Наши по традиции жить привыкли стаей,
Белая ж с амбицией… и вообще другая:
Все вороны каркают, все вороны кучкою,
А она помалкивает и глядится злючкою,
И сидит поодаль, каркает не хором…
Даже кушать падаль ей кажется позором.
Анатолий Рабин
Радости Михаила Демидова не было предела, ему повезло неописуемо: он попал в самый лучший, образцово-показательный класс, управляемый чутким классным руководителем – Марией Ивановной Перворудовой. Её вклад в педагогику был отмечен на самом высоком уровне ещё в тяжёлые послевоенные годы, когда шло восстановление народного хозяйства Советского Союза после победы над фашистской Германией. Будучи членом КПСС, она искренне и свято верила в идеалы коммунизма, неизменно была окружена почётом и уважением. Даже в глубоком пенсионном возрасте строгая, но справедливая Мариванна доминировала в школе и могла запросто поставить на место кого угодно, включая директора. Авторитет её был непререкаем.
Миша всегда учился хорошо. Хорошие и отличные оценки в его табеле Мариванну подкупили. К тому же мальчик занимался в музыкальной школе по классу баяна, замечательно пел и опрятно выглядел. «Чудо, а не ребёнок», – мысленно умилялась заслуженный педагог, ставя Михаила в пример всему классу.
Ученики послушно взирали на возведённый классным руководителем пьедестал, отчего тихая ненависть к «городскому очкарику» только росла: кто-то видел в нём конкурента, а кто-то просто завидовал.
«Новенький» отодвинул на второй план даже отличниц Казёнкиных, близняшек Людмилу и Ольгу, к которым Мария Ивановна всегда относилась благосклонно. Оксана Анищенко и её подруга Наташа Зябцева, «глаза и уши любимого педагога», не скрывавшие и даже гордившиеся своими «особыми» отношениями с Мариванной, тоже были смещены. Уступили место Михаилу и другие фавориты.
Так продолжалось месяца два, по прошествии которых положение дел резко поменялось с плюса на минус. Практически одновременно произошла череда событий, способствовавших низвержению Демидова и исключению его из «списка любимчиков» Мариванны.
Сначала Марии Ивановне донесли то, чем по простоте душевной Миша сам поделился с одним из учеников класса. Лёшка Балякин уведомил её, что в Куйбышеве, в прежней школе, Михаил был отпетым хулиганом, лазил везде, на переменах дрался, а после уроков делал из гвоздей ножи, расплющивая их на трамвайных рельсах, пуская вагоны под откос. А ещё за плохое поведение в пионеры его приняли самым последним в классе, по остаточному принципу: «Ну, ладно, давайте и этого, чтоб не выделялся».
Буквально через пару дней после получения этой информации произошло такое, чего вообще не могло произойти: Мария Ивановна подверглась критике со стороны ученика. Этого она не могла увидеть даже в кошмарном сне, да и другие учителя и учащиеся большущеглушской школы возможность подобного слабо себе представляли. Не то чтобы понятие «гласность»18 до Большущей Глуши не дошло, просто местные жители, как и большинство советских людей, умудрённые жизненным опытом и приученные к осмотрительности, делать смелые заявления остерегались. Наглядным примером восприятия «гласности» является эпизод анекдота тех времён: «Скажи на партсобрании всё как есть, и тебе ничего не будет: ни премии, ни путёвки – ничего не будет!» Сам факт критического высказывания Михаила стал событием революционным, ломающим грани привычного.
Во время классного часа, традиционно клеймя позором отстающих, Мариванна говорила, что перестройку нужно начинать с себя, что личный вклад каждого в построение светлого будущего страны для них, школьников, начинается с хороших отметок, что партия и народ дали им возможность бесплатно учиться, а двойки и тройки – это брак. «Что будет, если рабочий, делающий деталь для космического корабля, допустит брак?» – спрашивала она. Тут, решив пожурить Демидова за слабый ответ на уроке физики, которую она преподавала, Мария Ивановна обратилась непосредственно к Мише:
– Твоя тройка – это ведь брак, так, Михаил?
– Чё мой-то сразу брак? Может, Ваш! Вы непонятно объясняете, а я отвечай! – выпалил он, внезапно обнаглев.
