Их лица – гладкий фарфор,
и алые губы нежны́.
Последний штрих кисточки мастера на чувственных губах, застывших в едва заметной и умиротворенной улыбке, завершил филигранную работу над первым в его жизни «полотном». Образ, с которым он ни на минуту не расставался почти всю свою сознательную жизнь, воплотился в лежащей перед ним бездыханной женщине. Удовлетворение и покой обогрели разум искусного «художника». Впервые за многие годы он избавился от той давней боли, что непрерывно терзала его неспокойное сознание и покалеченную душу.
Запах красок, тщательно выглаженной одежды, чистого тела и мягких волос, бережно вымытых персиковым гелем, смешался с теплым весенним воздухом, когда он выкатил каталку на задний дворик, чтобы погрузить мертвое тело в черный фургон.
Перед тем как сесть в автомобиль и тронуться, он постоял над ней около минуты с таким отрешенным видом, будто сейчас на земле оставалась лишь его телесная оболочка, помещенная в большую, плохо освещенную скорлупу, а разум и тело витали где-то за пределами этого мира, наблюдая картину со стороны. Оглядев свой «шедевр» усталым взглядом, человек в неброской куртке и темных джинсах под цвет кроссовок еще раз удостоверился, что проделал все манипуляции без помарок, аккуратно потянул за пуллер (молния принялась издавать характерный, последовательный звук, а полиэтилен зашуршал) и до конца застегнул мешок для трупов с закругленными углами.
Он толкнул каталку в кузов фургона и тихо закрыл за ней безоконные двери.
Вернувшись назад, он припарковал машину там же, на заднем дворе, и поднялся в свое жилище. Немного отдохнув, он сменил одежду: надел длинный тканевый плащ (темно-синий, почти сливающийся с ночью), переобулся, вышел на крыльцо, задумчиво осмотрел поверх забора прилегающую дорогу с тянущимися вдоль нее сплошными кустами идеальной формы и направился пешком неприметными проулками к одному бездомному, за которым следил уже около месяца.
Бродяга спал в коробке из-под холодильника на своем привычном месте. Он разбудил его пинком вздутого на мыске ботинка в костлявый бок, отчего пожилой нищий резко подорвался и выдал короткий жалобный стон, испуганно прижавшись к обшарпанной стене из красного кирпича.
Заброшенное придорожное кафе с заколоченными окнами за его спиной, располагавшееся когда-то в этом одноэтажном здании, построенном еще во времена Великой депрессии1, давно покрылось мхом и плесенью в самых уязвимых местах. Плохо скрытая от посторонних глаз ночлежка, которую бродяга оккупировал в одиночку, источала настолько едкий запах сырости, вперемешку с вонью иссохшей тушки ее постоянного обитателя, что бил он в ноздри аж на расстоянии десяти футов.
Незнакомец достал купюру в пятьдесят долларов из кармана плаща, ворот которого закрывал половину его лица, и так неразличимого в безлюдных сумерках городской окраины, и протянул ее бродяге. Бездомный удивленно посмотрел на мрачный силуэт нежданного гостя, пытаясь разобрать черты его лица, но из-за ворота и низко натянутой шапки незнакомца разглядел лишь тусклые белки глаз, перепугавшись еще сильнее.
– Ты должен позвонить в полицию из ближайшего автомата, чтобы сообщить о трупе в заброшенном депо в нескольких милях к северу. Ты получишь полтинник, если сделаешь все, как я тебе скажу.
Бродяга оторопел, но быстро собрался с духом и поинтересовался, почему этот человек не может оповестить полицию сам? Незнакомец спокойным и убедительным голосом ответил, что лучший способ получить пятьдесят баксов прямо сейчас – не задавать лишних вопросов.
– Позвонишь утром на рассвете. Я случайно наткнулся на тело и просто не хочу связываться с копами. С тобой ничего не станет – на кой черт ты им сдался, – а мне вся эта волокита может изрядно подпортить жизнь. Но мы ведь должны сообщить о происшествии, не так ли? Как законопослушные граждане…
Бездомный, кряхтя, поднялся на ноги и со словами «Полтинник мне точно не помешает» взял деньги трясущейся рукой в шерстяной перчатке с обрубленными пальцами. Он сунул купюру во внутренний карман драного, заблеванного пиджака так поспешно, будто сейчас ее заберут обратно – и не видать голодному старику жирного бургера с глотком виски, которые были сейчас его главной мечтой, плотно засевшей в мыслях последние несколько дней.
– Не раньше рассвета, – напомнил незнакомец, поправив натянутую на брови шапку. – Сделай, как я сказал, и не вздумай самовольничать, – с угрозой прибавил он, бросив на пол звякнувшую при ударе десятицентовую монету: – Это для телефонного автомата.
Подняв ворот повыше и сильно опустив голову, человек в плаще торопливо скрылся за ближайшим углом через дорогу, скользнув в темноту между огромным вязом и дорожным знаком «Кирпич».
Он поднялся в свою скромную обитель, тяжело рухнул на кровать и долго смотрел в потолок, вспоминая свою «сегодняшнюю работу» в мельчайших деталях. Пытаясь сравнить образы двух женщин, он никак не мог отчетливо разглядеть в своем воображении ту, которая уже давно и прочно захватила его разум, поселилась в нем вечным призраком – напоминанием о далеком прошлом…
Картинки хаотично менялись одна за другой, не давая сконцентрироваться на ее лице. В памяти всплывали события детства, качели на огромном дереве, амбар, громкий хлопо́к; кисточки с красками, черный фургон, тело, депо и рельсы; покрытое язвами лицо бездомного и неработающий уличный фонарь… В конце концов он смог отбросить в сторону смешанные образы, приложив немалые психические усилия, и она возникла перед ним на фоне яркого света: красивая, с доброй улыбкой, ее белые волосы теребил легкий ветерок, а глаза сверкали подобно голубым кристаллам. Она то махала ему рукой издалека, то оказывалась рядом и нежно обнимала, гладя по голове и одаривая поцелуями влажных губ…
Он просунул руку под подушку, достал потрепанный блокнот в темно-коричневом переплете с ручкой между страниц и записал идеальным каллиграфическим почерком:
7-е апреля, 1979 года.
Сегодня я впервые свершил задуманное. Мы снова были вместе. Она стала как прежде. На целом свете нет никого безупречней. У нее гладкое лицо, чистая одежда и ухоженные волосы… Моя боль ушла… Эти тени, эти страшные фигуры и проклятые звуки… все исчезло, они больше не приходят и не преследуют меня…
Через неделю эйфория сменилась нарастающим чувством тревоги. Это произошло настолько стремительно и неожиданно, что он запаниковал. По его мнению, погружение в прежнее состояние, с которым приходилось жить и мучиться ежедневно, не должно было произойти вообще. Он надеялся совсем на другое и не планировал делать это снова, чтобы только лишь избавиться от бесконечных страданий.
Воспоминания прошлого нахлынули с еще большей силой и вызвали острую душевную боль. Его раздирало изнутри, внутренние органы выжигало неуемным огнем. Не в состоянии себя контролировать, он начал метаться по комнате, сбрасывать предметы с мебели, швырять на пол книги и выть зверем… Ее изуродованная голова, едва держащаяся на залитой кровью шее, отразилась в зеркале у двери, а затем шатающаяся фигура в легком сарафане появилась в дальнем углу комнаты: сначала она хрипела, а после стояла там молча, приводя его в неописуемый ужас и зачем-то беззвучно открывая и закрывая раскуроченный рот.
Он примкнул щекой к холодной стене, несколько раз ударил по ней кулаками, содрав кожу с костяшек, повернулся спиной и медленно сполз на пол, в отчаянии опустив между ног охватившие неконтролируемым тремором руки. Злость и одиночество выжирали нутро. Он стиснул зубы и тяжелым взглядом исподлобья уставился в никуда. Закололо в сердце, глаза налились кровью, голова потяжелела, комната поплыла…
Через несколько минут он взял себя в руки и успокоился. Жуткие картинки, возбудившие разум, постепенно растворились, и на смену им пришли с юности укоренившиеся в мозгу навязчивые фантазии, тщательно скрываемые от окружающих. Он взял с полки несколько профессиональных книг, из которых черпал необходимые знания для своей работы, и с головой ушел в чтение, представляя, как будет воплощать в жизнь свои «творческие задумки».
