5. Физиология мозга
Николасу случалось бывать в постсоветских больницах, и он рассчитывал увидеть огромный корпус из грязно-белых панелей. Расположен он будет где-нибудь у Кольцевой автодороги, внутри будет пахнуть дезинфекцией и кислой капустой, по коридору не пройти – все заставлено койками, потому что в палатах не хватает мест. Ничего не попишешь – бесплатная медицина. Дареному коню в зубы не смотрят.
Но в больнице, куда они приехали с Сашей Морозовой, всё было иначе.
Во-первых, находилась она не на окраине, а в самом центре столицы, на так называемом Золотом острове, почти напротив Кремля.
Во-вторых, больница была маленькая: на улицу выходило трехэтажное здание в модном стиле «техно», с обеих сторон к нему подступала ограда, за которой зеленели деревья.
Ну и наконец, в сущности, никакая это была не больница. «Научно-исследовательский центр физиологии мозга» – вот что значилось на ослепительно сияющей табличке.
И внутри всё оказалось очень прилично.
Просторный вестибюль с кожаными креслами, мраморная стойка, за которой дежурили две элегантные девицы в фисташковых комбинезончиках. Одна стрекотала по телефону:
– C'est de la part de qui?…Ah, oui, madame, bien sûr.[1]
Другая, приветливо улыбаясь, спросила:
– Чем я могу вам помочь? – И когда Саша сказала «мы к Марку Донатовичу», улыбнулась еще шире. – Минуточку. Присядьте.
– Гламурненькая больничка. Настоящий бизнес-класс, – одобрила заведение Валя, беря со столика лакированный журнал и усаживаясь. – Не экономят на персонале. И правильно. Ресепшн – лицо фирмы.
Пожилая медсестра, прокатившая мимо пациента в хромированном кресле, Вале тоже понравилась.
– Всё у них по уму. Для понта – цыпули, для дела – бабули.
– Послушайте, Саша, – не выдержал Ника. – Вы говорили, что денег нет и за брата платить нечем. Но я представляю, во сколько обходится лечение в этом дворце.
Девушка, нервно переминавшаяся с ноги на ногу, тихо сказала:
– Ни во сколько… Марк Донатович, это главврач, взял папу, потому что необычный диагноз. – Ее личико дернулось. – Тут с пациентов вообще денег не берут, это же исследовательский центр.
– Чего необычного-то? – удивилась Валя. – Подумаешь, по башке стукнули. На Москве таких диагнозов в день по сто штук.
Ответить Саша не успела – девушка из ресепшна повела посетителей к главврачу: широким коридором, потом лестницей на второй этаж.
Перед кабинетом с табличкой «МАРК ДОНАТОВИЧ ЗИЦ-КОРОВИН» нажала на кнопку и удалилась, предупредив:
– Вы можете войти, когда откроется дверь.
Постояли, подождали. Дверь что-то не открывалась. Откуда-то просачивалась заунывная восточная музыка.
Валя от нечего делать с минуту грациозно покачала шеей, поделала пассы руками, изображая индийский танец, потом ей это наскучило. Она приложила ухо к двери.
– Музыку он слушает! А его, между прочим, люди ждут.
И решительно повернула ручку.
Картина, открывшаяся взгляду посетителей, была не совсем обычной.
В небольшом офисе на полу лежал пожилой мужчина с закрытыми глазами, безвольно раскинув конечности. Здесь же, прямо на линолеуме, замысловато закрутив ноги, сидела молодая женщина – черноволосая, стриженная под мальчика, да и фигурка у нее была, что называется, мальчиковая. Мужчина был в брюках и майке, женщинка в легком белом костюме. У стула аккуратно стояли две пары обуви – одна большого размера и одна маленького. Музыка лилась из висевших на стене динамиков.
– Тс-с-с! – Брюнетка приставила палец к губам и невесомо, не коснувшись руками пола, поднялась.
На цыпочках подошла, прошептала:
– Марк Донатович релаксирует в позе трупа. Сейчас я его выведу из состояния покоя.
Она присела на корточки рядом с доктором, провела узкой ладонью перед его лицом, что-то прожурчала на ухо.
Мужчина открыл глаза, улыбнулся.
– Спасибо, Кариночка. А, уже пришли?
Он поднялся – тоже довольно прытко, невзирая на солидную комплекцию и возраст.
– Здравствуйте, Марк Донатович, – робко произнесла Саша. – Это мои друзья – Николай Александрович и Валентина.
– Очень хорошо, – улыбнулся доктор Зиц (как дальше, Ника забыл). – Сашеньке сейчас необходима психологическая поддержка, девочка на грани срыва. А мы с Кариночкой устроили себе пятиминутку отдыха. Знаете, вот так немножко полежишь в позе трупа, с полным отключением всех мышц, и как будто часок поспал. Ассистентка у меня золото, у нее диплом по хатха-йоге.
