IV
И вот последний месяц весны. Казалось бы самое обнадеживающее время года. Природа оживает, словно все вокруг начинается сначала, с чистого листа. А я к этому времени настолько вымотался и на работе и от бесконечной этой зимы, что даже весна незаметно прошла мимо меня. И постепенно мне начинает казаться, что теперь все так и будет проходить мимо.
Человек ко всему привыкает, и к хорошему, и, что по-моему хуже, к плохому. Ему начинает казаться, что так и должно быть, что это нормально. Нормально, что вокруг картонные декорации благополучия, что за углом грязь вокруг, что трубы текут по определению, что воняет, душно и люди кругом словно дикие. И что любая работа должна занимать всю твою жизнь целиком. Хотя с чего бы?
И вот я устал уставать. Я бесконечно устал даже не от самой работы, а от этой беспросветной необходимости. Необходимости ходить в одно и то же место каждый божий день, видеть одно и то же, одних и тех же людей, уже ничего не воспринимающим взглядом. Устал от отсутствия потом сил на что-либо другое помимо работы, и от того еще, что все уже замелькало перед глазами и казалось, что я просто двигаюсь по чьей-то чужой колее непонятно куда и времени передохнуть и оглядеться, становится все меньше и меньше.
В общем, терпеть все это я более не мог и не хотел. Мне необходимо было выдержать паузу и оглядеться, во что бы то ни стало. Тем более, что наконец на улице образовалось вполне себе комфортное тепло, почти уже летнее, зовущее и провоцирующее на подвиги, а работа требовала меня, чем дальше, тем больше. И тут уже мой организм взбунтовался и вместо меня, отключив совершенно бесполезный в таких делах мозг, в один прекрасный день послал все к чертовой матери и написал заявление по собственному желанию.
Так себе жест для относительно молодого, не семейного и бездетного. Ничего особо героического. Но все же.
Я только смотрел, как моя собственная рука, дописав кое-как сформулированную причину капитуляции, ставит дату, размашистую подпись и даже внутренне практически не дрогнул.
Потом конечно что-то слегка екнуло.
– На что теперь жить, друзья, карьера, перспективы и отношения?
Сразу всплыл в памяти голодный кот у холодильника, орущий благим матом и заглядывающий мне в глаза с укором.
Но екание очень быстро само собой улеглось. Это даже как-то смешно прозвучало. Особенно насчет перспектив и карьеры. Исполнители и руководители существовали здесь абсолютно перпендикулярно по отношению друг к другу, а с недавних пор почти никак не пересекались. Ну там отдать запоздалые мудрые распоряжения, поглумиться с высоты, объявить снисходительный какой-нибудь выговор, не более того. За всю историю моей здесь работы ни один рядовой сотрудник дальше своей первоначальной должности никуда не двинулся, зато начальства мы повидали много и всякого. И дело не в образовании и не в способностях. Просто так было заведено. Чем дальше был начальник от предполагаемой деятельности, чем меньше он знал, что здесь вообще происходит, тем лучше. А если и не лучше, то интереснее. Одни рождены руководить, вторые работать руками.
Я естественно числился во вторых, но по факту не принадлежал ни к тем, ни к другим. В голове моей изначально витал ветер. Сам я гордо именовал себя свободным художником. А на самом же деле, как и большинство последних романтиков, был я обыкновенным разгильдяем с некоторой абстрактной идеей заключенной внутри себя. Кроме того, как и свойственно тем самым последним романтикам, я долго и мучительно пытался написать роман. Корпоративная деятельность была мне близка крайне относительно, и я особо ей не дорожил.
Правда здесь оставалось несколько достаточно близких мне людей и еще разве присутствовала особенная обстановка дезориентирующего абсурда, которая смазывала грани и растягивала горизонты.
В общем, здесь в этом смысле было лучше, чем где бы то ни было еще, но здорово удручало то самое однообразие, отсутствие даже мнимого движения и, собственно, достаточной оплаты труда. Близкие люди никуда от меня не денутся, просто реже будем видеться. Так что уже ничего не могло меня отвратить от моего рокового решения.
И будто в качестве компенсации за разнообразные негативные моменты, по поводу этого моего выбора, меня даже охватила некоторая сиюминутная эйфория. Все же круто иногда просто выйти на первом попавшемся полустанке, глядя вслед удаляющемуся последнему вагону. Особенно если не уверен в пункте назначения и здорово мутит от мелькающих за окном телеграфных столбов.
