Глава 3
Закусочная «Дядюшки Сандерса».
2.02.18. День.
Я, как обычно, ничего не успеваю. Наспех надеваю фартук, хватаю блокнот и принимаюсь разносить накопившиеся заказы, лавируя между красными диванчиками.
– Милая, будь так добра, – зовет меня мистер Бейли.
Сидя за барной стойкой, он пододвигает ко мне белую кружку, и в его огромных пальцах она кажется до комичного крошечной, словно великан решил поиграть с кукольной посудой.
– Конечно, – улыбнувшись, хватаю стеклянный кофейник и в очередной раз наполняю кружку ароматным кофе. – Что, – перехожу на шепот, – сегодня даже не добавите волшебного зелья?
Старик смеется. Мистер Бейли – постоянный гость «Дядюшки Сандерса»; здесь не подают алкоголь, но он всегда приносит с собой маленькую фляжку с виски и подливает его в свой кофе.
– Не сегодня. Это особенный день. Я жду кое-кого.
– Свидание? – с улыбкой спрашиваю я. – Я начинаю ревновать, Джек.
– На это и рассчитывал.
Рассмеявшись, отталкиваюсь от стойки, а затем слышу звон от удара лопаткой по сковороде: Марк приготовил очередной заказ. Посетителей сегодня так много, что мы со второй официанткой Холли едва успеваем подойти ко всем. Из каморки выходит босс и ворчит по поводу нашей медлительности, снова обещая заставить нас надевать ролики, чтобы разносить заказы быстрее.
Мистер Бейли видит меня за стойкой и просит еще одну кружку для его гостьи. Улыбнувшись, выполняю просьбу и мысленно отмечаю, что он сидит с довольно молодой для него женщиной, на вид лет тридцати пяти. Они улыбаются друг другу, а затем старик накрывает ее ладонь своей.
– Энди, это моя дочь Лорен. Лорен, это Энди, и она иногда присматривает за мной.
– Очень приятно познакомиться, – Лорен протягивает мне руку. – Надеюсь, мой папа не докучает вам рассказами о своей юности?
– Я всегда с удовольствием их слушаю, – улыбнувшись, пожимаю протянутую ладонь. – Только ради этих историй я и прихожу на работу.
– Только ради этих историй, – шепчет она, – я и переехала из родительского дома.
– Ты слишком рано повзрослела, – с грустью произносит мистер Бейли. – И слишком рано вышла замуж за этого неотесанного болвана.
– Папа, – Лорен обнимает его за плечи, – ты стал таким сентиментальным. И я до сих пор люблю этого неотесанного болвана.
Вежливо улыбнувшись, молча оставляю отца и дочь наедине, стараясь не поддаваться унынию: я бы многое отдала, чтобы сидеть вот так со своим папой и беззаботно шутить на будничные темы. Но, к сожалению, мой отец выбрал другой путь: он оставил маму, когда мы с Келси были еще совсем маленькими.
Келси старше меня, поэтому кое-что помнит. У нее остались воспоминания о папе, и я очень завидую ей, потому что все, что есть у меня – одна-единственная фотография, на которой папа держит меня на руках, а на его коленях сидит Келси, перепачканная черничным джемом.
Сколько бы мы с Келс ни пытались разговорить маму, получали один ответ: «Мы просто не были нужны ему». Они с мамой даже не были в официальном браке. Жили счастливой семьей, но в один день папа просто заявил, что устал и не готов нести такую ответственность.
Келси называет отца трусом, и обычно я не спорю и просто киваю, но мысленно готова найти ему тысячи глупых оправданий. Я воображала, что он был спецагентом, и правительство дало ему особое задание, опасное для семьи. Или что это реалити-шоу, и в любой момент из-за угла возникнут операторы с камерами, а папа появится из-за какой-нибудь ширмы и скажет, что это был эксперимент вроде фильма «Шоу Трумана», и что он все время был рядом. Мы обнимемся, а все зрители у экранов заплачут.
Знаю, глупо. Но мне необходимо верить в эти глупости.
С самого детства я завидовала детям из полноценных семей. В школе девочки часто пользовались фразой: «Я папина дочка. Я папина любимица». Вроде бы простая фраза, а сколько в ней скрыто. Мне никогда не узнать, каково это – быть папиной дочкой. Я никогда не боялась сказать, что иду на свидание, потому что у меня не было строгого папы, который не доверяет парням и пытается защитить меня.
