Своего деда Зелофехада Мура я практически не знал. Мой отец женился против его воли, и о нашем семействе дед предпочитал не вспоминать. В первый раз я увидел его на поминках по дяде моего отца – Эбинезеру Муру. Зелофехад был крепким стариком с суровым лицом и заплетенными в тугую косицу седыми волосами. Он не обменялся с отцом и словом, а нас с матерью и младшей сестрой словно и вовсе не видел.
Спустя несколько лет после похорон в местечке, где жил дед, произошла какая-то неприятная история. Как я понял, деда обвиняли в колдовстве, но доказать ничего не смогли. Вскоре Зелофехад прислал отцу письмо, желая восстановить отношения. Однако мой бедный отец уже умирал от чахотки, и долгожданного примирения не случилось – дед приехал уже на похороны.
Я поразился разительной перемене в его внешности и повадке. Он сильно сдал и походил лишь на тень самого себя. Со слезами на глазах стоял он над гробом сына, а после траурной церемонии сразу уехал, и больше я его не видел. Зелофехад пережил моего отца на несколько лет. За все это время мы не получили от него ни строчки.
Тем удивительнее мне было получить письмо от душеприказчика Зелофехада, из которого я узнал, что унаследовал старый дедовский дом в Аркхэме. Родственники советовали мне не вступать в наследство, однако меня соблазняла близость Мискатоникского университета, в котором мне обещали место ассистента, и я решил взглянуть на дом и уже на месте принять решение.
Знойным июльским днем я доехал по пыльной дороге к самой окраине Аркхэма, где Мискатоник разливался по весне, затопляя прибрежные луга, из-за чего около дома образовывалось настоящее болото. Дом стоял в окружении заброшенного сада. Ветви деревьев давно никто не обрезал, и их разросшиеся кроны наполняли воздух зеленым шумом.
Я с интересом разглядывал неказистое двухэтажное здание, в котором причудливо переплетались элементы разных эпох. Первый этаж, добротный, деревянный, на прочном каменном фундаменте, принадлежал к строгому пилигримскому стилю. Над ним нависал второй, затемняя окна. Однако следующие хозяева попытались смягчить строгость пилигримов и пристроили шестиугольную островерхую башню и вычурное каменное крыльцо. Меня искренне позабавил этот необычный результат архитектурных экспериментов, и я сразу понял, что останусь здесь жить.
Обстановка внутри меня устроила: мебель была хоть и старая, но крепкая. Но больше всего меня поразила библиотека. Ей отводилась отдельная комната, и я с интересом изучал, какие авторы и идеи занимали ум моего деда, с которым человеческая гордыня и безжалостное время так и не дали мне познакомиться.
Там были труды Плутарха и Аристотеля, астрономические исследования Тихо Браге и Николая Коперника, «Книга о разнообразии мира» Марко Поло, собрание мифов и легенд разных народов мира. Однако я с отвращением обнаружил и такие книги, как «Malleus Maleficarum» и «Vitae sophistrarum» Евнапиуса, «Discurs des Sorciers» Буге, а также «Некрономикон» Абдула Альхазреда – целый шкаф был посвящен ведовству и магии. Я засомневался, были ли уж так беспочвенны обвинения в колдовстве, сделавшие Зелофехада отшельником и изгоем.
Из-за переезда у меня было достаточно своих забот. Электричество в доме работало с перебоями, водопровод барахлил. Второй этаж требовал ремонта – деревянная обшивка здесь довольно сильно обветшала, а вход в башню и вовсе был заколочен. Скромной зарплаты ассистента хватало с трудом, и чтобы покрыть расходы, я даже продал часть книг и ненужной мне мебели.
В Аркхэме меня поначалу приняли прохладно. Я надеялся расспросить жителей о Зелофехаде, но вскоре понял, что чем меньше задаю вопросов о деде, тем лучше ко мне относятся. Например, лавочник перестал меня чураться только после того, как я упомянул, что за всю жизнь ни разу не поговорил с Зелофехадом.
Местные столяры, которых я пытался нанять, отказывались идти в мой дом. Единственным, кто все-таки рискнул это сделать, был плотник Джон Морган. Пока он работал, еду ему носила приемная дочь – чернокожая и молчаливая Репентанс. Я не мог позволить себе кухарку, и за небольшую сумму мы договорились, чтобы Репентанс готовила и на меня.
Как-то раз я застал ее в библиотеке, она сидела на полу с книгой на коленях. Она была настолько погружена в чтение, что заметила мое присутствие, только когда я подошел к ней вплотную и позвал по имени. Репентанс испугалась, вскочила на ноги и принялась извиняться. Я заверил ее, что все в порядке, и даже позволил пользоваться библиотекой. Разве что попросил советоваться со мной насчет выбора книг, так как опасался, что некоторые издания в библиотеке Зелофехада не подходят молодой девушке.
Я рассказал Джону о нашем договоре и невзначай завел разговор относительно истории Репентанс. Нехотя и не сразу Джон поведал мне о своем друге Дюбуа, с которым они плечом к плечу сражались на Западном фронте. Он очень скучал по своей семье и переживал о беременной жене, но когда, наконец, вернулся домой, там было пусто. Его жена умерла в родах, младенец пережил ее ненадолго; два сына пропали, и никто не знал, где они.
