит огонь лампады: то затихнет,

Слабей, слабей, то снова ярко вспыхнет,

То вновь замрет – и мрак густой кругом.

В душе ж моей давно огонь не блещет.

Что до меня, то грудь моя трепещет,

Как у кота, когда влезает он

На крышу, юной кошкою прельщен.

И мысли все хорошие такие:

То похоть, то проказы воровские.

Все существо мое с восторгом ждет

Чудеснейшей Вальпургиевой ночи.

Вот послезавтра к нам она придет;

В ту ночь недаром сна не знают очи.

А этот клад, что видится вдали:

Поднимется ль он вверх из-под земли?

Порадуйся, недолго ждать: оттуда

Ты котелок достанешь без труда.

Недавно я заглядывал туда:

Там талеров[14] порядочная груда.

Браслетов нет ли иль перстней

Моей красотке на веселье?

Найдутся там и вещи поценней:

Жемчужное я видел ожерелье!

Вот это хорошо! Мне больно к ней идти

И ничего с собой в подарок не нести.

По мне, так чем же было б неприятно

Себя порой потешить и бесплатно?

Как ярки звезды! В блеске их лучей

Теперь я шутку выкину на диво:

Спою я песню нравственную ей,

Чтоб тем верней сманить красотку живо.

Не стой, не стой,

Не жди с тоской

У двери той,

Катринхен, пред денницей!

Не жди, не верь:

Войдешь теперь

Девицей в дверь,

А выйдешь не девицей!

Не верь словам!

Насытясь сам,

Бедняжке там

«Прости, прощай!» – он скажет.

Скажи: «Постой,

Повеса мой,

Пока со мной

Кольцо тебя не свяжет!»

Черт побери! Кого ты там

Смущаешь, крысолов проклятый?

Гитара к черту! К черту сам

Слетишь и ты, певец завзятый!

Гитара сломана: ее не нужно нам!

Теперь и череп пополам!

Ну, доктор, я вас приглашаю!

Вперед, смелее! Не робей,

Валяй шпажонкою своей,

Коли смелей, я отражаю.

Так отражай же!

Я к услугам весь!

Еще!

Могу!

Сам черт дерется здесь!

Но что со мной! Рука уж ослабела.

Коли же!

Ох!

Смирили дурака!

Теперь пора убраться нам приспела:

Тут будет шум и крик наверняка.

Хоть мне возня с полицией легка,

Но уголовный суд – иное дело!

Сюда скорей!

Сюда огня!

Здесь драка, спор! Здесь шум, возня!

Убит один, – гляди!

А где убийца, где злодей?

Кто здесь?

Сын матери твоей.

Всевышний, пощади!

Я умираю; скор тут сказ,

И скор конец вдвойне.

Не войте, бабы! Все ко мне –

И слушать мой рассказ!

Ты, Гретхен, очень молода

И так глупа, что навсегда

Плохой избрала путь.

Могу при всех тебе сказать:

Когда могла ты шлюхой стать, –

Так уж открыто будь!

О Боже! Брат мой, что такое?

Оставь хоть Бога ты в покое!

Что было – нам не воротить;

Уж, видно, так тому и быть.

Ты начала теперь с одним,

Потом другой придет за ним.

А как до дюжины дойдет,

К тебе весь город побредет.

Когда впервые грех родится,

Себя таит он в первый миг;

Под кровом ночи рад он скрыться

И закрывает грозный лик;

Тогда убить его не поздно.

Но скоро, скоро грех растет,

Средь бела дня, открыт, идет;

Лицо его не меньше грозно,

Но чем лицо его страшней,

Тем яркий свет ему нужней.

Я знаю, срок настанет твой, –

И честный гражданин любой,

Как перед язвой моровою,

Распутница, перед тобою

Отпрянет. От стыда горя,

В глаза открыто ты не взглянешь;

В цепочке ты франтить не станешь

И убежишь от алтаря!

Не будешь в танце красоваться

Ты в кружевном воротничке:

Меж нищих и калек скрываться

Ты будешь в темном уголке!

И если Бог простит твой грех,

Ты на земле презренней всех!

Предайтесь лучше покаянью,

Чем удручать себя вам бранью!

Когда б сломать я ребра мог

Тебе, бесстыжей сводне скверной,

Я знаю, что простил бы Бог

Тогда грехи мои наверно!

О муки ада! Брат мой, брат!

Напрасны слезы, говорят!