Фандорин удивленно приподнял брови: черноволосая Кариночка, уже успевшая подать главному врачу халат, опустилась на колени и стала надевать шефу туфли. Да еще и старательно смахнула с них пылинку. Ну и дрессировка персонала!
– Кариночка, позвони в Лондон, скажи, что заключение будет готово завтра утром. Про твое соревнование не забыл, помню. Позвонишь – и можешь идти. Желаю победы. Кариночка у нас, кроме всего прочего, еще и каратистка. На первенстве Москвы выступает, – пояснил Марк Донатович гостям и широким жестом показал на кожаную дверь. – Милости прошу ко мне.
Замечательный у него был кабинет: не столь уж большой, но весь наполненный светом, с прекрасным видом на сад, с дизайнерской мебелью, стены сплошь увешаны дипломами и фотографиями, а на отдельном столике изысканная минималистская икэбана.
Любопытный типаж, думал Ника, разглядывая доктора Зица. Сразу видно – личность.
Это был высокий, полный человек с прямыми седыми волосами, в очках и с большим золотым перстнем на припухшем от жира пальце. Весь он был какой-то широкий, избыточный, и всё на нем было широкое – щегольский халат (оказывается, и докторский халат бывает щегольским), белые брюки, удобные плоские туфли. Движения больших рук были размашисты, голос раскатист и барственен. Но больше всего поражали ярко-синие, очень молодые глаза, странно смотревшиеся на морщинистом лице.
Без интереса скользнув по Саше и на несколько секунд задержавшись на Николасе, мальчишеские глаза седовласого доктора остановились на Вале, сверкнули искорками и с этого момента глядели на нее почти неотрывно. Да и говорил Марк Донатович, главным образом адресуясь к эффектной фандоринской секретарше.
Валя, конечно, рада стараться: ноги сдвинула, руки пристроила на коленях, глазки целомудренно опущены, но время от времени прицельно постреливают по объекту из-под длинных ресниц.
– Вы супруга Николая Александровича? – вот первое, чем поинтересовался Зиц.
– Нет-нет, – проворковала Валя, кокетка. – Мы коллеги по работе, и еще я дружу с его женой.
Приятнейше ей улыбнувшись, врач ненадолго одарил вниманием Сашу:
– Деточка, я знаю, какой ты перенесла шок. Но не надо устраивать из случившегося трагедию. Как говорили в древности у нас на Руси, твой папа «впал в изумление», то есть выпал из ума. Помнишь, как у Высоцкого: «Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как еж. Он над нами издевался – ну сумасшедший, что возьмешь?»
– Папа не сумасшедший! – надорванным голосом выкрикнула девочка.
– Ну конечно. Это просто последствие травмы. Уверен – временное. Я обязательно его вылечу.
Зиц успокаивающе похлопал Сашу по руке, но смотрел уже снова на Валю.
– Скажу без ложной скромности: специалистов моего уровня по физиологии мозга в мире двое-трое, ну максимум четверо. И ни у одного из них нет моей генеалогии, а в нашей профессии это очень, очень важно. По отцу я происхожу из Коровиных, это четыре поколения психиатров. А мой прадед по матери – и вовсе академик Зиц, тот самый, великий нейрофизиолог. Вот почему у меня двойная фамилия, и «Зиц» в ней стоит на первом месте, так договорились между собой мои родители. Между прочим, «Марком» они меня назвали в честь императора Марка-Аврелия, это вам тоже не комар чихнул.
Марк Аврелий
Марк Донатович усмехнулся Вале, как бы иронизируя над собственной похвальбой. Общий эффект получился такой, какой надо: и впечатляюще, и обаятельно.
Было видно, что главврач обожает распускать перья перед красивыми женщинами, поэтому Ника решил повернуть разговор в более деловое русло:
– Скажите, что за диагноз у Сашиного отца? Сама она не смогла нам объяснить.
– Еще бы. Пойдемте в палату. Расскажу по дороге.
Отвлеченный от созерцания Вали, Зиц сразу стал сама деловитость. Взглянул на свой «роллекс», вскочил, заторопился.
– Ты, деточка, можешь подождать здесь, – сказал он Саше. – Я понимаю, это тяжело.
Та, побледнев, покачала головой.
– Нет, я с вами.
Первый раз Марк Донатович остановился в кабинетике секретарши (которая, очевидно, уже успела поговорить с Лондоном и упорхнула). Поднял палец и сказал:
– Начнем с того, что последствия всякой Си-И-Ти, то есть cranioencephalic trauma – черепно-мозговой травмы, непредсказуемы и чреваты непредсказуемыми осложнениями. Человеческий мозг – система тонкая, таинственная, постоянно ставящая нас в тупик. Да что же вы встали? Пойдемте.
