Рассказчик, от лица которого ведется повествование в романе Вьет Тхань Нгуена «Сочувствующий», – человек, который знал много обид. Его мать была вьетнамской крестьянкой, а отец – французским священником, издевавшимся над ее верой. Выросшему полукровкой во Вьетнаме 1950-х годов, рассказчику никогда не позволяли забыть, что он не такой, как все. В следующем отрывке он описывает праздничную традицию – раздачу красных конвертов с деньгами «на счастье» старшими членами семьи детям:
Серьезный и взволнованный, я ждал в толпе других детей, когда наступит моя очередь подойти к каждому из взрослых и произнести маленькую речь с пожеланиями здоровья и счастья. Но хотя я не позабыл ни слова, не запинался, как большинство моих кузенов, и излучал искренность и обаяние, Тетя Номер Два не наградила меня красным конвертиком… «Я обсчиталась, – сказала эта ведьма, глядя на меня сверху вниз. – Взяла на один меньше». Я замер с почтительно сложенными на груди руками в ожидании волшебного конверта или по крайней мере извинения, но больше ничего так и не последовало – прошло, как мне показалось, несколько минут, прежде чем мама положила мне на плечо ладонь и сказала: «Поблагодари тетю за то, что она так любезно преподала тебе урок»[1].
Может показаться, что это мелочь – не получить вместе со всеми немного денег на Новый год. Но мелочь не такая уж и мелочь, когда она одна из множества мелочей. Рассказчик помнит этот случай, потому что он олицетворил собой целую систему оскорблений и несправедливостей. Он помнит его, уже будучи взрослым, десятилетия спустя, потому что этот случай положил начало осознанию им той реальности, в которой он живет. «В моей жизни, – говорит он, – не было другого дня, когда я узнал бы так много о себе, мире и его обитателях».
Большинству из нас повезло, и мы не росли в окружении таких жестоких родственников, но у всех нас есть воспоминания о мелких обидах, причиненных людьми, которых мы любим. Вернитесь мысленно в какой-нибудь момент из своего детства, когда ваши родители забыли прийти на ваш фортепианный концерт или не смогли найти время, чтобы поболеть за вас на баскетбольном турнире. Вспомните, как было тогда больно. В конце концов вы, вероятно, решили, что надо двигаться дальше, отпустить ситуацию. Когда мы вырастаем из детства, все мы учимся отпускать разные мелочи.
Но что, если эти мелочи складываются в нечто большее? Представьте, что по мере взросления вы стали замечать в этих маленьких обидах закономерность. Вы начали понимать, что ваши родители пропускали ваши фортепианные концерты и баскетбольные матчи гораздо чаще, чем выступления ваших братьев и сестер. Сначала вам казалось, что вы все это выдумали, что это старое доброе соперничество между братьями и сестрами. Но со временем вы поняли, что правы: родители действительно относятся к вам немного иначе, совсем чуточку похуже, чем к вашим братьям и сестрам. Все эти маленькие моменты, когда к тебе относятся иначе, приводят к большому выводу: вы – самый нелюбимый ребенок. И осознание этого гораздо больнее, чем один или два раза сыграть без группы поддержки.
Мелочи сами по себе не то же самое, что мелочи, сложенные вместе. Это верно для семейной драмы. Это верно и для пчелиных укусов: если только у вас нет аллергии, один пчелиный укус – это не то, из-за чего взрослому человеку стоит кричать и паниковать. Но если на вас налетит целый рой разъяренных пчел, глупо будет стоять и размышлять: подумаешь, всего лишь один маленький укус, потом еще один маленький укус, еще один маленький укус… от целого роя маленьких укусов надо убегать. Разрешается даже кричать.