Сестра, ты честь свою забыла,

Меня ты в сердце поразила, –

На Божий суд идет твой брат,

Без страха, честно, как солдат.

Не так ты, Гретхен, прежде,

С душой невинной,

Ходила к алтарю.

Молясь по книжке старой,

Ты лепетала,

Наполовину детским играм,

Наполовину Богу

Душою предана!

О Гретхен!

Где голова твоя?

И на душе твоей

Какой тяжелый грех?

Ты молишься ль за мать свою? Она

Тобой для долгих-долгих мук усыплена!

Чья кровь у дома твоего?

Что у тебя под сердцем скрыто?

Не шевелится ль что-то там

И не тревожит ли тебя

Присутствием своим?

Увы, увы!

Как дум мне этих избежать,

Которые теснятся отовсюду

Ко мне и в душу проникают?

Dies irae, dies illa

Solvet saeclum in favilla[15].

Гнев неба над тобою!

Труба звучит;

Заколебались гробы;

Душа твоя

Из бездны праха

Для мук ужасных

Огня и ада,

Дрожа, встает!

О, если б мне уйти отсюда!

Мне грозный гром органа

Дышать мешает,

Меня терзает это пенье

До глубины сердечной!

Judex ergo cum sedebit,

Quidquid latet, adparebit,

Nil inultum remanebit[16].

Как душно мне!

Как эти арки, эти своды

Теснят меня!

Воздуха, воздуха больше!

Беги! Но грех и стыд

Не будет скрыт.

Что? Воздуха? Света?

Горе тебе!

Quid sum miser tunc dicturus,

Quem patronum rogaturus,

Quum vix justus sit securus?[17]

Свой лик пресветлый отвращают

Святые от тебя,

И руку протянуть тебе

Им, чистым, страшно!

Увы!

Quid sum miser tunc dicturus?

Соседка, ваш флакон!..

Не чувствуешь нужды ты в помеле?

Теперь на дюжем рад бы я козле

Погарцевать, уставши от дороги.

Меня еще покамест носят ноги.

Дубинкой путь стараюсь облегчать.

К чему дорогу сокращать?

То странствовать в извилистой долине,

То лезть с утеса на утес к вершине,

Откуда вниз ручей стремится в дол, –

Мне весело, и путь мой не тяжел.

Везде весна: береза зеленеет,

Позеленела даже и сосна;

Ужель на нас весною не повеет?

Признаться, мне чужда весна!

Во мне зима царит: мне надо,

Чтоб снег, мороз был на пути моем.

В ущербе месяц; тусклою лампадой

Едва мерцает красным он лучом;

Неважный свет! Здесь каждый шаг нам может

Опасен быть: наткнешься прямо лбом

На камень или ствол. Постой-ка, нам поможет

Блудящий огонек, мелькающий кругом!

Эй, ты, поди сюда и посвети, любезный!

К чему иначе свет твой бесполезный?

Веди-ка нас вперед средь этой тьмы.

Мне изменить придется, вам в угоду,

Мой легкий нрав и всю мою природу.

И вкривь, и вкось блуждать привыкли мы,

Эге! ты – человека подражатель?

Во имя черта, – марш вперед, приятель,

Не то – тебя задую я сейчас!

Я вижу, вы хозяин здесь; для вас

Все сделать я готов, чтоб не сойти с дороги.

Но помните: гора от чар с ума сойдет,

И если вас огонь блуждающий ведет,

То вы к нему не будьте слишком строги!

В область сна вошли мы, словно

В очарованные страны.

О, веди нас прямо, ровно

Сквозь леса и сквозь туманы,

Чрез пустыню, меж горами!

Вот деревья вдаль рядами

Сзади нас, шумя, несутся;

Гор вершины будто гнутся;

Скалы длинными носами

Захрапели перед нами.

Под камнями, под кустами

Слышу я ручья шептанье:

Песня ль это иль журчанье?

Зов любви ли, звук ли смеха,

Счастья ль отклик – нам утеха,

Песнь надежд, любви мечтанья?

И всему свой отзыв эхо

Шлет, как старое преданье.

С шумом, гулом мчатся бойко

Сыч и чибис, с ними сойка:

Все проснулись, всем гулянье!

А в кустах сидят лягушки –

Долгоножки, толстобрюшки.

