– Мне нужен мой генкит, – вылезая из воды, говорю я.
Шрамы Коула и история, которая скрывается за ними, – научный эквивалент размахивания красной тряпкой перед быком. Папа должен был понимать, что мне до зуда захочется покопаться в панели Коула и посмотреть, что же там внутри, и, скорее всего, именно этого он и хотел от меня. Папа знал – единственное, что у меня получается лучше, чем у других, это взлом панели. В пятнадцать я полезла в свой гентех и чуть не убила себя.
И теперь мне просто нужно покопаться в панели Коула. Внутри его есть зашифрованный код вакцины. Что, если и ключ тоже там?
– Куда ты идешь? – Коул протягивает мне полотенце, которое принес.
Я возвращаюсь к нему.
– В лаб-лабораторию, – заикаясь от охватившего меня волнения, говорю я. По коже бегут мурашки. – Мне нужно подключиться к тебе. Кажется, я только что все поняла.
Он приподнимает одну бровь.
– И что же?
– Думаю, послание внутри тебя. Ну, в твоей панели. Или, может, в груди, не знаю, но думаю, что…
– Конечно, – говорит он, слегка запрокидывая голову. – Классический Лаклан. Но, как я уже упоминал, у меня нет доступа к большинству моих модулей. А системы защиты в них военного класса.
– Я смогу их об-обойти, – дрожа, говорю я. – Знаю, что смогу. Д-давай спустимся в лабораторию, где мы…
– Серьезно? – качая головой, перебивает меня Коул. – Знаешь, ты такая же, как Лаклан. Уровень сахара у тебя в крови невероятно низкий, ты только что очнулась от комы, в которой пробыла несколько дней, и все, что ты хочешь – это залезть в код. Тебе нужно отдохнуть.
– У нас нет времени на отдых. Пока мы болтаем, в-вирус развивается. И я в порядке. Просто в-взволнованна.
– Это не волнение, Катарина. Это шок, и он вырубит тебя, если ты не будешь осторожна. Вытяни руку.
Я поднимаю одну руку.
– Я в п-порядке, видишь…
Только это не так. Рука дрожит, как листок на ветру, и чем старательнее я пытаюсь удержать ее неподвижно, тем сильнее она начинает трястись.
Он спокойно смотрит на меня.
– Я понимаю, что нам нужно торопиться, но ты не сможешь ничего сделать, если свалишься. Сначала ужин, а потом ты сможешь подключиться ко мне.
Я сдаюсь и опускаю вытянутую руку.
– Ладно, уговорил. Значит, после ужина.
Коул выдает мне упаковку дезинфицирующих салфеток, чтобы обработать царапины на ноге, и отправляет меня в ванную переодеться. Салфетки пахнут как мыло, которое выдавали в школе-интернате – что-то похожее на ваниль, но более дешевое и выразительное, с намеком на аммиак. Я всегда ненавидела этот запах. Он напоминает мне те одинокие школьные годы, которые бы хотелось забыть.
Я провела большую часть своего детства в школе-интернате после того, как умерла мама, а «Картакс» упек папу в удаленную исследовательскую лабораторию. Он пытался уйти, но ему понадобилось больше десяти лет, прежде чем у него получилось. А когда он это сделал, то вытащил меня из школы и купил хижину, где мы прожили целый год до вспышки.
Кажется, с того времени, как мы проводили дни за кодированием, разговорами и чтением, прошла вечность. А воспоминаний о годах, проведенных в школе-интернате, вообще почти не осталось.
Я сижу на полу в ванной и протираю царапины на голени и лодыжке. На кухне гремят кастрюли.
– Надеюсь, ты любишь пасту? – кричит Коул.
От этих слов у меня тут же урчит в животе. Последние полгода я питалась раскрошенными, несвежими питательными батончиками, которые нашла в тайнике одной из пригородных автомастерских. Они питательные, но есть их нужно только тем, кто использует алгоритм изменения вкусовых рецепторов, для которого можно скачать любые ароматы. Для меня они на вкус как пыль.
– Паста звучит здорово.
– Хорошо, – отвечает Коул. – Все будет готово через пять минут.