Так вот, в этом отношении социальное угнетение похоже на невнимание к ребенку и на рои разъяренных пчел. Социальное угнетение чрезвычайно пагубно, поскольку оно несправедливо сужает возможности человека из-за его расы, пола, религии, сексуальной ориентации, физических возможностей и т. д. Но этот огромный ущерб в действительности не является какой-то одной вещью, одним большим злом, которое творится в определенном месте и в определенное время. Социальное угнетение – это система, самовоспроизводящийся сговор идеологии и попыток «ставить людей на место», который действует на протяжении поколений и обнаруживается в обществе везде и сразу. Система угнетения охватывает множество различных видов индивидуального вреда, некоторые из которых – отказ в избирательных правах или праве на брак, запугивание насилием, убийство – сами по себе являются большими и серьезными видами вреда. Но система также несет в себе мелкий вред, мгновенные обиды, с которыми, кажется, можно справиться по отдельности, пока камера не отдалится и вы не увидите размер всего роя.
Микроагрессия – это мелкое оскорбление или унижение, связанное с принадлежностью человека к социально угнетенной группе, которое само по себе кажется незначительным, но составляет часть существенного системного вреда. Эта книга о микроагрессии. Как ее распознать? Что делает ее таким злом? Как с ней бороться? И главный вопрос этой книги: заслуживаем ли мы морального осуждения, когда проявляем микроагрессию к другим людям?
Почти все мы в тот или иной момент совершали микроагрессию. Часто мы даже не хотели этого делать. Можно ли громадную тяжесть ответственности за нечто столь большое, как социальный гнет, возлагать на необдуманные сиюминутные ошибки?
Мой ответ будет: в общем, да. Но все не так просто.
Другими словами, я собираюсь дать философский ответ, а он никогда не бывает простым. Полный ответ сопровождается тщательными различиями и оговорками, и на то, чтобы собрать его воедино, потребуется время. Но в качестве превью: нет, напрямую нас не следует порицать за микроагрессии, потому что они слишком малы, скоротечны и диффузны, чтобы мы могли их контролировать. Но есть вещи, которые мы можем сделать более обстоятельно и обдуманно, чтобы совершать микроагрессии реже или смягчить последствия тех из них, которые в любом случае произойдут. И нас можно порицать, если мы не прикладываем никаких усилий, чтобы уменьшить вред, который наносим микроагрессией. Еще тоньше: при определенных условиях порицание, даже незаслуженное, может быть единственным эффективным способом решения некоторых социальных проблем. Но подобное порицание может быть опасным. Другими словами, все сложно.
Для начала нам потребуются конкретные примеры микроагрессии. Вот один из самых известных. В начале 2007 года сенатор Джозеф Байден только что объявил о начале своей (второй) кампании по выдвижению на пост президента США от Демократической партии. В ходе интервью газете The New York Observer он, не подумав, дал несколько откровенных оценок своих основных оппонентов (и очень кстати признал, что иногда грешит пустословием). Вот что он сказал об одном молодом коллеге по сенату, все более известном человеке из Иллинойса по имени Барак Обама: «Я имею в виду, у нас появился первый мейнстримный афроамериканец, артикулированный, умный, симпатичный парень с безупречной репутацией. Ну прямо как из сказки»[2].
Это было глупо. Кроме того, это было микроагрессией. Создалось впечатление, хотел он этого или нет, что Байден лично удивлен при виде артикулированного афроамериканца с безупречной репутацией. Это не совсем то, что имел в виду Байден, и, подозреваю, большинство людей это поняли. Сам Обама в своей первой публичной реакции на это замечание сказал: «Я не принял это близко к сердцу и не думаю, что он намеревался меня оскорбить. Но формулировка, вероятно, была не совсем удачной»[3]. Позже Байден попытался выйти из положения, заявив журналистам: «Когда появился этот парень, то он поразил воображение всей страны как никто другой. В этом и был смысл моих слов»[4]. Вскоре он просто извинился.