Будто змеи, меж камнями

Вьются корни за корнями,

Западни для нас готовят,

И пугают нас, и ловят,

И, ожив, деревьев капы[18],

Как полипы, тянут лапы

Нам навстречу. И, несметны,

Мох и вереск наполняя,

Беспокойны, разноцветны,

Мыши носятся шныряя;

И вокруг роями реет

Светляков толпа живая

И, с дороги нас сбивая,

Яркой свитой пламенеет.

Но скажи: вперед мы шли ли,

Иль на месте все мы были?

Лес и горы заходили;

Скалы, сучья рожи злые

Строят нам; огни ночные

Засверкали, засветили.

За меня держись сильнее:

Здесь с горы всего виднее

Будет нам, как царь Маммон

Заблестит со всех сторон.

Как странно мутный свет мерцает

Внизу румяною зарей!

В глубокой бездне он сверкает

И льется слабою струей;

Здесь встал туман, там – пар безбрежный;

Сквозь дымку жар горит лучом;

Здесь свет струится нитью нежной,

Там брызжет огненным ключом;

То, охватив всю глубь долины,

Он в сотнях жил струится там,

То, заключен среди теснины,

Он одиноко блещет нам;

Там сыплет искры, их взметая,

Как золотой песок со дна,

А здесь – смотри – горит седая

Утеса старого стена!

Ужель на праздник досточтимый

Маммон дворца б не осветил?

Ты, к счастью, всю картину охватил:

Уж мчится хор гостей неукротимый.

Как грозен вихрь! В порыве бурных сил

Он в спину бьет могучими толчками.

За ребра скал обеими руками

Держись: не то ты свалишься в обрыв.

Лес потемнел; в туман весь погруженный,

Шумит он. Вот, глаза раскрыв,

Взлетает филин пробужденный,

И ломятся колонны

Зеленого лесного дома.

Ты слышишь ли раскаты грома,

Стволов паденье, шум ветвей,

И леса стон, и скрип корней?

Ствол за стволом друг друга кроет

В глубокой пропасти, на дне,

И ветер свищет, буря воет

Среди обломков в глубине.

Слышишь крики – дальше, ближе?

Слышишь вопли – выше, ниже?

Между скал, по скатам гор

Шумно мчится дикий хор.

На Брокен все! Толпа густа;

Посев был зелен, рожь желта.

Там Уриан[19] вверху сидит,

К вершине ведьмам путь лежит

Средь гор и скал, с метлой, с козлом, –

И вонь, и гром стоят кругом.

Старуха Баубо[20] в стороне

Летит на матушке-свинье!

Хвала, кому хвала идет!

Вперед же, Баубо! Пусть ведет!

На дюжей свинке Баубо-мать

Достойна хором управлять.

Откуда ты?

Чрез Ильзенштейн я шла:

Там я сову в гнезде нашла,

А та глаза себе таращит!

О, чтоб тебя нелегкая взяла!

Кой черт тебя так скоро тащит?

Она зацепила меня, пролетая:

Глядите-ка, рана какая!

Нам всем дорога немала, –

К чему друг друга задевать?

Нас колют вилы, бьет метла:

Дитя убила, – лопнет мать.

Улиткой наши все ползут,

А бабы все вперед бегут.

Где зло, там женщина идет

Шагов на тысячу вперед.

Не будем в споре тратить слов!

Нужна им тысяча шагов;

Мужчина вздумает – и вмиг

Одним прыжком обгонит их.

Вперед, вперед, вы, из озер!

Мы рады влезть на скаты гор;

Мы мылись – чисты, хоть куда,

Зато бесплодны навсегда.

Вот вихорь стих, звезда мутна.

За тучи прячется луна;

Темно повсюду с этих пор,

И мечет искры шумный хор.

Подождите! Тише, тише!

Кто кричит в скалистой нише?

Это я! Да, это я!

О, возьмите вы меня!

Триста лет я здесь копаюсь

И к своим попасть пытаюсь.

На вилах мчись, свезет метла,

На жердь садись, седлай козла!

Пропал навеки тот – поверь,

Кто не поднимется теперь.

Тащусь я здесь за шагом шаг,

Другие ж вон умчались как!

Я раньше всех сюда пошла,

А все угнаться не могла.

Мазь ведьме бодрость придает,

Тряпье – за парус нам сойдет.

Корыто – лодка. Не взлетит

Вовеки, кто теперь сидит!

Взлетев к вершине в этой мгле,

Мы ниже спустимся к земле, И чащу леса всю собой

Наполнит наш волшебный рой.

