Предисловие. Многоликий Петербург
«И обернется вдруг глухим брандмауэром Блистательный Санкт-Петербург»
Санкт-Петербург – город архитектурных ансамблей, яркая страница в российской истории, притягательная точка мировой географии. «Северная Венеция», «Северная Пальмира», «Новый Амстердам», «культурная столица», «город-музей», «город белых ночей» – так обычно называют этот город. Но его же часто описывают как «мрачный», «серый», «мистический». Как ни старались талантливые зодчие прошлого создать из Петербурга архитектурную жемчужину, на протяжении всей его истории многих зачастую больше будоражила и привлекала его иная, темная сторона. Любая экскурсия по Петербургу, содержащая в своем описании определения «непарадный», «мистический», «небанальный», обречена на успех. С самого основания этот город нес на себе печать города «проклятого» («Петербургу пусту быти» – пророчество Евдокии Лопухиной). То есть, едва родившись, город обрел миф о своем конце.
Адам Мицкевич в стихотворении «Петербург», сравнивая город на Неве с другими европейскими городами, пишет:
«У зодчих поговорка есть одна:
Рим создан человеческой рукою,
Венеция богами создана;
Но каждый согласился бы со мною,
Что Петербург построил сатана…»
В дальнейшем образ Санкт-Петербурга лишь больше покрывался темным налетом, будто патиной, которая стала его неотъемлемой частью. Это получило отражение в литературе.
«Преславный град, что Петр наш основал
И на красе построил толь полезно,
Уж древним всем он ныне равен стал,
И обитать в нем всякому любезно»
«Вижу, Севера столица
Как цветник меж рек цветет, —
В свете всех градов царица,
И ее прекрасней нет!»
Воспетый как прекрасная имперская столица в одах Тредиаковского и Державина, Петербург предстает перед нами позже у Пушкина не просто блистательной декорацией из фасадов дворцов и гранита набережных, но и местом, которое способно погубить маленького человека.
Поэма «Медный всадник» станет основой для многих последующих «петербургских текстов» русской литературы. Как мы видим, в начале произведения поэт восторженно описывает город:
«Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова».
Однако, следуя дальше по тексту, мы начинаем понимать, что эти прекрасные строки написаны о городе, чья стихия погубила своего героя. События поэмы происходят во время наводнения 1824 года, в котором главный герой Евгений теряет свою возлюбленную, а после – и собственный рассудок. Санкт-Петербург в поэме Пушкина – не просто место действия в литературном произведении, а единственно возможное пространство, где могли произойти описанные события. Во времена Пушкина природа наводнений уже была известна: они возникали из-за нагонной волны со стороны Финского залива, что поэт и передал в строках:
«Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Всё побежало, всё вокруг
Вдруг опустело – воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен».
У Пушкина же, но в другом произведении, мы встречаем следующие строки о Петербурге:
«Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит».
Поэт подчеркивает противоречивость, двойственность города, заложенную, казалось бы, с самым первым камнем крепости Санкт-Питер-Бурх (позднее переименованной в Петропавловскую), ставшей началом града Петра. Само название города состоит из трех разноязычных слов: латинского «санкт» (sankt), что означает «святой», греческого «петер» (Πέτρος) – «камень», германского «бург» (burg) – «твердыня», «крепость».
Почти каждый автор, пускающийся в размышления о Петербурге, отмечает чудесное появление города: «Из тьмы лесов, из топи блат…» (А. Пушкин. «Медный всадник», 1833), «Я вижу град Петров чудесный, величавый, По манию царя воздвигнутый из блат…» (П. Вяземский. «Петербург», 1818), «Дивятся царства изумленны, Что столь огромный сей колосс, На зыбкой персти утвержденный, Через столетие возрос» (С. Бобров. «Торжественный день столетия от основания града св. Петра», 1803).
