Старая легенда гласит, что когда боги создавали человеческую расу, то они спорили, куда поместить секреты жизни, чтобы их не слишком легко было найти. Один бог хотел спрятать их на вершине горы, другой – в недрах земли, тогда как еще один сказал: «Положите их на дно моря. Они там их никогда не найдут». Но ни одно из решений не удовлетворяло всех. Наконец один из богов сказал: «Давайте поместим это знание внутри них. Они никогда не заглянут туда!»
Мы знаем нашу сокровенную, нашу глубокую внутреннюю сущность нисколько не лучше, чем ее знали люди два или три тысячелетия назад.
В одном из своих стихотворений персидский поэт XIII века Джалал аддин Руми рассказал, как он искал Бога на кресте в христианской церкви, в индуистском храме, буддийском монастыре и в Каабе, но нигде не нашел его. Но стоило ему заглянуть в свое собственное сердце, как он обрел Бога, живущего там. Обращаясь к богословам-схоластам, Руми говорит: «Когда же вы перестанете кланяться кувшинам и обратите внимание на воду!»[67]
Главной особенностью западного мышления является убеждение в обособленности человека от природы, субъекта от объекта. На Востоке всё по другому. Индийский философ Рамана Махарши замечает: «Сейчас вы думаете, что вы – личность, вокруг вас находится Вселенная, а вне Вселенной пребывает Бог. В этом и состоит идея разделения. От нее необходимо избавиться. Потому что Бог неотделим и от вас и от Космоса».[68]
Как же современная западная наука определяет понятия пространства и времени? По ее мнению, материя – это бесконечное множество всех сосуществующих в мире объектов и систем, совокупность их свойств, связей, отношений и форм движения. Материя включает в себя не только все непосредственно наблюдаемые объекты и тела природы, но и все те, которые не даны человеку в его ощущениях. Материю делят на неживую и живую природу. К первой относят элементарные частицы, атомы, молекулы, поля, макроскопические тела, планеты и планетные системы, звезды и звездные системы, галактики и Вселенную в целом. Ко второй – белки и нуклеиновые кислоты, клетки и одноклеточные организмы, многоклеточные организмы, органы и ткани, популяции, биоценоз, живое вещество планеты. Пространство обладает двумя общими свойствами. Первое – протяженность, рядоположенность, существование и связь различных элементов (точек, отрезков, объемов и т. д.), возможность прибавления к данному элементу некоторого следующего либо возможность уменьшения числа элементов. Протяженность пространства проявляется как единство прерывности и непрерывности в его структуре. Второе – трехмерность, то есть все известные материальные процессы и явления реализуются в пространстве трех измерений – длины, широты и высоты.
Что касается времени, то считается, что оно обладает тремя общими свойствами. Длительность – последовательность сменяющих друг друга моментов или состояний, возникновение за каждым данным интервалом времени последующего. Длительность предполагает возможность прибавления к каждому данному моменту времени другого, а также возможность деления любого отрезка времени на меньшие интервалы. Длительность бытия объектов во времени выступает как единство непрерывного и прерывного. Общая непрерывность времени проявляется в постоянном переходе предшествующих состояний в последующие, однако конкретные объекты материального мира имеют начало и конец, поэтому можно говорить о прерывности бытия конечных материальных объектов. Необратимость времени – однонаправленное изменение от прошлого к будущему, то есть прошлое, порождая настоящее и будущее, переходит в них. Одномерность времени – линейная последовательность событий, связанных между собой.
Нельзя сразу же не отметить субъективный характер как пространства, так и времени. Пространство и расстояния столь же условны, как и время. Людям, находящимся на Земле, кажется, что размер Луны и расстояние до нее значительно меньше, нежели это имеет место быть на самом деле. Лишь по мере приближения к Луне на космическом аппарате эта иллюзия рассеивается, но только для космонавтов. Большинству человечества, лишенному возможности отправиться в космос, приходиться верить ученым-теоретикам и практикам-космонавтам на слово. Однако в действительности понятие «Луны» для субъекта очень сильно отличается от того, чем она является сама для себя.