И уже с облегчением я вручил свое заявление начальству, сгреб в кучу личные вещи, распрощался с коллегами и прямо посреди рабочего дня с легким сердцем с работы ушел, всячески смакуя этот самый момент.
О будущем я старался не думать вовсе, ибо оно было туманным и несущественным. Оно почти всегда было для меня именно таким. Но теперь изменения вступили в силу и несли в себе, пусть даже чисто номинально, исключительно позитивный характер.
Даже институтский двор, через который я теперь проходил, такой темный и затхлый, заваленный не пойми уже чем, то ли с приходом весны, то ли благодаря моему свежему освобожденному взгляду, расцвел и расширился во все стороны, открывая себя ветру и свету.
Перед главным корпусом меня чуть не смыла толпа студентов, оживленно жестикулирующих и передвигающихся в неизвестном для них самих направлении. Это было дело привычное, и я на какое-то время просто замер на месте.
Выйдя через темную и гулкую проходную на улицу, я отметил про себя, что все теперь выглядит и двигается будто совершенно иначе. Как-то жизнерадостнее и значительнее, что ли. Может от того, что обретенная свобода уже понемногу прочищала – опьяняла мой разум и чувства от застарелого налета повседневности, или же просто от того, что в это самое время я обычно сидел в своем отделе с головой погруженный в работу или во что-нибудь еще, не видя белого света совершенно. Разве выходил во двор покурить, но что тут сравнивать. Одно дело двор, всегда один и тот же, и совсем другое дело весь этот город снаружи, будто заново распахнувшийся передо мной всеми своими весенними картинками и ракурсами, такими теперь яркими и полноцветными под непривычно пронзительным весенним солнцем. Да и само небо было теперь будто еще более синее и бездонное, чем еще вчера. Да что там вчера, еще буквально пару часов назад.
Одним словом, теперь начиналась совсем другая жизнь, и я лишь мечтательно вдохнул полной грудью этот ароматный весенний воздух с примесью угарного газа и огляделся.
Мимо сновали редкие пешеходы, шурша шинами проносились автомобили. Туристы с фотоаппаратами, высыпав из шикарного автобуса, облепили набережную с традиционным видом. Велосипедисты проносились по обочине, лавируя между припаркованными машинами и машинами движущимися. Река, поблескивающая на солнце, меланхолично все текла куда-то. По реке против течения натужно полз грязноватый буксир с грузовой платформой, оставляя за собой сизые клубы дыма.
На сегодня была еще пара относительно важных дел, которые обязательно следовало сделать, а в остальном я был абсолютно предоставлен сам себе.
Зря только я так сразу набрал с собой своих вещей. Теперь с ними придется таскаться целый день через весь город. Мог бы спокойно оставить пока на работе. Ведь еще сто раз забегу по делу и без. И с друзьями как следует попрощаться, да и вообще. Видимо так хотелось побыстрее оборвать все эти связи и замести следы, что рациональное мышление не сработало.
Рационального мышления пока тоже совершенно не хотелось. Хотелось в противовес всему мыслить теперь абы как или не мыслить вообще. Мне явно следовало немедленно и всесторонне отойти в первую очередь от этой самой мыслительной деятельности.
Так что я плюнул на вещи, тем более что все они кое-как влезли в рюкзак и особо меня не обременяли, и ринулся в путь.
Решив про себя идти пешком и не лезть в, переполненный даже в это время дня, транспорт, я двигался исключительно никуда не торопясь легко и беззаботно, вспоминая лица коллег остающихся на работе, и как они не весело смотрели там на мои сборы.
Что ж, жизнь каждого из нас находится исключительно в наших руках, что бы там не говорили злые языки. Их там тоже особо никто не держит. Теперь вообще больше никто никого и нигде не держит. Человек перестал что-либо значить сам по себе в этой заново сбалансированной системе, хотим мы этого или нет. Не смотря даже на персональные заслуги и профессиональные качества. Редкие работающие до сих пор процессы словно шли теперь сами по себе, и необходимость что-либо решать и дополнительно производить отпала сама собой.
Но дела явным образом обстояли как-то не так. Не так, как хотелось бы мне, например. Да и не только мне. Иначе откуда бы взяться этому напряжению, словно повисшему в воздухе?