Сам основатель Петербурга, Петр Первый, тоже зачастую мифологизируется писателями и поэтами. Представляемый как создатель, воздвигающий город из пустоты и хаоса силой своего духа, Петр воплощает свой фантастический замысел – рай на земле, собственный «парадиз» на этих, казалось бы, неприглядных болотистых берегах.
Не всем это воплощение казалось правильным. Карамзин называет город «блестящей ошибкой Петра», а Анненский эту «ошибку» видит «проклятой»:
«Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слез, ни улыбки…
Только камни из мерзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки».
Поэт Серебряного века Саша Черный винит во всех бедах Петербурга и его жителей именно Петра:
«Петр Великий, Петр Великий!
Ты один виновней всех:
Для чего на север дикий
Понесло тебя на грех?
Восемь месяцев зима, вместо фиников – морошка.
Холод, слизь, дожди и тьма – так и тянет из окошка
Брякнуть вниз о мостовую одичалой головой…
Негодую, негодую… Что же дальше, боже мой?!»
Мрачный взгляд на Петербург, пожалуй, берет начало у Гоголя, который писал про Невский проспект, главную артерию города, так: «Все обман, все мечта, все не то, чем кажется». Он же и раскрывает в полной мере этот особый мистический облик города, первым видит его загадочную двойственность, скрытую за внешним лоском холодность и мрачность, которая способна раздавить и уничтожить своего обитателя. Так происходит в повести «Шинель», где призрак сгинувшего мелкого чиновника Акакия Акакиевича бродит в поисках украденной шинели. То же самое мы видим и в повести «Нос», где нос майора Ковалева достигает больших вершин в обществе, нежели сам герой.
У Достоевского, подобно «Носу» майора Ковалева, своей жизнью начинает жить Двойник героя в одноименной повести. У него же в «Записках из подполья» Петербург – «самый умышленный город». Если вникнуть в смысл этого выражения, то можно отметить, что эпитет «умышленный» чаще всего подразумевает нечто искусственное, неживое и встречается в сочетании с существительным «преступление», да и сам «умысел» вряд ли может быть добрым. Очевидно, что Федор Михайлович таким образом подчеркивает негативную сторону Санкт-Петербурга – города, который не только выступал фоном в его произведениях, но и стал отдельным героем. Представьте действие романа «Преступление и наказание» в каком-то другом месте: в Париже, Вене, Нью-Йорке или Амстердаме. Выйдет уже совсем не та известная всем история, а новое произведение с другими героями и другим финалом.
Фото А. Евстафьева
Темный образ Санкт-Петербурга проходит сквозь века, встречаясь и в стихах поэтов Серебряного века:
«Она узнала зыбь и дымы,
Огни, и мраки, и дома —
Весь город мой непостижимый —
Непостижимая сама».
«И царицей Авдотьей заклятый,
Достоевский и бесноватый
Город в свой уходил туман».
«Я нес в себе – багровый, как гнойник,
Горячечный и триумфальный город,
Построенный на трупах, на костях
«Всея Руси» – во мраке финских топей,
Со шпилями церквей и кораблей,
С застенками подводных казематов,
С водой стоячей, вправленной в гранит,
С дворцами цвета пламени и мяса,
С белесоватым мороком ночей,
С алтарным камнем финских чернобогов,
Растоптанным копытами коня,
И с озарённым лаврами и гневом
Безумным ликом медного Петра».
После страшных дней блокады восприятие Санкт-Петербурга несколько трансформировалось. Когда-то олицетворявшие образ мрака дворы-колодцы, глухие стены домов, темные парадные теперь, также как и выстоявшие после войны дворцы и соборы, стали символом жизни, отображением города, выжившего и сохранившего свою душу, свою суть.
Подобное восприятие города мы встречаем не только в послеблокадное время, но и уже в 1930-е годы. Наиболее подходящим под это описание можно назвать стихотворение Осипа Мандельштама:
«Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, – так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток».