Фигура в углу вскоре исчезла.
6-е июня, 1979 года.
Наконец я решился с ней заговорить. Сегодня она пришла в бюро во второй раз. У нас много общего. Недавно она потеряла мать и осталась совсем одна. Она нуждается в моей помощи. Я не могу оставить ее наедине с такой ужасной проблемой и позволить несчастной девушке страдать. Она этого не заслуживает. Никто этого не заслуживает…
– На первый взгляд ничего существенного, – докладывал криминалист Лэнс в синих перчатках прибывшим на место обнаружения тела офицерам. – Жаль об этом говорить, хоть такое и нередко случается, но серьезных улик пока не обнаружено. Боюсь, найти что-нибудь интересное нам не светит.
Они с Да́ггертом стояли над телом мертвой женщины лет двадцати восьми-тридцати. Переминаясь рядом на корточках, Флинн внимательно рассматривал жертву в черном патологоанатомическом мешке, одетую в светлый летний сарафан с короткими рукавами, закрывающими верхнюю часть хрупких плеч.
На территории оцепления работала группа экспертов: фотограф делал снимки, дактилоскопист ковырялся в своем чемоданчике, а составитель карты места преступления делал пометки в своем планшете, стоя у одного из нескольких прожекторов на треноге, ясно освещавших свой сектор в полузамкнутом пространстве. Полицейские младших чинов охраняли периметр, огороженный переносными пластиковыми бордюрами и специальными желтыми лентами на расстоянии нескольких десятков футов от заброшенного депо – повторяющаяся на протяжении всей длины черная надпись предостерегала заглавными буквами:
POLICE LINE CRIME SCENE DO NOT CROSS
– Преступник нам кое-что оставил. – Лэнс подозвал человека с чемоданчиком из своей команды, отвечающего за хранение улик, и попросил его достать какой-то вещдок.
Он протянул его детективу. Внутри оказался небольшой лист бумаги, на котором были наклеены вырезанные из газет и журналов буквы, собранные в имя и фамилию без пробела, одним словом:
ТРЕЙСИ ПАЛМЕР
– Он хочет, чтобы мы идентифицировали жертву быстро. – Даггерт покрутил в руке шуршащий пакетик, осмотрел его под разными углами.
– Как и в прошлый раз. Мы проверим листок, но вряд ли найдем вещественные зацепки. Относительно прочего ничего определенного сейчас не скажу. Нужно провести все необходимые исследования. Любая мелочь может оказаться значимой.
– Преступник должен был оставить хоть какие-то следы – здесь очень… – сказал детектив, оглядев под своими ногами пол: его начищенные с вечера ботинки и низ брюк покрылись седой пылью.
– Нам удалось обнаружить следы обуви десятого размера. Они могут принадлежать человеку, который доставил сюда тело. Это видно по тому, как проделан его путь. А вот эти от каталки, – криминалист начертил пальцем невидимую линию от входа в депо к трупу, указав на рваную местами колею, – она отпечаталась в приличном слое цемента и частично сохранилась вместе с рисунками обуви.
– Каталки?
– Медицинские носилки на колесах, я думаю. Очевидно, они имели опускающий механизм, иначе преступнику было бы тяжело стащить тело на шпалы, не повредив облик жертвы. Как видите, она ухожена тщательным образом, и тот, кто привез сюда эту женщину, внимательно следил за тем, чтобы не испортить антураж, если можно так выразиться. Ничего удивительного: перед нами вторая аналогичная находка.
– Я бы уточнил, что это нам известно только о двух трупах. Но убийце, как я понимаю, важно явить свое детище миру, а не прятать его. Иначе, зачем весь этот «арт», развернувшийся перед нашими глазами? – произнес Даггерт.
– Тогда будем надеяться, что других жертв, о которых не ведает полиция, нет.
– Похоже, для него имеет особое значение их облик. Все должно было рано или поздно повториться.
– Округ ни разу прежде не сталкивался с подобными убийствами, – сказал Флинн.
– Преступник не просто без всякого сопротивления жертвы ее умертвил, он провел над ней своего рода посмертный ритуал, – отметил Лэнс.
– Я помню первое дело, его поручили Стивенсону из отдела убийств. Так оно и зависло. Ни улик, ни свидетелей, ни зацепок… – дунул ветер, Даггерт поправил воротник плаща.
– Мы нашли волосы жертвы на мешке для трупов и частицы разных типов тканей. Похоже, он орудовал в специальном костюме, маске и перчатках. Возможно, перед уходом убийца подправил свой «шедевр».
– Потому что подпортил «его», когда укладывал тело?
– Не исключено.
– Если только убивает и проделывает все эти манипуляции один и тот же человек.
– Все может быть. Я могу ошибаться, но при таком внимании к трупу вряд ли в это дело вовлечен некий подельник. Следов посторонних людей мы также не обнаружили – ни внутри, ни за периметром.
– Хочешь сказать, тут зарыто нечто глубоко личное, и убийца не разделил бы такую работу с кем-то другим?
– Только посмотри на нее, Даггерт.
Детектив остановил изучающий взгляд на лице убитой.
Флинн промычал снизу что-то невнятное.
– Значит, он возит с собой все эти принадлежности: каталку, косметику и прочее… – едва слышно, как будто обращаясь к самому себе, проговорил Даггерт.
– Интересно, где и когда произошло убийство? – вопросил Флинн.
– Точно не здесь. Что касается времени, то, предположительно, смерть наступила прошлым вечером. Из-за слоя косметики сказать что-либо навскидку нельзя – не вижу реального, поверхностного состояния кожи, но как бы там ни было, слово за патологом. Вы не хуже меня знаете, что только в плохом кино с ходу устанавливают точное время гибели. Это невозможно. И даже после всех тщательных процедур остается иногда погрешность и некоторые условности.
– Это был риторический вопрос, обращенный в пустоту, – оправдался Флинн (конечно, он знал). – Почему вы думаете, что ее убили накануне вечером?
– Ему важно передать тело в том виде, в каком он его для нас подготовил, – ответил вместо Лэнса детектив.
– А тело доставили сегодня ночью, – закончил криминалист. – Снаружи также обнаружены следы шин автомобиля, на котором, как мы полагаем, сюда привезли жертву.
– И он успел проделать все это за короткий промежуток времени?
– Почему бы и нет, если все инструменты заранее приготовлены, а рука набита. Частицы машинного масла попали также на мешок, но от этого вряд ли вам полегчает, даже если мы установим марку. Однако при сверке с маслом подозреваемого авто добытый образец точно пригодится. Проблема лишь в том, что одной и той же маркой могут пользоваться десятки и сотни водителей.
– Сколько часов уйдет на все необходимые анализы? – поинтересовался Даггерт.
– Постараемся управиться за четыре-шесть, если вопрос касается предварительных отчетов. На остальное может понадобиться до нескольких дней.
– А что с отпечатками?
– Отпечатки отсутствуют. Остается надежда на биоматериал, который поможет в случае сверки с заборами у потенциального носителя.
– Плевое дело: нужно просто его выявить, – последовал сарказм.
– Предварительный осмотр ничего такого не выявил. Слово за судебным патологом и моими химиками.
– В прошлый раз это ничего не дало, не даст и сейчас, надо полагать.
– Исходя из общей картины, какая, по моему мнению, вырисовывается вероятнее всего, убийца тщательно обработал тело и позаботился о том, чтобы не оставить следствию серьезных улик.
– Одна обувь и следы шин автомобиля с каталкой мало что дадут.
– И тем не менее у нас есть хоть что-то, – ответил Лэнс.
– Ты ведь осматривал место обнаружения первой жертвы, не так ли?
– Да, я проводил осмотр со своей командой и давал заключение. Кто же еще мог этим заниматься? Все отражено в соответствующих материалах.
– Похоже, у нас впереди долгие и занимательные будни.
– Насколько я понимаю, расследованием теперь займетесь вы двое, а не Стивенсон.
– Мы не знакомы детально с первым делом. Выехали сюда сразу после звонка Ремса. Может, ты видишь какие-нибудь отличия от предыдущего трупа: характер убийства, изменения в ритуале, как ты выразился, прочие нюансы?..