Осталась лишь одиннадцатилетняя Репентанс. После смерти матери ее растила старая полубезумная бывшая рабыня, и девочка была настоящим дичком. Дюбуа удалось обучить ее правильно изъясняться на английском, но слова и заклинания, которые она порой произносила на непонятном языке, приводили его в ужас. Джон не стал вдаваться в подробности, но я понял, что старуха, вероятно, принадлежала к одному из культов Черного континента и обучала девочку ведовству. Однако висевший на шее Репентанс крест говорил о том, что бедняжку удалось вернуть на путь истинный.
Тем не менее, Дюбуа страдал от раны, полученной на фронте. Он понял, что скоро умрет, и взял с Джона клятву не бросать Репентанс, а вырастить ее как свою дочь, что Джон и сделал. Я сомневался, что у нее были подруги, а потому старался подобрать самые интересные книги, раз у нее не было другой отдушины.
Так я и зажил – утра проводил в Мискатоникском университете, а вечера – в компании Джона. При этом я не оставлял попыток разобраться в тайне деда и восстановить его доброе имя.
Первым источником информации для меня стал, разумеется, Джон Морган. Ему не хотелось говорить о Зелофехаде, однако потихоньку я сумел вытянуть из него, что несколько лет назад в городе начал пропадать скот. Сначала недосчитывались коз, потом коров – их разодранные туши находили в полях. Никто не мог понять, что за свирепое и сильное животное может вот так задрать взрослую корову, причем если на тушах оставались куски мяса, то кровь из них была выпита досуха. После этого начали пропадать младенцы и дети постарше – их тела находили в отдалении от города в таком же плачевном состоянии.
Кто-то пустил слух, что окна в башенке в доме Зелофехада по ночам светятся странным голубым светом, и горожане заподозрили деда в сговоре с нечистой силой. Обстановка накалялась, и от самосуда его спасло только то, что убийства внезапно прекратились. Пропал и странный свет из башни.
Немного погодя к деду наведалась полиция: исчез его ассистент, молодой Олби Хаас. Однако и Зелофехад, и жители города подтвердили, что видели, как он уезжает из Аркхэма на повозке. Хааса так и не нашли, а мой дед из сурового и уверенного в себе человека в одночасье превратился в дряхлого и слабого старца.
В глубине души я был уверен, что все обвинения ложны. Поэтому я собрал записи деда: все дневники и записные книжки, которые смог найти – и начал постепенно их разбирать, надеясь, что на страницах, испещренных размашистым почерком, смогу найти разгадку.
Я пытался заниматься этим в кабинете Зелофехада, однако там мне становилось не по себе. Я вздрагивал каждый раз, когда в окно билась ветка или начинал мигать электрический свет. В такие моменты мной овладевала смутная тревога, словно где-то поблизости таилась опасность. Поэтому я перенес дневники и тетради в свой собственный кабинет, который устроил на втором этаже.
Я начал с ранних записей. В дневниках постоянно встречались два имени – Обедайа Калхун и Олби Хаас. Калхун был профессором Нью-Йоркского университета и часто присоединялся к экспедициям и исследованиям деда. А Хаас, который начинал в том же университете ассистентом, стал личным секретарем Зелофехада. Честно говоря, я испытывал не самые лучшие чувства по отношению к Хаасу, который занял пустующее место моего отца. Я никак не мог отделаться от ощущения обиды и зависти, хотя и корил себя за это.
И все же я с большим интересом читал об экспедициях, которые предпринимали мой дед с Калхуном и Хаасом, как они посещали индейские племена, разговаривали с путешественниками, недавно вернувшимися из дальних странствий, планировали поездку в Полинезию. Хотя эти записи практически не проливали свет на будущую катастрофу, я не мог оторваться от описаний старинных артефактов, городов и людей.
Однако предмет записей постепенно менялся, и если поначалу из них можно было почерпнуть достаточно любопытные факты антропологического и этнографического характера, то вскоре дед начал писать о некоем тайном знании, выходе за границы привычного мира. Я с опасением и брезгливостью читал описания нечестивых ритуалов, медитаций и прочих богопротивных деяний. Каждая новая страница давалась мне все тяжелее. Я боялся прочитать исповедь о том, как Зелофехад встал на путь ведовства, но, к счастью, пока рациональность Муров брала свое.
Я завершил одну тетрадь и перешел к следующей. В ней Зелофехад с горечью описывал, что внезапная болезнь помешала ему отправиться в Полинезию вместе с Калхуном и Хаасом, а потому свободное время он употребил для написания некоего труда, на который возлагал большие надежды. Я несколько раз перерыл кабинет, но не нашел ничего похожего на монографию.
Тон записок изменился, когда Калхун и Хаас вернулись:
«Я абсолютно счастлив, как только может быть счастлив человек на пороге величайшего открытия. Все наши расчеты, выкладки и надежды оправдались. Обедайя не нашел того, что мы искали, на Гавайях, однако он догадался посетить соседний остров, Ниуэ. Теперь можно переходить к практической части нашего исследования. Я оборудовал в башне все так, как описывается у Альхазреда, и если он не лгал, то мы обретем источник неисчерпаемых знаний прямо здесь, в моем собственном доме».
