5 Новак выходит из-под контроля
Новак сидела на краю своей розовой, пухлой, как зефир, постели и беспокойно болтала ногами, не сводя взгляда с груды коробок и чемоданов у дверей. Тревога и надежда разрывали её на части. Было странно думать, что она уедет из «Вершин». Всю жизнь здесь жила, а сегодня отправится в Копенгаген, в частную школу. Новак никогда ещё не училась в школе. Она надеялась, что подружится с одноклассницами.
Девочка надела свой самый красивый дорожный наряд: нежно-розовое гипюровое платье и коротенький атласный жакет-болеро такого же цвета, плотные белые колготки и туфельки-балетки. Отметины от укусов жуков-убийц уже почти прошли, но ей всё равно хотелось прикрыться. Новак знала, что она не такая, как другие девочки, и не хотела, чтобы кто-нибудь увидел укусы и начал задавать вопросы, на которые трудно ответить. Обычно матери не запирают своих дочек в тюремных камерах и не натравливают на них жуков-убийц.
Маман так и не догадалась, что дочь помогла Даркусу спасти своего папу, но всё равно её наказала – за то, что отвлекла Моулинга, когда тот делал обход. Лукреция заперла её в камере на целую неделю и пустила туда жуков-убийц, чтобы те пили её кровь. Поначалу Новак от них отмахивалась, а когда прошло несколько часов, она встала и начала танцевать. Представила, что в голове у неё звучит музыка из балета «Жизель» и станцевала партию главной героини – крестьянской девушки, которая полюбила неверного принца. Пока она танцевала, жукам было труднее на неё забраться. Кружась по камере, Новак растоптала несметное количество жуков-убийц, но в конце концов она выбилась из сил и упала на колени. Жуки кусались ужасно больно! Их было так много… Девочка представила себе, что рядом стоит на коленях Даркус, держит её за руку и говорит, чтобы она не боялась. Маман – его враг, а теперь и враг Новак тоже.
От мрачных мыслей её отвлёк стук в дверь. Наверное, машина уже готова. Девочка вскочила.
– Мадемуазель… – В дверях стоял Жерар. – Вас желает видеть ваша матушка.
Новак удивлённо заморгала:
– Одну минуточку.
– Вы должны явиться к ней немедленно. – Жерар склонил голову. – Я подожду снаружи.
Новак не видела маман с тех пор, как та приказала Крейвену бросить её в камеру. Может быть, она хочет попрощаться? Девочка осторожно сняла обруч, придерживающий её длинные серебристо-белокурые волосы. К обручу сбоку были приклеены несколько красивых шёлковых розочек цвета пепельной розы. Среди них, совсем незаметная со стороны, угнездилась златка. Её надкрылья переливались всеми цветами радуги.
– Хепбёрн, тебе со мной нельзя, – шепнула Новак. – В комнатах маман опасно.
Хорошенькая златка надменно взмахнула усиками.
– Я всё понимаю, но я скоро вернусь, и тогда мы с тобой уедем отсюда навсегда! – Новак нежно погладила туловище златки мизинцем. – А пока я тебя посажу в сумку.
Она открыла розовую кожаную сумку на длинном ремне. Там уже лежали вещи в дорогу. Новак аккуратно пристроила обруч между двумя книжками, чтобы Хепбёрн не раздавило.
– Здесь тебя не найдут.
Девочка послала златке воздушный поцелуй и закрыла сумку.
– Я готова! – крикнула она, выходя из своей комнаты.
Жерар шёл впереди размеренной поступью. На середине коридора он вдруг остановился и оглянулся.
– Хорошо, что мадемуазель уезжает. – Дворецкий запнулся и с трудом сглотнул. – Я не могу вас защитить.
Новак сжала его руку в белой перчатке. Они молча пошли дальше, по коридору и вниз по лестнице, держась за руки. Когда спустились на четвёртый этаж, дворецкий выпустил её руку.
– Sois courageuse![6] – шепнул он. И постучал в дверь.
– Войдите! – отозвалась Лукреция Каттэр.
Девочка приказала своему сердцу биться ровно, а на лице изобразила равнодушную маску. Потом открыла дверь и вошла.
Маман сидела к ней спиной за туалетным столиком. Высокий сводчатый, как в соборе, потолок её комнаты был художественно окрашен в чёрный цвет. Чёрные стены, чёрные двери, чёрное стекло, чёрное кружево… И на всём – золотая узорчатая кайма. Новак всегда боялась этой комнаты, но больше всего её почему-то пугал чуть заметный неотвязный запах – не то грушевых леденцов, не то подгнивших бананов.