– Первой женщине убийца зашил рот, в то время как для этой жертвы он использовал специальные фиксирующие скобы и клей.
– О боже. – Даггерт сдавил пальцами переносицу и на мгновение зажмурился – глазные впадины отреагировали острым покалыванием.
– Чем это вызвано? – полюбопытствовал Флинн.
– В морге вам все объяснят. В остальном манипуляции проведены в точности, как в предыдущем случае. Посмотрите на ее лицо. – Лэнс и Даггерт присели на корточки рядом с Флинном. Криминалист потянул за пуллер мешка вниз и приоткрыл его шире. – Обратите внимание, грим нанесен уже после ее смерти.
– Вопрос глупый, но для общего понимания картины: откуда такая уверенность?
– В противном случае, если бы он сделал это раньше, то во время непосредственно умерщвления женщина могла бы все испортить мимикой и конвульсиями. Впрочем, думаю, умирала она спокойно. Но проделывать такую сложную и долгую работу все-таки лучше на трупе, а не на живом еще человеке.
– Я тебя понял. Как будто красишь манекен или большую куклу.
– Это я и хотел сказать.
– Красивая, – вздохнул Флинн.
Детектив и криминалист переглянулись.
Лэнс потянул за пуллер еще ниже, почти до колен убитой.
– Взгляните, на ней такой же светлый сарафан, усыпанный синими колокольчиками, в который была одета первая жертва.
– Флинн, надо будет проверить магазины, где могут продаваться такие сарафаны.
– Проверим.
– Дело хорошее, но вряд ли успешное, – пессимистично заявил Лэнс.
– Объясни. – Даггерт нахмурился.
– В прошлый раз мы установили, что это самодельное производство, а колокольчики нанесены вручную несмываемой краской.
– Умный сукин сын.
– Если причина не чем-то в другом.
– Еще один фетиш? Вновь что-то очень личное?
– Не исключено. Или просто очередной освоенный навык, от которого он испытывает крайнее удовлетворение. Исследование данного аспекта – не моя компетенция, вам надо привлечь к этому мисс Рид.
– Досталась же нам работенка, – в шутку пожаловался Флинн.
– Грим в точности совпадает, – продолжил Лэнс. – Ли́ца обеих невероятно похожи. Если не всматриваться пристально, то их можно принять за одного человека.
– Что бы все это значило? – прозвучало риторически.
– Пока тайна, детектив. Но разгадка ее – уже по вашей части, а не по моей. В смысле, я хотел сказать, что со своей стороны, конечно, сделаю все…
– Вы нашли орудие убийства? – не специально перебил его Флинн.
– Нет. Но и так ясно, что это обычный медицинский шприц. – Криминалист бережно приподнял левую руку жертвы и указал на локтевой сгиб, на котором выделялись две точки – следы от инъекций. – Скорее всего, смерть вызвал химический состав, введенный напрямую в кровь женщины. Правильнее сказать – два состава, поскольку были сделаны две инъекции.
– Выходит, что и способ убийства повторяется? – уточнил для себя Даггерт и без того очевидный факт.
– Не только. Состав препаратов, я уверен, – тоже, – подтвердил Лэнс.
– Вы сказали, что жертва не оказывала сопротивления. – Флинн встал с корточек, хрустнув коленками. Даггерт и Лэнс поднялись следом.
– Совершенно верно. При поверхностном осмотре следов сексуального и физического насилия не обнаружено.
– Без шприца можно как-то идентифицировать состав инъекций? – спросил детектив.
– Точный химический состав, пропорции и нюансы установить невозможно.
– Получается, лишь сам преступник поведает нам этот секрет, – неохотно констатировал Даггерт.
– Дело осталось только за малым: вам необходимо его поймать.
– Легко сказать, – хмыкнул Флинн.
– Какова технология процесса? – Даггерт продолжал внимательно разглядывать жертву.
– Полагаю, такая же, как и в случае первого убийства: преступник ввел снотворное, за ним последовал смертельный укол.
– Можно ли как-то идентифицировать основной состав препарата по анализу органов, крови… или как там все делается?
– Это несложно, если элементы препарата известны науке и, тем более, если мы имеем дело с тем же составом, что вводили первой жертве. Такие препараты базируются на распространенных в медицинской среде компонентах.
– Вроде каких-нибудь барбитуратов?
– Да. Осталось установить, каких именно и каким образом убийца их добыл.
– Как я полагаю, такие штуки не отпускают в любой аптеке на углу по желанию всякого посетителя и без рецепта? – сыронизировал Даггерт.
– Ни в коем случае.
– Благодарю тебя, Лэнс. Будем ждать результаты твоих экспертных заключений.
– Сделаю все возможное. Фергюсон даст более детальную информацию после обследования трупа.
– Что-то давно я не видел нашего замечательного старика.
– Он зафиксировал все необходимое и сейчас пьет кофе в служебной машине. Здесь ему ловить больше нечего.
– Как видите, сейчас ее трогать мне нельзя, – прозвучал за спинами усталый голос судебного патолога. Подойдя к собравшимся грузной походкой, Фергюсон поприветствовал их сдержанной улыбкой. Немного сгорбленный, он держал в правой руке бумажный стакан – из отверстия в крышке струился дымок.
– Последующие манипуляции мы проведем в лаборатории: извлечем труп из мешка и прочее, – сказал Лэнс, не оборачиваясь.
– Надо будет удалить косметику, чтобы более точно определить состояние тела, изучив в числе прочего трупные пятна, что даст некоторую картину перемещения тела. Спустя 48 часов с момента смерти методы определения ее приблизительного времени наступления можно считать ненадежными. Однако температура тела на ощупь говорит нам о том, что полное окоченение еще не наступило. Обычно это занимает от 12 до 24 часов. Многое зависит от окружающих факторов и прочих нюансов. Очевидно, женщину «готовили» в помещении, а умерла она в том положении, в котором вы сейчас ее видите.
– Приблизительное время смерти – время между тем, когда жертву видели в последний раз, и когда ее обнаружили мертвой, – вполголоса проговорил детектив.
– Так говорил мой учитель на кафедре патологии. Но часто возникает проблема, если жертва до своей смерти продолжительный период ни с кем не общалась. Такое нередко случается с пропавшими и найденными через недели, месяцы и даже годы людьми. – Фергюсон отпил кофе и громко причмокнул. – Займусь процедурами сразу, как только тело доставят ко мне на стол аутопсии.
«Доставят тело к нему на стол…» – Даггерт нашел это выражение своеобразным.
Офицеры возвращались к темно-бордовому двухдверному «доджу чарджер» Флинна 1969 года выпуска, припаркованному у тротуара неподалеку. Машина стояла напротив длинного бетонного ограждения из полуразрушенных секций с витой охранной колючкой над парапетом. Они свернули с подъездной дороги, ведущей в заброшенное депо обанкротившейся десять лет назад промышленной фабрики по переработке цемента и производству разных видов кладки. Даггерт шел молча, постепенно вырисовывая в голове картину преступления, манипуляции с трупами, возможные шаги убийцы на каждом этапе своих действий.
Это было третье серийное дело за все время его службы в полиции после того, как он перевелся восемь лет назад в новый отдел. Дебютом стало успешное расследование нескольких убийств, совершенных руками двух изощренных и незаурядных маньяков, работавших в паре. Ими оказались муж и жена, извращенцы, заманивавшие в свои сети бездомных сирот и юных красоток, по разным причинам сбежавших от своих родителей. Главная роль в обработке неокрепшей психики доверчивых жертв отводилась супруге; этой змее почти во всех случаях удавалось под разными предлогами затащить бедняг в свой зловещий двухэтажный дом в пригороде, в подвале которого девушек ждали немыслимые истязания, принудительные оргии и мучительная смерть как финальная точка мерзкого шабаша. Не каждая пытка нацистами в концлагерях Третьего Рейха или японскими «врачами» Отряда-731 могла бы похвастаться столь чудовищной изобретательностью. На участке дома этой парочки полицейские нашли останки четырнадцати тел, из которых идентифицировали только девять. По утверждениям самих извергов, еще два трупа были закопаны в окружном лесу. Что-то пошло не так во время объезда супругами-душителями на синем «жуке» по загородным дорогам в поисках жертв, и девушек убили на месте, чтобы не оставлять свидетелей: одну из-за вспыхнувших подозрений, другую – по причине ожесточенного сопротивления. Благодаря успешному расследованию Даггерта супругов-душителей поймали, упекли за решетку, и под давлением прямых и неопровержимых улик обоим грозила смертная казнь. Однако в 1972-м был введен мораторий. Ситуацию разрешил новый закон 1973 года, по которому за ряд тяжких преступлений все-таки полагалось лишение жизни, и сладкую парочку удушили в газовой камере окружной тюрьмы на мысе Сан-Квентин в штате Калифорния, благо суд еще продолжался во время законодательных изменений. Их казнили с интервалом в несколько месяцев. Никакой переписки между супругами не велось, хотя это не возбранялось. Просто во время суда каждый тянул одеяло на себя и пытался перевалить вину на подельника – в итоге жалкие убийцы люто посрались.