Дальше несколько листов было вырвано. В башне! Я заволновался, так как Джон Морган как раз сегодня взялся расчищать вход в башню. Что, если он найдет там что-то запретное? Репутация нашей семьи стояла на кону. Я почему-то был настолько уверен в невиновности Зелофехада, что сама возможность того, что правы были горожане, выбила меня из колеи. Я вышел в коридор и попросил Джона прекратить работу:
– Видите ли, – сказал я в сильном волнении, – у меня болит голова, а к завтрашнему дню я должен подготовить план лекции. Шум мне ужасно мешает. Не могли бы вы вернуться завтра?
Джон Морган посмотрел на меня с совершенно нечитаемым выражением лица, так что я не понял, верит он мне или нет, и отправился домой. Я же испытывал сильное нервное возбуждение. В какой-то мере я тоже находился на пороге открытия: сегодня я узнаю, был ли мой дед колдуном.
Джон Морган оставлял свои инструменты в доме. Я взял топор и принялся рубить в щепки доски, которыми был заколочен вход. Джону оставалось убрать всего пару штакетин, так что справился я быстро. Тяжелая дверь башни была заперта. Я успел ознакомиться с содержимым ящиков стола в кабинете деда и точно знал, что ключей там нет. Поэтому я снова взялся за топор.
Рубить добротную тяжелую дверь было сложно, лезвие отскакивало от нее, как от листа железа, пока я не догадался все усилия направлять на замок и, орудуя обухом, сумел-таки пробиться внутрь. За это время успело стемнеть. Мне показалось, что как только я вошел в комнату, лягушки начали квакать втрое громче прежнего.
Окна башни были заколочены, и я зажег фонарь. Мои худшие опасения оправдались – это место напоминало языческое капище. Стены и пол были исписаны чудовищными знаками, которые не походили ни на один известный мне язык. В угол был сдвинут камень, видимо, когда-то стоявший по центру, так как за ним тянулись глубокие борозды. В неровном свете фонаря я различил на нем бурые подтеки и следы земли.
Я задыхался от волнения, отвращения и обуявшего меня страха, а потому с помощью топора сбил доски с окна и распахнул ставни. Порыв холодного ветра с болот привел меня в чувство, хотя башня тут же наполнилась лягушачьим кваканьем. Я сообразил, что мой дом стоит на отшибе, укрытый от любопытного взгляда. У меня была целая ночь до прихода Джона Моргана, чтобы придать башне менее подозрительный вид. Эта мысль ободрила меня.
Я выбрал несколько досок потолще и приставил к окну на манер ската. Не без труда я подтащил к ним камень. Причем, стоило мне сдвинуть его с места, как работа пошла гораздо быстрее. Мне казалось, что какая-то сила помогает мне толкать его. Обливаясь потом, я взвалил камень на импровизированный скат и сбросил вниз. Он ухнул с глухим звуком.
После этого я принёс в башню ведра с водой и принялся отмывать стены и пол от чудовищных письмен. Мне это частично удалось, хотя в некоторых местах знаки были процарапаны в полу. Доска, на которой лежал камень, треснула под его тяжестью и, когда я проходился там с тряпкой, то заметил углубление. Я выломал доску и обнаружил тайник.
Свет фонаря выхватил кости – останки каких-то мелких птиц и грызунов, а также засохшие растения. Я тщательно собрал всю эту мерзость и выбросил в компостную кучу. Камень же я оттащил к реке и столкнул в воду. Разумеется, утром мне предстояло объясняться с Джоном Морганом, но теперь, без чудовищного алтаря, башня словно сделалась безопаснее. Удовлетворенный, я улегся спать.
На следующий день я дождался Джона и едва начал объяснять, что самостоятельно проник в башню, как до нас донесся женский крик. Мы бросились на второй этаж и обнаружили в башне Репентанс. Она указывала рукой на полустертую надпись и что-то говорила на непонятном языке. Бедняжка была в ужасе. Морган прикрикнул на нее, грубо схватил за плечо и вытолкнул из башни. Она бросилась вниз по лестнице.
– Не понимаю, что на нее нашло, – сказал Джон, с любопытством озираясь.
Он посмотрел на вскрытый пол, царапины на дереве, но промолчал.
Он продолжал работу, я же, обескураженный, на время забросил дневники Зелофехада. Возможно, я так и не вернулся бы к ним, если бы не сны, которые начали мне сниться. Сначала это было просто голубое сияние, которое постепенно разгоралось где-то на границе сна и яви. Потом я вдруг увидел, как мой дед стоит на коленях в башне и, сверяясь с книгой, чертит на полу странные знаки. Все было настолько реальным, словно я стоял у него за спиной.
После этого я видел, как мой дед и еще двое, чьи лица были для меня неразличимы, устанавливали камень, приносили землю и высаживали на ней некие семена, как открывали круглое окно башни, чтобы на семена падал лунный свет, как убивали мелких животных и орошали капище их кровью.
Я видел, как одному из участников действа, самому младшему, становится дурно от нечестивых действий. Видел, как на камне расцветают голубые цветы, не похожие ни на одно знакомое мне растение. Их соцветия напоминали хищные пасти животного, а листья – тянущиеся к жертве щупальца. И лишь цвет их, ярко-голубой, казался хоть и чуждым, но болезненно прекрасным…
С детства мне говорили, что все сны приходят нам от лукавого, и я старался не придавать им значения. Однако не выдержал и вновь открыл дневники моего деда. На одной из страниц я увидел рисунок цветка, точно такого же, как в моем сне.
«7 сентября.