Моим друзьям это казалось крутым. «Тебе повезло, что ты живешь с мамой и сестрой. У мамы легче отпроситься на свидание, ведь отец ни за что не отпустит, потому что видит в парнях лишь угрозу». Эту фразу любила повторять моя подруга Глорис. Черт побери, Глори, твои родители пришли на вручение дипломов, и ты провела этот день с семьей, а моя мама не попала на мой выпускной, потому что ее не отпустили со второй работы.
Тату-салон.
7.02.18. День.
– Мне страшно, – Келси моргает, глядя на вывеску «Скетч», и ее зубы стучат, будто в подтверждение слов. – Черт, мне действительно очень страшно.
– Все будет хорошо, – подбадриваю ее я, взяв за руку. – Всего пара часов – и на твоем теле не останется напоминаний о Чендлере.
На самом деле мне самой жутко не хочется заходить внутрь, но это только потому, что там меня ждет встреча с Кэмероном. После того неловкого разговора на парковке прошло чуть больше недели, и я с тех пор ни разу его не видела. Не могу отделаться от чувства стыда при одном воспоминании о том дне. Может, в любом другом случае мне было бы все равно, но опозориться перед самым популярным парнем всегда хуже.
Мы заходим внутрь и садимся на диван, Мэй заваривает травяной чай и болтает о погоде, а Келси старается не показывать, что вот-вот отключится от страха.
Когда Кэмерон появляется в зале, я теряюсь и стараюсь сделать вид, что сильно увлечена дизайном светильников.
– Ну как, бывшая Чендлера, все еще хочешь перебивку? – спрашивает Кэм, присаживаясь в кресло напротив. – Или вы помирились?
– Нет, перебей ее скорее, пожалуйста.
– Отлично, – подавшись вперед, он упирается локтями в колени и сцепляет пальцы в замок, – у тебя есть какие-то идеи?
– Даже не знаю. Главное, чтобы было красиво.
– Надо же, – усмехнувшись, он кивает, – очень точное описание. Хочешь что-нибудь девчачье, верно?
– Да, никаких черепов и воронов.
– Что-нибудь девчачье и без черепов, понял. Что скажешь по поводу роз? Красным и бордовым сможем перекрыть сердце.
– Знаешь, а мне нравится.
Кивнув, Кэмерон берет со стола альбом с карандашом и откидывается на спинку фиолетового стеганого кресла. Он закидывает одну ногу на другую, кладет на колено альбом и принимается рисовать.
Келси сидит, выпрямив спину так, будто проглотила стальной стержень, а я нервно постукиваю пяткой по полу. Кэм замечает это, и я тут же перестаю, чтобы не выдать себя. Но беспокойство не проходит, и я беру со столика кружку с чаем, чтобы хоть чем-то занять руки.
– Кстати, Банни, – говорит он, продолжая рисовать. – Как там поживает мистер Гарднер? Скучает по мне?
– Не так, как ты по нему, Коллин.
Я буду продолжать называть его разными именами, пока он не перестанет называть меня «Банни».
– А ты?
– Скучаю ли я по тебе?
Я смотрю на Кэма поверх кружки, но он слишком увлечен эскизом, чтобы заметить мое недоумение.
– Нет, я о другом. Ты все так же хочешь, чтобы я стал твоим первым, – сосредоточенно глядя в альбом, он облизывает губы, – татуировщиком?
– Я хочу, чтобы ты стал тем, кого я вижу как можно реже.
– Врушка.
Отставив чай, складываю руки на груди и откидываюсь на спинку дивана. Я знаю, что ответила грубо, но что еще делать, если этот парень так упрям и продолжает свои издевки. Мне же и так неловко, неужели непонятно?
– Это будет очень больно? – интересуется Келс, ерзая в кресле. – Кстати, ты же дашь мне обезболивающее?
– Нет.
Этот короткий ответ мгновенно заставляет Келси побледнеть.
Закончив, Кэмерон кладет альбом на стол, разворачивает его к нам.
– Это всего лишь набросок, я добавлю остальные детали вручную.
Эскиз выполнен простым карандашом, на листе изображены два пышных розовых бутона; один из них чуть перекрывает другой, а каждый лепесток так четко прорисован, словно он настоящий. Как за пару минут можно нарисовать такое?
– Бутоны перекроют сердце. Здесь, – Кэм водит карандашом над рисунком, – нарисуем пару листков, и тогда имени точно не будет видно. Все сделаем в ярких красках: штрихи, тени, блики. От «Чендлера» и следа не останется. Посмотри, и если устраивает, можем начинать.
