Полуденное солнце клонилось к закату, окрашивая бескрайнюю степь в красный цвет. Дикие журавли, сбиваясь в клин, тягостно и пронзительно кричали, прощаясь с родными болотами и заводями, собираясь на зимовку в чужие края. От них не отставали кряквы и бакланы, превращая ранее тихие места в настоящий птичий базар.
– Выбирай потихоньку, – раздавался над рекой зычный голос казаков.
Сеть шла тяжело. Казаки, встав цепью вдоль берега, тянули сеть к берегу. Олесь, молодой казак в красных шароварах и льняной широкополой рубахе, поверх которой на веревке висел деревянный крест, выпрямился и вытер со лба рукавом пот.
– Видать, хороший улов будет, – произнес он.
Дмитро, бородатый казак, стоявший неподалеку от него, согласно кивнул. Издали вновь прогремело:
– Выбирай.
Казаки поднатужились и вновь потащили сеть к берегу. Они подтянули свой конец к берегу и сели на траву, дожидаясь остальных казаков. Дмитро деловито сел на траву и закатал мокрые рукава рубахи. Протянув руку к кожаному мешку, лежавшему неподалеку, он достал из него небольшой кисет, наполненный табаком, и деревянную люльку с длинным чубуком.
– Упаси бог от царской милости и хромого коня, – прошептал Дмитро, трижды наложив на себя крест.
Олесь тревожно посмотрел на товарища:
– Что случилось, Дмитро?
Казак переложил саблю на другое место:
– Атаман круг собирает. Говорит, чтобы все пришли.
Олесь удивленно посмотрел на старшего товарища:
– Пошто так? Ногаев бить или на Ливонщину воевать?
– Та ни, не в поход… – Дмитро вытер мокрые руки о край рубахи. – К Строгановым купцам на Каму-реку зовут. Их городишки от татар оборонять. Не было печали, так у волка хвост прирос. Своих дел мало, так сейчас будем тяжбы Строгановых с местными народишками решать. А сгинуть, Олесь, в тех холодных пермских краях казаку раз плюнуть, чай, не Дон и не Волга.
– Был я раз на Каме-реке, – Дмитро поежился, вспоминая эту неприятную для него экспедицию. – С воеводой Старицким ходили дань с местного князька брать. Река как река, иной раз и на Волгу похожа. Да только вокруг нее не степь дикая да вольная, а леса дремучие и непроходимые, и в лесах этих народец дикий и воинственный. Веры Христовой не знает, копьями да луками машет. А ездят они зимой на оленьих упряжках, аки сущие демоны. Не хочу более на Каму-реку идти. – Дмитро сплюнул. – Думал, перезимую здесь, на Яике, а весной на Дон домой уйду. Хрен те, рась да полторась.
– Да, плохо дело, – согласился Олесь. – Только как мы пойдем, когда Ванька Кольцо на Волгу ушел караваны персидские грабить? – Олесь замолчал.
Ему, так же, как и Дмитро, не хотелось идти на студеную Каму. Пермь хоть и не Сибирь, а зимы там холодные, не сравнить с Яиком и Волгой.
– Ну, что делать-то будем, а, Дмитро?
– Что атаман скажет, то и будем делать. Решит круг идти на Каму-реку, значит, пойдем.
– Может, все еще обойдется? – с надеждой в голосе спросил Олесь.
– Может, и обойдется, – Дмитро пожал плечами, – как Бог даст.
Дмитро встал с травы и расправил плечи. Его взгляд устремился в голубую дымку, туда, где сейчас текла могучая русская река Волга, что, как и Дон, собирала народ православный, бегущий от царского произвола.
– Ванька Кольцо, поди, сейчас хорошо гуляет, – мечтательно произнес Олесь. – Настоящий казак.
– Погоди еще, – Дмитро тревожно посмотрел на товарища. – Вот положит царь его буйную голову на плаху за таки прогулки, вот тогда по-другому Ванька Кольцо запоет. Царь Иван на расправу скор.
В то время, пока два казака стояли на берегу Яика, над Волгой раздавался задорный казачий свист.
– К реке их загоняй, басурман, к реке.
Трое всадников на лихих жеребцах безнадежно пытались уйти от настигающей их погони. Их то старались прижать к краю оврага, где бы их кони, неминуемо поддавшись стремительной воле бега, свернули себе шею вместе с седоками, то зажимали на узкой отмели у самой реки. Погоня продолжалась уже более часа. И какой конь и всадник сможет выдержать такое напряжение. Но настигавшие были должны заполучить то, что им причиталось по воле охотников, а убегающие должны были сохранить то, чем они были не вправе распоряжаться по своему усмотрению. Их судьба, как и содержимое их баулов, принадлежала материям более высокого порядка, чем они сами, и потому они должны были доставить содержимое адресату в целости и сохранности. Ногайский хан редко писал письма, тем более своим недругам, и от этого то письмо, что они везли, было намного ценнее.
Наконец казаки загнали преследуемых ногайских всадников в топкое место в пойме реки. Ногайские кони, перебирая ногами в вязком придонном иле, беспомощно топтались на месте.