Иногда Даггерт спрашивал себя, какое наказание должно настигать таких преступников: электрический стул, виселица, смертельный укол?.. Или пожизненное заключение, гарантированное в случае присуждения двухсот или трехсот лет отбывания в тюрьме округа или штата? Вот только жертвам, в отличие от их палачей, никаких шансов на жизнь не предоставили. Для чего все эти глупые сроки? Недавно одного нью-йоркского убийцу собственных родителей, брата и трех сестер приговорили к шести срокам по двадцать пять лет за каждого члена семьи…
Но ведь и казнь не панацея. Скольких человек судебные ошибки отправили на тот свет? Невиновные люди, подвергшиеся аду на земле вместе с их несчастными близкими. Все они пострадали из-за системы, пока настоящая правда не всплыла на поверхность спустя годы. А сколько правды так и утонуло на дне бюрократического океана, сгинуло в секретных документах несовершенной Фемиды, всеми силами покрывающей собственные ошибки, этого никто и никогда не узнает. Они умеют прятать концы в воду, а поговорка о том, что все тайное рано или поздно становится явным – не более чем людское самоутешение.
– К черту философию, – он вслух прервал поток ненужных сейчас умозаключений и опять сконцентрировался на убийствах, сопоставляя материалы первого дела с подробностями нового преступления.
– Философию? – удивленно переспросил Флинн, поравнявшись с детективом, но тот ничего не ответил, еще глубже погрузившись в собственные мысли.
Этот тип тщательно готовится, продолжал Даггерт. У него свой неповторимый, даже неотразимый и качественный почерк. Не просто неповторимый, а он им восхищается! Один только вопрос: это восхищение процессом или результатом своей работы? Вполне может быть и то, и другое. Любой человек, делающий вещи «красиво» и вкладывающий в них душу, восхищается своим конечным творением… даже если сам процесс кажется ему важнее.
Он использует забытые Богом и муниципалитетом окраины – опустевшие уголки земной преисподней из городских легенд, покинутые даже бесами… изучает их, словно под микроскопом, исследует местность, выискивает пути отхода, проверяет округу на наличие возможных свидетелей… А затем находит будущую жертву, следит за ней, наблюдает, скрупулезно планируя задуманное, и в час «Х» осуществляет свой дьявольский ритуал, как выразился Лэнс, после чего доставляет их по «назначению». Он больной – очевидно. Но что это даст расследованию? Они ведь все больные – здоровый человек на такое не способен.
Борьбы и сексуального контакта не было. Почему? Он просто не может, потому что импотент, и таким образом отрывается на несчастных женщинах из-за своей неполноценности? Не факт, но тоже – версия. А возможно, сексуальный аспект вообще не играет роли. То, как он с ними обращается, нельзя назвать словом «отрывается», скорее – «заботится». Хотя, одно другому не помеха.
И что еще за посмертный грим нам тут явили, жуткий маскарад с непонятными целями? Я больше чем уверен, что все это имеет для убийцы сакральное значение. Именно сакральное – какая удачная формулировка. Сказать проще, так он воплощает свой фетиш, это его двигатель, стимул, мотивация. Отдушина, наконец.
Убийца оставляет жертву на рельсах уже второй раз. Заброшенный тоннель… здание фабрики… и неизменно на рельсах. Что он хочет этим сказать? Они всегда хотят нам сказать что-то своими убийствами. Это своего рода обращение, диалог с внешним миром его внутреннего зверя. Даже если оба места, которые он выбрал, имеют железнодорожную колею, можно было оставить тела просто на земле, но он так не сделал. Совпадение? Я так не думаю. В этом есть определенный смысл, который известен пока только самому убийце.
Куда и как он их заманивает? Приглашает к себе? Если так, то нужно понять, почему они с легкостью соглашаются идти в его чертово логово. Стоп. Откуда такая уверенность, что они даются в руки палача с легкостью? Что ж, по крайне мере физически они не сопротивляются. А если он приходит к ним сам? Значит, женщины спокойно впускают к себе своего же душителя, доверяют ему… Выходит, жертвы были знакомы с убийцей до совершения им преступления, и, возможно, продолжительное время. Интересно, он пользуется успехом у женщин, как пользовался Тед Банди2, или здесь нечто иное? Нет, в этом случае почерк совсем другой. Банди не обожествлял своих жертв – только показуху перед ними крутил и уж тем более не относился трепетно к их мертвым телам. Напротив, эта сволочь не гнушалась некрофилии и прочего свинства. Он был крайне небрежен и туп, вопреки его разрекламированному газетами интеллекту, а наш убийца – эстет, он тихий, неприметный, осторожный… Осторожность – признак высокой организации ума и инстинктов, по крайне мере для той работы, которую он выполняет.
Кто он? Сколько ему лет? Какого он роста и комплекции? Он местный? Или это вообще она? Все может быть…
Нескончаемые предположения, словно рой назойливых пчел вихрем крутились в загруженной голове детектива. Вопросов появлялось больше, чем находилось ответов. И только в вероятности новых убийств у Даггерта не было ни малейших сомнений.
Жертвой, которую офицеры осматривали несколько минут назад, была Трейси Палмер, симпатичная женщина двадцати восьми лет. Ее оставили в черном мешке для трупов поперек шпал, аккуратно положив вдоль рельсов. Как и в случае с первым убийством все детали подготовки трупа совпадали с мельчайшей точностью, не считая способа фиксации челюстей. Обе жертвы при жизни не были похожи, но после манипуляций с гримом, волосами и одеждой стали выглядеть практически как две капли воды. Сделать такое – искусство, требующее мастерского навыка и чрезвычайной филигранности, хорошо понимал Даггерт.
– Он захочет еще одну «Фарфоровую Куклу».
– «Фарфоровую Куклу»? – вопрос Флинна повис в напряженном воздухе без внимания.
Кабинет начальника отдела по расследованию серийных убийств полицейского департамента округа Риверсайд.
– Дело Кэрри Уайт. – Ремс положил на стол перед двумя сидящими напротив офицерами папку с делом об убийстве женщины.
Он достал сигару из фирменной коробки, подаренной шефом полиции на шестидесятилетие, и с удовольствием закурил. Наполовину приоткрытая за спиной форточка впускала легкий сентябрьский ветерок, дробя и разнося сгустки дыма по кабинету.
– Расследованием занимался Стивенсон… – Даггерт вопросительно посмотрел на Ремса, отмахнувшись от налетевших на него клубов. – О трупе сообщил какой-то бездомный. Некий таинственный незнакомец вручил ему вознаграждение, велел позвонить в полицию и заявить о находке… – блеснул он скудными знаниями, почерпнутыми из разговоров.
– Незнакомца, конечно, тот бродяга не разглядел, потому что было темно, – иронично добавил Флинн.
– Да, об этом убийстве здесь знают все. Слишком оно странное. Напомню, труп обнаружили семь месяцев назад в одном из заброшенных тоннелей. Место безлюдное, в радиусе пары миль ни души, свидетелей также не отыскалось. Убийца оставил тело поперек шпал в мешке для трупов.
– При этом о теле он позаботился, словно о божестве. – Даггерт взял папку со стола, положил ее на правое колено и прижал сверху ладонью, не торопясь заглянуть внутрь. – Сегодня на месте я сразу понял, почему вызвали нас.