Я протираю лицо и руки последней оставшейся салфеткой и поднимаю одежду, которую мне дал Коул. Все мои вещи лежали в рюкзаке и теперь, после взрыва в папиной спальне, они уничтожены. Коул принес мне на выбор несколько комплектов одежды разного размера, правда, они с логотипами «Картакса», но в целом не так уж плохи. Такие же, как у него, черные брюки-карго и серая майка, приятная на ощупь. И хоть ткань мягкая, я понимаю, что это псевдометаллик – волокно, которое создано из генно-модифицированных бактерий в промышленных чанах. Они не задержат пулю, но, скорее всего, остановят нож. Я натягиваю ее поверх черного спортивного бра и поворачиваюсь к зеркалу.
И тут же вспоминаю, почему обычно в них не смотрюсь.
У меня худое и рябое лицо, а впалые щеки испещрены шрамами от столкновения с деревом прошлым летом. Спутанные волосы торчат во все стороны, а правый клык сильно сколот. Я окончательно и бесповоротно отвратительна.
Обычно мне все равно, как я выгляжу, но вопреки здравому смыслу присутствие мужчины поблизости возрождает старое чувство неуверенности. Словно, несмотря на апокалипсис, мне следует быть красивой. Хотя даже думать об этом глупо, я все равно наклоняю голову назад и вперед под голой лампочкой, свисающей с потолка, чтобы отыскать то положение, в котором буду хорошо выглядеть. Но все, что вижу – сгоревшую на солнце кожу, потрескавшиеся губы и разросшиеся брови над пронзительными серыми глазами, как у папы.
Чем дольше я смотрю на себя, тем больше замечаю его черты, пока не становится так больно, что мне приходится отвести взгляд.
– Хорошо, я иду, – проведя ладонью по все еще влажным волосам, говорю я и выхожу из ванной.
– Мне нужна еще минутка, – кричит Коул из кухни.
Я медленно пересекаю гостиную и замечаю, что рама входной двери на высоте колена с обеих сторон расколота. Там, где была спрятана электромагнитная ловушка, которая должна была выдернуть соединители из коленей незваного гостя. Похоже, Коул добрался до нее прежде, чем она до него. Пол усыпан щепками. Я вздыхаю. Я потратила на нее целую неделю.
Комната завалена различной техникой с эмблемой «Картакса», которую, судя по всему, привез с собой Коул. Еще два спальных мешка и надувных матраса, сумка с одеждой, коробка с продуктами и ужасающий ассортимент оружия. Пистолеты, ножи, лазеры и дротики лежат на журнальном столике вместе с книжкой в кожаном переплете. Я поднимаю ее и всматриваюсь в обложку, чтобы найти название, а потом, не задумываясь, открываю. И вижу на развороте рисунок молодой девушки.
Черные блестящие волосы, широкая улыбка и тонкие черты лица выполнены на бумаге простыми и элегантными линиями. Я пролистываю страницы и вижу еще с десяток ее портретов. Она бежит, смеется, спит. И на всех рисунках она потрясающе красива. Но на одном из них по ее щекам бегут слезы, а бумага словно пропитана страданиями. Я бросаю быстрый нервный взгляд в сторону кухни. Судя по подписям, портреты рисовал Коул, и мне кажется, что он влюблен в эту девушку.
Еще под каждой работой аккуратным почерком выведено имя: «Цзюнь Бэй». Она примерно одного с ним возраста, если учитывать датировки рисунков. На большинстве из них указана дата до начала чумы, а в более поздних стиль немного меняется. Линии становятся более мягкими, более тонкими. Словно образ девушки очистили и выжали, оставив лишь саму суть.
Словно ранние наброски рисовали с натуры, а поздние – по памяти.
– Не трогай это.
Я оборачиваюсь и вижу в дверях Коула. Он переоделся в чистую майку, натянув ее поверх повязок, а в руках держит две тарелки с макаронами, от которых поднимается пар.
При взгляде на него по телу пробегают мурашки.
– П-прости меня, я не хотела…
– Положи сейчас же, – ледяным голосом говорит он.
С нечеловеческой скоростью ставит тарелки на обеденный стол и пересекает комнату. А затем неразличимым движением выхватывает скетчбук, и я чувствую, как по спине пробегает холод. Еще секунду назад он казался милым парнем, который готовил ужин, но в мгновение ока вновь превратился в хорошо тренированное оружие «Картакса».
