А вчера меня навестили девочки с работы, Маша и Лиля.
Они принесли мне большой букет крупных ромашек, который еле поместился в широкую пластиковую банку из-под фурацилина.
Девчонки всегда мне дарят только полевые цветы, хотя я совсем не напоминаю русское поле с его тонким колоском.
Но полевые цветы и правда люблю, наверное, когда-то проговорилась об этом в рабочее время.
Маша так похудела за полтора года, что я узнала о ее визите только по янтарным бусинкам на ее же шлепках, а так бы думала, что одна Лиля пришла. Которая всегда была нетолстой, но на фоне Маши сегодня любой борцом сумо покажется.
Девчонки сделали вид, что я отлично выгляжу, и как бы не заметили мою раздутую на метр влево щеку.
Они сказали:
– Просто отлично смотритесь, сразу видно, что наконец высыпаетесь.
Ну да, – сказала я, – врете, конечно, но молодцы… А как вам моя щека, нравится? – спросила я зачем-то… Дурацкая привычка задавать вопросы, на которые не хочется слышать ответ…
Девчонки пожали плечами и чрезмерно равнодушно сообщили, что я стала похожа на бурундучка с левым уклоном.
Или на половину пропитого географом глобуса.
Потом они вытащили упаковки очень крупного прозрачного винограда со словами «Вам нужна глюкоза».
И тут же рассказали все свежие новости с работы, а также про то, что в Африке мальчишки писают друг другу на черные курчавые головы, чтобы стать блондинами… И добавили, понизив голос, что эти же африканские мальчики стимулируют эрогенные зоны африканских коров, чтобы улучшить надои молока…
Я глубоко задумалась, а девчонки засмеялись и сказали:
– Вам все равно теперь в Африку нельзя. Там солнце.
Потом я всполошилась, что ничем не угощаю гостей, и стала предлагать то это, то то из холодильника.
А Маша и Лиля сказали:
– Как вам не стыдно, почему вы к нашему приходу не испекли в больнице торт? Почему? Вот так приходи к вам…
А я им говорю:
– Виновата, пошли в кафе, там посидим…
У нас в онкоцентре на седьмом этаже кафе есть, уютное и прохладное. А в палате пекло светит прямо в глаз.
Мы пошли в кафе, и буфетчица сказала:
– Девчонки, возьмите ватрухи… Ватрухи свежие, только привезли.
Маша и Лиля захохотали, очень им слово «ватрухи» понравилось, и все повторяли:
– Надо же… Ватрухи… Прелесть.
А я радовалась, что могу их угостить не только ватрухами, только бы они подольше не уходили…
И тут же вспомнила Петруху из «Белого солнца пустыни» и резко захотела посмотреть это кино.
Чтобы услышать в сотый раз припев про повезет в любви…
Ну и про госпожу удачу.
Наконец-то вечер, и ослабла лютая жара.
Мокрые от душной влаги волосы стали вдруг виться, от тела стало чуть отходить влажное, невесомое изначально, а сейчас тяжелое платье. Туника.
Я почти все время спала, просыпаясь, чтобы прочитать еще десять примерно страниц.
Один раз сквозь липкий сон я улыбнулась, не открывая глаз – это медсестра приоткрыла дверь и тихо сказала: «Леди спит… Пусть. Потом градусник дам…»
Это леди меня рассмешило во сне.
За окном очень красивый вид, много зелени и коттеджи с коралловыми черепицами.
Я долго смотрю в окно и вдруг слышу, как закипает невключенный чайник.
От раскаленного солнца закипает.
Чудеса. Петербург. Странное лето 2014-го…
На ужин привезли макароны с сыром и со словами «Ну вы, конечно, не будете». Я сказала:
– Конечно, не буду, но давайте, спасибо.
Рядом со мной бабушка, которая любит макароны и вообще все.
К ней никто не приходит.
Она все время молчит, смотрит перед собой и улыбается, вспоминает про любовь…
Говорит, что ее многие любили.
Сегодня на сестринском посту Ирина.