Древнегреческий философ Протагор из Абдер (V век до н. э.) считал, что «человек есть мера всех вещей в том, что они существуют, и в том, что они не существуют». Иначе говоря, если человек хочет, чтобы что-то существовало, то оно будет существовать, если не хочет – не будет. Мир будет таким, каким его желает видеть человек.
Впервые к проблеме реальности и объективности пространства и времени обратилась древнегреческая философская школа элеатов. Парменид (VI–V вв. до н. э.) понимал бытие как чистую позитивность, которое ничем не порождается и не может быть уничтожено. Учение Парменида изложено в его поэме «О природе». Этот философ считал чувства обманчивыми и рассматривал чувственные вещи как иллюзии. Неистинность мира повседневной жизни коренится в его противоречивости: ни о чем здесь нельзя решить, есть оно или не есть, но все всегда как-то и есть и не есть одновременно. Истина же требует решительного различения есть от не есть. Отсюда решающее суждение Парменида: есть либо бытие, либо небытие, третьего не дано. Бытие присуще настоящему, его нет ни в прошлом, ни в будущем. Философ полагал, что все, о чем говорят и думают, – существует. Парменид сформулировал парадокс о движении в покое: существует только сущее, а вне сущего ничего не существует, следовательно, невозможно никакие изменения, а сущее – нечто вечное, однородное и бесконечное в пространстве и во времени. Иначе говоря, поскольку человек может мыслить вещь в любое время, то все, что может быть мыслимо или высказано, должно существовать всегда, поскольку слова имеют постоянное значение. Парменид говорит, что поскольку мы можем вспоминать прошлое, то оно должно существовать и в настоящее время.[69]
Его последователь Зенон Элейский сформулировал так называемые апории:
1) Против множественности: если все состоит из многого, или если сущее реально делится на обособленные части, то каждая из этих частей оказывается зараз и бесконечно малой, и бесконечно великой; ибо имея вне себя бесконечное множество всех прочих частей, она составляет бесконечно малую частицу всего, но с другой стороны, слагаясь сама из бесконечного множества частиц (будучи делима до бесконечности), она представляет величину бесконечно большую. Так выходит, если признавать все частицы имеющими величину и делимыми; если же признать, что многое, т. е. частицы всего, не имеют никакой величины и потому неделимы, то выходит новое противоречие: все оказывается равным ничему. То, что не имеет величины, не может, присоединяясь к другому, его увеличивать (нуль не есть слагаемое); поэтому и все, состоящее из неделимых, лишенных величины, само не имеет никакой величины, или есть (материально) ничто.
2) Против движения. Чтобы пройти известное пространство, движущееся тело должно сперва пройти половину этого пространства, а для этого – сначала еще половину этой половины и т. д. до бесконечности, то есть оно никогда не тронется с места; на этом основании быстроногий Ахиллес никогда не может догнать медлительную черепаху. Другой аргумент: движущееся тело, например, летящая стрела, в каждый момент движения занимает определенное пространство, то есть находится в покое и, таким образом, все движение разлагается на моменты покоя, следовательно, представляет внутреннее противоречие (так как из нулей движения нельзя составить положительную величину).
Таким образом, Элейская школа впервые в истории философии выдвинула идею единого бытия, понимая его как непрерывное, неизменное, присутствующее в любом мельчайшем элементе действительности, исключающее множественность вещей и их движение.
Другой выдающийся древнегреческий мыслитель Платон писал, что когда он бывает здоров, то находит вино сладким, но когда бывает болен, то находит его кислым. Философ обратился к теории Протагора о том, что человек есть мера всех вещей. Поскольку свиньи и обезьяны также являются воспринимающими животными, то и они являются такой мерой (впрочем, этот аргумент отвергается как оскорбительный). Далее ставится вопрос о действительности восприятия в снах и в состоянии безумия.