По ходу объяснения эта сцена повторялась неоднократно. Доктор останавливался в коридоре, на ступеньках, на лестничной площадке, снова в коридоре, выдавал очередную порцию сведений и удивлялся – что это слушатели стоят, когда нужно торопиться.
Понимать его речь, изобиловавшую аббревиатурами, по преимуществу англоязычными, было непросто – даже носителю языка Николасу, не говоря уж об остальных. Суть же сводилась к следующему.
От сильного удара в мозгу больного нарушилось нормальное кровообращение, что полностью изменило установившиеся психофизические параметры поведения. Этот тип посттравматической дисфункции носит общее название «Organic Aggressive Syndrome» – «Органический агрессивный синдром», причем в случае пациента Морозова стопроцентно прослеживается симптоматика редчайшей разновидности OAS, так называемого Kusoyama Syndrome, Синдрома Кусоямы. Психиатрический диагноз подтверждается результатами SPECT, Однофотонной эмиссионной компьютерной томографии. В обоих полушариях имеются выраженные гипокаптуры. Почти не вызывает сомнений, что серьезно нарушен серотонергический баланс, в связи с чем возникли кардинальные личностные изменения. Проводимый курс лечения предполагает фармакологическую компенсацию 5-эй-ти-нейротрансмиссии, однако пока положительный результат не прослеживается. Должен произойти качественный скачок, который восстановит нормальное кровообращение, а также белковый и гормональный баланс.
Дослушав всю эту муть, Фандорин спросил:
– Он что, от удара сошел с ума? Тронулся рассудком?
Марк Донатович с сожалением посмотрел на него. Вздохнул.
– Нет, с ума Морозов не сошел. В том смысле, что способности к рациональному мышлению он не утратил. «Тронулся рассудком» – определение крайне некорректное, но более верное. Видите ли, патологическое состояние, известное как Синдром Кусоямы, пока очень мало изучено медициной, а в столь острой форме вообще регистрируется впервые. Это интереснейший феномен! Такая удача! – Врач поперхнулся, поглядев на дочь больного. – Я имею в виду, в научном смысле.
– Да что за Кусояма такая? – нетерпеливо спросила Валя. – Вы по-нормальному, по-человечески объяснить можете?
Оказалось – может. Во всяком случае, если попросит красивая женщина.
– Если упрощенно, человек становится своей полной противоположностью. В ментальном и нравственном смысле. Инстинкты и комплексы, которые пациент все шестьдесят лет жизни подавлял усилием воли, сознания, воспитания, вырвались на поверхность. То же, что составляло приоритетные и обыденные интересы, утратило всякую ценность. Жертва синдрома, впервые описанного профессором Кусоямой, так сказать, сжигает всё, чему поклонялась, и поклоняется всему, что сжигала. Человек как бы превращается в свой негатив – ну, вроде фотопленки. Что было белым, становится черным. Что было черным, становится белым. Понимаете?
– Нет, – честно признался Ника и поглядел на Валю.
Та пожала плечами. Саша, тяжко вздыхая, смотрела в пол.
– Да, это надо видеть собственными глазами, – снисходительно обронил Марк Донатович. – Идемте, что вы всё останавливаетесь? Время, время!
До стационара было уже рукой подать. Глядя на тропические деревца в кадках, на плазменный телевизор в холле, Фандорин спросил:
– Скажите, а на какие средства содержится эта прекрасная клиника?
– Не клиника. Научно-исследовательский центр, – поправил его Зиц. – Первоначально мы существовали исключительно на частные пожертвования. У нас есть главный спонсор. Он и сам давал деньги, и, главное, помогал привлечь средства других состоятельных людей. Но теперь мы достигли европейской известности и вышли на самоокупаемость. Собственно, уже и прибыль даем. За счет выполнения различных заказных исследований и программ… Ну вот мы и пришли.
Он остановился перед стеклянной матовой дверью, однако вошел не сразу. Потер пальцами виски, будто хотел сосредоточиться или сконцентрировать волю. Потом обнял Сашу за плечо:
– Мужайся, деточка. Как говорят французы: «Кураж!»
А Нике и Вале сказал:
– Опасаться нечего. Палата специально оборудована.
На душе у Николаса, и так одолеваемого нехорошим предчувствием, стало совсем тревожно.
– Погодите, – начал он. – Что значит «специально оборудована»? И почему мы должны чего-то опаса…
– А-а! – воскликнул доктор, глядя мимо него. – Аркадий Сергеевич! Уже приехали? Это и есть наш спонсор, о котором я вам говорил, – вполголоса объяснил он Вале и поспешил навстречу троице, появившейся из-за угла: двое мужчин и подросток.