У нее всегда одна и та же в ярких цветах зеленая блузка и пшеничные волосы. Ходит она быстро и уже издалека в коридоре говорит всем встречным:
– Все будет хорошо.
Встречные отвечают по-разному.
Кто-то молча улыбается и машет вяло рукой.
Кто-то отвечает:
– Спасибо, дорогая, спасибо…
А кто-то ехидничает по-доброму – мол, все не все, но что-нибудь хорошо да будет… Мы не возражаем.
У меня с Ириной особые отношения.
Она вместе с другой шумной сестричкой везла меня на непослушных вихляющихся носилках в операционную, и обе матерились про зарплату и их старшую сестру.
Я лежала сиротливо и, сглатывая первые за эти дни свои слезы, слушала их разговор.
Надо мной прыгал потолок, они везли быстро…
Сестрички поведали невзначай, что скоро в целях борьбы с коррупцией во всех бюджетных медконторах поставят видеокамеры и прослушки. И фиг тогда отведешь душу про зарплату, график, суку старшую, не говоря о начальнике всего здравоохранения…
И пятисотку в карман от благодарных пациентов или там тыщу уже не положишь.
Потом эту же информацию подтвердила навестившая меня зубной-терапевт нашей районной поликлиники красавица Надя.
У них уже везде в кабинетах видео и аудиопрослушки.
Самых рьяных коррупционеров державы лишили-таки кислорода, да. И – мда…
Но Ира сказала, что она положила на все камеры и прослушки и пусть они еще таких дур найдут – за такие бабки и с такими тяжелыми больными еще не материться и не ругать график и кривые носилки.
Потом Ира увидела, что я плачу, и сказала:
– Прекратить мне плакать немедленно. У вас сейчас давление поднимется и отменят операцию… И анестезиолог не допустит, вы че?!
Анестезиолог оказался волшебным Сашей.
Никто и никогда так ласково еще не вводил меня в забытье и не выводил из него.
Когда он вывел и сказал: «Просыпайтесь, все хорошо», я поняла, что у меня теперь еще один родственник.
Как и эта шумная Ира.
Которая всю ту ночь не отходила от меня и делала уколы от боли.
Главная коррупционерка страны.
Ой, че тут было…
Короче, одна пациентка из соседней палаты схватила свою постель с подушкой и одеялом и ушла проситься в другую палату.
Как только что выяснилось из достоверных источников в лице сестры-хозяйки Гали, пациентка не сошлась во взглядах с приятелкой по соседней койке.
У них оказались разные мужские вкусы.
Одной нравится Порошенко, а другой даже не Обама, а сам Путин.
Поскольку дышать одним воздухом более стало невозможно, фанатка Путина схватила постель и с прямой спиной покинула палату.
Которая Порошенку любит крикнула в спину пропутинской вражине:
– Ну и иди с богом, дура.
Я уточнила у сестры-хозяйки:
– Они что, совсем?
На что Галя ответила:
– У нас такие же больные, как и во всей стране.
И рассказала, что недавно один пациент ходил по коридору и всем сообщал, что славаукраинегероямслава.
Но поскольку он давний и тяжелый больной, ему все поддакивали и соглашались, что да, слава.
Дети купили мне в больницу планшет, чтобы веселее болеть было.
Сказали – не позорься, тебя уже целых несколько сотен на земле знает, а ходишь с отстойным мобильником, который с совком для обуви путают… И даже ноута не хочешь. Вообще без желаний какая-то.
В общем, я планшет осваиваю, но он меня нет.
Например, я пишу одно, а он выдает другое, решает за меня, как лучше. Хорошо хоть не по-китайски редактирует, но бесит ужасно.
А сегодня в очереди на перевязку я сидела с этим планшетом, а потом меня позвали, и я его оставила в коридоре. Кому он нужен…
А пока я заливалась молча слезами от боли и хватала, позорница, молодого доктора за рукав, чтобы не заорать, в кабинет вошел еще один красавец доктор и сказал:
– Это не вы гаджет оставили?