– Потому что это серия, – закончил его мысль Флинн.
– Догадайтесь с трех раз, кто сообщил в полицию? – Ремс взмахнул рукой.
Офицеры переглянулись.
– В том-то и дело, – начальник отдела подтвердил их догадку.
– Надеюсь, не тот же самый бездомный? – пошутил детектив.
– Это было бы явным издевательством над полицией со стороны преступника и попыткой нас дискредитировать. – Флинн закинул ногу на ногу.
– К счастью, это не он, – Ремс развеял деланные опасения молодого помощника, – а другой нищий из противоположной части города. Однако легче от этого не становится.
– Слишком много всего повторяется, – сказал Даггерт. – И этот бомж, наверное, тоже не видел лица предполагаемого убийцы…
– И у следствия не будет никакого фоторобота, – грустно заключил Флинн.
– Проклятые алкаши даже рост и комплекцию толком не описали. Первый тогда утверждал, что незнакомец худощавый и высокий, а этот говорит, что среднего роста и плотный. – Ремс беспомощно развел руками.
– Может, убийца имеет сообщника, – подкинул Даггерт навскидку.
Начальник отправил офицеров на место преступления, как только получил известие от Стивенсона, который выехал туда первым. Увидев труп, тот сразу запросил Даггерта и Флинна, затем вернулся в свой кабинет, чтобы достать для Ремса дело первой жертвы и высказать свои соображения.
– Оба трупа теперь на вас. – Очередной клуб сигарного дыма покрыл засмоленный потолок.
– Новый закрученный «сериал», – вздохнул Флинн.
– Скверное кино. – Начальник затянулся слишком сильно и откашлял в пространство еще две порции смога. – Мы имеем дело не просто с серийными убийствами. У нас тут целый маскарад, черт бы его побрал.
Ремс высоко поднял брови и словил на мгновение стоп-кадр с нелепым выражением лица. Затем он встал из-за стола, подошел к окну и раздвинул металлические жалюзи, шпионски посмотрев на доставленного утром бездомного: тот сидел в одиночестве на скамейке ожидания, а проходившие мимо полицейские воротили носы, обходя смущенного бродягу стороной.
– Не забудьте еще раз допросить этого бедолагу, он ждет вас снаружи. Желательно в противогазах, если не хотите подохнуть раньше времени прямо в департаменте на глазах у изумленной публики.
Офицеры кинули беглые взгляды на окно, пока Ремс возвращался к столу.
– Маскарад – очень подходящее слово. – Детектив открыл папку с делом, пролистал несколько страниц и перешел к фотографиям. Он достал снимок жертвы крупным планом и внимательно присмотрелся: едва заметная улыбка застыла на гладком лице, неестественном, без единой морщинки, напоминавшем скорее лицо куклы, нежели человека; светлые до плеч волосы отдавали шелковым блеском и выглядели безупречно причесанными; каждую деталь посмертного грима прорисовали с тщательной педантичностью. С фотографии на него смотрела «та же» женщина, которую он видел пару часов назад в заброшенном фабричном депо, при том что это были разные личности. На втором снимке, без грима и прочих манипуляций, она выглядела другим человеком. В деле также имелась фотокопия имени жертвы в виде наклеенных на белый лист черных букв, вырезанных, как указывалось, из бумаги для детских поделок и расположенных неравномерно:
КЭРРИ УАЙТ
– Дела нужно объединить и поймать мерзавца как можно скорее, пока нам на хвост не сели федералы, – подытожил Ремс. – И без них придется держать отчет перед полицией штата – а эти проклятые зануды уже точат свои длинные носы, чтобы сунуть их поглубже в наш зад. Лишняя шумиха с проверками тут ни к чему.
– На этом все? – Даггерт ожидал более детального пояснения. – Мы имеем странности не только с их лицами, которые невероятно похожи между собой… Женщины одеты в одинаковые сарафаны, даже рисунок повторяется… На теле сегодняшней жертвы обнаружены следы от двух инъекций…
– Инъекций… инъекций… – раздраженным эхом повторил Ремс. – Я не удивлен.
– Двух инъекций, – уточнил Флинн.
– Стивенсон выехал из дома на место обнаружения тела сразу, как получил сообщение. Он быстро вернулся, поскольку стало очевидным, что убийство не одиночное, – объяснил начальник отдела.
– Мы были удивлены, что он нас не дождался, – детектив поправил рукава плаща.
– С его выходками я разберусь сам. Стивенсон готовит сейчас отчет и ждет вас для передачи дела и консультаций. Вспомни свое прошлое расследование: пока ты спал до обеда, полиция работала! – неожиданно вспыхнул Ремс. – Мы не могли найти тебя несколько часов, и труп пришлось забирать без твоего осмотра!
Ремс тщетно пытался завиноватить Даггерта, задним числом понимая, что это бесполезно. Детектив не знал угрызений совести и часто поступал наперекор правилам, из-за чего окружающим приходилось с ним нелегко. При этом он оставался профессионалом высокого уровня и с ним считались. Что касается независимости, то данная неискоренимая черта его характера всегда вызывала уважение, в том числе у завистников, которые не могли себе этого позволить. Ремс не был из их числа и относился к Даггерту с теплотой (и это было взаимно), порой даже по-отечески. Его подопечный раскрывал сложные дела, иногда помогая в этом другим коллегам, и начальству приходилось закрывать глаза на частые опоздания, грубоватое общение и самовольность в некоторых служебных вопросах.
– Какого черта? – сдался отходчивый Ремс. – Зачем тебе дома телефон, если ты никогда не берешь трубку? У тебя даже звонок в квартире не работает.
– На моем телефоне постоянно западают кнопки. Дисковый был лучше. Со звонком та же беда, поэтому я обрезал на хрен провода. И слава богу: у него была отвратительная мелодия, словно по мне звонил колокол в башне замка Дракулы. Пусть лучше стучат в дверь, лишь бы не ногами.
– Боже… – Ремс хлопнул себя по лбу рукой, в которой держал сигару, и толстый слой пепла упал на пол.
– Меня это устраивает, – издевательски улыбнулся Даггерт. – К тому же, ту серию преступлений я все-таки раскрыл, и мой затяжной сон до обеда никак этому не помешал.
– За полгода две жертвы в пределах одного округа, – посетовал начальник, вернувшись к делам об убитых женщинах.
– Пока две, – неохотно поправил его детектив. – Мы же понимаем, что он попытается сделать это снова. Вот еще что: зачем убийце сообщать о своем преступлении? Очевидно, маньяк решил либо с нами поиграть, либо информирует полицию из других соображений. Он боится оставлять их надолго.
– Боится оставлять их надолго?..
– Иначе зачем он так старался со всеми этими приготовлениями? От излишней передержки трупа испортится вся его тщательно прорисованная «картина».
– Вы хорошо умеете находить подходящие формулировки, детектив, – польстил Флинн.
– Боюсь, что ты прав. У меня такое же мерзкое чувство насчет того, что он обязательно продолжит свою жатву. К великому сожалению, в этом нет ни малейших сомнений. А чувства мои, как ты знаешь, подкреплены многолетним опытом. – Ремс помолчал где-то с полминуты, несколько раз затянулся выкуренной наполовину сигарой и дал офицерам повторное указание: – После того как опросите бродягу, не забудьте сразу же зайти к Стивенсону.
– Кэрри Уайт, – детектив задумчиво произнес имя первой жертвы, снова достал из папки ее фотографию (посмертную, в гриме) и еще раз внимательно посмотрел на лицо женщины. – «Фарфоровая Кукла», – сказал он, вложил снимок обратно в дело, поднялся и направился к двери.
Флинн последовал за ним, не уточнив в этот раз ни про каких кукол.
На столе начальника отдела затрещал телефонный аппарат:
– Слушаю, – ответил он, взяв трубку, затем нервно раздавил толстый коричневый окурок в глубокой хрустальной пепельнице.
Офицеры застыли у выхода, когда Ремс остановил их жестом вскинутого вверх пальца.
– Понял. – Он сбросил звонок и сказал: – Через несколько минут тело будет в морге у Фергюсона.