– Вот, Николай Александрович, становитесь спонсором, и к вам тоже люди потянутся, – прокомментировала бегство главврача Валя. – А так ваш номер шестнадцать, стойте и ждите.
Спонсор Аркадий Сергеевич не сделал ни одного движения навстречу доктору. Этот человек явно привык, чтобы к нему кидались, причем со всех ног. Даже вальяжный Зиц-Коровин поневоле перешел на полурысцу. Правда, этот несолидный аллюр получился у Марка Донатовича не подобострастным, а этаким порывисто-энтузиастическим.
– Приветствую светило отечественной и мировой медицины, – с улыбкой протянул руку Большой Человек.
Собственно, это был не просто Большой Человек, но еще и государственный муж – Николас разглядел на пиджаке трехцветный депутатский значок, официальность которого несколько смягчалась курительной трубкой, торчавшей из нагрудного кармана.
Рост, стать, спокойный взгляд, модуляции голоса – всё свидетельствовало о крупнокалиберности Аркадия Сергеевича. Такой, наверное, и в детском саду выглядел маленьким начальником.
Сопровождали спонсора двое: паренек в бейсбольной кепке задом наперед и невысокий крепыш в черном костюме. Профессию крепыша выдал цепкий, обшаривающий взгляд, которым тот окинул Фандорина и его спутниц. Понятно – телохранитель. Нарочно, что ли, депутат такого коротышку подобрал – дабы смотреться еще величественней?
Но если это охранник, почему он стоит за спиной у мальчика? Странно.
И мальчик тоже какой-то странноватый, на головастика похож. Да нет, присмотрелся Николас – просто у него волосы убраны под шапку, оттого голова и кажется несоразмерно большой.
Марк Донатович почтительно поздоровался с депутатом, на охранника не взглянул, а подростка просто похлопал по груди – на ней красовался логотип клуба ЦСКА. Ника заметил, как по нервному лицу мальчика пробежала брезгливая гримаска.
Знак ЦСКА
О чем они между собой разговаривали, Фандорин старался не слушать – неудобно. Но кое-какие обрывки всё же долетали.
– …И головные боли как рукой снимет, – говорил Зиц, продолжая поглаживать паренька.
Тот сделал полшажка в сторону – отодвинулся.
– На ангела похож, – тихонько прошептала Николасу на ухо Саша.
– Разве ангелы болеют за ЦСКА? – пошутил Фандорин, уже знакомый с этим выражением ее лица. Когда она говорила о Господе или ангелах, брови у нее приподнимались, а в глазах появлялся мечтательный блеск.
Держался паренек совсем не по-ангельски. Доктор его о чем-то спрашивал, а он глядел в сторону, шмыгал носом, отвечал что-то сквозь зубы, нехотя.
Тем временем Аркадий Сергеевич перевел свой царственный взор на Николаса и его спутниц – удостоил заметить, по-другому этот неспешный поворот головы не назовешь.
– А, Саша, ну как дела у папы? – сказал он и – о чудо – сам двинулся в эту сторону.
– Здравствуйте, Аркадий Сергеевич. Неважно, – печально ответила девочка.
Выходит, они знакомы?
Охранник за депутатом не пошел, лишь посмотрел на Николаса еще раз – очень внимательно. Прищуренные глаза светились неистовым огнем, от которого Фандорин поежился. Такой взгляд бывает у сторожевого пса, который никогда не лает, но от которого лучше держаться подальше – накинется без предупреждения и вцепится намертво.
– Ничего, всё образуется. Главное, папа жив. А Марк Донатович его вылечит, он ведь у нас волшебник.
Обращался спонсор к девушке, но смотрел при этом на Николаса, как бы спрашивая: а ты что за фрукт, почему здесь?
Ника представился, отрекомендовался «Сашиным знакомым» – и сам на себя разозлился, что поддался властной ауре Большого Человека.
Хорошо, Валя поддержала реноме – талантливо сыграла человека свиты. Подняла руку – мол, не такая я персона, чтобы называть свое имя – и, изобразив почтительный полупоклон в сторону шефа, сказала:
– Я референт Николая Александровича.
Спонсор кивнул. Очевидно, в его кругу всякого мало-мальски приличного человека обязательно кто-нибудь сопровождал – не телохранитель, так референт или ассистент.
– Аркадий Сергеевич Сивуха, – пожал он руку Николасу. – Фамилия такая.
Донесся резкий мальчишеский голос:
– Послушайте, не трогайте меня, а?
Это мальчик в очередной раз увернулся от покровительственной длани главврача – теперь уже с нескрываемым раздражением.