Из этого примера мы можем извлечь три урока, касающихся микроагрессии. Первый заключается в том, что отдельный эпизод – конкретное замечание или действие – зачастую гораздо менее важен, чем то, что он символизирует. Юджин Робинсон в статье для The Washington Post объясняет, почему он и некоторые другие афроамериканцы считают такое использование слова «артикулированный» неприемлемым:
Я понимаю, что это слово должно было послужить комплиментом, но оно используется для обозначения гораздо большего, чем способность ясно выражать свои мысли. Его используют для того, чтобы сказать даже больше, чем «вот чернокожий, который говорит на правильном английском, без примеси жаргонизмов».
Слово «артикулированный» в этом смысле охватывает не только речь, но и целый ряд культурных сигналов – одежду, осанку, образование, гандикап в гольфе. Оно используется для характеристики чернокожего, с которым могут комфортно общаться белые, чернокожего, который не только говорит на языке белой Америки, но и свободно владеет ее телесным кодом.
И часто это слово произносится с удивленным видом, как будто это невероятная и удивительная вещь, что чернокожему удалось взломать этот код. Не могу не вспомнить известную цитату Сэмюэля Джонсона: «Сэр, женщина-проповедник подобна собаке, ходящей на задних лапах. Получается не очень хорошо, но вы удивлены, что она вообще это делает»[5].
Обратим внимание, что Робинсон говорит не просто об одном эпизоде 2007 года, когда Джо Байден сказал эти слова о Бараке Обаме. Он говорит о закономерности, о том, что многие афроамериканцы сразу узнали бы в слове «артикулированный» кодовое слово определенного типа. Казалось бы, это комплимент – и, возможно, именно это и имел в виду Байден. Но существует закономерность, система, которая превращает единичный эпизод в часть чего-то большего и очень нелестного.
Второй урок: общественное обсуждение микроагрессии обычно игнорирует всю эту историю про закономерности и системы. Всех зацикливает на конкретном случае и конкретных людях. Оказался ли Джо Байден расистом!? Обиделся ли Барак Обама? А как насчет Джесси Джексона, одного из предшественников Обамы на посту кандидата в президенты – афроамериканца? Обиделся ли он? (Возможно. Джексон не преминул напомнить The New York Times, что он добился большего успеха, чем Байден, когда они оба баллотировались на пост президента двадцатью годами ранее[6].)
Пока наше внимание сосредоточено на частностях, разговор сводится к референдуму о том, насколько нас разозлил данный конкретный человек. Примерно тогда же, когда Байден совершил свою оплошность, Джордж Буш – младший тоже назвал Обаму «артикулированным» (хотя и ничего не сказал о репутации). Вот как отреагировал на это ведущий Fox News Билл О’Рейли:
[Когда] президент Буш назвал сенатора Обаму артикулированным, то, признаюсь, я подумал, что он сделал этому парню искренний комплимент. Я имею в виду, кто знал, что некоторые афроамериканцы сочтут слово на «а» оскорбительным? Многие из нас до сих пор в замешательстве.
По мнению некоторых обозревателей, если вы называете чернокожего «артикулированным», вы подразумеваете, что другие чернокожие таковыми не являются. Вы выражаете удивление тем, что афроамериканец действительно может хорошо говорить по-английски. И это снисходительность, не так ли?
Окей, может быть. Но тон г-на Буша вовсе не был снисходительным. Так что я списываю это на легкую паранойю и/или на игру в жертву.
Многие из нас знают людей всех рас, которые являются профессиональными жертвами. Они везде видят обиды. Весь мир против них, и если ты живешь в этом мире, то ты тоже против. С этими людьми трудно иметь дело. Все, что вы им скажете, может быть использовано и будет использовано против вас[7].
Обратим внимание, что О’Рейли признает, что называть афроамериканцев «артикулированными» может быть проявлением снисходительности. Но он тут же решает, что Буш не говорил снисходительным тоном. Значит, Буш, видимо, не проявлял снисходительность. Так что если кто-то обиделся, то он должен быть «профессиональной жертвой», которая «везде видит обиды».
О’Рейли упустил суть. Дело не в том, чтобы решить, является ли лично Буш (или Байден) снисходительным расистом. Дело в том, чтобы понять, что использование этого слова таким образом имеет свою историю и что эта история более очевидна для одних людей, чем для других.
