В контексте мартовского снегопада
Недостоверными становятся
Слова и города…
Неверно дребезжание трамваев,
Сворачивающих с Пушкина
В Норштейновский туман…
И как не ощутить родства
С холодным воздухом,
Он в лёгких вязнет
И не даёт дышать…
В эфире стынет
Протяжно-сложная
Песнь муэдзина…
Порой невыносимо,
Но светло
Снегопаденье в марте…
Добрый Перенов подарил мне
Львиный рык
И курицын кокот…
Весь день я ходила по городу,
И все говорили:
– Смотрите,
Вон женщина с рыжими волосами
Несёт в руках
Львиный рык
И курицын кокот.
И на мобильники фоткали
Меня не пускали в магазины,
Говорили, что
С львиным рыком
И кокотом куриным
Они не обслуживают.
Только продавщица фруктов,
Заглядевшись на них,
Дала яблоко.
Устав от них,
Рыка и кокота,
Я решила
Их выпустить на свободу
И тихонько в воду опустила.
Так они и поплыли,
Между собой переговариваясь —
Львиный рык
И курицын кокот..
Большие поезда не останавливаются
На маленьких станциях…
Август развода родителей
Гудит во мне гулом
Приближающегося поезда.
И нарастающим стаккато колес…
Я с няней лето провожу
На маленькой станции,
Где дочь ее флажками машет,
Встречая-провожая поезда.
Трудно в шесть лет сосчитать все вагоны.
То и дело сбиваюсь,
Ведь большие поезда не останавливаются
На маленьких станциях…
Я храбро по шпалам гуляю,
На рельсы монетки кладу,
А поезд их сплющивает.
Получаются большие и тонкие.
Немного развлечений на забытой станции.
Большие поезда не останавливаются
На маленьких станциях…
Две собаки, одна кошка,
Бабочки, и жуки, и птицы —
Бесстрашная фауна обитает
Вдоль линий железнодорожных.
И всех нас завораживают поезда,
Которые не останавливаются
На маленьких станциях…
С тех пор предпочитаю самолеты…
За третьим столиком справа
В кофейне на Лобачевского
На столе дымится сигарета,
Оставленная кем-то в пепельнице…
Куда спешил человек,
Что не дотушил её?
Почему не докурил?
Почему бросил всё на свете —
А иногда сигарета и есть всё на свете —
Чтобы оказаться в ином месте?
Я думаю, он не попал под машину
И успел добежать
До любви,
До рассвета
До чуда…
Струйка дыма,
Не втянутая в лёгкие,
Тоскливо вьётся над столом…
Стать стрелкой на часах
Казанского Кремля.
Клавишей Delete
Мирового компьютера.
Западающей си бемоль,
Утренним бесцветным мраком,
Всеми собаками мира.
Очками Exte на родной переносице
Безвольным сердечным клапаном —
Чем угодно,
Лишь бы не Лилей Газизовой
Хочется улететь с тобой в Белград.
Там вежливые водители
И вкусное мороженое.
Какой-нибудь сербский поэт
Угостит нас
Национальным супом
И повезёт смотреть
Национальные развалины.
А мы украдкой от него
Будем целоваться,
Забыв о развалинах, Белграде
И даже сербском поэте.
Несла тебя на вытянутых руках
Бережно, нежно.
Улыбалась нехитрым мыслям.
Реки вброд переходила —
Татарские, русские, всякие…
Слышала, не слушала слова —
Холодные, теплые, разные…
Но большую гору не одолела.
У подножия положила.
Буду следить издалека.
Буду беречь издалека.
Руки несладко болят —
Пустые…
Спи сынок.
Войны не будет.
Ни сегодня и ни завтра,
Никогда не будет.
Я потакать
Твоим капризам стану,
Смешить и утешать тебя,
И смазывать коленки йодом.
Ты вырастешь.
И ты поймёшь меня.
Боюсь, поймёшь меня.
Капризничай, сынок.
Дожди идут как пленные солдаты,
Не в ногу, спотыкаясь и вразброд.
А я пока не чувствую утраты.
Неверие мне силы придаёт.
Дожди идут, взбивая пену в лужах
Своею нескончаемой тоской.
И мне должно от этого быть хуже,
Но жизнь течёт сонливою рекой.
И через год, не веря, не проверив,
Гляжу на ненадёжный водоём.
…Но за тобою не закрылись двери
Во сне. Мы там ещё вдвоём.