– Это не то, что вы подумали, – сказал Сивуха, заметив взгляд Николаса. – Да, Олег проходит здесь курс лечения, но с психикой у него всё в порядке. Мой сын не шизофреник и не умственно отсталый. У него проблема противоположного свойства. Мальчик – гений, а это очень тяжелая нагрузка для личности.
– А-а, ваш сын – пациент доктора Зица? – протянул Фандорин. – Так вот почему вы спонсируете эту клинику.
Получилось не очень вежливо, Николас даже смутился. Но Сивуха, кажется, не обиделся.
– Да, в свое время я создал этот медицинский центр ради сына. В основе благотворительности всегда лежит личная мотивация, без этого не бывает. Вот и мне, как говорится, nihil humanum[2].
Судя по этим словам, человек он был неглупый и, похоже, с образованием – для депутата редкость.
– Папа, я устал! Можно я пойду к себе?
Оставив доктора, к ним приближался «мальчик-гений». На вид ему было лет пятнадцать, тонкий голос еще не начал ломаться.
Охранник двигался, отстав на два шага, из чего следовало, что приставлен он не к депутату, а к отпрыску.
– Вы кто? – с подростковой непосредственностью спросил отпрыск, рассматривая Николаса.
– Меня зовут Николай Александрович. А вас?
Фандорин нарочно обратился на «вы» – в переходном возрасте мальчикам очень хочется, чтобы их воспринимали как взрослых.
– Олег. Сколько вам лет?
Все-таки он совсем еще ребенок, подумал Николас и, чуть улыбнувшись, ответил.
Олег смотрел на него и молчал, в холодных голубых глазах не было ничего детского. Улыбка сама собой сползла с Никиного лица.
– Вы ошибаетесь, – задумчиво проговорил Олег. – Вам никак не больше тринадцати. Я бы дал одиннадцать-двенадцать. В общем, поздний предпубертат.
Фандорин удивился – не столько странному заявлению, сколько тому, что мальчик знает такое мудреное слово.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил подошедший доктор Зиц.
Олег не повернул головы – он обращался исключительно к Николасу:
– Я умею видеть настоящий возраст мужчины. У женщин по-другому. Они с годами меняются. Внутренне. Сначала девочка, потом девушка, потом женщина, потом старуха. Если перевести на язык семейного позиционирования, дочь – жена – мать – бабушка. Это связано с деторождением и меноциклом.
Ника слушал с все возрастающим изумлением, а странный мальчик по-прежнему вел себя так, словно кроме них двоих здесь никого не было.
– Но мужчина запрограммирован на один возраст. И внутренне почти не изменяется. Вот папе по паспорту пятьдесят, а на самом деле двадцать пять. Он всё рвется в вожаки стаи, всё норовит побольше самок затоптать и пошире территорию пометить. Таким был, таким и останется.
Поразительно, но папу-депутата эта дефиниция нисколько не шокировала. Наоборот, он поглядел на окружающих с горделивой улыбкой – мол, видите, какой он у меня гениальный?
– Или взять вас. Вы говорите, вам сорок пять, а я вижу: предпубертат, канун полового созревания. Всё в мушкетеры тянет играть. И до самой смерти не наиграетесь. Такая уж в вас заложена программа.
А ведь маленький паршивец прав, подумалось вдруг Нике. Я в самом деле часто чувствую себя двенадцатилетним среди людей взрослых и зрелых.
– Ну, а мне сколько лет? – поинтересовался Марк Донатович.
Олег, не повернувшись, обронил:
– Семь. Вы еще не вышли из возраста младенческой жестокости. И никогда не выйдете. Правда, любопытно смотреть, как поведет себя стрекозка, если ей оторвать крылышки?
Доктор засмеялся.
– Олег, вы сами-то какого возраста? – спросил Ника.
– При моем диагнозе? – Паренек делано рассмеялся. – Весьма преклонного.
Нике внезапно сделалось ужасно жалко ершистого акселерата. Что же у него за диагноз такой? От чего его здесь лечат? Не от гениальности же, в самом деле? Хотя, безусловно, мальчик очень умен, начитан и не по годам развит.
– Пойдем, папа. Я придумал одну штуку, хочу тебе показать.
Больше Олег на Фандорина не смотрел, будто уже вычислил эту неизвестную величину и утратил к ней всякий интерес.
Только, когда троица уже уходила по коридору, удивительный мальчик на секунду обернулся и посмотрел на Николаса как-то по-особенному. Будто с безмолвным предостережением.
– Он что, в самом деле гений? – спросил Фандорин, когда папа, сын и охранник скрылись за поворотом. – Господин Сивуха так сказал.
Марк Донатович покривился.