Цветы Юггота оказались реальностью. Мы делаем все, как указано в книге. Бедняга Олби не может видеть, как цветы пожирают крыс живьем. Однако мы с Обедайей терпеливо объясняем ему, что это небольшая цена за знания, которые мы получим. Мы начали видеть сны о голубом сиянии. Вчера я видел остров Ниуэ, как Обедайя договаривался с вождем местного племени. Я уточнил некоторые детали у Обедайи и Олби. Они очень удивились, потому что все так и было, а некоторых мелочей они и сами уже не помнили.
9 сентября.
Сегодня во сне голубой свет принял облик. Мой мудрый провожатый водил меня по садам Семирамиды. Я видел настоящее чудо света и узнал о каждом цветке, о каждой травинке в нем. Сколько времени понадобилось бы на такую обстоятельную лекцию в обычном ботаническом саду!? Я же помню из моего путешествия все. Обедайя провел сегодняшнюю ночь в Долине царей в Гизе. Олби меня беспокоит. Кажется, он не осознает всей важности обретенного нами дара.
12 сентября.
Олби сообщил, что в Аркхэме начали пропадать козы. Я не вижу никакой связи с тем, чем мы занимаемся в башне. Да, мы приносим в жертву цветам мелких птиц и крыс, да их аппетит растет. Но невозможно, чтобы они нападали сами.
20 сентября.
Нападения на скот продолжаются. Олби сказал, что цветы прокляты, и на нас также лежит проклятье. Я убеждал его, что он неправ, однако Обедайя спустился в мой кабинет в большом волнении – он нашел в башне козий череп, которого никто из нас туда не приносил.
25 сентября.
Которую ночь я прошу моего наставника объяснить, что происходит в Аркхэме. Он же показывает мне все новые чудеса. Сегодня во сне мне впервые удалось взять свое тело под контроль, и я спросил, почему он не отвечает на мой вопрос. Провожатый устремил на меня взгляд голубых глаз и спросил, доверяю ли я ему, верю ли, что он исполняет свою часть клятвы точно так же, как мы исполняем свою.
Я ответил утвердительно, а после словно провалился в голубое свечение и оказался в странном месте – или, точнее, состоянии – без пространства и времени. С высоты я смотрел на величественный голубой шар и не сразу понял, что вижу Землю. Провожатый рассказывал мне о планетах и светилах. Я верю ему. Я знаю: то, что происходит в Аркхэме, никак не связано с нашими изысканиями».
Далее Зелофехад подробно описывал свои сны, и я счел подобное чтение богопротивным. На всякий случай я сходил к компостной куче и с удивлением увидел, что там начали цвести те самые голубые цветы, что я видел во сне. Видимо, на выброшенной мною тряпке сохранились семена. Подойдя ближе, я обнаружил несколько свежих трупиков птиц и грызунов.
Разумеется, я знал о росянках и венериных мухоловках, но эти странные цветы нисколько не походили на хищников из царства растений. Будучи исследователем по натуре и по профессии, я решил остаться на ночь в саду и проследить за цветами.
С заходом солнца я расстелил на траве покрывало, развел костер и приготовился наблюдать. С болота раздавались крики козодоев. В свете костра вилась мошкара. Цветы никак не проявляли себя, хотя я несколько раз в час подходил к ним. Я чувствовал себя дураком, но решил не отступаться от своей затеи. Время от времени мои глаза закрывались, и я проваливался в дремоту, но тут же вскакивал и прохаживался.
Я жалел, что мне приходится вести свое исследование в одиночестве – у Зелофехада были Калхун и Хаас. О моих делах знал Джон Морган, но доверять ему полностью я не мог. После происшествия в башне Репентанс перестала приходить в библиотеку. Она лишь оставляла еду на кухне и тут же покидала дом. Мне было обидно – хотя мы практически не разговаривали, наша почти дружба оказалась для меня неожиданно важной.
Я улегся на покрывало и начал смотреть на звезды. Надо же, Зелофехад побывал там – или думает, что побывал – и видел Землю с удивительного ракурса. Я перевел взгляд на луну, которая вдруг вспыхнула голубым, и увидел ссору между Зелофехадом и Олби. Впервые я видел лицо молодого человека настолько четко. Сейчас его искажала гримаса не то злобы, не то страха. Во сне было тихо, и я не слышал, о чем они спорили, лишь в какой-то момент Олби бросился на деда…
Видение сменилось. Кажется, теперь я сам стал Олби Хаасом. Я бежал по траве, видел свои ноги в светлых штанах и щегольских ботинках, ощущал животный страх, словно на карту была поставлена моя жизнь или даже нечто большее. Я был уверен, что стоит мне забраться поглубже в болото, как моя жизнь будет спасена. Я сделал мощный рывок вперед, но ощутил на себе чью-то грубую хватку…
Следующий сон – я в подвале. Я уже не Олби, потому что мои руки точно не могут принадлежать молодому человеку, они старые, морщинистые… Я копаю яму в земляной стене подвала, а чуть дальше лежит большой мешок. И я знаю, что в этом мешке…
Впервые в жизни я проснулся с криком. Костер потух, солнце освещало розовым светом восток, а на сердце у меня было тяжело. Я вспомнил слова Моргана, что пропал Олби Хаас, и моего деда допрашивала полиция. Но ведь все видели, как Хаас уезжал из Аркхэма… Я подошел к компостной куче и вздрогнул – у ее подножия лежало тело большой водяной змеи. Труп был довольно сильно поеден, кое-где виднелись кости. И я не знал, произошло это из-за цветов или какое-то ночное животное устроило здесь пиршество.