Толкают, жмут, бегут, летают,

Шипят, трещат, влекут, болтают,

Воняют, брызжут, светят. Ух!

Вот настоящий ведьмин дух!

Ко мне, не то нас растолкают!

Да где ж ты?

Здесь!

Туда уж увлечен?

В хозяйские права вступить я принужден.

Дорогу! – черт идет! Дорогу, чернь, живее!

Я здесь, брат-доктор! Ухватись скорее!

Пойдем в сторонку; эта толкотня

Невыносима даже для меня.

Вон там какой-то странный свет мелькает

И в те кусты невольно привлекает.

Нырнем туда, бока свои храня.

Противоречий дух, не сам ли ты старался

Меня увлечь сюда? Уж слишком ты умен!

В Вальпургиеву ночь пришел на Брокен он,

И что же? – под кусты запрятаться собрался.

Одни не будем мы и там;

Смотри: огни, пестрея, загорелись!

Веселым клубом гости там расселись.

Все ж наверху бы лучше было нам.

На злое дело вся толпа стремится;

Взгляни: уж дым столбом пошел у них.

Немало здесь загадок разрешится.

Немало и возникнет их.

Пусть свет большой шумит, бушуя,

Тебя подальше утащу я.

Везде бывает так – сомненья в этом нет, –

Что свет большой рождает малый свет.

Взгляни: разделась ведьма молодая,

А старая накидочку взяла.

Будь вежлив к ним: услуга мне большая,

Труд невелик, забава немала.

Чу, музыка играет! Вот досада!

Проклятый скрип! Но покориться надо.

Вперед, вперед! С тобою я пойду,

Вступлю в их круг, тебя в него введу

И познакомлю с новыми гостями.

Что скажешь, друг! Равнина здесь тесна ль?

Взгляни: конца не видно в эту даль!

Здесь тысячи огней горят рядами;

Болтают, пляшут, варят, любят, пьют, –

Чего же лучше? Чем же худо тут?

Как мы войдем? Намерен притвориться

Ты колдуном иль чертом к ним явиться?

Инкогнито я мог бы предпочесть,

Но всяк свой орден в праздник надевает.

Меня «подвязка» хоть не украшает,

Зато копыту здесь большая честь.

Смотри: ползет улитка; протянула

Она рога свои навстречу нам.

Пронюхала, кто я такой, смекнула!

Не скрыться здесь, хоть и хотел бы сам.

Мы от огня к огню пойдем повсюду;

Ты будешь женихом, я – сватом буду.

Что, господа, сидите в стороне?

Вы лучше время провели бы

Средь молодежи в толкотне;

А так сидеть и дома вы могли бы!

Кто может верить нациям беспечно?

Я делал им добро – и что ж?

Толпа – как женщина, и вечно

У ней в почете только молодежь.

Народ теперь о правде позабыл,

Былое времечко умчалось.

Тот век, когда пред нами все склонялось,

Век золотой, поверьте, был.

И мы не глупы были ведь, небось!

Мы всем по-своему вертели,

И вдруг пошло все вкривь и вкось,

Когда свой труд упрочить мы хотели.

Кто книгу с мыслью умной и благой

Теперь у нас читает, в самом деле?

Нет, молодежь до дерзости такой

Дошла теперь, как никогда доселе!

Народ созрел, и близок Страшный суд;

В последний раз на Брокен я взбираюсь…

Так мутно дни мои текут,

Что и весь мир к концу идет, ручаюсь!

Не проходите, господа:

Удобный случай уловите,

Мои товары посмотрите:

Я много их снесла сюда;

Мой магазин – пребогатейший: Ему на свете равных нет.

Здесь ни вещицы нет малейшей,

Не наносившей миру вред:

Здесь нету шпаги, кровью не облитой;

Здесь кубка нет, в котором не бывал

Когда-нибудь напиток ядовитый;

Убора нет, который не прельщал

Невинных дев, и каждый здесь кинжал

Противника изменой убивал.

Эх, тетенька, ты плохо постигаешь

Дух времени: что было, то прошло.

Ты новостей зачем не предлагаешь?

Нас новое скорей бы привлекло.

Однако здесь совсем остолбенеешь:

Вот так базар! Тут оторопь берет.

Стремится кверху весь водоворот:

Ты думаешь, что сам толкать умеешь, –

Глядишь, тебя ж толкают все вперед.

Кто это там?

Знать хочешь, кто она?

Всмотрись: Лилит.

Кто?