В трактате «Государство» Платон сравнил человеческое существование с жизнью в пещере спиной к выходу, поэтому люди могут видеть не сами вещи, а лишь тени, отбрасываемые ими, и принимают эти тени за единственные реальности. На самом деле реальностью являются идеи вещей, которые душа вспоминает на основе своего духовного опыта. Платон утверждал, что подлинное бытие – это идеальное бытие. В идеальном мире существует не конкретная вещь, а ее абстрактное понятие, которое является неизменчивым, как и его свойства. Поэтому, лицезря новую вещь, мы видим ее не впервые, а «вспоминаем». Именно Платон сформулировал критерий, позволяющий правильно ориентироваться в мире чувственных данностей: «… не во впечатлениях заключается знание, а в умозаключениях о них, ибо, видимо, именно здесь можно схватить сущность и истину, там же – нет». Ни ощущения, ни правильные мнения, ни объяснения их не дают еще знания как такового, хотя и необходимы для подступа к нему. Над ними стоит рассудочная (дискурсивная) способность, а ее превосходит созерцающий подлинное бытие ум. Этой иерархии познавательных способностей соответствуют: имя, словесное определение, мысленный образ вещи, или ее идея, независимое от нас бытие которой мы изначально предполагаем.[70]
Проблема соотношения субъекта и объекта не была забыта и в Средние века. Французский мыслитель Пьер Абеляр (1079–1142) был одним из крупнейших философов того времени, и особый интерес у него вызывала проблема универсалий. Эта проблема представляется очень важной и, поэтому, остановимся на ней подробнее.
Спор об универсалиях, то есть общих понятиях, в средневековой схоластической философии сводился к вопросу, существуют ли они «до вещей», как их вечные идеальные прообразы (платонизм, крайний реализм), «в вещах» (аристотелизм, умеренный реализм), «после вещей» в человеческом мышлении (номинализм, концептуализм). Реалисты утверждали, что универсалии существуют реально и независимо от сознания. Номиналисты, наоборот, отрицали реальное существование общих понятий, считая их лишь именами (лат. потеп – имя), словесными обозначениями, относимыми ко множеству сходных единичных вещей или чисто мыслительными образованиями, существующими в уме человека
Абеляр занял промежуточную между реализмом и номинализмом позицию, получившую название «концептуализма». Он рассматривал универсалии как умственные концепции, которые не существуют отдельно от предметов, но которые в то же время не просто произвольные имена. «Универсалия», такая, например как «лошадь», реальна, это не просто слово, однако она не может существовать отдельно от реальных лошадей. В понимании Абеляра «универсалии» предшествуют конкретным вещам. Бог имел идею лошади, прежде чем начал творение, и эта идея присутствует в каждой конкретной лошади. Вскоре эта точка зрения стала преобладающей.[71]
Английский субъективный идеалист Дж. Беркли (1685–1753) полагал, что ничто не существует, за исключением воспринимающих личностей, все же другие вещи являются не столько самостоятельно существующими, сколько способами существования личностей. Английский философ утверждал, что так называемые вторичные качества, то есть цвета, звуки, вкусы и т. д., не имеют существования вне разума. Всякая общая идея, к примеру, идея «фрукта вообще» есть не что иное, как представление какого-то конкретного фрукта, которое, однако, интересует ум не само по себе, а в его репрезентативной функции, в качестве представителя целого класса объектов. В самом деле, представляя любой чувственный объект, мы одновременно представляем самих себя, представляющих этот объект. Субъект нельзя отмыслить от объекта. Это и значит, что объекты имеют лишь соотносительное существование, зависят от воспринимающего духа. «Быть, значит восприниматься», – говорит Беркли. Происходит полное отождествление свойств внешних предметов с ощущениями этих свойств человеком.
Беркли сделал интересное замечание по поводу субъективности пространства. Он пишет: «Возьмем дюйм, отмеченный на линейке; будем смотреть на него последовательно с расстояния в полфута, в один фут, в полтора фута и т. д. от глаза: на каждом из этих и на всех промежуточных расстояниях дюйм будет иметь различное видимое протяжение (т. е. в нем можно будет различить большее или меньшее число точек).