Допрос бездомного ничего нового не прояснил. Напуганный бродяга рассказал все в точности, как это произошло с другим его «коллегой» по несчастью, разница была только в описании предполагаемого преступника, что в довесок к отсутствию серьезных вещдоков усложняло расследование. Под утро к нему подошел незнакомец среднего телосложения, ростом около пяти с половиной футов, заплатил пятьдесят баксов (огромная щедрость!) и велел сообщить в полицию о трупе. Какому возрасту мог бы принадлежать голос незнакомца, бродяга затруднялся ответить, потому что странный человек говорил с ним, прикрывая лицо воротом и, возможно, намеренно искажал свою речь. Бродяга пояснил, что из-за темноты, натянутой на брови шапки, высоко поднятого ворота и длинного плаща предполагаемого убийцы, он, в общем-то, мог ошибиться и никаких гарантий не дал. Жуткий перегар также не вселял доверия.
Сам бездомный оказался ветераном войны во Вьетнаме. Вернулся в 1969-м. Даггерт поинтересовался, почему тот живет на улице, и получил невнятные ответы что-то про заложенный в кредит дом и супругу-блядь. Но, судя по возрасту, – а ему не стукнуло и сорока, – и пропитому не по годам лицу, дело было не только в жене и бессердечных банковских акулах. «Чертовы «долгосрочные последствия»3, скольких людей сожрала эта ублюдская война», подумал про себя детектив. Он подсказал бедолаге, где в городе есть ночлежка, в которой дают горячий суп для таких скитальцев, как он, и хотел было дать адрес профсоюза ветеранов, но бездомный отмахнулся и зашагал на выход, когда его отпустили, записав показания. Передвигаясь вразвалочку, он своими шевелениями распространил вокруг намного больше вони, чем принес с собой до этого, и пришлось еще долго потом проветривать от него помещение.
Стивенсон был следователем отдела по расследованию убийств. Худощавый мужчина сорока лет, в прямоугольных очках и высокого роста. Он имел британские корни, держался по-английски чопорно и при этом нарочито изображал из себя доморощенного джентльмена.
Будучи педантичным дознавателем, хорошо знающим свои возможности, он с радостью передал скрипку Даггерту, поскольку не имел в подобных делах ни опыта, ни желания их расследовать. Стивенсон из тех людей, которые безуспешно пытаются прятать слабости от чужих глаз, по-детски веря в успешность своего неумелого притворства. Он любил нагонять на себя важный вид, правда только в отсутствие рядом жены. Как-то раз она умудрилась припереться в участок и устроить ему разнос бог знает из-за чего. В тот момент у него был вид покорного пса с поджатым хвостом. Ремс, увидев это безобразие, полыхал от ярости:
«Здесь полиция округа, а не проходной двор!»
С другой стороны, глядя на таких психичек (мужчин это касается в равной степени), отравляющих жизнь себе и другим, невольно сочувствуешь даже конченному подкаблучнику – Даггерт не был лишен такого чувства и вскользь про себя рассуждал о том, какая неведомая блажь притягивает людей в дефектные отношения и почему они настолько слабы, что не могут из них вырваться, с каждым разом все сильнее путаясь в сетях амбивалентности.
Детектив и помощник вошли без стука.
– Вы даже не постучали, а я не имел шанса сказать «войдите».
Даггерт проигнорировал замечание Стивенсона и бесцеремонно приземлился на возмущенно скрипнувший стул. Они недолюбливали друг друга, хотя между ними, в сущности, не было никаких разногласий. Просто люди из разного теста. Такое бывает, когда ты натыкаешься на человека с «несовместимой энергетикой», как это стали говорить в народе с приходом в Штаты восточных практик через хиппи и прочих «ищущих себя». Если выразиться проще, то Стивенсон был чистейшим каблуком, что вызывало у Даггерта некоторую брезгливость, хотя сам он на брутального патриарха-альфа-самца даже близко не походил: теряющий на макушке некогда полностью черные, а теперь разбавленные прогрессирующей сединой волосы (при этом ни намека на брюшко или второй подбородок), не красавец, не урод, со спортом не дружит, но от природы крепок, чуть выше среднего роста, среднего телосложения, средний на вид человек… Но человек мятежный, с какой-то внутренней драмой, сложной историей, неоднозначным прошлым – может, это оно (прошлое) наделяет детектива необъяснимым и противоречивым магнетизмом? Особенно для «нее»?
Флинн более деликатно сел на соседний стул, но тоже не дождавшись приглашения.
– Чем могу быть полезен, джентльмены? – слово «джентльмены» Стивенсон произнес, будто английский пэр, выступающий с трибуны верхней палаты лордов.
– Кэрри Уайт. – Даггерт бросил ему на стол папку с первым делом – приземлившись, увесистая кипа издала противный громкий хлопок, отчего следователь недружелюбно поморщился.
– Кэрри Уайт, – передразнил он детектива.
– Ты как-то продвинулся в расследовании ее убийства?
– Ничего нового.
– Хочешь сказать, у тебя полный висяк? – детектив расплылся в ядовитой улыбке.
Флинн сдержал усмешку.
Глаза Стивенсона вспыхнули злобой, когда коллега по цеху сделал акцент на слове «висяк».
– Как поживает твоя супруга, дружище? Что-то она больше к нам не заглядывает.
Хозяин кабинета не поддался на провокацию и промолчал со спокойным видом, как и подобает лорду верхней палаты, когда его атакуют неудобными личными подробностями.
– Ладно, раз ничего нового, тогда расскажи про старое.
– Что ты хочешь узнать?
– Все: тонкости, детали, обстоятельства…
– У тебя же на руках ее дело.
– Живое общение проясняет намного больше. – Лицо Даггерта приняло серьезный вид.
Лояльный Стивенсон уловил сигнал перемирия и начал говорить:
– Ее нашли в заброшенном тоннеле в десяти милях от города на северо-западе. Следов насилия и сопротивления не было.
– Улики?
– Существенных улик не обнаружено.
– И у нас не густо, – посетовал Флинн.
– Даже под ногтями все было вычищено. – Стивенсон излагал детали более чем лаконично.
– Что-нибудь еще?
– Грим, одежда, рельсы, шпалы… Больше ничего. Такая же картина, какую вы наблюдали сегодня утром.
– Жаль, что ты нас не дождался…
– У меня много работы и два нераскрытых убийства.
– А что ты скажешь про смертельные препараты? – Даггерт хотел было пошутить насчет раскрываемости Стивенсоном вверенных тому уголовных дел, но милосердно не стал его добивать.
– Химический анализ показал базовый состав, однако в поимке преступника это, как видите, не помогло.
– Пока не помогло, – оптимистично поправил его детектив.
– География мест обнаружения трупов значительно разнится… – намекнул Флинн.
– Вряд ли направление света имеет для убийцы важное значение. – Стивенсон снял очки и протер их специальной салфеткой.
– О теле сообщил бездомный, не так ли?
– Угу. – Он нацепил очки обратно.
– Скажи, Стивенсон, почему бродяга не позвонил в полицию сразу?
– Да просто испугался. Думал, что если не сделает, как велит ему незнакомец, тот вернется и расправится с ним.
– И пятьдесят баксов жалко было терять, верно?
– Для нищего это огромные деньги, – согласился Стивенсон.
– Для меня – тоже, – сдавил Даггерт непонятную остальным улыбку.
– В деле есть фотография и данные того бездомного на случай, если захотите допросить его снова, если он еще не сдох в какой-нибудь вонючей подворотне, задохнувшись в пьяном угаре собственной блевотиной, – подевался куда-то «джентльмен».
– А что с автомобилем? Он ведь должен был привести труп на колесах.
– Криминалисты обнаружили следы шин в самом тоннеле и на подъезде.
– То есть, он завез ее прямо туда?
– Иначе как убийца дотащил бы тело в такой сохранности? К тому же, непосредственно на оставшемся отрезке он, вероятно, использовал стол-каталку.
– Этот был риторический вопрос.
– Я думаю, он перемещался на фургоне. Например, какой-нибудь трехдверный «форд шато» или что-нибудь другое, что в моде последние годы. Анализ следов шин подпадает под размер, который обычно используют на таких моделях.
– Этих фургонов в округе легион.
– И те редкие камеры, что установлены в городе, в основном сосредоточены в центре возле ключевых учреждений, так что надежды питать в этом плане не стоит.