Интересно, что, казалось бы, О’Рейли был открыт для этой идеи. Он также написал: «Некоторые белые сочли, что реакция на замечание Байдена была преувеличенной, но подумайте вот о чем: если бы кто-то назвал меня, американца ирландского происхождения, „трезвомыслящим человеком“, наверняка большинство ирландцев подняло бы коллективную бровь удивления»[8].
«Коллективная бровь удивления» – вот в чем дело. К сожалению, мы раз за разом уходим в сторону, пытаясь решить, действительно ли чей-то тон был снисходительным или действительно ли кто-то хотел кого-то оскорбить. Одна из главных целей этой книги – уберечь нас от напрасной драмы осуждения отдельных личностей и сфокусироваться на решении серьезных проблем на уровне общества.
Третий и последний урок из оплошности Байдена более обнадеживает: люди преодолевают свою микроагрессию. Это важный момент, потому что нам часто очень трудно говорить о пагубных моделях социального угнетения, стоящих за микроагрессией. Все боятся, что их сочтут расистами или сексистами. Когда ты злодей, никто не хочет с тобой дружить. Признаться в микроагрессии – значит ощутить себя в одном шаге от социального апокалипсиса. Но если смотреть на вещи шире и помнить, что в конечном счете речь идет о больших системах за пределами нас самих, то необязательно все сложится именно так.
Джо Байден извинился за свое глупое замечание. А два года спустя он стал вице-президентом Барака Обамы. «Броманс» Обамы и Байдена уже стал легендарным; в последние несколько дней своего правления Обама наградил плачущего Байдена президентской медалью Свободы, крепкими объятиями и титулом «мой брат». В одном интервью на их последней неделе Байден сказал об Обаме: «Он мне не нравится. Я его люблю»[9].
Наши самые незначительные действия могут ранить людей, которых мы любим: семью, коллег, президентов. Но они могут ранить и незнакомцев. Центральная идея микроагрессии состоит в том, что маленькие поступки, которые мы совершаем, будучи опосредованы большими социальными системами, могут причинить людям гораздо больший вред, чем мы могли бы подумать. Наша задача состоит в том, чтобы выяснить, насколько мы можем порицать себя и других за этот вред, как мы можем сосредоточиться на социальных системах, а не на отдельных лицах и, самое главное, как мы можем изменить наши общества, чтобы устранить большую боль, причиняемую маленькими ошибками.
Некоторые люди не верят в микроагрессию. Иногда они даже думают, что те, кто утверждает, что стал объектом микроагрессии, – просто чрезмерно чувствительные «профессиональные жертвы» (как сказал Билл О’Рейли), которые всюду выискивают невинные ошибки, чтобы поднять крик «Расизм! Сексизм!». Или, возможно, эти скептики могут понять, почему некоторые неуклюжие замечания, вроде оплошности Байдена с «артикулированным» Обамой, вызывают раздражение, но не видят смысла иметь специальный термин для подобного рода оплошностей или придавать им чересчур большое значение. Да, иногда люди говорят глупые, оскорбительные вещи. Но зачем тратить время на эти мелкие ошибки? Почему не отмахнуться от них, не научиться быть более толстокожими и двигаться дальше? Если ваша реакция на обсуждение микроагрессии напоминает что-нибудь из этого, то вы – скептик в отношении микроагрессии.