– М-да. Случай очень непростой. Больше десяти лет работаю с Олегом. Он здесь, можно сказать, полжизни проводит. Лечение сложное, многоэтапное… Насчет гения Аркадий Сергеевич, как свойственно родителям, преувеличивает, но молодой человек, действительно, обладает незаурядными способностями. Мог бы стать талантливым изобретателем – если бы не тратил время на всякую ерунду. Ведь что такое талант? – оживился Зиц, очевидно, садясь на любимого конька. – Та же физиологическая дисфункция мозга, связанная опять-таки с нарушением гормонального баланса. Вот у Морозова произошла недопоставка серотонина. А у Олега – врожденная проблема со стероидами. Как бы вам проще объяснить? Недоразвитие одного участка мозга компенсируется гипертрофированным развитием другого участка. На это и нацелена стратегия моего лечения: восстановить равновесие.
– Загасить талант, что ли? – спросила Валя. – Типа: станет потупее, и гормоны устаканятся?
Зиц засмеялся.
– Не совсем так, Валечка. Если вас интересуют вопросы гормональной деятельности, я с удовольствием устрою для вас небольшой экскурс. Может быть, заглянете ко мне, чуть позже? Я покажу вам свои разработки. Это очень интересно, поверьте.
– Могу себе представить, – до предела распахнула ресницы Валя.
Эскалации флирта помешала Саша Морозова.
– Марк Донатович, пойдемте уже к папе, а? – напряженным голосом произнесла она.
Во взгляде девушки, устремленном на дверь палаты, читались тоска и ужас.
Такое Фандорин прежде видел только в кино.
Посередине большой белой комнаты стояла белая кровать. На ней, пристегнутый белыми ремнями, в белом кожаном наморднике лежал доктор филологических наук Морозов. Даже его перебинтованная голова была прикреплена к изголовью особым ремнем. Мужчина скосил на вошедших глаза – их белки сверкнули диким, синеватым блеском.
Рядом на стуле сидел здоровенный детина в халате. На поясе у него висела не то резиновая дубинка, не то электрошокер – потрясенный зрелищем, Николас толком не разглядел.
Ступив через порог, Саша немедленно, в ту же секунду, начала всхлипывать. И ее можно было понять…
– Здравствуйте, Филипп Борисович! – с фальшивой жизнерадостностью провозгласил Зиц и тихо добавил. – Иначе было нельзя. Вчера, выйдя из комы, он набросился на медсестру Изабеллу Анатольевну. С целью изнасилования.
Валя хихикнула:
– Ну и как, успешно?
– Ничего смешного. – Марк Донатович посуровел. – Он держал Изабеллу Анатольевну зубами за горло, она даже позвать на помощь не могла. Хорошо, вошел медбрат, Коля Степаненко. То есть чего хорошего… Когда Коля попытался оторвать больного от медсестры, Морозов сломал ему обе руки и откусил полноса. Понадобилось двое врачей-мужчин и четверо охранников, чтобы совладать с пациентом. Сила чудовищная… А результат такой. У рентгенолога сломана челюсть, у двоих охранников серьезные укусы. Изабелла Анатольевна в шоковом состоянии, она ведь даже замужем никогда не была. Плюс на горле ссадины от зубов. С Колей Степаненко вообще беда. Морозов ведь нос не просто откусил, но еще и проглотил. Так что обратно не пришьешь…
Присвистнув, Валя поглядела на скованного филолога с уважением.
– Вот это да! Прямо Тарзан, Шварценеггер какой-то. А по виду – сморчок сморчком.
– Синдром Кусоямы, чего вы хотите, – пожал плечами Марк Донатович. – Всё шиворот-навыворот. Я вчера говорил по телефону с супругой пациента, она сейчас в Базеле. Говорит, тишайший человек. Последние шесть лет не проявлял никакого интереса к половой жизни. И вот что мы имеем: гиперагрессивность плюс гиперсексуальность. Виноват тестостероновый взрыв. Гипофиз просто захлебывается от перепоставки гормонов. Мозговой центр агрессивности возбужден до предела…
Доктор филологических наук кое-как вывернул голову. На Зица и Николаса едва взглянул, Валя его тоже не заинтересовала, зато при виде дочери больной весь заизвивался, даже зарычал.
Саша вскрикнула и спряталась за Нику.
– Филипп Борисович, я сниму с вас маску, если вы пообещаете вести себя тихо и не кричать, – громко сказал главврач. – Даете слово?
Забинтованная голова еле заметно кивнула.
– Ну вот и умничка. Миша, сними. Только пальцы осторожно. И лобный ремень оставь.
Санитар (или охранник?) отстегнул намордник, повесил на изголовье.
– Иди, Миша, побудь в коридоре. Ты нам пока не нужен. Мы будем вести себя хорошо, правда?