Он выдергивает скетчбук из моих рук, и тот раскрывается на рисунке девушки со слезами на щеках. Коул пристально смотрит на него, закрывает и кладет на столик рядом с начищенными ножами.
– П-прости, – снова говорю я и замолкаю, когда понимаю, как жалко это звучит.
Я два года прожила в одиночестве, скрываясь от дурманщиков, защищая хижину и делая все возможное, чтобы не умереть. Только что узнала, что папа умер, что есть вакцина от гидры и что ее судьба в моих руках. И пусть я скорблю и устала, но меня не назовешь слабой, и я не позволю расстроенному солдату «Картакса» командовать мной в моем же собственном доме.
Я скрещиваю руки на груди.
– А знаешь что? Ты в моем доме, солдат. Ты заявился без приглашения, и тебе никто не разрешал заваливать мою гостиную вещами, а потом огрызаться из-за того, что я что-то взяла. Может, не стоило брать с собой скетч-бук, если тебе не хочется, чтобы я его трогала? Зачем она тебе в этой миссии?
Он встречается со мной взглядом, и я вижу, как дергается мышца на его челюсти.
– Это все, что у меня осталось. Думаешь, в «Картаксе» позволят мне вернуться, когда узнают, зачем я приехал сюда? Они отдадут меня под трибунал. И уничтожат все мои вещи. Я пожертвовал своей жизнью ради короткой записки твоего отца, так что прости, если тебя расстраивает, что я разложил свои вещи в твоей гостиной.
Я открываю рот, а затем закрываю его. Не знаю, что сказать. Я не думала о том, чем рискует Коул, придя сюда. Конечно, в «Картаксе» его отдадут под трибунал, если узнают. Я бы удивилась, если они не убьют его.
Одно только это должно убедить меня, что Коул на моей стороне, но по какой-то причине я начинаю из-за этого нервничать.
Он смотрит на меня, а затем отворачивается и идет к обеденному столу.
– Садись. Мы оба устали, и нам нужно поесть. Я положил тебе двойную порцию. Похоже, тебе не помешает есть побольше. Кажется, твой исцеляющий модуль поглощает слишком много калорий. – Он отодвигает для меня стул.
Еще пару секунд я просто стою, а потом медленно подхожу и сажусь. Передо мной стоит тарелка со спагетти в сливочном соусе с травами. От одного ее вида в желудке начинает урчать. Я поднимаю вилку и склоняюсь над тарелкой, медленно вдыхая ароматы.
– Это лучшая еда, которую я видела за последний год.
Он поднимает глаза:
– А чем ты питалась?
Я указываю большим пальцем на стопку упакованных в фольгу питательных батончиков, лежащих в углу.
– По большей части ими. Вокруг практически ничего нет.
Он накручивает на вилку спагетти.
– Правда? Я проезжал мимо фермы к северу отсюда, и мне показалось, что ее поля тянутся на многие километры. Соевые бобы, овощи…
– М-гу, – бормочу я с набитым спагетти ртом. – Это запатентованные продукты. Ты не сможешь переварить их без специального модуля с синтетическими ферментами. Овощи вкусные, но без него несколько дней будет болеть живот. В аду есть особое место для тех, кто придумал распространить на еду средства защиты патентных прав.
– Так ты жила на питательных батончиках?
Я проглатываю еду.
– Я бы не назвала это «жизнью». Прошлой зимой я чуть не свихнулась от того, что приходилось есть их каждый день. Но это лучше, чем умереть голодной смертью.
Он замирает, не докрутив спагетти на вилку.
– Так почему ты не пошла в бункер? «Хоумстэйк» не так далеко, и кто-то из «Картакса» забрал бы тебя туда. Черт, ты же Агатта. Они бы отправили вертолет.
Я пожала плечами:
– Знаю. Они послали их за папой. А затем всадили в него две пули. Я не собиралась становиться их пленницей.
– С твоим отцом не плохо обращались, Катарина.
Я снова впиваюсь ногтями в ладонь, но это не особо помогает собраться с мыслями.
– Если с ним не плохо обращались, то почему он заставил меня пообещать остаться здесь?