Первая жена

Адама. Берегись косы ее касаться:

Коса – ее единственный убор.

Кого она коснется, тот с тех пор

Прикован к ней, не может с ней расстаться.

Вон там старуха с молодой присела.

Умаялись – им пляска надоела.

Ну нет: сегодня отдых здесь плохой.

Вот пляшут вновь: пойдем и мы с тобой!

Прекрасный сон я раз видал:

Я перед яблоней стоял;

Вверху два яблочка на ней;

Я влез на яблоню скорей.

Всегда вам яблочки нужны:

В раю вы ими прельщены.

Я рада, что в моем саду

Я тоже яблочки найду!

Встревожен был я диким сном:

Я видел дерево с дуплом;

В дупле и сыро, и темно,

Но мне понравилось оно.

Копыта, рыцарь, я для вас

Готова всем служить сейчас:

Дупло охотно я отдам,

Когда оно не страшно вам.

Народ проклятый! Как вы это смели?

Не ясно ль вам доказано давно,

Что духам ног телесных не дано?

А вы плясать, как люди, захотели!

А он зачем пришел на бал?

Э, где он только не бывал!

Другие пляшут – он их осуждает;

Когда ж на каждый шаг рацей[22] он не найдет,

То этот шаг он просто отрицает.

Всего больней ему, что мы идем вперед;

Вот если б вы на месте все кружились,

Как он на старой мельнице своей, –

Возликовал бы он душою всей,

Особенно когда б ему вы поклонились.

Вы здесь еще? Нет, вынести – нет сил!

Исчезните! Ведь я же разъяснил.

Но эти черти к поученьям глухи!

Мы так умны – а в Тегеле[23] есть духи!

Как долго я ни просвещал людей,

А толку нет! Неслыханно, ей-ей!

Когда же он надоедать нам бросит?

Вам всем в лицо свой приговор я шлю!

Я деспотизма духов не терплю:

Мой дух его не переносит.

Сегодня мне ничто не удается,

Но продолжать я путь готов,

И, может быть, в конце концов

Поэтов и чертей мне победить придется.

Постой, вот он сейчас увязнет в луже той,

Где успокоиться от всех трудов он может;

А как пиявка там крестец ему погложет,

Забудет духов он и дух испустит свой.

А где ж, скажи, красавица твоя?

Она, танцуя, так приятно пела.

Во время пенья вдруг увидел я,

Как с губ у ней мышь красная слетела.

И только? Строго ж ты, мой друг, на все глядишь!

Благодари судьбу, – не серая хоть мышь.

Ведь в час любви до этого – нет дела.

Еще я вижу…

Что?

Вдали передо мной

Встал образ девы бледной и прелестной.

Она ступает медленной стопой,

Как будто цепью скованная тесной.

Признаться, в ней, когда гляжу,

Я сходство с милой Гретхен нахожу.

Оставь ее: бездушна дева эта,

Всего лишь – тень, бегущая рассвета.

С ней встреча – смерть, не счастье, не любовь;

При встрече с ней вмиг стынет в жилах кровь,

И человек, как камень, замирает.

Миф о Медузе – кто его не знает?

Глаза ее недвижно вдаль глядят,

Как у усопшего, когда их не закрыла

Рука родная. Это Гретхен взгляд.

Да, это тело, что меня прельстило!

Ведь это колдовство! Обман тебя влечет:

Красавицу свою в ней каждый узнает.

Какою негою, мучением каким

Сияет этот взор! Расстаться трудно с ним!

Как странно под ее головкою прекрасной,

На шее полоса змеится нитью красной,

Не шире, чем бывает острый нож!

Давно все это знаю я: ну что ж?

Под мышку голову берет она порою,

С тех пор, как ей срубил ее Персей.

Ты все, как прежде, носишься с мечтою.

Вперед, на холм, за мною поскорей!

Он весь покрыт веселою толпою:

Как в Пратере, кипит веселье тут!

Уж не театр ли? Мне сдается,

Что скоро здесь спектакль начнется.

Что здесь у вас?

Сейчас начнут

Последнее, седьмое представленье, –

Всегда уж столько принято давать.

Любителя на сцене сочиненье,

Любители здесь будут и играть.

Я ухожу, – прошу в том извиненья:

Я сам любитель – занавес поднять.

На Блоксберге такие представленья

Как раз у места, без сомненья.

Дам я, Мидинга сыны,

Отдых вам и смену.

Холм и поле здесь должны

Заменить нам сцену.