В 2014 году в статье в журнале City Journal, озаглавленной «Фарс микроагрессии», политический обозреватель Хизер Мак Дональд написала: «Быть взрослым – значит уметь отличать реальную проблему от тривиальной»[10]. Микроагрессия, по мнению Мак Дональд, – проблема тривиальная. Ее статья посвящена событиям в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, в ходе которых темнокожие студенты утверждали, что преподаватели обращаются с ними без должного уважения к их расовой принадлежности. Звездным примером Мак Дональд был семинар для докторантов, который вел профессор педагогики Вэл Раст. Среди других спорных моментов Раст, по-видимому, настаивал на том, чтобы учащиеся писали слово Indigenous («коренной») с маленькой буквы i, хотя некоторые считали, что оно заслуживает написания с заглавной буквы, как и термины для других культурных групп (Europeans, Midwesterners (европейцы, жители Среднего Запада)). Раст и его докторанты долго спорили по этому поводу, пока однажды Раст не похлопал одного из протестующих студентов по руке – действие, в котором Мак Дональд усматривает желание успокоить студента, но сам студент расценил его как намерение снисходительно отмахнуться от его жалоб.
В статье Мак Дональд нет попытки серьезно взвесить точку зрения студентов, которую она, похоже, считает безнадежно ошибочной. Но ее главная мишень – администрация университета. После того как студенты начали публично протестовать против поведения Раста, университет назначил комитет для расследования межрасовых отношений в кампусе. Комитет подготовил беззубый отчет, в котором, по сути, говорилось, что мы все должны больше стараться понять друг друга, а протестующих студентов благодарили за то, что они привлекли внимание к проблеме.
Для Мак Дональд отчет был актом опасной трусости. Она написала:
Самый ошеломительный промах отчета комитета и руководства вуза в целом – это нежелание предпринимать какие-либо публичные усилия, чтобы опровергнуть наговоры студентов против Раста. Наверняка коллеги Раста знают, что у него нет и следа расовой снисходительности или враждебности. Как выразился один из его студентов, «он чист сердцем». В сегодняшнем университете нет более порочащего обвинения, чем обвинение в расовой предвзятости или бесчувственности. Тем не менее администрация учебного заведения пожертвовала честью и чувствами Раста, не говоря уже об истине, чтобы избежать дальнейшего разжигания конфликта. Это промах не просто моральный, но и педагогический. Темнокожие студенты Раста глубоко неверно истолковали происходящее в аудитории, увидев расовую неприязнь там, где ее не было и в помине. Мало того, что взрослые в педагогической среде не исправили заблуждений учеников; они вознесли этих учеников как героев. Тем самым администрация и согласный с ней преподавательский состав практически гарантировали, что протестующие и их сторонники пойдут по жизни, предъявляя подобные же жалобы на столь же призрачный расизм и ожидая столь же хвалебной реакции[11].
Статья Мак Дональд однобока и насмешлива. (Обратите внимание, что она противопоставляет студентов «взрослым» из администрации, хотя это студенты-докторанты, пишущие диссертации, которым, вероятно, по 20 или 30 лет.) Тем не менее она поднимает некоторые разумные вопросы. Во-первых, было ли справедливо по отношению к профессору Расту оставить без ответа обвинения в расовой предвзятости? Действительно ли университет несправедливо пожертвовал его репутацией? Во-вторых, даже если Раст делал именно то, о чем заявляли студенты, не придавали ли они этому слишком большого значения? Не равносильно ли столь большое внимание к относительно мягким формам пренебрежительного отношения охоте за «призрачным расизмом» и не поощряет ли это бесконечную спираль дальнейших жалоб на вымышленные обиды?
Эти вопросы естественным образом возникают при чтении сообщений СМИ о микроагрессии в университетских городках. В недавней статье The New York Times рассказывалось о тренинге по микроагрессии для первокурсников Университета Кларка в Массачусетсе. Сотрудница кампуса, отвечающая за культурное разнообразие, Шери Марлоу, предостерегла студентов от нанесения непреднамеренныз обид, используя в качестве примера свои собственные промахи: она сказала, что ей нужно поработать над тем, чтобы не говорить «ребята», обращаясь к большим группам, поскольку некоторые студенты считают это гендерно неинклюзивным. Газета сообщала об этом так:
Для студентов Университета Кларка, таких как Ноэлия Мартинес, жительница Массачусетса, родившаяся в Пуэрто-Рико в семье выходцев из Доминиканской Республики, сессия стала прозрением.