А я ответить не могу и только пальцем показываю, что я.
Доктор укоризненно говорит:
– Не оставляйте, пропадет, какая вы легкомысленная…
И тут мой лечащий Дима отвечает коллеге:
– Вот не пошел бы ты куда подальше со своими нравоучениями… Нашел время… Лучше шпатель подержи, строгий ты наш… Видишь, как терпит, поражаюсь просто.
А я как услышала, что я терплю, то сразу мне себя впервые жалко стало, впервые за столько дней.
Телефон же мой, без наворотов, но с тревожной кнопкой зачем-то, меня вполне устраивает.
Если нажать невзначай эту кнопку в полном автобусе, то все выскакивают от ужаса, и я могу сесть на любое место. Так что вполне себе крутой телефон.
Вот и закончилась, наконец, первая из пяти недель. Впереди два дня отдыха и абсолютного счастья. Отдыха от ежедневного спускания в ад.
Где какие-то невидимые лучи что-то с тобой делают, надеюсь, хорошее, конечно же, хорошее.
Где даже врач-радиолог какой-то инфернальный, со странным взглядом и дьявольской насмешкой в глазах.
Где очередь стала родной, и утром все говорят друг другу ЗДРАВСТВУЙТЕ, и слово это наполнено здесь особым смыслом.
А потом говорят ДО СВИДАНИЯ, и это тоже осмысленное прощание, полное надежды.
Где угасающим детям изо все сил улыбаются мама и папа, а потом папа несет ребенка на руках туда, а мама остается ждать, и улыбка стекает по ней, как воск по тающей свече…
Где столько сцен любви и преданности друг другу, так много потрясающих сцен! Такой любви и такой преданности, в чистом ее виде, без всяких примесей.
И не важна для любви этой уже внешность мужа, жены, матери, отца, какая там уже внешность… А важно только, чтобы – жили. Жил чтобы. И чтобы жила.
Потому что надо, чтобы было, кого любить. А иначе – зачем?
Я второй день подряд пью коньяк.
Еду домой, как на праздник, потому что у меня там еще полбутылки есть, армянского.
Друзья волнуются:
– Ты бы спросила у радиолога своего, можно тебе сейчас, а то смотри…
А я отвечаю, что мой радиолог не разговаривает вообще, только если спросишь, и то…
Посмотрит на тебя как-то долго, облучит взглядом и произнесет, вернее, изречет что-то типа:
– Интересный вы человек, Алла… И уходит к линейному ускорителю, белой спиной повернувшись ко мне, и рукой машет, мол, пошли, ложись. Линейно ускорять тебя буду.
Голову повернет правильно, какую-то цифру назовет медсестре, и та что-то врубает.
Про алкоголь не предупреждал, памятку не давал, так что чего там.
Но я зашла на всякий случай на форум своих собратьев и сестер по шуткам судьбы. Не могла оторваться.
Они там все пишут, что вообще не просыхают с того дня, как диагноз узнали.
Так что я еще святая простота.
Зато я очень жалею, что не пила всю прошедшую жизнь. То есть совсем мало пила, и при этом почему-то счастья хотела. А оно отдельно не бывает, клянусь.
Ну и еще хотела про одну пару сказать, за которой наблюдаю который день…
Там муж большой, крупный и совсем уже никакой. Глаза потусторонние, но надеется, или только его хрупкая жена уже надеется, не знаю.
Он уже ноги еле передвигает, так эта маленькая жена своими маленькими руками эти большие его ноги передвигает, а он в это время на ее узенькое плечо опирается. И так она его тащит каждый день вниз по ступенькам, под лучи тащит.
Он все время говорит что-то, очень неразборчиво, но понятно, что жалеет ее.
А она только одно отвечает:
– Ничего, я всю жизнь на твое плечо опиралась. Теперь ты обопрись.
Смотрю я на все это и думаю: человек в принципе только три слова может знать.
Чтобы быть человеком.
Я. Тебя. Люблю.