– Придет время, и они будут установлены на каждом шагу. Большой брат следит за тобой. – Стивенсон подмигнул, вскинув руку пистолетом.
– Он мог съехать на менее приметную дорогу и скрыться окольными путями, чтобы не попасть в поле зрения свидетелей или объективов, – предположил Флинн. – А номера и вовсе испачкать или заменить на поддельные где-нибудь в лесу, например, в заранее подготовленном отстойнике.
– Можно было бы подумать, что преступник неместный, если бы не характер убийств. – Даггерт почесал ногтями щетинистый кадык.
– Что ты хочешь сказать? – Стивенсона обуяло любопытство.
– Он поддерживал с женщинами продолжительный контакт до их смерти. Пусть даже этот больной сукин сын не из нашего округа, но наверняка обитает где-нибудь поблизости. Мотаться туда-сюда на большие расстояния – значит часто привлекать ненужное внимание.
– Теперь это придется устанавливать вам, офицеры.
– У Кэрри были родственники или друзья?
– Все контакты жертвы отражены в материалах дела. Пара соседей, немного друзей, вернее, знакомых, еще продавец в лавке неподалеку от ее дома и все в таком духе. Опросы результатов не дали.
– Как насчет мужчины… любовника?
– Кэрри встречалась довольно долго с одним парнем, но этот человек последние три года живет в другом городе, у него семья и безупречное алиби. Женщина была одинока в романтическом плане.
– Молодая, красивая и без мужика… – досадно вздохнул Флинн.
– Но при этом они с убийцей как-то друг друга нашли, – указал Даггерт.
– Отработка ее немногочисленных связей с людьми ничего существенного не дала. Женщина была сиротой и до совершеннолетия жила в приюте.
– Ты навел справки в приюте?
– Я сделал все необходимое.
– А потом?
– Переехала к своей бабушке.
– Что рассказала бабушка?
– Ничего. – Стивенсон пожал плечами. – Старушка отъехала в иной мир несколько лет назад.
– Я видел в деле медицинское заключение, что ты о нем скажешь?
– Несколько лет назад у Кэрри диагностировали рак. Лечение протекало тяжело, с переменным успехом. Качели, одним словом. В конце концов, ее лечащий врач…
– Ты его проверил?
– Мы проверили всех, кто так или иначе фигурировал в деле.
– Продолжай.
– В конце концов, лечащий врач Кэрри незадолго до ее убийства посоветовал ей приготовиться к худшему. Она должна была протянуть еще максимум год, принимая наркотические препараты, чтобы купировать боль. Я говорю в общих чертах, не вдаваясь в медицинские тонкости.
– Кто видел женщину в последний раз? – задал вопрос помощник.
– Отец Шепард.
– Шепард? – повторил названную фамилию Даггерт.
– Отец? – подхватил Флинн.
– Местный священник. Он был довольно близким для нее человеком, руководил некогда тем самым католическим приютом, поэтому знал жертву с детства. Они иногда общались, когда Кэрри посещала его приход. Отец несколько раз принимал у нее исповедь, в том числе за несколько дней до смерти.
– Она поведала священнику что-нибудь интересное для следствия?
– Вы можете расспросить его об этом сами.
– Мы так и сделаем.
– Как насчет алиби этого… Отца Шепарда? – Весь во внимании Флинн подался вперед.
– Ты не находишь эту связь подозрительной? – недоверчиво спросил детектив.
– На следующий день после очередной исповеди Кэрри он уехал на какую-то конференцию пасторов и вернулся лишь через неделю после того, как обнаружили труп. Мы тщательно проверили священника, при чем в самую первую очередь. Все это не более чем совпадение.
Стивенсон взял блокнот, лежавший на столе возле телефона, и что-то в нем записал.
– Мне больше нечего вам рассказать, – с этими словами он вырвал из блокнота листок (сделав это неровно, он чуть не распилил поперек два первых слова), и протянул его детективу:
Ориол-авеню, Церковь Святого Павла
Отделение судебно-медицинской экспертизы располагалось в небольшом, двухэтажном здании напротив полицейского департамента – их разделяла внутренняя служебная парковка, а время в пути занимало всего три минуты неспешной ходьбы. Не всякий окружной департамент даже в Калифорнии мог похвастаться собственным для таких целей помещением: обычно все процедуры проводят в моргах при городских больницах, на условиях аренды. Впрочем, сюда, в довольно тесные стены, рассчитанные не более чем на дюжину тел, привозили далеко не каждый криминальный труп – только «серийные» или с явно запутанным бэкграундом.
В другой части здания находился отдел криминалистики со своей лабораторией, что делало обмен информацией более оперативным как при живом общении, так и во время передачи материалов. Безликая кирпичная постройка, похожая на урезанный вариант книжного депозитария, из которого, притаившись на шестом этаже, Освальд стрелял в Кеннеди, использовав 6,5-мм винтовку «Каркано». Только кирпичи относительно свежего строения были выкрашены не светло-коричневым, а темно-серым цветом, навевающим уныние.
Даггерт и Флинн средним темпом пересекли стоянку, пропетляв среди нескольких машин. Они вошли в стеклянные двери, отметились у дежурного и направились в цокольное помещение, где проводится осмотр тел. Извилистый, скудно освещенный потолочными лампами коридор с монотонными бледно-голубыми стенами привел их в прохладный морг. Внутри стоял тошнотворный запах бальзамических жидкостей, смешавшийся с ароматами чистящих средств.
– Офицеры, – сгорбившись над обнаженным, отмытым от косметики трупом женщины, лежащим на столе аутопсии, Фергюсон бегло взглянул поверх очков на вошедших детектива и помощника. Льняной халат частично защищал непромокаемый фартук, а на руках жутковато смотрелись (как и специальные галоши) длинные патологоанатомические перчатки. – Наденьте халаты и соблюдайте дистанцию.
Полицейские выполнили просьбу, сняв халаты с вешалок на входе.
– Как успехи? – поинтересовался Даггерт, остановившись недалеко от тела, по другую сторону от эксперта, так, чтобы видеть детали, но не мешать. Если надо, старик подзовет их сам.
Флинн встал рядом и молча кивнул доктору в знак приветствия. В стене справа осталась приоткрытой толстая герметичная дверца одной из холодильных секций, с замысловатым закрывающим механизмом, и полицейские увидели чью-то сплющенную голову. Это был какой-то пухлый мужчина средних лет с лысым темечком (теперь абсолютно плоским из-за полученной травмы) и густыми черными усами.
Выпучив глаза, Фергюсон поторопился закрыть дверцу:
– Непростительная для профессионала оплошность.
– Не корите себя, – утешительно отреагировал Даггерт, подумав о склеротических подлянках немолодого возраста, который рано или поздно настигнет всех без исключения.
– Бедолагу доставили почти одновременно с нашей подопечной. Кто-то разбил его череп кувалдой или чем-то схожим. Этим занимается Стивенсон. – Он вернулся к трупу женщины: – Одежду – а это только летний сарафан – забрали коллеги Лэнса и сейчас исследуют ее в противоположном крыле. Позже начну вскрытие и возьму необходимые анализы. Общий доклад подготовлю к сегодняшнему брифингу, а вот на детальный отчет уйдет пара-тройка суток: содержимое желудка, ткани, кровь… – работы много. Будет еще слово за химиками. Не стану грузить вас тонкостями формирования трупных пятен и других процессов мертвого тела, в том числе при транспортировке, но скажу, что смерть наступила вчера вечером. Поздним вечером. Предполагаю, все время от начала смерти до своего обнаружения женщина находилась преимущественно в горизонтальном положении. В настоящий момент я должен осмотреть полость рта. – Подручным инструментом Фергюсон принялся раздвигать челюсти жертвы – раздались негромкие, но неприятные звуки: треск рвущегося засохшего клея и скрежет челюстных сухожилий.
Детектив поморщился, окинув кислым взглядом широкие полки металлических стеллажей по левую руку, заставленных сосудами с человеческими органами в формалине и прочей всячиной.
– Лэнс говорил что-то о разных способах фиксации челюстей…
– Убийца использовал нитки, когда обрабатывал первую жертву, и сделал это довольно небрежно, но необходимого эффекта в итоге добился.