После войны осознанный, вобравший и воплотивший в себе мысли и образы многих творцов Петербург становится снова предметом воспевания и восхищения:
«Все то, чего коснется человек,
Приобретает нечто человечье.
Вот этот дом, нам прослуживший век,
Почти умеет пользоваться речью.
Мосты и переулки говорят,
Беседуют между собой балконы,
И, у платформы выстроившись в ряд,
Так много сердцу говорят вагоны.
Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад – Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский».
«Все с этим городом навек —
И песня, и душа,
И черствый хлеб,
И черный снег,
Любовь, тоска,
Печаль и смех,
Обида, горечь и успех —
Вся жизнь, что на глазах у всех
Горит, летит спеша.
…
Он – жизнь сама!
Он – сам народ!
Он весь – порыв вперед.
И так всегда —
Из года в год,
Из рода в новый род!»
«И может быть, это сверканье
Листвы, и дворцов, и реки
Возможно лишь в силу страданья
И счастья ему вопреки!»
Красной нитью проходит тема образа Санкт-Петербурга в творчестве Иосифа Бродского, однажды навсегда его покинувшего, но оставившего в нем частицу себя, а в себе – несравненный дух города. Создавая в стихотворении образ Петербурга и в какой-то степени отсылая нас к поэзии Пушкина, поэт описывает в том числе и зарождение собственной поэзии:
«Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
Серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
И отсюда – все рифмы, отсюда блеклый голос,
Вьющийся между ними, как мокрый волос…»
Примечательно, что и в этих строках сквозит двойственность: двойная рифма, две волны, неоднозначность города. Мы понимаем, что в сознании автора начало его творчества неразрывно связано с местом, где он родился и вырос, то есть с Петербургом.
С 1970-х годов начинает формироваться восприятие Санкт-Петербурга как «культурной столицы», хотя впервые этот термин озвучивает президент Борис Ельцин только в 1990-х годах. Одновременно прекрасным и загадочным, а порой и романтичным Петербург – Ленинград будет показан в фильмах 1970-х годов («Симфония белых ночей», «Поздняя встреча»), мистическим – в 1980-х («Господин оформитель»), суровым и криминальным – в 1990-х («Бандитский Петербург», «Брат») и снова романтичным – в начале 2000-х («Прогулка», «Питер FM»).
Петербург крайне фотогеничен: он часто становится местом для съемок разных кинокартин вне зависимости от времени, а иногда и места действия, прописанных в сценарии, ведь некоторые места города вполне сходят за европейские улочки. Тема «петербургского текста», перешедшего в кино, многогранна и сложна. (Понятие «петербургский текст», означающее литературные произведения объединенные как самим Петербургом, так и петербургской символикой, было введено лингвистом и филологом Владимиром Топоровым.) Она также неотъемлемая часть художественного облика города.
«Наш город прекрасен без нас. Отношение к горожанам у Питера – как у благородного кота к хозяину: «Корми, убирай и не мешай. Разрешаю побыть рядом и повосторгаться моей красотой. Будешь плохо себя вести – поедешь в Москву». Но, несмотря на социопатию, город умудряется заманивать на свои улицы интереснейших людей. Они либо выбирают его для своего рождения, либо (если менее удачливы) приезжают сюда после появления на свет», – пишет автор уже начала XXI века Александр Цыпкин в своих «Беспринцыпных историях» в 2017 году.
Как бы ни менялся Петербург на протяжении веков, неустанно за яркими образами «парадиза», «блистательного Санкт-Петербурга» тенью следует его инфернальная, мистическая сторона. Город предстает перед нами всякий раз и величественным, и трагичным одновременно. Мифологизация порой страшной действительности и есть попытка принять этот город, который многих в разной степени сводит с ума. Попробуем же разобраться, что является составляющими образа этого города: история мест, где он был основан, климат, архитектура, его жители. Попробуем собрать воедино все части этого замысловатого рисунка, сделавшего Петербург неповторимым и притягательным.