Я вернулся в дом, но мои мысли постоянно возвращались к подвалу. Я решил отвлечься и поработать. Внизу хлопнула дверь – пришел Джон Морган. Прислушиваясь к мерному шуму его работы, я несколько успокоился.
Из-за чего я, собственно, переживал? В компостной куче мог поселиться какой-то зверь вроде росомахи или барсука. Мои странные сны уж конечно вызваны чтением дневников Зелофехада. А если старик действительно решил заняться колдовством – так недаром наша семья мало его поддерживала.
Я вспомнил, что одна из нужных мне книг осталась в университете. Но, кажется, я видел копию в библиотеке. Я спустился туда и с удивлением увидел Репентанс. Она сидела на своем обычном месте у окна и читала. Увидев меня, она поднялась:
– Добрый день, мистер Мур. Надеюсь, я вам не помешала.
– Нисколько, рад вас видеть. Хотите, я подберу вам еще несколько книг. Я нашел прекрасный роман Натаниэля Готорна…
– Благодарю вас.
Репентанс внимательно смотрела на меня, словно собиралась что-то сказать, но не решалась. Потом она все-таки сделала шаг вперед и произнесла шепотом:
– Боюсь, что вам грозит опасность. Все, что случилось при вашем деде, повторяется!
Предрассудки и страхи плохо образованной девушки лишь подчеркнули, насколько я сам заблуждался, поддавшись непонятному психозу. Я попытался объяснить, что все в порядке, и даже нашел ей книгу. Репентанс взяла том, коснувшись моей руки своею. А потом вдруг приникла ко мне всем телом и поцеловала. Я опешил и в первый момент замер, но вдруг над моим ухом лязгнули ножницы – и новая Далила, вероломно украв прядь моих волос, выбежала из библиотеки. Я еще долго стоял, привалившись спиной к книжному шкафу, сжимая в руке не понадобившийся роман.
Признаться, события в Аркхэме выбивали меня из колеи, и командировка в Бостон оказалась как нельзя кстати. Я провел там три дня, затем отправился проведать мать и сестру и вернулся совершенно другим человеком. Покинув город, я словно забыл о колдовских цветах, о дневниках Зелофехада и снах и не был готов к более чем холодному приему в Аркхэме.
Пока я отсутствовал, в городе пропало три козы, а Джон Морган упал в башне и повредил ногу. Он кое-как выбрался из дома и теперь лечился. Обескураженный, я первым делом проверил цветы на компостной куче. Они разрослись, а вокруг россыпью лежали скелетики лягушек, птиц и грызунов. А в первую же ночь после возвращения мне опять приснился голубой свет и Зелофехад, прячущий мешок в подвале дома. Я встал с больной головой и отправился в университет, стараясь ни о чем не думать. На следующую ночь сон продолжился – теперь я закладывал яму кирпичами.
Был только один способ узнать правду. Я взял лопату и отправился в подвал. Именно в том месте, что было указано мне во сне, я обнаружил кирпичную кладку, за ней была яма, а в ней – и в этом уже не оставалось сомнений – находился мешок с останками Олби Хааса.
Я не знал, что делать. Звать полицию? Уличать Зелофехада в убийстве? Я стоял и смотрел на останки, испытывая первобытный ужас. Как? Почему мой дед сделал это? Может быть, вернуть кирпичи на место и забыть все, как страшный сон? Я почувствовал, что мне словно не хватает воздуха и, шатаясь, поднялся наверх.
В этот момент раздался стук в дверь. Я вздрогнул, так как не ожидал посетителей. Мои руки, одежда и ботинки были в земле, что не могло не вызвать неудобных вопросов. Стук повторился. Медленно я подошел к двери и распахнул ее – на пороге стоял высокий худощавый человек с пронзительным взглядом светлых глаз.
– Мистер Джозеф Мур?
– Да.
– Я Обедайя Калхун. Возможно, вы обо мне слышали?
Я искренне обрадовался: Калхун был единственным человеком, способным пролить свет на темные дела, творившиеся в этом доме. И как я не догадался связаться с ним раньше? Увидев мое состояние, он прошел в подвал по оставленным мною земляным следам.
– Вы нашли тело? – отметил он. – Бедный Олби, он заслуживал лучшего…
– Что с ним произошло?
– Вы читали записи Зелофехада о наших экспериментах с цветами Юггота?
– Разумеется. И о снах, через которые вы получали тайные знания.
Обедайя криво усмехнулся:
– Боюсь, что чудесные знания, которые мы обрели, начали дурно на нас влиять. Мы теряли связь с реальностью. Бедняга Олби не выдержал и начал сходить с ума. Однажды в странном помрачении рассудка он набросился с ножом на вашего деда, а потом убежал на болота… Мы пытались его остановить, привести в чувства, но в борьбе Зелофехад случайно ранил нашего молодого друга. Рана оказалась смертельной… Едва ли стражи порядка поверили бы, что это была самозащита.
Зелофехад спрятал труп, а я переоделся в костюм Олби и уехал прочь из Аркхэма. Вернулся я на следующий день, тайно и в своей одежде, которую заранее взял с собой.