Воцарилась тишина. Было слышно, как жужжит муха, в отчаянии бьющаяся об оконное стекло. Класс оцепенел, замер в ожидании, что же будет. И тут же, как гром среди ясного неба, ещё более дерзко Михаил выдал:
– Может, перестройкой своего сознания займётесь?! Учителей это тоже касается! Как чё не нравится, так сразу на последнюю парту отсаживать. Может там гении сидят? Судьбы людей на заре юности калечите! Чё мы-то у вас всё должны? А вы нам ничё не должны? Объяснять нормально, например. Моя тройка – это и Ваша тройка!
Мария Ивановна опешила и надолго замолчала. Молчал и класс.
– Я так понимаю, ты всё сказал? – наконец произнесла она. – Свою лень ты пытаешься списать на учителей! Думаю, мне нужно поговорить с твоими родителями. Скажи им, что я их приглашаю для беседы на завтра, после уроков. Классный час окончен, все свободны.
Татьяна Фёдоровна, посетив школу в назначенное время, имела с Марией Ивановной долгий и нелицеприятный разговор, последствием которого стал грандиозный скандал, устроенный ею дома. Досталось всем – и Владимиру Михайловичу, и Саше, и, конечно же, больше всех «за срыв классного часа» получил Михаил.
На следующий день урок физики по расписанию был последним. Бывший любимчик Мариванну раздражал, вёл себя вызывающе, постоянно вставлял каверзные вопросы. «Этот предатель» явно пытался вывести её из себя, он всё делал ей назло. И ведь добился, гадёныш, своего: Мариванна была на взводе. В конце урока она попросила класс сдать дневники для проверки. Проходя по рядам, Мария Ивановна поравнялась с Демидовым:
– Твой дневник.
– Я его дома забыл! – грубо ответил Миша.
Тут же машинально Мариванна хлопнула его по башке стопкой собранных дневников.
В ответ на этот опрометчивый поступок педагога Михаил выдал фразу, впоследствии переведённую на все языки мира:
– Насилие над личностью – это позорно! – полушёпотом, но очень чётко произнёс он.
По классу прокатился смешок.
– Чтобы вам всем не было так весело, – со всей суровостью своего профессионально поставленного голоса сказала Мария Ивановна, – Михаил пойдёт за дневником домой, а все остальные останутся здесь до его возвращения. Мы с вами побеседуем о правилах поведения и уважении старших. Как гарантию того, что Михаил вернётся, свой портфель он оставит здесь.
Мариванна втайне надеялась, что Демидов соврал и дневник на самом деле лежит у него в портфеле – уличить его во лжи сейчас было бы очень даже кстати.
Миша, направляясь к выходу, обещал классу скоро вернуться, добавив при этом, что коллективное наказание – это фашистские методы, попахивающие концлагерями.
– Коммунисты так не поступают! – закрывая за собой дверь, бросил он.
Мариванна потерпела фиаско. Дневник Михаил действительно забыл дома.
Перекусив и сменив школьную форму на яркий свитер, Миша прихватил забытый утром дневник, сел на свой любимый велосипед и поехал к школе.
Вся эта неделя была не по-ноябрьски тёплой. Вот и сегодня послеобеденное солнце светило как-то особенно ясно. В памяти Михаила всплыл увиденный им на днях телерепортаж из программы «Время»: лица возбуждённых людей, разрушающих стену между Восточным и Западным Берлином. «У них там настоящая революция», – подумал он, и его охватило озорное рок-н-рольное настроение.
Проезжая мимо окон класса, в котором, под нотации Мариванны, его уже битых два часа ждали одноклассники – так, чтобы его заметили, Миша, с победным видом размахивая своим дневником, громко прокричал:
– Сейчас уже внеурочное время, расходитесь по домам. Дневник я завтра принесу!
О демаршах Михаила по школе поползли слухи. Стали шептаться про покачнувшуюся несокрушимость Мариванны. Известность Демидова вышла за рамки отдельно взятого класса. Ему симпатизировали – правда, тайно – даже некоторые молодые учителя.