Несмотря на свой благоприобретенный пофигизм, даже я его чувствовал почти повсеместно, а некоторые под его воздействием теряли аппетит и здоровый сон в придачу. Так что это самое «что-то не так», появившееся еще будто бы прошлым летом, неминуемо должно было себя как-то проявить уже в самое ближайшее время. Тут уж без вариантов. Другое дело как именно проявить?
Но и обо всем этом я старался больше не думать. Об этом особенно. Отныне у меня были свои планы на свою собственную жизнь, и остальное более не должно было меня никак волновать. Принимать какое-либо участие во всех этих странных взрослых играх я более не собирался. Хотя бы до тех пор, пока обстановка не разрядится.
Все-таки странно, что мне было настолько совершенно не жаль покидать эту работу. Ведь это было изрядной частью моей персональной жизни. А раньше к тому же это место считалось довольно престижным и даже загадочным. Институт, занимающийся изучением непонятно каких проблем. Видимо настолько абстрактных или неявных, что уже изучал лишь само это отношение к материалу и вообще собственное существование как часть проблематики.
Сложность в самоопределении этого учреждения начиналась уже с его структуры. По-моему никто особо в это не вникал. Ясно было одно, что всем известный в городе ректор и есть тот самый главный наш начальник, которого мы, слава богу, видели крайне редко. Ибо и без него начальства на наши бедные головы хватало с избытком.
При иных обстоятельствах подобное место было бы для меня идеальным убежищем. Организация, непонятно чем и зачем занимающаяся, наилучшим образом оправдывает убожество собственных сотрудников, для чего скорее всего и существует.
Над головой тем временем неожиданно прогрохотал вертолет, временно вытесняя собой все остальные звуки вокруг. Прохожие как один посмотрели наверх, прикрывая рукой глаза от солнца.
Тем временем я вышел на мост и совершенно незаметно для себя достиг его середины. И только там в самой высокой его точке словно бы очнулся и с интересом огляделся. Все же любой мост имеет свою скрытую мистическую сущность.
Из под моста показался нос длинной и плоской баржи. А откуда-то из-за горизонта налетела вереница редких белоснежных облаков, таких особенно фактурных и словно нарисованных.
Навстречу мне шествовали привычно озабоченные люди. Будто одни и те же. Я помню раньше в это время дня на улице и народу-то в таком количестве никогда не бывало. Все сидели на работе, ну или не сидели, но целый день где-то работали, учились, лечились. А теперь чуть ни круглыми сутками все вокруг бегают с жутко деловым и каким-то даже драматическим видом, так что и не понятно, а кто же работает на самом деле.
Люди пробегали не просто с серьезными лицами, а с очень напряженным видом в целом, распространяя это напряжение и вширь и вглубь вокруг себя, одновременно аккумулируя его в себе от окружающих, от каждого встречного, от каждого своего моментального дискомфорта, от каждой своей персональной даже самой мельчайшей загогулины. Так что напряжение очевидным образом возрастало, и выхода для всей этой негативной энергии пока не наблюдалось.
Зато в голове воцарилась долгожданная тишина. Нездоровое возбуждение, вызванное посещением бывшей работы, улеглось. И далее я просто шел и смотрел вокруг.
На главном проспекте преобладали люди в непривычно цветной одежде и такие и сякие, в большинстве своем туристы, запыленные машины, гудящие троллейбусы и тарахтящие автобусы, с прижатыми к окнам распаренными лицами, светофоры на переходах, летние кафе, растерянные иностранцы, облупившиеся фасады исторических зданий, многочисленные магазины на любой вкус, один тротуар выбелен ослепительным солнцем, другой, по которому я и двигался, затаился в тени, очередной выход из метро, извергающий все новых и новых людей, бегущих по делам и без, и повсюду реклама чего-то.
Наконец, я дошел до огромного монументального здания, в котором работал мой приятель, и заскочил в его широченную, официального вида парадную с вертушкой и охранником, пестрящую разнообразными табличками офисов, вывешенными чуть не на каждой лестничной площадке, на любой вкус и цвет. Чего тут только не было. И компьютерные какие-то фирмы, и косметические салоны, и сетевые магазины, и курсы иностранных языков. В общем, все, что только пожелаешь. Вполне себе автономное пространство. Если что, можно будет пользоваться услугами друг друга.
Примерно в такой же бизнес-центр я отходил на свой английский всю эту долгую зиму. И хоть бы что осталось в голове.
Я забежал на последний этаж и позвонил в высокую железную дверь, на которой красовалась отполированная до блеска табличка с надписью «Нева».