Теперь я спрашиваю, которое из всех этих разных протяжений является той установленной и определенной длиной, которую условились принять в качестве общей меры других величин? Нельзя указать никакого основания, почему мы должны дать предпочтение одному перед другим».[72] Беркли замечает, что «очевидно, что мы не видели бы движения, если бы не существовало разнообразия цветов», – замечает Беркли.[73] Наконец, английский философ справедливо указывает, что если слепой человек неожиданно прозреет, то не сможет отличить шар от куба, поскольку «хотя он и знает по опыту, как действуют на осязание шар и куб, но он пока еще не узнал, что то, что таким или иным образом действует на его осязание, должно таким или иным образом действовать и на зрение, или что выступающий угол в кубе, неровно давивший на его руку, покажется его глазу таким, как он есть в кубе».[74]
Джон Локк (1632–1704) считал, что внешние предметы, воздействуя на органы чувств, порождают «простые идеи»; душа при этом пассивна, это «чистая доска» («tabula rasa»), на которой опыт пишет свои письмена в виде ощущений или чувственных образов вещей и их качеств. Внутренний же опыт основан на рефлексии над собственной деятельностью души. Локк выдвинул теорию первичных и вторичных качеств. Под «качеством» он понимает силу или способность предмета вызывать в уме свою идею. Первичные качества – плотность, протяженность, форма, движение, покой, объем, число – это «реальные сущности», объективно присущие вещам свойства; они изучаются точными науками. Вторичные качества – цвета, вкусы, запахи, звуки, температурные качества – это «номинальные сущности»; вызываемые ими идеи не имеют прямого сходства с телами. Эти качества зависят от первичных и реализуются при наличии ряда условий (например, для восприятия цвета некоторого предмета необходимы сам этот предмет с определенными первичными качествами, достаточная освещенность помещения и нормальное функционирование зрительного аппарата человека).[75]
Немецкий философ А. Шопенгауэр (1788–1860) в своем главном труде «Мир как воля и представление» говорит о том, что картина мира обусловлена восприятием наших органов чувств. Опыт человека навязывает ему систему предубеждений и ожиданий, которая фильтрует информацию в зависимости оттого, что сам человек хочет увидеть или услышать, не замечая нежелательной информации и замечая желательную. Немецкий философ пишет, что весь этот мир – лишь объект по отношению к субъекту, созерцание созерцающего, то есть его представление. То, что все познает и никем не познается – это субъект. Таким субъектом каждый считает самого себя, но лишь потому, что он познает, а не является объектом познания. Между тем, его тело – это уже объект. Субъект и объект – это соотносительные моменты мира как «представление». Мир как «вещь в себе» предстает у Шопенгауэра как безосновная «воля», которая обнаруживается и в слепо действующей силе природы, и в обдуманной деятельности человека; разум – лишь инструмент этой «воли». Как «вещь в себе» воля едина и находится по ту сторону причин и следствий, однако в мире как «представлении» она проявляется в бесконечном множестве «объективаций». Ступени этой объективации (неорганическая природа, растение, животное, человек) образуют иерархическую целостность, отражающую иерархию идей (понимаемых в платоновском смысле) – «адекватных объективаций воли». Каждой объективации свойственно стремление к абсолютному господству.[76]
Естественно, что традиционная наука боится распространения субъективного идеализма. Как писал Бертран Рассел, «субъективность, которой однажды дали волю, не может быть заключена в какие-либо границы, пока она не достигнет своего логического конца».[77]
Подробный, хотя и неудовлетворительный, анализ соотношения физического и психического был сделан школой эмпириокритицизма. Австрийский физик и философ Эрнст Мах был уверен, что нет пропасти между физическим и психическим, нет ощущения, которому соответствовала бы внешняя, отличная от этого ощущения вещь. Человеческое тело также составляет лишь часть чувственного мира, а граница между физическим и психическим проводится исключительно в целях практичности, и только условно.[78]
В то же время Мах отметил, что далеко не во всех случаях человек может отличить субъективное от объективного: «В повседневном мышлении и обыденной речи противопоставляют обыкновенно кажущееся, иллюзорное действительности. Когда мы держим карандаш перед собой в воздухе, мы видим его прямым; опустив его в наклонном положении в воду, мы видим его изогнутым под тупым углом. В последнем случае говорят: „Карандаш кажется изогнутым, но в действительности он прямой“. Но на каком основании мы называем один факт действительностью, а другой низводим до значения иллюзии?».[79]
В соответствии с теорией принципиальной координации, развитой Р. Авенариусом, между нашим «Я» и средой существует неразрывная связь – «принципиальная координация». Объективный мир не может существовать без «Я», которое воспринимает его. Люди в своем опыте имеют дело лишь с ощущениями и аффекциональными отношениями.[80]
Английский мыслитель Дж. Э. Мур (1873–1958) полагал, что ощущение включает сознание и объект, независимый от сознания. Статус объекта неясен, и лишь «здравый смысл» заставляет нас признавать объективность внешнего мира. Иначе говоря, существуют материальные объекты и акты сознания, связанные лишь с некоторыми из материальных тел. Вместе с тем, «здравый смысл» не может отрицать и то, что мир по своей природе духовен, что существует божественный разум, акты этого разума и загробная жизнь.