Срок для свадьбы золотой –

Полстолетья дата,

Но, коль кончен спор четой,

Мир приятней злата!

Пусть сегодня духов рой

Верность мне покажет:

В этот час меня с женой

Дружба снова свяжет.

Пук идет, вертясь, крутясь,

В такт ногой ступая;

Духов рой за ним, смеясь,

Мчится, припевая.

Много знает Ариэль

Песенок чудесных;

Много рож пленяет трель,

Много лиц прелестных.

Чтобы в мире муж с женой

Жили – мы наука;

Чтобы дружной быть четой –

Нам нужна разлука.

Зла жена, ворчун супруг, –

Надо разлучиться!

Пусть жена спешит на юг,

Муж на север мчится.

Комарьи, мушьи хоботки

Со всей родней талантов,

В траве лягушки и сверчки, –

Вы – наш хор музыкантов!

Вон волынка там гудит, А пузырь-то мыльный;

Толстый нос жужжит, сопит,

Мелет вздор обильный.

Жаба, ноги паука

И, как прибавленье,

Крылья: нет еще зверька –

Есть стихотворенье.

Краток шаг, высок прыжок

По траве росистой…

Ходишь ты, но ты б не мог

Взвиться в воздух чистый.

Маска ль это? Кто бы мог

Верить? Что за чудо!

Оберон, прекрасный бог,

Ты пришел откуда?

Нет рогов и нет когтей,

Но причислен нами

Все ж и он к числу чертей

С древними богами.

Схвачу одни я здесь кругом

Эскизы, я уверен;

Зато в Италию потом

Уехать я намерен.

О, я несчастный! Для чего

Пришел я? Что за мерзость!

Я вижу: ведьмы две всего

Напудрены. О, дерзость!

Я пудры с платьем не взяла, –

Старухам уступаю.

Нагая села на козла

И тела не скрываю.

Мы слишком опытны, умны –

Не станем спорить с вами.

Что юность, свежесть! Сгнить должны,

Как мы, вы скоро сами.

Комарьи, мушьи хоботки,

Вкруг голой не сбирайтесь!

В траве, лягушки и сверчки,

Вы с такта не сбивайтесь!

В прекрасном обществе я тут:

Невесты взор прельщают,

И кавалеров круг не худ –

Премного обещают!

Коль не раскроется сейчас

Земля, их поглощая,

Готов уйти от них как раз

Хоть в самый ад тогда я.

Как мухи, к этой стороне

Примчались мы с клещами:

Хотим папаше Сатане

Принесть поклон мы сами.

Они слетелись в тесный рой, Хотят острить над нами –

И скажут: «С доброй мы душой

И с добрыми сердцами».

Недурно здесь: как раз мой вкус!

Мне ведьмы очень милы:

Скорей меж них, чем между муз,

Гожусь я в заправилы.

Ты ладь с людьми, так в люди сам

Пройдешь и ты, бесспорно.

Как на Парнасе нашем, нам

На Брокене просторно.

Скажите, как его зовут?

Надменный, сановитый,

Готов везде он нюхать: тут

Не скрыты ль иезуиты?

Чиста ль вода, мутна ль вода –

Ловлю я рыбу все же.

Так и святоша иногда

К чертям заходит тоже.

Святоши, верьте мне, возьмут

Все средства без разбора:

Пожалуй, Брокен изберут

Как место для собора.

Как? Новый хор примчался к нам?

Вдали трезвонят что-то.

Нет, это выпи стонут там,

Крича на все болото.

Пошли плясать и так и сяк, –

Стараться все решили;

Бежит хромой, бежит толстяк,

О грации забыли.

Весь этот сброд всего сильней

Друг друга съесть желает;

Но, как Орфей смирял зверей,

Волынка их смиряет.

Не может критика смутить,

Ввести меня в сомненье:

Черт чем-нибудь да должен быть,

А то – он измышленье.

Клянусь, фантазия моя

На этот раз чрезмерна;

И если это все есть я –

То глуп я стал, наверно.

Меня все это здесь сейчас

Как будто злит нарочно:

Стою сегодня в первый раз

Я на ногах непрочно.

Мне в этой весело стране!

Возможно, без сомненья,

По духам зла составить мне

О добрых духах мненье.

Идут за искрой: клад иметь

Желают. Заблужденье:

Я кстати здесь; рифмует ведь

С «сомненьем» – «привиденье».

В траве лягушки и сверчки –