– Ба, да это ж ногаи! – спешиваясь, воскликнул один из казаков. – А чего бежали, молодцы? Поди, полные карманы золотых монет.
Ногайские послы, злобно зыркая своими узкими глазищами на ватагу казаков, стоявших сейчас на твердой земле и надсмехавшихся над ними, молили Аллаха дать им почетную смерть, дабы трусостью своей не осквернить себя.
– Да какие там золотые монеты, Иван, – рассмеялся казак Семка. – Ты погляди на них: кафтаны драны, морды чумазы, как есть из пекла появились, черти.
Казаки весело рассмеялись.
– Поди, у турецкого султана в батраках ходили.
На эти слова один из ногаев в красном кафтане и чалме с соколиным пером спрыгнул с коня и вышел на берег.
– Мы – послы ногайского хана! – гордо произнес он. – И имеем неприкосновенность от любого рода посягательств.
– Послы, – казаки вновь рассмеялись.
Ногай презрительно посмотрел на пеструю казачью толпу, сгрудившуюся на берегу, и сплюнул:
– Собаки, урус.
– Вяжите их, хлопцы! – прогремел звонкий казачий голос. – Пущай посол отведает нашего гостеприимства.
Ногаи выдернули из ножен свои кривые сабли, не желая сдаваться без боя. В ответ казаки направили на ногаев пищали.
– Опустите сабли, – приказал старший ногай своим людям. – Они еще пожалеют об этом.
– Ой, напужал, – рассмеялся Иван Кольцо. Он схватил главного ногая за грудки и злобно прохрипел ему в лицо: – Не бывало такого, чтобы вольный казак за ногая-собаку сожалел. А будешь дальше пасть открывать, утоплю в Волге, как пса бешеного.
Ногай испуганно попятился, кивая головой.
– То-то же… – Иван оттолкнул ногая к реке.
– Вылезайте, собаки! – крикнул он стоявшим по колени в воде остальным ногаям. – Чего шары раззявили?
Ногаи спрыгнули с коней и бросили сабли у ног казаков. Они стояли, сгрудившись, словно загнанные охотниками волки, и затравленно озираясь по сторонам.
– Мы еще встретимся, шайтан, – прошипел один из ногаев, протягивая запястья для веревки.
Он оглянулся, обшаривая взглядом бескрайний горизонт, но вокруг расстилалась лишь голая степь, покрытая высушенным ковылем, и плыли в небесах налитые свинцом облака.
Больше десяти лет прошло, как Иван Кольцо покинул свой родной хутор на обрывистом берегу Дона и присоединился к ватаге таких же отважных казаков, грабя ногайские караваны, волею судеб оказавшиеся у него на пути. Ехали молча, изредка оборачиваясь на ногаев, которым связали руки их же веревками.
Ногаи, заметив на себе пристальный взгляд казаков, отворачивались и про себя шипели какие-то ругательства, которые, собственно, никто из казаков не понимал, и потому им было все равно. Лишь бы тихо сидели. А так чего с них, нехристей, возьмешь, шипят и пусть шипят себе на здоровье.
Бескрайнюю степь укутало золотое покрывало заходящего южного солнца. Жаворонки и соловьи стихли в ожидании ночи. Им на смену пришли трели вечерних цикад и кузнечиков. Ватага казаков молча ехала среди зарослей степной полыни и ковыля.
– Скушно, браты, – произнес один из казаков, едущий впереди всех. – Может, споем?
И казаки затянули унылую казацкую песню, горькую, как судьбинушка русского народа под гнетом бояр да воевод царских. Многие из них покинули свои станицы, не желая мириться с произволом казацких старейшин. Некоторые вернулись с Ливонской войны и, застав свою хату сгоревшей дотла, подались на Яик или на Волгу-матушку.
Иван догнал старшего ногая и хлопнул его по плечу:
– Ладно, ногай, не серчай, то воля казацкая. Что в степи, то наше.
– Будет тебе воля, – прошипел про себя старший ногай. – Воля и царская милость.
Ногайский посол хорошо знал суровый нрав русского царя, смертию лютой казнившего что простого смерда, что родовитого боярина. Никому царь спуску не давал. Держал царство свое Иван в ежовых рукавицах. И катился по земельке русской не то стон, не то бабий плач. Сразу и не разберешь. Знал это ногай, потому и не беспокоился. А настоящее письмо от хана, не подложное, было хорошо зашито в подол кафтана и давало ему уверенности, что голова его останется на плечах.
– Глупый ты, ногай, зря, что посол, – усмехнулся Иван. – Вон, и ичеги у тебя какие добрые, и кафтан, что у самого султана, а несешь такую ересь, прости, Господи…
Кольцо сплюнул на землю и, пришпорив коня, устремился вслед за остальными казаками.
– Иван, ночь скоро, – произнес один из казаков, глядя на затянутое тяжелыми тучами небо. – Надо бы где-то переночевать.
– А что, казаку уже степь не дом? – прохрипел Кольцо. – Хотя юрту бы сейчас не помешало. И ногаи под присмотром будут.