«Это помогло мне понять, через что я проходила всю свою жизнь», – сказала она, описывая, как она терпела язвительные комментарии, такие как «ты очень хорошо учишься для латиноамериканки».
Но г-жа Мартинес, студентка-второкурсница, переведшаяся из другого университета, поняла также, что и она виновна в микроагрессии, потому что, по ее словам, она часто использует при обращении слово «ребята». «Это помогло мне понять, что я тоже микроагрессор»[12].
Легко ощутить авторитарный холодок, веющий от этой последней цитаты. Во времена Культурной революции в Китае ярые маоисты подвергали себя и других «проработкам», целью которых было заставить каждого человека публично признать свое порочное соучастие в капиталистическом классовом угнетении. Если вы уже скептически относитесь к идее микроагрессии, то образовательные занятия, после которых ученики послушно признают: «Я тоже микроагрессор», могут звучать как тревожные звоночки, сигнализирующие о том, что позитивная социальная тенденция быстро кренится в сторону принудительного всепоглощающего праздника стыда. Поэтому неудивительно, что некоторые люди считают идею микроагрессии не просто сомнительной, но и опасной.
Когда-то и я была скептиком в отношении микроагрессии. Я не выражала свои сомнения в такой сильной форме, как Билл О’Рейли или Хизер Мак Дональд, но меня тревожило, что в разговорах о микроагрессии, которые я наблюдала в университетских городках и особенно в социальных сетях, что-то пошло не так. Мне казалось, что люди часто взрываются из-за сомнительных ситуаций, переходя от реакции «о, лучше бы они так не делали» к реакции «они ужасные фанатики, и их следует избегать!».
Больше всего меня беспокоило то, что многие обвинения в микроагрессии были просто несправедливы по отношению к предполагаемому виновнику. Обвинения в расизме и сексизме – это тяжкие вериги на репутации человека. Но там много микроагрессий казались подлинными ошибками – ошибками людей, которые просто не знали, что их слова несут в себе оскорбительный смысл, или устали, или отвлеклись и посмотрели на кого-то не так. Казалось несправедливым относить совершающих такие относительно невинные ошибки в одну и ту же социальную категорию с отъявленными фанатиками.
Но постепенно я поняла, что мой скептицизм напрасен. Проблема не в самой идее микроагрессии – маргинализированные люди действительно подвергаются множеству мелких оскорблений, которые складываются в серьезное зло. Проблема в нашей моральной реакции на микроагрессию. Проблема в том, что у нас нет четкого понимания такого рода пагубных последствий или того, как возлагать ответственность за их причинение. Обычно, когда мы видим явный случай причинения вреда – скажем, взрослый преднамеренно бьет другого человека, – мы можем легко установить моральную вину. Человек, наносивший удар, знал, что делает, и знал, что тем самым причинит вред своей жертве. Если у него не было какого-то оправдания, вроде самообороны, то мы легко можем сказать: вы не должны были этого делать; вы должны загладить свою вину; нам может понадобиться наказать вас.
Но микроагрессия не похожа на побои как минимум по двум причинам. Во-первых, микроагрессия часто не преднамеренна; микроагрессоры часто не осознают, что причиняют вред, или реагируют слишком быстро, чтобы успеть задуматься. Часто кажется, что люди действительно не контролируют совершаемые ими микроагрессии. (Это будет основной темой главы 4.)
Во-вторых, каждая отдельная микроагрессия сама по себе причиняет мало вреда. Микроагрессии по-настоящему имеют значение только тогда, когда объединяются в систему угнетения. Если бы не произошло какой-либо конкретной микроагрессии, то ее отсутствие не оказало бы особого влияния на вред в целом, причиняемый маргинализированным людям. (Это будет основной темой главы 3.)