– Эти цветы – зло. От них нужно избавиться, – сказал я.
– Разумеется. Приведите себя в порядок, – распорядился Калхун, – а я позабочусь об Олби.
Я отправился к себе в комнату и долго смывал с рук землю, потом переоделся в чистую одежду. Калхун отправил меня в лавку, так как в доме не было никакой еды. Когда я вернулся, земля была убрана, а дверь в подвал плотно закрыта.
За обедом Калхун поведал, что решил навестить Аркхэм, как только узнал, что я вступил во владение домом. Он хотел приехать раньше, но неотложные дела задержали его в Нью-Йорке. Зато теперь он выкроил несколько недель, которые собирался провести здесь.
– Если вы позволите, я бы взглянул на записи Зелофехада. Все, что не касается цветов, разумеется. Некоторые исследования мы вели вместе, и я бы хотел посмотреть, что из этого можно опубликовать. Имя вашего деда должно остаться в истории – он был выдающимся человеком. Я ругаю себя за то, что привез эти проклятые цветы…
Я слушал и кивал. Калхун излучал спокойствие и уверенность. Я был счастлив, что впервые с момента моего переезда в Аркхэм могу с кем-то обсудить невероятные события, которые здесь происходили. В рассказах Калхуна дед представал совсем другим – увлеченным, азартным, человечным… именно таким, каким я так хотел его видеть.
Вечером я передал ему бумаги Зелофехада, оставив себе только дневники, и отправился спать. Впервые за много дней лягушачий хор не надрывался на болотах, а крики козодоев лишь навевали дремоту. Спал я прекрасно, а вот мой новый знакомый не ложился. Утром он сказал, что избавился от останков Олби и отказался сообщить, что с ними сделал:
– Если полиция их обнаружит, на них будут мои следы, а не ваши. Это меньшее, что я могу сделать, ведь вы вообще не связаны с этой историей.
Я же скосил проклятые цветы на компостной куче и сжег. После этого странные сны прекратились. Казалось, что в мой дом вернулось умиротворение. Я проведал Джона Моргана, который проворно скакал на костылях по своей небольшой лачуге, но о возвращении к работе еще не было и речи. Однако встречу омрачили слова Моргана о том, что в Аркхэме продолжает пропадать скот.
А через пару дней я обнаружил в газете заметку, в которой говорилось об исчезновении младшего ребенка крестьян Хэтфилдов. Я поделился своими подозрениями с Калхуном, который занял кабинет Зелофехада и даже ночевал там. Тот лишь отмахнулся – никто не доказал, что ритуалы с цветами как-то связаны с пропажей скота или детей. Я очень хотел с ним согласиться и постарался выбросить свои сомнения из головы.
С момента, как я уничтожил цветы, спать я начал действительно прекрасно и утром не помнил снов. Работа спорилась. Беседы с Обедайей оживляли вечера, а косые взгляды жителей Аркхэма я игнорировал. Я был доволен жизнью, пока, спустя пару недель после приезда Калхуна, не получил по почте книгу. Я заказывал ее в Бостоне, так как она была нужна для моей статьи, но совсем забыл об этом. Более того, статья была уже готова.
Я просмотрел рукопись и с удивлением понял, что уже знал все, что было в книге. Более того, я даже на нее сослался, верно указав страницы. Но как? Неужели я когда-то прочитал эту книгу и забыл об этом? Или действие проклятых цветов продолжалось? Я перечитал статью, работа над которой далась мне так легко, и только теперь заметил, что указал в ней труды авторов, книг которых не держал в руках. Мне стало нехорошо. Статья, которой я так гордился, теперь внушала ужас.
Я отправился пройтись и подумать. На одной из улочек мне встретилась Репентанс. Увидев меня, она остановилась как вкопанная. Я нахмурился, почему-то мне казалось, что на ее лице чего-то не хватает. В этот момент из-за угла дома резко выехала повозка. Лошадь понесла, и возница еле удерживал поводья. Он неловко взмахнул хлыстом и попал прямо по лицу Репентанс. Я бросился к ней, доставая платок. Из раны на щеке текла кровь, но почему-то теперь мне казалось, что все стало как надо. Я махнул головой, прогоняя наваждение.
– Вы в порядке?
– Я-то да. А вы, мистер Мур? Я так беспокоюсь за вас.
– Полноте, Репентанс, у меня все хорошо.
– Но как же все эти смерти? – горячо возразила она. – Вы тоже в опасности!
– О чем вы говорите?
Репентанс потупилась и вытащила из-за пазухи маленькую соломенную куколку, в которую были вплетены ленты, цветы, а также, судя по всему, мой отрезанный локон.
– Что это?
– Я пытаюсь защитить вас, пусть и ценой спасения своей души. Но у меня не хватает сил. То, что вы делаете – неправильно.
– Что я делаю?
– А где, по-вашему, я поранила щеку? – спросила Репентанс.
Я не понял ее вопроса:
– Только что неловкий возница задел вас по лицу и даже не посчитал нужным извиниться.
– Разве это не ночью случилось?
На секунду мне показалось, что привычные очертания улицы размылись, и я оказался в чудесном саду, залитом голубоватым сиянием. Мой провожатый вполголоса рассказывал о чудесных растениях, видеть которые раньше мне не приходилось. Я знал, что нахожусь в Йинских садах, обнесенных мощной каменной стеной, и что в стене этой нет ворот.