– Дмитро, вон дым за холмом поднимается, – Иван указал на север одному из казаков, на ходу раскуривавшему трубку, – поди-ка, юрта стоит. Скачи, разведай, что там.
Казак кивнул и пришпорил коня. Через несколько минут казак вернулся.
– Иван, – крикнул он, не слезая с коня, – башкиры кочевые. Одна юрта. Старик со старухой да девка, дочь ейная.
– Эй, казаки! – заорал Иван Кольцо. – Поворачивай за мной, на ночлег становиться будем.
Он пришпорил коня и, словно выпущенная из тугого лука стрела, взлетел на холм впереди. Его зоркий взгляд остановился на одинокой юрте, подле которой гулял небольшой табун лошадей и овец. Овцы испуганно заблеяли, увидев на вершине холма всадника в папахе с алым околышем и саблей наперевес. Хозяин юрты, откинув полог, закрывавший вход в его жилище, низко поклонился и указал казакам на то, что они могут найти пристанище у него.
Касым, старый башкир, был рад неожиданным гостям, несмотря на различия в вере. У казаков можно было выменять порох и пули на кусок свежей баранины и другие предметы, что пригодятся ему в его кочевой жизни. Казаки не трогали бедных кочевников. А на то, что Касым был беден, указывали дыры на крыше его юрты. Но у старого башкира богатство мерялось не в жеребицах и овцах, настоящим его богатством была красавица дочь Айгуль.
Кольцо откинул порог юрты и зашел внутрь. Очаг дымил, выпуская дым через круглое отверстие в крыше. В почерневшем от сажи казане что-то булькало, разнося по жилищу запах вареного мяса и каких-то не знакомых ему пряностей. Айгуль, увидев черного бородатого мужика, смутилась и закрыла лицо, но Иван уже успел рассмотреть эту восточную красавицу. Впрочем, в таком деле спешка не нужна, к тому же хорошо пожрать перед сном гораздо приятней.
Казаки уже спешились и привязали пленных ногаев к коромыслу. Никита Пан, скидав несколько булыжников в импровизированный очаг, набросал в него сучьев и развел огонь. Казаки расселись вокруг костра, и каждый занялся своим делом. Михась, вытащив из ножен камень и точило, принялся за свой клинок, искоса посматривая за ногаями, которых привязали неподалеку.
Касым, кланяясь, подошел и предложил кумыс. Никита брезгливо поморщился и достал из-за пояса фляжку с горилкой. Приложившись, он смачно крякнул и выдохнул. Казаки рассмеялись. Тут же появился Касым с разносом, на котором лежали резаные куски мяса и лук.
– Очень вкусна, – кланяясь, пробормотал Касым. – Совсем свежий баран.
Никита поддел кусок мяса ножом и отправил его в рот. Он долго разжевывал кусок, словно пытаясь выпить из него все оставшиеся соки. Затем подцепил еще кусок мяса и вновь так же ловко отправил его в рот.
– Ну, раз Никита жив, пора и нам, братцы, приниматься за трапезу, – довольно произнес один из казаков.
– А ты что, хотел бы, чтобы я издох, як собака, от башкирского мяса?
Казаки вновь рассмеялись.
– Побойся Бога, Никита, – изворачиваясь, заюлил казак. – Я хотел сказать, что если Никита не помер, знать, жрать можно всем.
Никита, посмотрев на него, усмехнулся:
– Я тебя еще переживу.
Касым исчез в юрте и вновь появился оттуда с новой порцией мяса. Казаки принялись за ужин. Их пиршество перемежалось с шутками и ругательствами.
Иван вышел из юрты:
– Ногаев-то хоть покормите, сдохнут же с голоду.
– Обождут пока ногаи, – крикнул в ответ Никита, пережевывая очередной кусок. – Сам-то, Иван, чего не идешь?
Кольцов махнул рукой:
– Да успею еще.
Ему не давала покоя фигура Айгуль. Но красивая молодая башкирка была лишь минутным грехом. Да и какая из нее жена, только для гарема сгодится.
Ногаи с жадностью пожирали мясо, принесенное им Касымом, но в черных глазах светилась ненависть к тому, кто сейчас о них заботился. Иван подошел к старшему ногаю. Тот с жадностью пережевывал кусок сочной баранины. Жир стекал по его жидкой бороденке и густыми каплями падал на расшитый золотом кафтан.
– Жрешь, да? – Иван сел перед ногаем на корточки.
Ногай осклабился:
– Чего тебе?
– Потолковать хочу.
– Потолкуем… – Ногай прожевал кусок и впился глазищами в Кольцова.
– Завтра утром мы уходим на Яик. Отдадим тебе двух коней, посол. Остальные твои люди будут ждать тебя у Касыма. Воротись обратной дорогой.
Ногайский посол кивнул головой.
Когда солнце взошло над степью и лиц ногаев коснулись его теплые лучи, посол открыл один глаз. Юрта стояла на том же месте. Башкир Касым загонял овец в загон. Посол приподнялся. По степи клубилась пыль от лошадиных копыт.
– Ушел казак-урус, – злобно пролепетал посол, разминая затекшие ноги.