Что за «Нева», и причем тут именно «Нева», никто не знал и знать не хотел. Я пару раз спрашивал об этом своего приятеля, но он так ничего толком и не сказал, а больше и спросить было некого. А с другой стороны тоже, какая разница? К чему тут конкретика и какой-то особенный смысл? «Нева» и «Нева». Бывает, небось, и похуже что-нибудь, с тем же самым уровнем практической достоверности.
Приятель открыл не сразу и, впустив меня, вернулся на импровизированную офисную кухню, где он видимо до этого обедал.
Был он непременно заспанный, всклокоченный и усталый, как и подобает отцу троих детей, в неизменной мятой футболке и потертых джинсах, с диковатыми покрасневшими глазами и весьма небритый. Как всегда все его движения были стремительными, но одновременно какими-то рассеянными и скорее рефлекторными, чем осознанными.
На футболке было что-то нарисовано и написано, но уже давно не читалось. Помню, он вовсю носил эту футболку еще пять лет назад.
Я тоже налил себе кофе из шикарной огромной кофеварки и плюхнулся напротив него на удобный креслоподобный стул. При этом мы сохраняли обоюдное приветливое молчание и даже особенно друг на друга не пялились. Я решил, пусть доест сначала, тем более, что с ним такое случалось и раньше. Пока он сам не соизволит начать беседу, то тебя как будто и не существует рядом. У каждого, в общем, свои тараканы.
Наконец я допил свой кофе и уже готов был прервать молчание, но тут зазвенел мобильный телефон, и мой приятель, выудив его откуда-то из себя и не глядя ткнув на кнопку приема вызова, поднес его к уху и застыл с ним так и не проронив ни звука.
Уникальный все-таки человек. Он просидел так еще с минуту, не меньше, и неожиданно хмыкнув что-то нечленораздельное, так же молча убрал телефон и вдруг с некоторым удивлением посмотрел на меня.
– Привет! – сказал я, рассматривая его сосредоточенное лицо, – отлично выглядишь. Сразу видно, что у человека все в порядке и жизнь удалась.
На этом лице проявилось некоторое недоумение, даже скорее некоторый диссонанс, будто он натурально только теперь меня увидел. Что, впрочем, было не так уж далеко от истины.
Он мог впустить меня, сидеть вот так напротив и десять минут и полчаса, не распознавая при этом совершенно. Порой он настолько витал в своих мыслях, что будто здесь была лишь его тень, а сам он при этом за сотни километров отсюда.
– Здорово, – наконец, кивнул он мне и даже почти улыбнулся, – все шутки шутишь? Дошутишься рано или поздно. Сейчас с чувством юмора у людей плохо стало. Чего так рано заявился?
Меня признали, и это уже был несомненный плюс. Теперь можно было разговаривать.
– Да так. Я сегодня с работы увольнялся, вот и освободился раньше. Не такое уж это оказалось сложное дело. Зато освободился видимо надолго, – приветливо улыбнулся я, забавляясь его этой серьезности, – а ты чего сильно занят? Что-то не похоже. Я всего-то на час раньше пришел. Но если мешаю, могу заскочить попозже. Не вопрос.
– Как так – увольнялся? – недоуменно перебил он, уже заинтересованно на меня глядя, – ты же там лет десять как, а то и больше. И вот так взял и уволился? И что думаешь делать дальше?
– Пока ничего не думаю. Найдется что. Не без рук, чай. Есть всякие мысли, идеи. Но это все потом. Хочу недельку отдохнуть и ни хрена не делать. Заколебался я на этой работе. Деградировал совершенно и нервы ни к черту.
Приятель наконец перестал на меня таращиться, выбрал себе на столе относительно чистую кружку и тоже налил кофе.
– Ну на то она и работа. А ты как хотел? Работать поменьше, а получать побольше, еще и непрестанно развиваясь? Тоже мне, оригинальная идея.
– На фиг такую работу, когда непонятно ради чего ты ввергаешь себя в процесс глобальной бессознательной имитации. Словно в товарном вагоне без света, окон и тормозов. Неизвестно куда, медленно и однообразно. И все вокруг только делают вид, что от них что-то зависит, скрывая за этим непроходимую скуку. День за днем, месяц за месяцем. Жизнь пролетит, а ты так и не поймешь, что делал все это время. И ладно бы было нечем больше заняться. А у меня с этим проблем нет. У меня уже месяц как пара халтур висит, все руки не доходят. Из города этого два года не вылезаю. Задолбало!