Каково же было мое удивление, когда среди кустов я заметил притаившуюся Репентанс. В руках у нее была соломенная куколка, не крошечная, как сейчас, а большая, около трех футов. Мой провожатый тоже ее заметил, потянул за ветку и отпустил. Ветка с шумом рассекла воздух и, удлинившись в размерах, как щупальце, ударила Репентанс по лицу.
Я моргнул – передо мной снова был Аркхэм и Репентанс, прижимавшая мой платок к окровавленной щеке. Не прощаясь, я бегом бросился домой, поднялся к себе в комнату и вытащил дневники Зелофехада. С замиранием сердца я читал о чувстве спокойствия и эйфории, которые он испытывал благодаря снам. Меня прошиб холодный пот. Я думал, что победил колдовские цветы, но они продолжали искушать меня без моего ведома. Перевернув несколько страниц, я заметил имя Олби Хааса:
«10 февраля.
Даже внеземных знаний мне недостаточно, чтобы понять, что происходит с Олби. Поначалу он меньше всего хотел проводить ритуал. Теперь же, когда Обедайя беспокоится из-за пропадающего скота, он только улыбается.
11 февраля.
Я спросил своего наставника еще раз. В ответ он повторил слова заклинания, которое мы использовали в ритуале. Когда я рассказал об этом Обедайе, Олби расхохотался:
– Наш наставник научил меня говорить на многих языках, я могу читать «Некрономикон» и другие книги. И я знаю, что было в заклинании. Нам соврали. Мы трое поклялись – на крови – стать слугами божества.
Из нас троих я один догадался, какой нужно задать вопрос. Пока он водил вас за нос, раздувая ваше самомнение, я служил ему, носил больших животных, чтобы утолить его голод. Я носил ему и младенцев, потому что он мне приказывал. А потом он сам смог добывать себе пропитание. Он возродился из цветов, и теперь воплощается – он материален, как я или вы. Скоро в нем будет достаточно силы, и тогда мы все послужим ему, ибо он – один из Древних, и он пожнет Землю, о шагг, о шагг!
Мы с Обедайей стояли, пораженные ужасом. Если это правда, то мы совершили огромную ошибку, доверившись цветам с Юггота.
12 февраля.
После вчерашнего Олби не встает с кровати, ему становится все хуже. Он то говорит на непонятном языке, то заходится истерическим смехом. Не знаю, наваждение это или явь, но порой в его глазах вспыхивает голубое сияние. Мы с Обедайей обыскали весь дом и нашли следы пребывания еще кого-то. Возможно, это проделки Олби. А возможно, это действительно наш воплотившийся наставник…
13 февраля.
Олби бредил всю ночь, мы с Обедайей дежурили у его постели. Когда мы спустились вниз утром, то прямо посередине гостиной лежала изуродованная и частично съеденная туша теленка. Наш мудрый проводник издевается над нами. Теперь, когда его власть упрочилась, когда от Олби, которого я любил как родного сына, осталась лишь оболочка, он явил нам свои богомерзкие деяния. В своей гордыне я мнил себя вознесшимся над остальными, теперь же я вижу глубину своего падения, а нечистый демон, введший нас в искушение, еще и потешается над нами.
Мы с Обедайей отправились в башню, но едва начали вырывать проклятые цветы из алтаря, как ворвался Олби. Он пытался остановить нас, но я крепко держал его, пока Обедайя продолжал свою работу.
Олби сумел вытащить из кармана нож и попытался ранить меня. Я отскочил, а он схватил несколько цветов и бросился вон из башни. Мы последовали за ним. Олби бежал к Мискатонику. Ему почти удалось достичь берега, но Обедайя в последний момент схватил беглеца. Я бросился на помощь, мне удалось перехватить нож…
Последнее, что я помню – это яркая голубая вспышка перед глазами, и нож вонзается в грудь несчастного Олби… – далее текст был вымаран во многих местах, и мне удалось разобрать лишь отдельные предложения. – Мы похоронили его вместе с цветами, которые он так отчаянно пытался защитить… Обедайя переоделся в его костюм… Я уничтожил алтарь. Снов больше нет… Проклятья нет… Надеюсь, что следующие поколения Муров, смогут вернуть доброе имя нашей семье, которое я замарал тяжкими грехами…»
На этом дневник заканчивался. Я чувствовал смятение. Почему Калхун решил скрыть от меня эти важные сведения? Почему лгал? Куда он отнес труп молодого Хааса? Уничтожил ли цветы, погребенные вместе с трупом? И самое главное – снятся ли ему сны о голубом сиянии? Я не понимал, чего добивается этот человек, которого я считал своим спасителем…
В задумчивости я листал дневник и вдруг нащупал бугорок за кожаной обложкой. В обложке был прорезан небольшой потайной карман, и я извлек из него сложенную вчетверо фотографию. На обороте я прочитал: «Обедайя Калхун, Зелофехад Мур и Олби Хаас, 1922 год». Я с интересом вглядывался в светлое лицо Олби, суровые глаза моего деда и расслабленную фигуру Обедайи – невысокого коренастого человека с аккуратной бородкой.