Больной сладко улыбнулся, но, едва за Мишей закрылась дверь, отмочил штуку: высунул длинный, очень красный язык и, не сводя глаз с Саши, сделал им несколько змееобразных движений, а потом облизнулся. Зрелище было отвратительное.
Девушка так и зашлась от судорожных рыданий, а Зиц укоризненно сказал:
– Филипп Борисович, вы же обещали!
– А разве я кричу? Я тише воды, ниже травы. Сашенька, доченька, подойди, поцелуй папочку. Желательно взасос.
Голос у больного был едкий, глумливый, но речь вполне связная, отчетливая. Новый взрыв Сашиного плача сопровождался гаденьким дребезжащим смехом папаши.
– Да, с дочерью я вчера здорово ошибся, – рассказал главврач Николасу и Вале. – Сначала я решил, что вспышка агрессии – единократный припадок, временное помрачение сознания. И вызвал девочку. Его жена сказала, он в дочери души не чает. Думал, пациент увидит родного человека, начнет приходить в себя. Виноват я, очень виноват. Понимаете, больные синдромом Кусоямы невероятно хитры и изобретательны. Морозов прикинулся, что ничего не помнит про Изабеллу Анатольевну. Плакал, просил его отстегнуть. Ну, я и поддался… Вначале вроде бы шло нормально. Они с дочкой обнялись, оба плачут. Но стоило оставить их двоих… Крик, рык, грохот! Едва мы у него девочку вырвали. Ему сейчас все равно – дочь, не дочь. Вся этическая система полетела вверх тормашками…
– Папа на самом деле не такой! – дрожащим голосом выкрикнула Саша. – Он просто болен!
– Конечно. И я обязательно его вылечу. – Зиц подошел к кровати, наклонился. – Филипп Борисович, ведь вы умный, интеллигентный человек. Взгляните на свое состояние с научной точки зрения. В результате травмы у нас с вами проблемка по части физиологии мозга. Произошел перекос гормоноснабжения, вы повышенно возбудимы, но зачем же так травмировать Сашу? Ведь она ваша дочь!
Морозов осклабился.
– А кого тут еще травмировать? Этого мерина переодетого, что ли?
Он дернул головой в сторону Вали – та аж руками всплеснула от такого ужасного оскорбления.
Ника же поневоле был впечатлен. Впервые на его памяти кто-то с ходу определил Валино гендерное происхождение.
– Не обращайте внимания, он психически болен, – шепнул Валентине врач. – Филипп Борисович, я ввожу вам внутривенно препарат моей собственной разработки. Он поможет вашему мозгу справиться с последствиями травмы. Всё вернется на свои места. Но на это понадобится время. Сколько – не знаю. Торопиться опасно – слишком большая нагрузка на сердце, а элетрокардиограмма у вас не очень.
– Тю-тю-тю, – сказал на это достоевсковед. – Пойди лучше, *** *******.
Загнул такое, что Ника не решился даже посмотреть в Сашину сторону.
У Зица в кармане запищал телефон.
– Ой, ради Бога, простите! – заизвинялся доктор перед невидимым собеседником. – Совсем из головы вон! Сейчас, сейчас бегу! Одна минута.
Рассоединился, скороговоркой объяснил:
– Меня уже десять минут ждут, совсем забыл. Попробуйте восстановить эмоциональный контакт. Попытка – не пытка. Только ни в коем случае не отстегивать и близко не подходить. Как бы ни прикидывался, как бы ни упрашивал. Если что – Миша за дверью.
И был таков.
– Ничего, – мрачно заявила Валя. – Если что, я его и без Миши вырублю.
Она хотела показать больному кулак, но Ника удержал запястье уязвленной помощницы. Надо было и в самом деле попытаться установить контакт с этим монстром. Иначе как найти вторую половину рукописи?
О том же, кажется, подумала и Саша. Она посмотрела на Фандорина, едва заметно кивнула: мол, попробуйте, на вас вся надежда.
– Хм. Филипп Борисович, моя фамилия Фандорин… Ваша дочь рассказала мне о ситуации в вашей семье. Пора переводить в швейцарскую клинику очередной взнос, двадцать тысяч евро. Там же ваш сын, Илья…
На глазах у Морозова выступили крупные слезы, а одна даже скатилась по щеке.
– Илюша… Илюшечка, сыночек, – растроганно пробормотал больной.
Воодушевленный такой реакцией, Ника заговорил уверенней:
– Для спасения Илюши эти деньги необходимы. Срочно!
Филипп Борисович горестно вздохнул:
– Но у меня нет денег. Сами видите, добрая вы душа, в каком жалком я состоянии.
– А рукопись Достоевского? Вы где-то спрятали ее вторую половину. Постарайтесь вспомнить. Это очень, очень важно!
Человек на кровати наморщил лоб, словно пытаясь напрячь мысли.