Взятые вместе, эти особенности усложняют наши попытки морального осмысления микроагрессии. Обычно мы не хотим винить людей, которые не полностью контролируют то, что они делают. И нам трудно понять, как разделить вину за большой вред, когда каждый виновник играет лишь незначительную роль, как в случае с изменением климата. Поэтому, хотя мы обычно знаем, что сказать с моральной точки зрения о вреде преднамеренно нанесенного удара, нам гораздо труднее иметь дело с большим системным вредом, причиняемым группами людей, каждый из которых вносит лишь небольшой и непреднамеренный вклад.
Есть веские причины рассматривать микроагрессию иначе, чем физические побои или сознательные акты расизма и сексизма. Тем не менее иногда обвинения в микроагрессии выглядят как попытки обращаться с виновниками так, будто ни одно из этих опасений не применимо, и это тревожно. Видимо, это и хотела сказать Хизер Мак Дональд по поводу обвинений в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе: «Что касается преподавателей, то нет никаких свидетельств того, что они виновны в „неосознанной предвзятости“ в свой работе, и намекать на обратное – оскорбление. Вся обстановка в юридической школе – образец расовой терпимости, и это должен признать любой справедливый администратор»[13].
Как мы увидим в главе 4, идея неосознанной предвзятости гораздо сложнее, чем допускает Мак Дональд. Пока что речь идет о беспокойстве Мак Дональд по поводу «оскорбления» преподавателей Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Кажется, она считает, что смысл выявления пагубного системного угнетения состоит в том, чтобы возложить индивидуальную вину на каждого, кто ему способствует, независимо от его намерений или выбора, как если бы он раздавал маргинализированным людям тумаки. Если это и есть цель разговоров о микроагрессии, то действительно стоит быть скептиком в отношении микроагрессии.
Но это все – каша вместо логики. У нас не укладываются в голове одновременно две мысли, которые обе верны, но кажутся противоречащими друг другу. Во-первых, микроагрессии в сумме оказывают реальное и серьезное пагубное воздействие на жизни маргинализированных людей. Во-вторых, большинство микроагрессий – это не то, за что мы можем легко возложить на человека вину. Нам трудно принять обе эти идеи одновременно, возможно, потому, что мы хотим верить, что серьезный вред причиняют только отдельные злодеи, а не постепенное накопление социально некрасивых поступков обычных людей.
Если мы хотим сделать мир лучше для всех, то мы не можем допустить, чтобы эти две идеи соперничали между собой. Мы не должны делать то, что, по утверждению Мак Дональд, сделал Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, и позволить нашим опасениям о последствиях микроагрессии заставить нас несправедливо стыдить ее виновников. Но мы также не должны делать то, что сделала сама Мак Дональд, и позволить нашим опасениям по поводу несправедливого стыда заставить нас отрицать реальность вреда микроагрессии. Балансирование между этими двумя ошибками требует тщательного осмысления моральных аспектов микроагрессии.
Когда микроагрессия впервые стала предметом широкого общественного обсуждения (примерно в 2015 году), я задавалась вопросом: как этот некогда малоизвестный фрагмент академической теории оказался в самом центре культурных войн? По образованию я моральный философ. Мои научные интересы сосредоточены на том, как мы в плюралистических демократических обществах справляемся с моральными разногласиями. Меня поразило, как часто люди, разделяющие мое стремление к цивилизованности и открытому диалогу, осуждают концепцию микроагрессии. Некоторые даже призывали к запрету преподавания микроагрессии на том основании, что такой запрет якобы будет способствовать свободной дискуссии[14]! Мне было очевидно, что в этом споре возникла какая-то ужасная путаница.
Поэтому я и взялась за эту книгу. Я надеюсь, что по мере ее прочтения вы придете к тому же пониманию концепции микроагрессии, к какому постепенно пришла и я, и увидите в ней ценный инструмент для осмысления нашего все еще незавершенного пути прочь от исторической нетерпимости и предубеждений. Это инструмент, который иногда неправильно представляют и часто неправильно понимают, отчасти потому, что стоящие за ним философские вопросы моральной свободы, ответственности и справедливости сами по себе являются сложными вопросами. И именно эти сложные вопросы я и изучаю.