Я вздрогнул: Обедайя на фотографии выглядел совсем по-другому, чем человек, который жил под моей крышей. Но этот незнакомец столько знает про моего деда, ему известны трагические обстоятельства гибели Олби Хааса… Может ли это означать, что он и есть тот четвертый? Случайно высаженные мною цветы вернули его к жизни, и теперь эта тварь питается, упрочивая свое существование в нашем мире. Я вытащил из прикроватного ящика револьвер и отправился в кабинет Зелофехада. Он был там, сидел за столом моего деда и ждал меня. Глаза его горели голубым.
– Вы не Обедайя Калхун, – сказал я, направляя на него револьвер.
– Нет, но мы с вами обязательно его навестим.
– Я вас остановлю! – воскликнул я, взводя курок.
Незнакомец лишь усмехнулся:
– Ваш дед принес клятву служить мне. Я исполнил свою часть обещания, подарил ему знания, недоступные обычным смертным. И чем он отплатил? Но клятва на крови, а значит, его внук тоже сгодится. Что же вы так сурово смотрите? Почему не падаете ниц и не благодарите? Ведь это я показал вам Йинские сады и помог завершить статью. В своей области вы теперь знаете гораздо больше, чем вам кажется. Бедняга Олби Хаас – он сопротивлялся сильнее всех, поэтому я взялся за него как следует.
– Кто вы?
И он назвал свое имя на каком-то нечеловеческом языке, при звуках которого я испытал настоящий ужас и нажал на курок, лишь бы не слышать эти богохульные звуки: «Гэб-Аезон». Пуля прошла сквозь него, как сквозь толщу воды, не причинив никакого вреда, а я упал как подкошенный и потерял сознание…
Голубое сияние вынесло меня за пределы привычных мне пространства и времени. Я смотрел вниз и видел под собою не только Землю, но и другие планеты в бешеном вращении, а надо мной нависал проклятый Юггот. Времени не стало. Я видел прошлое и будущее, Древних в их величии и падении, как они приходят к власти и захватывают космос, и как другие, не менее уродливые твари одерживают над ними верх. Я не знал, прошлое это или будущее – события были высечены на скрижалях времен, и последовательность не имела значения.
Потом я оказался в циклопическом храме. Я чувствовал себя песчинкой в этих стенах, испещренных омерзительными и нечестивыми письменами. Вдруг все пространство храма наполнилось дикими криками и воплями. Это были слова на том же богопротивном языке, который к ужасу своему я начал понимать. Когда я взглянул на скопище тварей, произносивших их, ноги у меня подкосились.
Отвратительные создания с оскаленными мордами, извивающимися щупальцами, острыми когтями ревели и ждали, что я принесу клятву верности самому мерзкому из них. Я чувствовал, что не могу сопротивляться. Тело против моей воли шло им навстречу, а рот начал произносить слова богомерзкой клятвы.
Вдруг, сделав очередной шаг, я споткнулся и чуть не упал – вокруг моей левой ноги обвилась веревка из соломы и ленточек. Я вспомнил Репентанс и ее куколку. Соломинки были сейчас единственным, что удерживало меня от чудовищной присяги. Но так как телом своим я все еще не мог управлять, то продолжал пытаться шагать в сторону чудовищ. Соломенная веревочка натянулась, но не рвалась.
– Что это такое? – услышал я громкий голос, эхом разнесшийся по храму.
Древний вновь принял человечий облик. Пространство немедленно изменилось, я уже не стоял, а висел в воздухе, в космической темноте, глубоко внизу визжали богохульные твари. Присмотревшись, я понял, что вишу на той самой веревочке, которая истончалась, но пока держала меня.
– Репентанс, – прошептал я.
Гэб-Аезон парил надо мной в воздухе. Еще выше нестерпимым светом горели звезды, багровел серп восходящей луны. Гэб-Аезон схватил этот серп и в одно движение перерезал соломенную веревочку – и я пал. Твари завопили в радостном хохоте и подтащили меня к исполинскому алтарю, где я прочитал мерзкую клятву верности. Чья-то лапа поднесла мне странной формы нож, и я окропил алтарь своей кровью и пил мерзкое густое вино голубого цвета… Шум и крики стали невыносимы, я потерял сознание – и пришел в себя на полу в кабинете Зелофехада.
В окно лился сумеречный цвет, а восток начинал разгораться. Я с трудом поднялся на ноги и ощутил боль в руке – на месте, где я полоснул себя лезвием, алел припухший шрам. Я подошел к зеркалу – мои глаза были ярко-голубого цвета.
В комнату кто-то вошёл, я обернулся и согнулся в поклоне. Это был Гэб-Аезон, возрожденный Древний. Он ждал меня, ведь мы отправлялись в путешествие. Для начала нам нужно найти Обедайю Калхуна и заставить заплатить этого клятвопреступника. Потом мы направимся в Полинезию, на остров Ниуэ. Там уже ждет культ Гэб-Аезона, только сектанты неправильно его прославляют.
Я научу их верно поклоняться нашему божеству. А в глубоких водах у острова скрыто нечто невиданное и великолепное – затопленный город с огромными зданиями, украшенными вереницами колонн и дивными устрашающими горельефами. Еще немного, и он снова поднимется на поверхность из черной бездны. Я буду первым, кто войдет в него, ведь это мое наследие, полученное от Зелофехада Мура – быть преданным жрецом божества, возродить его культ и стать свидетелем великолепного возвращения Древних богов!
Ай-иа, ай-иа, Гэб-Аезон, ай-иа, ай-иа, Ктулху фхтагн!