«В жопу святых». Вот что было вырезано у него на коже по-силгизски, и отнюдь не на лице.
Он был седобородым ветераном бессчетных битв, отцом пяти дочерей. Он выдал их замуж за самых лучших воинов-йотридов. Как человек богобоязненный, он часто посещал городские храмы. И, по словам его знакомых, всем сердцем принял новую веру – Путь Потомков.
После того как йотриды нашли его истерзанное тело, висящее на кипарисе, некоторые горячие головы ворвались в казармы силгизов, где те пили кумыс и курили опиум. Трезвые йотриды зарезали четырнадцать силгизов, которые и на ногах-то едва держались, не говоря уже о том, чтобы размахивать ятаганами.
Этот случай чуть не положил конец нашему союзу, причем все произошло за одну ночь, пока я спала. К счастью, Пашанг и Гокберк не спали, быстро прибыли на место и всех усмирили. Чтобы все исправить, придется заплатить за пролитую кровь скорбящим родным убитых силгизов и похоронить убитого йотрида с почестями, достойными кагана.
Наши враги умны и пойдут на любую подлость. Их ненависть ко мне была сильнее, чем беспокойство об Аланье и ее населении, это уж точно. Если бы йотриды и силгизы начали сражаться друг с другом прямо в городе, больше всего пострадали бы жители Кандбаджара.
И как их защитница и покровитель я такого не потерплю.
Я кормила дронго в круглом центральном саду Песчаного дворца, и тут ко мне подошел паж из йотридов, безбородый мальчишка четырнадцати лет.
– Прошу прощения, что беспокою, – сказал он. – Каган Пашанг срочно просит вас прийти, султанша.
– Передай ему, пусть сам сюда приходит.
Я бросила горсть кунжута в цветник с розами в надежде привлечь дронго, усевшихся на макушке кипариса.
– Он сказал, вы должны…
– Сегодня не лучший день для моей спины. – Я показала ему свой посох. – Она предпочитает провести день в саду.
Паж кивнул и пошел за моим мужем.
Я села на скамейку, наслаждаясь утренним ветерком. В воздухе сладко пахло розовой водой из мраморного фонтана. Щебет дронго – не самый приятный звук, скорее напоминает нестройный скрежет, но это все равно птичье пение. Среди других цветов распустились красные тюльпаны – их любила Нора, наверное, она и бросила семена. Жаль, что она поступила так бездумно, – красный цвет нарушил гармонию цветника. Красные тюльпаны, похоже, росли даже там, где не выживали другие цветы, – между большими валунами в углу. Как удивительно.
Через десять минут раздался стук сапог Пашанга по мрамору. Теперь он ступал тяжелее. Что ж, он и сам отяжелел – дворцовое финиковое вино сказалось на его бедрах и животе.
– Я слышал, у тебя опять разболелась спина, – произнес он. – Тебе нужен лекарь.
– Лекарь лишь скажет, что спина может пройти со временем, а может и не пройти, и я должна оставаться в постели, не двигаться и не волноваться. Тогда я просто перестану быть Сирой.
– А еще он может дать тебе обезболивающее.
– Он не даст то обезболивающее, которое мне нужно.
Пашанг сел рядом со мной. Он сменил йотридские кожаные доспехи на шелка Селуков. С каждой неделей он все больше полнел, и ему часто шили новую одежду. Выглядел он настоящим принцем.
– Я пришел с плохими новостями, – вздохнул он.
– Их нам и без того хватает.
– Кярс вместе со своими гулямами вошел в Зелтурию. Апостолы объявили его своим защитником.
Я закатила глаза.
– Я же говорила, что именно так он и поступит.
– У Совета семи есть причины не следовать твоим рекомендациям.
– Я не даю Совету рекомендации, Пашанг. Я сама вхожу в Совет. А ты был в числе тех шести, кто не согласился с моим планом немедленно осадить Зелтурию, застав ее врасплох, тогда Кярс не смог бы туда попасть.