Не так давно я выступала с докладом о микроагрессии перед доброжелательно настроенной группой ученых. Было много кивков и несколько дружеских вопросов. Затем меня спросили: кого я действительно хотела бы видеть среди слушателей? Это был хороший вопрос. Как бы ни было приятно видеть ободряющие кивки от коллег-ученых, по сути, я ломилась в открытую дверь. Я ненадолго задумалась об этом и остановилась на следующем ответе: мое послание направлено прежде всего избегающим конфликтов эгалитаристам. Больше всего я хочу, чтобы эту книгу прочли те, кто мечтает, чтобы все мы поступали друг с другом по справедливости, но надеются, что им не придется повышать для этого голос.
Я сама одна из таких избегающих конфликтов эгалитаристов. Наверное, поэтому прежде я и была скептиком в отношении микроагрессии. Обвинять доброжелательных людей в содействии угнетению просто казалось излишне конфронтационным. Зачем обрушивать на кого-то тяжкие обвинения из-за незначительной ошибки? Почему бы не приберечь силы для борьбы с нетерпимостью со стороны тех, кто действительно этого заслуживает, вроде куклуксклановцев или нацистов? Люди начинают защищаться, когда вы называете их расистами или сексистами. Все это очень неприятно. Разве мы не можем постараться быть милыми, любезными и вежливыми и не бросаться страшными обвинениями?
Проблема избегающего конфликтов эгалитаризма заключается в том, что любезность не всегда добродетель. Некоторые вещи важнее любезности. А иногда мы становимся соучастниками несправедливости, когда из-за соображений любезности закрываем глаза на угнетение. Мартин Лютер Кинг – младший в своем знаменитом «Письме из бирмингемской тюрьмы» 1963 года писал, что он «горько разочаровался в „умеренных“ белых американцах… более преданных „порядку“, нежели справедливости, которые предпочитают негативный мир (то есть отсутствие напряженности) миру позитивному, означающему справедливость»[15]. Пять лет спустя (и всего за месяц до своего убийства) Кинг выступал в средней школе для белых в пригороде Детройта, города, который незадолго до этого пережил одни из самых жестоких расовых беспорядков в американской истории. Вот что он заявил слушателям:
Теперь я хотел сказать кое-что о том, что последние два или три лета мы прожили в агонии и видели, как наши города полыхали пламенем. И я был бы первым, кто сказал бы, что по-прежнему привержен воинственному, могучему массовому ненасилию как наиболее мощному оружию в борьбе с этой проблемой с точки зрения прямого действия… Но мне недостаточно стоять перед вами сегодня вечером и осуждать беспорядки. Было бы морально безответственно с моей стороны делать это, не осуждая в то же время ненужные и невыносимые условия, существующие в нашем обществе. Эти условия и заставляют людей чувствовать, что у них нет другой альтернативы, кроме как участвовать в насильственных беспорядках, чтобы привлечь внимание. И я должен сказать сегодня, что бунт – это язык неуслышанных. И что же не услышала Америка? Она не услышала, что участь негритянской бедноты за последние двенадцать или пятнадцать лет ухудшилась. Она не услышала, что обещания свободы и справедливости не были выполнены. И она не услышала, что широкие слои белого общества озабочены больше спокойствием и статус-кво, чем справедливостью и человечностью[16].
Пятьдесят лет спустя избегающий конфликтов эгалитарист рискует повторить те же ошибки, что и умеренные белые, разочаровавшие Кинга, больше озабоченные спокойствием, чем справедливостью. Да, разговоры о микроагрессии – и о вездесущих предубеждениях, скрывающихся за ней, – нарушают наше спокойствие. Трудно признать, что доброжелательные люди играют невольную роль в увековечении несправедливости. Но все же нужно говорить о вещах, о которых неприятно говорить, потому что сама реальность пока неприятна. Если эта книга снабдит нас языком, который поможет нам в этом нелегком разговоре, значит, она сделала свое дело.