– Почему он зашил ей рот тогда, а сейчас просто его заклеил?
– Он не просто его заклеил, – ответил судебный патолог. – Здесь установлены специальные скобы, чтобы челюсти не размыкались при транспортировке, причем самодельные, так что не утруждайте себя розыском профильных продавцов, реализующих для моргов и ритуальных бюро подобного рода продукцию.
Даггерт недовольно покосился на труп.
– Где этот чертов стажер? Отправился по моему поручению за необходимыми бумагами и пропал на целых полчаса. – Фергюсон раздвинул инструментом челюсти, бегло осмотрел полость рта, затем оставил запись на листе в планшете, сняв его со стены под узким продолговатым окном, расположенным ближе к потолку в пяти футах над головой. Насадил планшет обратно на крючок и что-то буркнул себе под нос.
Казалось, будто женщина просто спит, находясь под глубоким наркозом, и Даггерт подумал о том, как можно привыкнуть к такой работе или, хуже того, полюбить ее. Но тут же одернул себя, напомнив, что не нужно тратить время на вещи, вникать в которые по-настоящему не собираешься.
– Надеюсь, вы понимаете, что если бы он не зафиксировал женщинам челюсти, то выражения лиц его подопечных выглядели бы, мягко говоря, не очень, – отметил доктор. – Профи сказали бы: «некрасиво».
– Эту же манипуляцию проделывают в похоронных бюро, насколько я знаю, – отметился поверхностными знаниями Флинн.
– Процедуру. – Эксперт кашлянул в сторону. – И не только ее. Наш убийца определенно энтузиаст, поскольку работа сделана довольно хорошо. Однако он не выполняет в полной мере всего того, что положено совершать с телами умерших в упомянутых вами учреждениях. И я не вижу здесь профессионального почерка, отточенного годами, хотя, признаюсь, заметно это не сразу.
– У вас широкие познания, Фергюсон, – заметил детектив шутливо-подозрительным тоном.
– Я не танатопрактик, но по долгу службы много об этом читал и, как видите, – он развел руками перед собой и слегка наклонился, – работаю с трупами. Без преувеличения, макияжем убийца владеет куда более классно, практически безупречно.
Последние слова доктора услышала идущая от дверей к столу Элис. В халат она облачилась на ходу.
– Потому что преступника не интересуют прочие аспекты ухода за мертвым телом, при том, что он мог освоить гораздо больше технических приемов, чем мы можем предполагать, – раздался в помещении ее приятный, мягкий голос. – (Сердце детектива стукнуло пару раз вне ритма). – Он тщательно ее вымыл, обработал ногти, причесал, склеил рот и глаза, после чего нанес грим и одел в сарафан… Большего ему не требовалось.
– Мисс Рид, – улыбнулся Фергюсон.
Офицеры обернулись. Даггерт проводил ее хмурым взглядом, Флинн произнес:
– Доброе утро.
Элис обогнула стол и встала со стороны ног убитой, поправив волосы и пиджак, тоже соблюдая дистанцию. Ее взгляд на детектива был несоизмеримо теплее.
– Полагаете, он делает это один? – спросил Даггерт.
– Полагаю, один. Слишком «лично» выглядят все его действия.
– Склеил глаза… – покривил губами Флинн. – Ну и жуть.
– Правильнее говорить: веки, – поправил эксперт его и Элис. – При этом пластиковые вставки для устранения впалости глазных яблок он не использовал. Глаза я тоже примусь осматривать, но только после вашего ухода – вы меня отвлекаете. – Фергюсон продолжил осматривать полость рта женщины с включенным фонариком, светя промеж раздвинутых инструментом челюстей. – Правда, стойкое чувство мне подсказывает, что и там ничего не найдется. Мисс Рид права: преступник зафиксировал рот и веки, произвел внешнюю ароматизацию, сделал маникюр и прическу… Нанес защитный состав и грим, причем только на лицо, шею и верхнюю часть груди, потому что они на виду… Даже прибегнул к тампонированию отверстий…
– Тампо… что? – запнулся Даггерт.
– Проще говоря, закупорил дырочки, если вы понимаете, чтобы… – Фергюсон немного помялся, – не потекли жидкости и не возник плохой запах.
– Ясно. – Детектив потер кончик носа костяшками пальцев.
– Откачка жидкостей, определенные инъекции, бальзамирование, маски… – всего этого нет ни в первом случае, ни сейчас. Полагаю, мисс Рид знает причину.
Даггерт вызывающе покосился на Элис, будто она сговорилась с доктором и располагает неизвестной ему информацией, но та незамедлительно пояснила:
– Во-первых, у него мало времени на все эти штуки.
– Я хорошо помню о промежутке между предполагаемым временем смерти жертв и их обнаружением, – детектив дал понять, что уловил мысль.
– Во вторых, – продолжила психолог, – его увлекает сам процесс и конечный результат, который он может лицезреть, но недолго. Фантазии о том, что и другие могут видеть эту «презентацию», обнаружив труп, не менее для него важны.
– Вдобавок ко всему, – вмешался Флинн, – убийца делает так, чтобы тело нашли как можно скорее.
– Абсолютно верно, – подтвердила Элис. – Труп не должен начать разлагаться и потерять… – она сделала паузу, – презентабельный вид к моменту своей находки, если можно так выразиться.
– Может, наш маньяк и прибегнул бы к дополнительным сложным процедурам, но по каким-то причинам он не в состоянии это сделать – скажем, негде долго хранить и обрабатывать тело, – высказался Даггерт.
– К тому же, продолжительные действия увеличивают риск быть пойманным – он это понимает, что говорит о его продуманных шагах, даже если мы имеем дело с психическим расстройством – например, с расщеплением личности, – внесла свою лепту Элис.
– Оставлять «маму» дома, как это сделал милашка Норман4, он точно не собирался. И готовить себе мумию – тоже, – улыбнулся Флинн.
– Итак, преступник хочет, чтобы полиция нашла тело в том виде, в котором он его подготовил. И поэтому личная слава или игры со следствием могут не интересовать убийцу, – завершил детектив свои прерванные соображения.
Элис горько подумала, что такое завуалированное общение с «ним» лучше, чем длительное «ничего», и в очередной раз отругала себя внутренним голосом за падение (все глубже и глубже) в эти щемящие сердце отношения, в этот бездонный колодец нездоровой любви – черный, холодный, как ее отец после смерти матери, не имеющий выхода на свет, одинокий и пустой. Она посмотрела на Даггерта мельком и прикусила нижнюю губу – след амарантовой помады отпечатался на идеально белых передних зубах.
– Обратите внимание на эти закрашенные борозды, – перебил ее мысли Фергюсон, протерев под подбородком и в районе голеностоп трупа салфеткой, пропитанной некой жидкостью из подручного сосуда.
– Он вводит снотворное, затем фиксирует повязкой челюсть и ноги, чтобы они сохранились в необходимом положении при окоченении. Что касается первой жертвы, то преступник по какой-то причине не сделал этого: возможно, он перенервничал, потому что совершал процедуру впервые. И если с конечностями все обошлось так, как он задумал, – руки по швам, а стопы вместе… – то с челюстями вышла накладка, и он был вынужден прибегнуть к сшиванию. Как видите, на сей раз он избежал ошибки и сумел выполнить задуманное правильно. Скобы он использовал для подстраховки.
– После снотворного?.. – уточнил Даггерт.
– Не будет же он просить женщину перед смертью позволить ему зафиксировать ей челюсти и ноги.
Все неловко потупили взгляды.
Окруженная людьми, Трейси Палмер лежала на столе с приоткрытым ртом и как будто все слышала.
– В полости есть повреждения. Похоже, это вызвано монтажом скоб. Если, конечно, следы не от чего-нибудь другого. Позже осмотрю внимательнее: внутри могут оказаться невидимые на первый взгляд артефакты.
Даггерт присмотрелся к красивому (даже после смерти) лицу женщины, затем прошелся задумчивыми глазами по всему телу: трупные пятна заняли обширную площадь на заднебоковых поверхностях, поскольку ткани уже достаточно насытились кровью. Это было вызвано естественным воздействием гравитации и тем, что женщина во время всех манипуляций с ее мертвым телом – от момента умерщвления до транспортировки к месту преступления – оставалась лежать на спине.