Порядки большущеглушской школы весьма ощутимо отличались от того, к чему Миша привык в школе городской. Контраст Демидова ошеломлял. Нравы, царившие среди преподавательского состава, вызывали у него недоумение: отвесить подзатыльник ученику, ударить его по голове стопкой тетрадей, бросить в учащегося линейку или, того хуже, сломать об него указку – было здесь делом вполне привычным. Причём ученик, о голову которого указка была сломана, в этом же и обвинялся. «Я об тебя указку сломала! Принесёшь мне новую!» – обычное требование учителя в такой ситуации. Этого Михаил не понимал и не желал мириться с подобным. Школьный быт тоже был на средневековом уровне, и это в то самое время, когда полёты в космос перестали быть чем-то необычным! В классах висели рукомойники: бачок с носиком-рычажком, выполнявшим роль клапана, при поднятии которого ладонью вода из бачка лилась на руки. Заливать воду в бачок и выливать грязную воду из ведра нужно было сходив на улицу, к водораздаточной колонке или на помойку, в зависимости от того, что требовалось сделать: набрать чистой воды или вылить грязную. Школьный туалет находился во дворе. Это был сарай из побелённых известью нестроганых досок, разделённый на две части. Расположенный над огромной общей для мужской и женской половины выгребной ямой, он являлся символом настоящего равенства полов, ибо запахи и звуки в нём также были общими.
Через неделю настала очередь Михаила быть дежурным, в обязанности которого входила влажная уборка классного помещения после окончания занятий. Миша, как и требовалось, всё вымыл. Уходя домой, он, чтобы не оставлять класс открытым, взял ключ из выдвижного ящичка учительского стола, запер дверь, а ключ сдал школьному вахтёру.
Мария Ивановна возвращалась из учительской в свой класс, где Михаил Демидов должен был домывать полы. Она хотела поговорить с ним без свидетелей, доверительно, по душам. Подойдя к классу, Мариванна упёрлась в закрытую дверь. За дверью было тихо. Дёрнула ручку – закрыто. В классе осталась её сумочка и верхняя одежда. Учительницу охватили сметение и досада: «Где Демидов? Как попасть в класс? Где ключи?..»
После длительных поисков ключи от класса она обнаружила на вахте.
Добрую половину ближайшего родительского собрания Мария Ивановна посвятила Михаилу, объявив, что «новый ученик оказался нечистым на руку: он запросто лазает по учительским столам, отличается неадекватным поведением и состоит на учёте в детской комнате милиции; на месте родителей она бы поостереглась разрешать своим детям водить дружбу с подобным типом».
Дома, как водится, Мишке влетело. Особенно мать возмущалась по поводу «воровства из учительских столов» и постановки его на учёт в милицию. Доводы Михаила, что это по большей части выдумки, успеха не имели. У неё не было желания ни в чём разбираться: в очередной раз бросив ему укор в том, что умер Володя, а не он, Татьяна Фёдоровна кричала:
– Виноват – отвечай! Нечего оправдываться!
Отец, попытавшийся вступиться за сына, огрёб «по самое не хочу» – ему она тоже припомнила всё.
Периодичность громких скандалов в семье увеличивалась в геометрической прогрессии. Обстановка становилась, мягко говоря, невыносимой.
Владимир Михайлович стал всё чаще задерживаться на работе.
Александр замкнулся в себе, в столь раннем возрасте углубившись в изучение философских трактатов Сократа, Платона, Аристотеля, Цицерона и Сенеки.
Михаил, которого с раннего детства манили неизведанные дали, в своих похождениях удалялся всё дальше и дальше от дома. В учебный период он пропадал сразу после занятий в пятницу и возвращался лишь воскресным вечером. Во время каникул его отсутствие исчислялось неделями.
Ситуация в школе для Миши стала складываться не лучшим образом. Стараниями Мариванны фамилия Демидова всё чаще и чаще произносилась как синоним всего отрицательного, приобретя статус «общешкольной головной боли». Перворудова ожесточённо «клевала» Михаила – ежедневно и без устали. Он был виноват во всём: кто-то на перемене сидел на подоконнике и сломал цветок – виноват Демидов, кто-то нарисовал чёртика на доске – Демидов, кто-то принёс на ботинках грязь – Демидов, забыли выключить свет – опять Демидов. Прочно засев в мозг Мариванны, Демидов стал её пунктиком, на котором она необратимо зациклилась. В учительской, на родительских собраниях и на уроках Демидов не сходил с уст Перворудовой.
Казёнкины, Балякин, Анищенко и Зябцева в «табели о рангах» заняли свои прежние места. Они очень старались, «работая» на Мариванну: ежедневно преподносили ей новую пищу для нападок, не только подлавливая Михаила на малейших проступках, но и провоцируя его, и откровенно клевеща.
