В серебрящейся воде медленно шел карбас с одинокой человеческой фигуркой, укутанной в просоленный бушлат. Серое, почти неразличимое в мутном ледяном тумане солнце низко нависло по правую руку рыбака Игната. Парус черного карбаса бессильно повис, а рыбак с опустевшим взором приник к мачте и вдыхал густой ледовитый пар.
Невероятная, пустая тишина, не прерываемая даже криком нечаянной птицы, тянулась столько, что даже мучительная память о звучании живых голосов казалась рыбаку дьявольским обманом. Уже сорок дней его карбас пересекал эти проклятые сизые воды, и в скорости уже должна была показаться изрезанная кромка Новой Земли, но Игнату казалось, что уже сотую свою жизнь он проводит в этом истерзанном карбасе наедине с невидимым горизонтом и раскрошенными пластинами льдин.
Впрочем, возможно и вправду не стало вдруг ничего в огромном студеном мире, кроме этой воды и соленого тумана, разъедающего рыбаку душу.
Странное дело, чем дольше длилось плаванье, тем меньше примет жизни находил рыбак, хоть бы какая лодчонка мелькнула, время-то самое рыбное. Раньше в эти месяцы, когда северные воды да мертвое безмолвие еще не стали всей обозримой Игнатовой жизнью, они с меньшим братом ходили к Гусиному озеру на гольца. Бывало, что и зверя какого добудут. А потом пришла в деревню хворь, и не стало меньшого брата.
Серое марево между тем становилось глухой чернотой. В такой темени измученному глазу разное видится, вот и рыбак вглядывался в черное ничто, и как будто различал обитаемый берег, и чудился ему высокий город над водой, там, где людского жилья никак быть не может.
К утру задышал южный ветер, туман истлел, и мир вокруг Игната обрел ясность. Совсем близко чернела полоска острова. Подплыв к ледяному берегу, рыбак не встретил знакомых очертаний замысловатых фьордов западной стороны Южного острова. Вероятно, неведомое течение отнесло его много севернее, в нехоженые морские пространства, потому что суша, которую он наблюдал, была похожа не на вырванный из плоти материка клочок, как острова Новой земли, а на некую древнюю вершину ушедшей в океаническую тьму земли.
Осторожно приблизившись, рыболов сошел на невиданный берег. Бледные волны касались льда, и его драгоценная изумрудная чистота казалась неестественной и жуткой, как будто это белое тело напитано раствором мышьяка. Игнат заметил некую рукотворную правильность углов, совершенно не представимую в этом настолько далеком от всего человеческого месте. В отдалении высились странные многогранные башни, похожие на граненный ледниковый выступ.
– Господи помилуй, – Игнат перекрестился. – Святой Николай, заступник морской, куда же ты меня привел?..
Мало кто ходил севернее широты мыса Желания, потому что дальше, покуда видит глаз, тянется тяжелый ледовой щит. Но здесь вода была почти свободна, только треснутые пласты льда лежали на темной поверхности океана.
Рыболов бесстрашно направился к далеким башням. Тяжкая пытка бескрайними тихими водами истомила его душу, и он боялся, что далекий город обратится дьявольским наваждением, и остров этот растворится вместе с ним, Игнатом, в этих тысячелетних студеных морях.
Игнат снял рукавицу и тронул мертвый камень, из которого был выстроен неприветливый дом с пустыми продолговатыми окнами.
– Стало быть, и впрямь набрел на Божий-Град-На-Блаженном-Острове, – вздохнул примирившийся со всеми тайнами бытия рыбак.
Поверья о тайном острове в северных водах, где время леденеет и стынет, гнездились с самых темных уголках Игнатова сознания. Народы из теплых мест выдумывали сказочный остров Буян, с молочными реками да кисельными берегами, и царит там, мол, вечная весна. Но мрачное северное воображение поморских рыбаков, первопроходцев безжизненных берегов, рисовало иные картины.
В Игнатовой деревне рассказывали про Остров Блаженных, куда уходят, повинуясь повелительному зову Полярной Звезды, несчастные обитатели поморских селений. Называют эту хворь «мерячением» или «полярной истерией». Словно околдованные, покидают люди свои натопленные избы, сходят на лед и упрямо бредут куда-то на север, блаженные, и, конечно, гибнут в морозных далях. Изредка находят их застывшие тела с опустевшими навеки глазами, про иных же говорится, мол, «звезда их увела в свои города, прости Господь их грешные души».
Бывает, что вся семья «замерячит», или даже целую деревню пустую найдут. Перст смерти касался только тех, в чьих жилах текла студёная кровь севера. Приезжие этнографы да выписанные из города врачи, следуя материалистической доктрине, посмеиваются над суеверными северянами, да и сам Игнат не шибко верил этим пустым страшилкам, а потом меньшого братишку эта самая «полярная болезнь» и забрала. Его рвущееся тело привязывали и запирали, но все равно тот вырвался из ненадежных пут и ушел, когда стороживший его Игнат уснул.