Немецкий философ Ф. Брентано был уверен, что психика воспринимающего внешний мир человека – единственная реальность, доступная этому человеку. Вещи обретают свое существование в уме человека, и их существование вне его недоказуемо. Брентано ввел термин «интенциональность», под которым понимал внутренне присущую специфическую направленность на предмет. Между тем со времен античности в философии бытовало мнение о том, что каждому образу сознания должен соответствовать некий предмет в реальности. Следовательно, мифологические существа должны были бы существовать объективно. Понятие интенциональности позволяет избежать этого.[81] В свою очередь датский мыслитель Серен Кьеркегор считал, что человек вообще не может быть объектом научного знания или рассматриваться как субъект-объект, так как «тот, кто существует, не может быть также сразу в двух местах…».[82]
Известный русский философ А. И. Введенский (1856–1925) писал, что «очень вероятно, даже, наверное, вне нас существует что-нибудь (вещь в себе), но пока не найдены основания для перенесения априорных понятий (причины, субстанции и т. д.) за пределы мира явлений, – до тех пор выбор между ответами на вопросы о существовании и несуществовании вещей в себе… может быть сделан не наукой, а только верой». «Наше сознание, – продолжает он, – подчинено такому закону, вследствие которого оно должно представлять вещи как бы существующими, хотя это еще не свидетельствует об их существовании помимо представлений». Введенский заключает, что выводы уместны и законны лишь в наших представлениях, но они бессильны и неуместны в отношении всего, что находится за пределами представлений, т. е. в отношении вещей в себе. К вере нельзя «принудить» так, как принуждает разум; но она имеет свои основания, свои мотивы, «принуждающие» нас (хотя по-иному, чем принуждает разум). Потому атеизм философски, в сущности, недопустим; хотя он так же неопровержим, как неопровержима вера, – он сам есть, в сущности, вера («атеизм есть вера в несуществование Бога, а вовсе не знание»).[83]
Черту под этой проблемой, думается, подвел современный американский философ Кен Уилбер, который замечает, что «Созерцатель видит эго, видит тело и видит естественный мир. Все эти феномены выставлены „перед“ этим Свидетелем напоказ. Но самого Созерцателя нельзя увидеть. Если вы видите что-либо, то это всего лишь еще один объект. И эти объекты как раз то, чем этот Свидетель не является».[84] В другой своей работе Уилбер справедливо пишет, что «граница между «Я» и «не-Я» является самой фундаментальной. Это граница, от которых мы отказываемся с наибольшей неохотой. В конце концов, она была первой границей, которую мы провели, и поэтому это та граница, которой мы дорожим больше всего. Мы потратили годы, чтобы укрепить и защитить ее, сделать надежной и безопасной. Это та самая граница, которая позволяет нам чувствовать себя обособленной личностью. И по мере того как мы стареем, обремененные грузом лет и воспоминаний, и начинаем приближаться к финальному небытию смерти, эта граница оказывается последней, которую мы оставляем».[85]
Другой серьезной проблемой является вопрос о соотношении я-субъекта