Я даже удивлена тем, как резко Кэмерон сменил игривый тон на серьезный, полностью погрузившись в работу.
– Мне нравится, – говорит Келс, с улыбкой глядя на эскиз. – Очень нравится.
– А тебе? – спрашивает меня Кэм, вертя карандаш в руках.
– Как по мне, – опираясь на подлокотник и придирчиво осматривая эскиз, протягиваю я, – довольно неплохо.
Ладно, это идеально, но он этого не услышит. А то вдруг вздумает снова предложить свою первую помощь. Но он только усмехается.
Мы переходим в рабочий кабинет, где Зейн уже набивает кому-то татуировку на спине.
Пока Кэм обрабатывает кожу Келси и переводит на нее рисунок, я изучаю интерьер. Зал в темно-синих тонах, а в глаза сразу же бросается несколько массивных черных кресел, обтянутых пленкой. Отдаленно напоминает пыточную. На одной из стен расположились черно-белые фотографии татуировок, а другая увешана зеркалами различных форм; атмосферно, но мрачновато в отличие от первого зала с яркими диванами.
Кэмерон готовит машинку и надевает на провода одноразовые защитные рукава. Облизнув пересохшие губы, Келси тяжело дышит и широко распахнутыми глазами внимательно следит за каждым его движением. Как только она видит, как Кэм распаковывает иглы, то вдруг пугается, сжимает кулаки и всем своим видом показывает раскаяние. Кэм на секунду включает машинку, и, услышав жужжащий звук, Келси со стоном опускает майку.
– Знаете, я передумала.
– Уже сдаешься? Да брось, мы же даже не начали.
– Можешь просто быстро зачеркнуть имя Чендлера и все?
– Прости, милая, – Кэмерон снимает черные нитриловые перчатки и выключает круглую лампу дневного света, – но я таким не занимаюсь. Либо перебиваем, либо ищи другого мастера. С моего кресла с такими партаками не встают.
– Келс, – зову я, – ты не можешь ходить с Чендлером на животе.
– Я согласен, – отзывается Зейн с другого конца зала. – Твоя тату выглядит как ошибка пьяного купидона.
– Энди, – она смотрит на меня, прерывисто дыша, – что мне делать?
– Как думаешь, – подавшись вперед, я сжимаю ее ладонь, – разве пара уколов с краской сравнятся с той болью, что причинил тебе Макс?
Келси немного раздумывает, а потом в ее глазах появляются уверенность и злость на Максанса.
– Набей мне самые цветные и болезненные розы в мире, – цедит она сквозь сжатые зубы. – Может, эта татуировка выбьет из меня всю оставшуюся дурь.
Кэмерон нажимает ногой на рычаг, и кресло плавно опускается, а Келс, готовясь терпеть боль и страх, крепко зажмуривается. Кэм тяжело вздыхает, предчувствуя, что сеанс будет трудным. Склонившись над Келси, он хмурит брови.
– Слушай, твоя сестра сказала, что этот парень предал тебя. Ты уверена, что хочешь стереть любую память о нем, пусть и такую кошмарную?
– Конечно, хочу.
– Тогда расслабься. Сейчас я сделаю контур, а потом начнем закрашивать, договорились?
– Догово… Погоди, а цветную делать больнее, да?
– Да, – уверенно отвечает Кэмерон, и я злюсь на него за то, что он не успокоил Келси. – Я буду набивать новую татуировку поверх старой, а для этого придется задеть рубцовую ткань. Поэтому не стану врать тебе, милая: да, будет больно.
– А я слышала, – опустившись на стул, скрещиваю руки на груди, – что это не больнее комариного укуса…
Кэмерон склоняет голову набок, всматриваясь в мое лицо. Я рада, что между нами находится кресло, потому что создается впечатление, что, если бы не оно, Кэм подошел бы вплотную, в очередной раз нарушая мое личное пространство.
– Все зависит от степени болевого порога, – он опускает взгляд. – Ты как предыдущую набивала?
– Пьяно, – шепчет Келс. – Очень пьяно.
Вздохнув, она разжимает напряженные пальцы и поднимает край майки.
Когда Кэмерон набирает краску из маленького колпачка, происходящее кажется мне интересным, но когда он склоняется над животом Келси, а затем раздается приглушенное жужжание, мне самой становится страшно за нее.
Она терпит и, прикусив губу, героически молчит.
– Ну как, – спрашивает Кэм, вытирая лишнюю краску салфеткой, – жива?
Она кивает, но гримаса мучения на лице говорит об обратном.