Бегали мальчишки на перемене, уронили учительский стул, кидались тряпкой для протирки классной доски, которая в результате на люстре повисла – обязательно свалят это на Михаила. Потерялась у кого-то ручка – «ябеды-отличницы» тут же с претензиями к Демидову. Он им в ответ, что ни при чём: «Паситесь лесом!» Они в драку – давай царапаться. Оттолкнёт Мишка в порыве самую назойливую – всё, попал! – та тут же бежит жаловаться: «Меня Демидов побил!» И очередная порция прессинга ему обеспечена.
Одноклассники, придиравшиеся и до этого, почувствовали одобрение свыше. Иной раз, будто по прямому указанию, они задирали Михаила. Участились стычки с пацанами в школе и за её пределами. Особенно Мише было обидно, когда, получив отпор поодиночке, «отомстить» приходили со старшими братьями – по двое, по трое, вчетвером или вообще впятером.
Успеваемость Михаила, если судить по отметкам, стала падать, но Миша учился не для отметок, а для себя. Получать знания на данном жизненном этапе было одной из основных его целей. Он много читал, штудируя ставшую общедоступной диссидентскую литературу и публицистику, изучал точные науки. Его подготовка была такова, что по объёму скопившихся в голове знаний он мог заткнуть за пояс любого хорошиста, да и многих отличников.
Коллектив учеников, подстрекаемый Перворудовой и без того не жаловавший «городского задавалу», охотно Демидова отверг. Михаил стал как будто бы вне класса, противопоставляя себя всем и вся. В нём кипели обида и злость, он был похож на затравленного зверёныша, скалил зубы и огрызался, скептически воспринимая окружающий мир и происходящее в нём. Почвы для скепсиса было хоть отбавляй: старая, не претерпевшая к тому времени переработок и изменений школьная программа разительно отличалась от стремительно меняющейся действительности. Учителя продолжали оперировать прежними догмами, напоминая Михаилу маразматиков, проповедующих утопические идеи и упорно цепляющихся за прошлое.
Круговая порука мазала, как копоть, а сердце Михаила требовало перемен19. Его юношеский максимализм никакого примирения с днём вчерашним не допускал.
Как-то в раздевалке после урока физкультуры Егор Бирюков, подзузукиваемый Балякиным, решил проучить «зарвавшегося очкарика». Превосходящий щуплого Михаила физически, в том числе и массой тела, он стал инициировать драку: «Ну что, новяк, сявка вякающая, один на один биться будем?» Одноклассники обступили их в предвкушении боя. Бирюков даже не понял, что нарвался. Миша давно уже ждал удобного повода выместить скопившуюся злость на ком-то из своих обидчиков. Он с ходу пошёл в атаку, всю ярость вложив в первый, мгновенно нанесённый по лицу соперника удар. Не давая Егору опомниться, он молотил его не переставая, в ход шли не только кулаки, но и колени. Встретив лишь слабое сопротивление, Миша загнал согнувшегося и закрывавшего голову руками Бирюкова в угол раздевалки. Оторопевшие поначалу однокласники пришли в себя и стали силой оттаскивать Демидова, к тому моменту уже пинавшего ногами обмякшую массу, которую представлял собой Егор Бирюков. Вскользь досталось и разнимавшим.
На следующем за физкультурой уроке всхлипывающий Егор стоял у доски. Его лицо распухло, рассечённая бровь, под носом остатки крови, вытираемые мокрым платком. «Кто это сделал?» – задала вопрос возмущённая учительница. Никто не признавался. Бирюков тоже не называл имя обидчика. Разборки по этому случаю проводились целую неделю. Бирюков с забинтованной головой, жёлто-синим опухшим лицом и потупленным взглядом был выставлен для всеобщего обозрения на школьной линейке, но тщетно – виновного так и не нашли.
Не секрет, если посвященных в тайну больше одного, рано или поздно она станет известна. Возможно, кто-то из присутствующих при избиении Бирюкова одноклассников рассказал девчонкам, а те проинформировали классного руководителя, или тот же Балякин сам втихую в выгодном ему свете расписал Мариванне подробности происшедшего. В общем, месяц спустя Демидов был призван к ответу. В результате его исключили из пионерской дружины.
Так Михаил окончательно и бесповоротно попал в группу «анти», как он сам её условно обозначил. Был и положительный момент во всей этой истории: задиравшиеся ранее пацаны от него немного отстали. Теперь Мишке хватало словесных угроз, чтобы запугать противника.