Я одним глотком допил кофе и со стуком поставил кружку на стол, уже мучительно переживая этот свой эмоциональный всплеск. Ни к чему это было совершенно, да еще выговаривать подобное своему приятелю, у которого вся эта безысходность уже столько лет на лице написана.
– Ясно. Кризис среднего возраста. Жениться тебе надо. Сразу бы понял в чем смысл бытия. Если надумаешь, я могу тебе здесь местечко подыскать? Все же смена обстановки. Нам инженер нужен, тестировщик и оператор. Выбирай, что больше нравится.
– Спасибо, конечно, но я пока пасс. Пьянящий глоток свободы уже вскружил ему голову. Еще не надышался. Сам-то ты как? Что с вашим грандиозным проектом?
Он на глазах сразу как-то сник и обреченно посмотрел на кофейную лужицу образовавшуюся под его кружкой.
– Да накрылся наш грандиозный проект медным тазом. Денег нет ни фига. Сначала заказчики один за другим свалили, а за ними деньги, как водится. Я вот боюсь без премии на лето остаться, считай без зарплаты, а ты говоришь – как дела. Хреново дела. Так что не будем о грустном. Впрочем, может еще образуется… А ты чего вообще хотел? Вряд ли просто так зашел на меня посмотреть?
Он снова уставился на меня, на этот раз подозрительно.
– Напрасно ты отрицаешь такую возможность. Я, может, ночей не сплю, по тебе скучаю, а ты так цинично меня взял и обидел.
– Знаю я тебя. Ночей он не спит, – с сомнением проворчал он, но все же опять почти улыбнулся, – может, сходим сегодня куда-нибудь, накатим, а? Уж так давно выпить хочется, а все как-то некогда, да и не с кем.
– Обязательно сходим. Но только не сегодня. У меня на сегодня еще одно важное дело, а вечером я обещался своим бывшим коллегами проставиться напоследок. Сам понимаешь – традиция! Я бы тебя тоже позвал, но там обстановка будет скорее деструктивная. На фига тебе это надо? Кроме того у меня все-таки есть к тебе небольшое дело. Мне ноутбук нужен хотя бы на время. Помнишь, ты мне предлагал как-то. У тебя ведь их тут до дури?
– Ну вот она – сермяжная правда! Друга он забежал проведать, конечно. Сволочь ты все-таки, а не человек. Видеть тебя больше не хочу. Забирай и катись, пока я добрый.
Я как мог выразил на лице недоумение.
– Ну ты уж так-то не истери, а то еще увидит кто. Завтра же пятница, так что будет тебе праздник. Обещаю! Просто перенесем на завтра? Не кипятись! Давай я к тебе завтра в конце дня забегу и отправимся во все тяжкие. Если, конечно, я после сегодняшнего еще буду в форме. А то тоже давно не закладывал. Могу и сорваться.
Приятель моментально несколько оттаял.
– Ты уж тогда особо обещаниями не раскидывайся. Знаю я эти корпоративные посиделки. Лучше держи себя в руках, и не забывай старых друзей. Грех это.
Он поднялся и полез в кладовую, располагавшуюся через коридор как раз напротив кухни. Так что я очень хорошо видел, как он там ковыряется в полумраке.
– Ну тогда я тебе завтра после обеда звякну. Если жив буду. Сразу и договоримся. ОК?
– Да. Ладно. Звони, – примирительно сказал он мне напоследок, сунул сумку с ноутбуком мне в руки и выпроводил на лестницу.
Я на прощание его еще раз от души поблагодарил и мигом сбежал вниз, на бегу вытаскивая сигареты.
Вертушка. Охранник. Таблички.
Тяжелая дубовая дверь шумно за мной затворилась, лязгнув древним доводчиком.
На улице прямо с неба, словно грязно серый невесомый снег падал пепел мелкими хлопьями, постепенно скапливаясь призрачными горстями по углам, вдоль тротуара и у стен домов. Солнце светило ощутимо тусклее, чем еще полчаса назад. Но никто, казалось, не обращал на это никакого внимания, будто всю свою жизнь они жили по соседству с вулканом, извергающимся не реже, чем раз в сезон. Или же просто все были в курсе по поводу этого пепла и не переживали по его поводу.
Так и я, недоуменно взглянув по сторонам, решил про себя, что пепел и пепел. И пошел по своим делам, будто ничего на самом деле не происходит.