– Я все хотел спросить, почему «Чендлер» в сердечке? Не достаточно было просто дурацкого имени?
– Сначала я хотела написать: «Келси + Чендлер = навсегда», причем на интимном месте, но меня переубедили.
Кэмерон прекращает бить и выпрямляется. То же самое делает и Зейн в другом конце зала. Парни обмениваются недоумевающими взглядами, а затем смеются.
– Вы, – спрашиваю я у Зейна, поворачиваясь на стуле, – часто перебиваете такие татуировки?
– Постоянно, – отзывается он, возвращаясь к работе. – Популярнее имен бывших только рисунки членов.
– Серьезно? Кто добровольно набивает себе такое?
– На полном серьезе, идиотов хватает, – отвечает Кэм. – Однажды к нам пришел парень, у которого на заднице было написано: «Я имел маму Брэдли», а Брэдли – это его лучший друг. Келси, ты там как, жива?
– Жива. А как там мой живот? Много крови?
Кэм цокает языком.
– Ни капельки.
– Ты врешь. Энди, он врет, лучше посмотри сама.
Подаюсь ближе, чтобы проверить, но все действительно в порядке: плавные темные линии и очертания лепестков там, где Кэмерон уже успел прорисовать контур.
– Да нет там ничего, не паникуй.
На какое-то время мы замолкаем, увлеченные процессом создания тату. Кэмерон изредка поглядывает на меня, слегка улыбаясь, и при каждом его взгляде в моей голове вновь возникает та неловкая ситуация на парковке. Кажется, Кэм на каком-то подсознательном уровне заставляет меня испытывать эту неловкость снова и снова при каждой встрече взглядом.
– Не смотри на меня так, – ерзаю я на стуле и хватаюсь пальцами за мягкое сиденье.
– Как «так»? – жужжание затихает. Легким движением головы он смахивает челку со лба. – Как будто хочу сделать тебе татуировку?
– С насмешкой, – отвечаю я, опуская взгляд на почти законченный контур, – будто застал меня за чем-то неприличным.
– В чем твоя проблема? – спрашивает он, возвращаясь к работе.
– У меня нет проблем.
Если честно, меня уколол этот вопрос, но виду показывать я не хочу.
– Если я смотрю на тебя как-то по-особенному, то, может, только потому, что ты мне интересна. Я же говорил о своей слабости к фригидным пьяницам.
– Я не говорила, что ты смотришь по-особенному. Я сказала, что ты смотришь с насмешкой.
– Или ты видишь только то, что хочешь видеть. В чем причина? Низкая самооценка, или парень сердце разбил?
– Не угадал.
Мной овладевает раздражение: да кто он такой и почему пытается копаться в моих проблемах? Он – просто татуировщик, а не психолог.
– То есть с самооценкой у тебя все в порядке?
– Разумеется.
Вдруг Келси издает писк от резкой боли. Я подскакиваю в испуге, но она тут же затихает, подняв большой палец вверх.
– У тебя все в порядке с самооценкой, но при этом тебе легче думать, что симпатичный парень смотрит на тебя с усмешкой, нежели из интереса?
– Зато у тебя с самооценкой все в порядке, симпатичный парень, – отвечаю я, не скрывая сарказма в голосе.
– Можешь даже не пытаться, – вмешивается Келси, – Энди не нужны отношения. Тут даже твоя милая улыбка не поможет.
– Звучит как вызов. Думаю, что как раз моя улыбка и поможет, ведь вы видите солнце по утрам, только потому, что я улыбаюсь.
– Это тебе мама сказала? – приподняв голову, спрашивает Келс.
– Конечно, ведь она с детства называет меня солнышком.
Серьезность этого диалога смешит меня, но я быстро маскирую это, потирая переносицу.
– Так, – не унимается Кэм, – почему тебе не нужны отношения? Все девушки, вроде как, помешаны на этом.
– Потому что не нужны. Может, закроем эту тему?
– Так ты по девочкам?
– Нет. И я не мужененавистница. Я просто не доверяю парням, вот и все.
– Если разбитое сердце и самооценка здесь ни при чем, откуда это недоверие к парням? Обида на отца, а вследствие – и на весь мужской род?
Эта догадка настолько точна, что даже Келси от неожиданности раскрывает рот. Глубоко вдохнув, я отталкиваюсь ногой от пола и отъезжаю на стуле назад. Жужжание машинки снова затихает, и взгляд Кэмерона вдруг становится серьезным.
– Вот черт, прости, – быстро говорит он, – я полный мудак.
– Ничего, все в порядке.