– Доброе утро, маман.
Она сделала реверанс, пристально разглядывая чёрные половицы под ногами.
Лукреция Каттэр медленно обернулась, не вставая с кресла чёрного дерева. Девочка собралась с духом, чтобы выдержать критический взгляд матери.
Лукреция была одета в длинное чёрное кимоно с золотой вышивкой – точно в тон губной помады. Чёлка чёрного парика доходила до её неизменных тёмных очков.
– Ты хотела меня видеть? – Новак не поднимала глаз.
– О да! Хотела.
Последовала долгая пауза. От волнения у Новак затряслись руки.
– Я сегодня еду в школу, – сказала она, чтобы хоть как-то нарушить молчание.
Маман снова отвернулась к зеркалу.
– Нет, не едешь.
– Как?! – Новак наконец-то подняла голову и вздрогнула, встретившись с отражением матери в зеркале.
– Я передумала.
– Но я уже вещи уложила… Я…
– Дом я поставлю на сигнализацию. Через несколько дней мы летим в Лос-Анджелес.
– В Лос-Анджелес?
– Да. Мне нужно готовиться к церемонии вручения кинопремии.
– Кинопремии? – поперхнулась Новак. – Ты же не любишь такие церемонии…
– Эта мне понравится. – Губы Лукреции Каттэр искривились в улыбке. – К тому же ты в числе номинантов.
– Я?! – Новак даже рот раскрыла.
– Да, в категории «Лучшая актриса». – Лукреция засмеялась. – Безумно смешно, правда?
– «Лучшая актриса»?!
Новак не верила своим ушам. Выиграть кинопремию – это была её мечта. Но премию дают только по-настоящему великим актрисам!
Сзади потянуло сквознячком, и вдруг рядом с Новак оказалась Лин-Лин.
– А-а, Лин-Лин! Есть новости?
Лин-Лин не ответила, только многозначительно посмотрела на Новак.
– Уходи! – Лукреция Каттэр махнула дочери рукой, унизанной бриллиантовыми перстнями.
– Да, маман.
Сделав ещё один реверанс, дочь попятилась к двери.
Новак постояла минуту в коридоре, стараясь понять, что происходит. Маман ненавидит церемонии вручения различных премий и никогда на них не ходит, даже если премию должны вручить ей самой. Почему же она собралась на вручение самой известной премии в мире, хотя номинирована не она, а Новак?
«А если я вдруг выиграю?!» Новак так и распирало от волнения. В груди словно кружились тысячи сверкающих светлячков. Она вздохнула и прижалась ухом к двери, надеясь услышать ещё что-нибудь о кинопремии.
Она услышала, как маман спрашивает Лин-Лин:
– Какие новости об этих омерзительных братцах из магазина товаров для рукоделия?
– Хамфри Шанс и Пикеринг Риск всё ещё сидят в тюрьме, но, поскольку не нашлось улик, подтверждающих, что это они стреляли в Даркуса Катла, полицейским придётся рано или поздно их отпустить.
Новак похолодела. Руки покрылись пупырышками. Даркуса застрелили?!
– Забудь об этих слабоумных. Они так невероятно тупы, что не представляют угрозы. – Лукреция рассмеялась, а потом вздохнула: – Если бы этот мальчишка не выскочил заслонять отца, не было бы всей этой суеты. Из-за неё невозможно оставаться в Лондоне. Только я подумаю, что от всех откупилась, появляется новый свидетель. А я не могу рисковать скандалом в прессе. Я не собиралась убивать Бартоломью Катла – хотела просто вывести его из строя. Нужно было позволить тебе это сделать. Ты позаботилась о той надоедливой журналистке? – обратилась она к телохранительнице.
– Эмма Лэм больше не будет вести репортажи, – ответила Лин-Лин. – Её теперь никто не возьмёт на работу.
– Хорошо.
Новак тихонько отошла от двери и бросилась бежать. Жерар ждал её у лестницы.
– Мадемуазель, машина подана.
– Я не поеду, – задыхаясь, еле выговорила Новак. – Она передумала.
Девочка взлетела по лестнице, перескакивая сразу через две ступеньки. Сердце у неё рвалось на куски. Её родная мать застрелила её единственного друга в целом мире. Даркус умер.