Коул приподнимает бровь:
– Мне бы тоже хотелось это знать.
Я наклоняюсь вперед.
– Я скажу тебе, почему… просто он знал, что идет в клетку, из которой никогда не выберется. И хотел, чтобы я жила на свободе.
Коул осматривает комнату, паутину на потолке, голые стены, пыльную кухню.
– Да, ты с этим отлично справляешься.
Я хмурюсь.
– По крайней мере, я могу уйти отсюда, когда захочу. А в «Картаксе» угрожали папе, когда он попытался уйти. Ему потребовались годы, чтобы вырваться оттуда.
– Вырваться? Я думал, Лаклана уволили из-за гриппа.
– Уволили? – переспрашиваю я, замерев с вилкой у рта. – Нет, что за бред?
– Погибло тридцать тысяч человек.
– Знаю. Это случилось по вине «Картакса».
Коул молчит и начинает жевать, но смотрит так снисходительно, что мне хочется проткнуть его вилкой. Грипп Х был самым смертоносным вирусом в мире, пока первую строчку этого списка не заняла гидра. Папа создал вакцину, которая должна была принести ему Нобелевскую премию, но «Картакс» зашифровал ее и отказался публиковать исходный код. Вскоре люди начали строить догадки, что может быть скрыто внутри вакцины. Ходили слухи, что код нечистый и за основу взята ДНК собак.
Папа рассказывал, как в первые дни после создания гентеха появлялось множество слухов, что безобидные приложения основаны на генах животных, которые во многих религиях считались нечистыми. Свиней, собак, насекомых. Людям не хотелось, чтобы такие гены плавали в их клетках. Это беспокойство было вполне обоснованно, так как многие алгоритмы создавались на основе исследований, проведенных в предыдущие десятилетия, исследований, которые ученые проводили на крысах. Почти шестьдесят процентов первых алгоритмов гентеха содержали как минимум один ген грызунов. Со временем все изменилось, и такие люди, как папа, изобрели новые, превосходные синтетические гены. Когда он писал вакцину для гриппа Х, ему не было смысла брать ген из энциклопедии животных – он мог написать его сам.
И хоть слухи о вакцине были ложными, они распространялись как лесной пожар, но в «Картаксе» не захотели расшифровать код, чтобы положить им конец. Сотни тысяч религиозных протестующих отказались загружать вакцину, и многие из них погибли.
– Если бы в «Картаксе» чему-то научились после истории с гриппом, то мир бы не охватила эпидемия, – говорю я. – Сама идея шифрования кода гентеха возмутительна. Люди должны знать, что алгоритмы делают с ними, а значит, должны иметь возможность прочитать их. Но в «Картаксе» не заботятся о людях. Их волнуют только авторские права.
Коул фыркает:
– Шифрование вакцины от гриппа никак не связано с авторскими правами. Вы не можете потакать экстремистам и открывать код, в котором они ничего не понимают, пока вирус убивает миллионы людей.
– Это не потакание! Это открытая честная дискуссия. Люди имеют право знать, что загружают в свои тела.
– А как же дети? Кто выбирает за них альтернативу смерти?
Я бросаю вилку в тарелку.
– Не знаю, но уж точно не руководители «Картакса». Их волнует только власть. Папа знал это, поэтому пытался уйти от них.
– Это он тебе так сказал?
– Он не стал бы мне врать.
Коул забирает мою тарелку.
– Тогда ему не стоило при создании вакцины от гриппа брать за основу ДНК собаки.
Я отталкиваюсь от стола, едва сдерживаясь, чтобы не наорать на него. Сначала Коул ошарашил меня сообщением, что папа мертв, а теперь поливает его грязью. Я так зла, что с трудом могу контролировать голос, но не собираюсь позволять так неуважительно отзываться о папе.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь, солдат. Папа не стал бы этого делать. Он бы нашел альтернативу, а если бы не смог, то не стал бы врать об этом. Он не стыдился своей работы.
Коул пристально и холодно смотрит мне в глаза.
– Верь, во что хочешь, Катарина. Но дай мне знать, когда решишь узнать правду.
Он встает и идет на кухню, а я остаюсь посреди тайфуна скорби с окровавленной левой ладонью.