– Кретин, – бормочет Келси, – за это с тебя скидка.
Кэмерон толкает свою жертву в бедро и корчит недовольную гримасу. Он поднимает взгляд, и впервые я вижу в нем искреннее сожаление.
– Знаете, – натянув улыбку, я хлопаю ладонями по коленям и поднимаюсь со стула. – Я, наверное, выйду на пару минут, подышу свежим воздухом. Здесь немного душно.
Иду к выходу и слышу, как за моей спиной отодвигается кресло, а затем раздается тихий голос Келси:
– Не надо, дай ей пару минут.
Выхожу на улицу и, укутавшись в куртку, сажусь на скамейку, стараясь не думать о плохом. Я злюсь на Кэмерона, но еще больше удивлена тому, что он оказался прав. Я и сама не задумывалась о том, что уход папы из семьи так повлиял на мое мировоззрение и оценку семьи в целом.
Как только парни проявляют ко мне симпатию, я начинаю задаваться вопросом «А что дальше?». Влюбленность, отношения, брак, а потом он уйдет, бросив меня и детей, а я впаду в депрессию? Или же стану одной из тех женщин, которые преследуют своего бывшего, а в конце концов убивают его и попадают на нелепые телешоу. Не вижу смысла в отношениях, не вижу будущего.
Я не закоренелая ханжа, я влюблялась в старшей школе, и у меня были отношения. Мне казалось, что я люблю Тайлера всем сердцем, но когда на выпускной он снял номер в гостинице и дело уже шло к логическому завершению, я просто не смогла. Вместо первого секса его ждали мои испуг и слезы. Тайлер порвал со мной, но он не был плохим, он просто не мог больше ждать.
Я хочу доучиться, получить хорошее образование и чего-то добиться в этой жизни, потому что тогда, если я вдруг повторю судьбу нашей мамы, то хотя бы смогу содержать своего ребенка, не работая на трех работах сразу и лишаясь возможности проводить больше времени с малышом. Мыслю я мрачно для своего возраста, но совсем не отклоняюсь от реальности.
Со мной явно что-то не так и, может, мне все же нужен психолог. Но тут я вспоминаю, что в данный момент моя сестра перебивает имя парня, который предал ее после клятвы в вечной любви, и что я нужна ей там.
Когда я возвращаюсь в «Скетч», Кэмерон уже работает цветными красками, а Келси рассказывает ему длинную историю своей любви и предательства ее парня. К моему удивлению, Кэм заинтересованно слушает, задает вопросы и даже удачно подшучивает на эту тему. Из радиоприемника доносится попсовая песня, и это придает атмосфере легкости. Я снова сажусь на место, и мы делаем вид, что ничего не произошло.
На самом деле три часа в «Скетче» пролетели быстро, и когда Кэм объявляет о том, что работа завершена, Келси с видом раненого, но гордого солдата поднимается с кресла. Встав позади нее, Кэмерон опускает ладони на ее плечи и подводит к одному из многочисленных зеркал.
– Как тебе?
– Невероятно, – отвечает она, глядя на свой живот и крутясь перед зеркалом. – Глазам своим не верю. Спасибо, это очень красиво!
Две яркие розы и несколько зеленых листиков действительно без следа перекрыли ужасного «Чендлера». Лепестки, тени и блики – все кажется настолько настоящим, что в моей голове просто не укладывается, что это сделано на коже при помощи крошечных иголок и краски.
– Энди, ты только посмотри!
– Потрясающе, – кивнув, я подхожу ближе и рассматриваю детали.
– Ладно, позовите меня, как налюбуетесь, надо будет смазать ее и прикрыть пленкой.
Ловлю на себе взгляд Кэмерона. Запустив пальцы в свои растрепанные волосы, он неловко пожимает плечами.
– Слушай, Энди, я…
– Не стоит, – отмахиваюсь я, потому что знаю, что он хочет извиниться, – все нормально, правда.
Поджав губы, он кивает, но в воздухе по-прежнему словно висит тяжелая неловкость. Поэтому, чтобы разрядить обстановку, я решаю сменить тему.
– Вышла отличная наколка.
Кэмерон молчит некоторое время, а затем морщит нос, как будто я сделала не комплимент, а оскорбила его работу.
– Больше никогда не произноси в этих стенах слово «наколка [3]». Прибереги этот сленг для того дня, когда окажешься за решеткой, Банни.
Стоило мне сказать, что все нормально, как Кэмерон тут же забыл мое имя и снова стал называть дурацким прозвищем. Мне не нравится этот парень.