И стал Игнат тайно верить, что не сгинул братец в ледяном море, а нашел где-то там, в невиданных далях, заповедный остров с высоким городом, куда так настойчиво призывала его Полярная Звезда. Оказалось, правы были сказки, ведь чудо-город – вот он, правда, ничего живого тут не слыхать, только ветер вьется в улиточьем изгибе единственной улицы.
Сплошные каменные стены и черное, промерзшее дерево высоких арок, смыкающихся высоко над головой, хранили множество примет существ, неведомо когда выстроивших этот странный, похожий на окаменелый панцирь древнего подводного существа, город. Гладкий белесый камень, будто выглаженная морем цельная скала, весь исчерчен достаточно натуралистичными изображениями удивительных рыб незнакомых Игнату пород, изредка в этом чешуйчатом кружеве попадались диковинные буквы, состоящие из перекрестий и пружинных завитков.
Улица спиралью вела рыболова к сокровенному центру, постепенно сужаясь. В стенах чернели проходы, откуда тянуло тлением, и как будто доносился приглушенный шепот множества призрачных губ, словно церковные прихожане еле слышно шуршали свои молитвы. Игнат поспешно проходил мимо пугающих шепчущих провалов, боясь даже представить вид здешних обитателей, утешая себя разумным доводом, что это просто вздыхает попавший в ловушку ветер.
Поднявшийся утром резкий ветер стих, растворив туман, и слепящий полдень резал глаза. Рыбак уже несколько часов кружил, озираясь, в казавшейся нескончаемой спирали города, так и не достигнув его сердцевины. Это неживое место, с тошнотворно преувеличенными пропорциями, неуютными сколами башен-домов и этим проклятым стелящимся вслед шепотом, не вызывала у Игната даже тени доверия.
Поэтому, дойдя до очередного темного провала в стене, увидав хищно оскаленную морду дьявольской рыбины, похожей на отвратительную крылатую щуку, рыболов решительно повернулся и зашагал назад, к оставленной на берегу лодке.
Густо-фиолетовые тени острых льдин на нетронутом снегу удлинялись час за часом, пока небо не стало чернильным, а затем в вышине выступили капли звезд, сгущающиеся в рукаве Млечного пути в мерцающую полосу, чтобы маленький человек, глядящий на них, остро ощутил свою беспомощную ничтожность в грандиозном плане космоса.
В небе змеились ленты полярного сияния. Цвета льда у морской кромки, ядовито-зеленый обруч превращался в удивительно правильную спираль, повторяя нечеловечью архитектуру здешнего города, который казался теперь Игнату не обетованным божьим градом, а умело расставленной рыбьей сетью, приманивающей и пожирающей души неосторожных странников.
Сияние ритмично вспыхивало, как будто световое сердце мерно билось в небесном пространстве, рождая тяжелые малахитовые волны. Игнат выкарабкался из лодки, где он пытался уснуть, стал на ноги и бессмысленно таращился на увенчавшее крыши города свечение, вслушиваясь в гудящий рой голосов, который шел оттуда. Видать, страшные тени, населившие эти древние стены, выползли наружу, и зовут бедного рыбака присоединиться к их тысячегласному хору.
Игнат вошел в первую арку спиралевидного города и в потустороннем свете северных огней увидел пустоглазые лица обитателей, похожие на глупые рыбьи маски, но все же черты их были человеческими. Они шевелили белыми губами, и выходила из их горла странная песня, мелодию которой Игнат тут же невольно подхватил. Вместе с толпой теней он медленно плыл к центру спирали, неузнанный и безоговорочно принятый за своего. Странным образом Игнат не испытывал должного ужаса, будто бы именно здесь, в этой поющей процессии теней ему и следует быть, и тайна этого места вот-вот откроется ему.
Игнат заметил, что знаки на стенах становятся все более похожими на нынешний алфавит, и он понял, что тысячи поколений странников, угодивших в эту древнюю западню, вычерчивали среди узора из многочисленных чешуйчатых тел свои имена, слова напрасных молитв, символы ненужной теперь веры. «Ultima Thule»3 – вырезано колючими, строгими буквами. Увидел Игнат и последние слова своего соотечественника, который догадался о страшной природе этого места и высек слова из Евангелия, сказанные Христом ученикам-рыболовам Петру и Андрею: «Идите за Мною, и сделаетесь ловцами человеков».
Улица стала совсем узкой, и рыбак видел, что медленно подходит к широкой площади в сердце города-ловушки. Пройдя меж замерших по краю теней, которые, как уже понял Игнат, когда-то были живыми людьми, а теперь, лишенные имен и памяти, стали жертвами этого места, рыбак увидел хитрый лабиринт, сложенный из острых камней. В самом центре зияла бездонная воронка, словно алчущая пасть древнего бога.
Пение оборвалось. Белые лица обратились в сторону Игната. Кольцо призраков плотно сомкнулось, не вырваться, да и некуда Игнату возвращаться. Только и остается, что послушно ступить в концентрические кольца лабиринта и бесконечно долго падать в равнодушную, всепожирающую тьму.