Напряженное молчание.
Ника, Саша и Валентина боялись пошевелиться.
Повздыхав, поцокав, Морозов проговорил:
– Как же, как же. Неизвестное творение величайшего Федора Михайловича. Желтые странички. Сухие такие, ломкие. Дрянь бумажки. Станешь подтираться – всю задницу обдерешь… Ой, ой, глазами-то захлопали! Умора!
Он затрясся в приступе злобного хохота, и стало окончательно ясно: мерзавец издевается. Где рукопись, отлично помнит, но говорить не намерен. Наплевать ему теперь и на больного сына, и на былого кумира Достоевского. Да и на деньги тоже. «Сжег всё, чему поклонялся», вспомнил Ника строки (кажется, тургеневские), процитированные доктором.
– Шеф, – сказала Валя, оглянувшись на дверь, – а давайте я этому гаду по ушам надаю. Отлично освежает память.
Саша всхлипнула:
– Не надо! Пожалуйста!
– Преданная дочь молит за отца. Я растроган, – продолжала веселиться жертва синдрома. – Хочешь, Сашок, отдам тебе эти бумажки? Мне-то они даром не нужны.
– Отдай, папа. Скажи, куда ты их спрятал.
Девушка смотрела на отца с такой мольбой, что, казалось, и камень бы дрогнул.
– Скажу, скажу. Но не за здорово живешь. Развлеки больного папочку. Расскажи что-нибудь пикантное, с порнушечкой. Ты ведь у меня девочка-дюймовочка, целочка-переспелочка. А гормончики-то тоже попискивают, гипофиз или что там подкачивают (ты про это у доктора спроси). Тельце соком наливается. Неужто никогда о **** не думаешь, девственница ты моя Орлеанская? Ду-умаешь, еще как думаешь. А если думаешь, то неужели в постельке там или в ванной ручонками не пошаливаешь? Опиши, с физиологическими подробностями. Тогда и я тебе про рукопись расскажу. Ну, давай.
Он сглотнул слюну и отвратительно оскалился. Дочь стояла, опустив голову.
– Молчишь? Не хочешь сделать больному старику приятное? Тогда катись в *****. Вместе со своим Илюшечкой.
Саша в ужасе попятилась.
– Алё, папаша, – вышла вперед Валя. – Хочешь порнушки? Тогда не по адресу обращаешься. Давай я тебе расскажу, из личного опыта. А-ля карт, на любую тему.
Филолог-расстрига брезгливо фыркнул.
– У вас, нелепое создание, не получится. Тут ведь главное не фабула, а исполнение. В нем, выражаясь по-еврейски, самый цимес. – Старикашка облизнулся. – Чтоб со стыдливым румянцем, с дрожью в голосе. Голенькая перед всеми. И чтоб потом со сраму под землю провалилась. Вот что возбудительно. А вы с вашей дешевкой.
На Сашу было невозможно смотреть – она допятилась до самой стены, вжалась в нее и вся окоченела.
– Послушайте, вы, больной… – яростно начал Николас, но сдержался. Ведь в самом деле больной человек, что с него возьмешь? – Перестаньте издеваться над девочкой. Иначе я вызову охранника, и на вас снова наденут намордник.
– Да как же я в наморднике про рукопись-то расскажу? – удивился Морозов и вдруг с интересом принялся разглядывать Фандорина. – А, может, вы? У вас хорошо получится, по глазам вижу. Давайте, расскажите что-нибудь самое стыдное, самое неприличное из вашей жизни. Да смотрите, не обманите. Не подсуньте какую-нибудь фальшивку. Мне правда нужна, брехню я сразу распознаю. И в ответ тоже навру. Ну, валяйте. Про самое непристойное. Только обязательно с сексиком, а не про то, как вам на улице приспичило и вы в чужом подъезде нагадили. Это не засчитаю.
– Идемте отсюда, – махнул Николас девушкам. – Ничего он нам не скажет.
– Нет, погодите! – Саша бросилась к нему, схватила за руку. – А как же Илюша? Я бы ему рассказала, я бы всё сделала! Но чего он хочет, я не могу… Не потому что не хочу, а потому что нечего. Я бы напридумывала, но… Я не умею. И догадается он.
А Морозов со своего ложа подхватил:
– Выручите девочку. Вы же джентльмен… Ой, глядите, покраснел! Сейчас отважится! Ну же, благородное сердце! Ланселот Озерный! Вперед за честь дамы!
Да ни за что на свете, сказал себе Ника, катитесь вы все… Но знал уже, что никуда он из этой проклятой палаты не уйдет. Не сможет.
– Ладно, будет вам про неприличное, – глухо проговорил он, глядя на гнусного старикашку с ненавистью. – Но если вы после этого нас обманете…