– Его гулямы уже заняли оазис неподалеку. Ты же знаешь, что мы не смогли бы атаковать их влобовую. Нам не справиться с их скорострельными аркебузами, придется дождаться, пока гулямы сами нападут, а мы сделаем то, что лучше всего у нас получается, – засыплем их дождем стрел. И если ты еще не поняла, мы теряем город. Мы и сами скоро окажемся в осаде, причем изнутри.
Я с отвращением вздохнула.
– И ты считаешь, что, если сделаешь брата Кярса своей марионеткой, это решит проблему? Ты готов одним махом разрушить все, чего мы достигли?
– Мы в любой момент можем от него избавиться. Но будь я проклят, если знаю, как перекрыть мерзкую дамбу. Треть города уже под водой. В другой трети разгуливают головорезы. А оставшаяся треть лишилась средств к существованию и голодает.
– Я знаю. Но ты уставился на песчаные дюны, пока я взываю, чтобы ты обратил внимание на горы прямо под носом. Надо захватить Зелтурию. Кева ясно показал свое презрение к мирному исходу.
Пашанг пнул ногой камешек, и тот отлетел в кусты.
– Я же не возражаю. Разве это не ты у нас умная? Разве не мудрее предоставить врагам уничтожать друг друга, вместо того чтобы сражаться с ними по одному?
Пашанг… был прав. После возвращения во дворец я стала слишком полагаться на свою власть, как будто обладала ею по праву. Селуки тоже считали, что власть принадлежит им по праву, и это привело их к краху. Я должна избежать такого пути, даже если для этого придется признать, что я не права.
– Но сейчас Кярс засел в городе, защищенном горами. И всего в одном дне пути отсюда. С десятью тысячами гулямов он может продержаться там целую вечность. Построить вокруг Зелтурии новое царство. А дети Мансура могут сделать то же самое в Мерве. Баркам – в Доруде и на побережье Юнаньского моря. От Аланьи останутся одни осколки.
– Однако мы получили лучшую часть. Разве не так? При всей своей заносчивости я не стану отрицать, что мне требуется помощь в управлении.
И снова он был прав. Если мы хотим преуспеть, то должны править этой своей частью как можно лучше. Не стоило проливать кровь за то, что разрушено и невозможно восстановить.
– Ты не заносчив, Пашанг. Заносчивость ослепляет, а ты видишь ясно. Так что, возможно, лучше позволить Селукам поубивать друг друга. Но мы должны удостовериться, что они и правда это сделают. Заставлять нас убивать друг друга у них получается неплохо.
– Я не предлагаю просто сидеть сложа руки, в особенности после вчерашней ночи. Я говорю о том, что надо подлить масла в огонь. Кярс обезглавил Мансура, и его дети этого не простят. Пока они сражаются, мы перетянем великого визиря Баркама на нашу сторону. Он двадцать лет правил этой страной. Уж конечно, он знает, как перекрыть проклятую дамбу, по крайней мере знает, кто это может сделать.
Если мы перетянем Баркама на нашу сторону, это означает, что и его сын Хадрит тоже вернется. При мысли о том, что я увижу мужчину, за которого когда-то хотела выйти замуж, по коже побежали мурашки.
– Ладно. Это хорошая стратегия на ближайшее время. Но в дальнейшем все равно придется выкурить Кярса из Зелтурии. А для этого… Я что-нибудь придумаю. И когда придумаю, мне понадобится твоя поддержка на заседании Совета.
– Я твой муж, Сира, если ты забыла. Я в любом случае тебя поддержу, если только твой план не приведет нас к гибели.
– Обещаю, что не приведет. И никогда не забывай, что победа над Селуками положит начало нашей династии. В это знаменательное мгновение наши дети и дети наших детей станут правителями всех этих обширных земель и гордо назовут себя падишахами.
Пашанг лишь многозначительно хмыкнул. Он начал получать удовольствие от восхвалений.
– И это будет только один титул из многих. А в летописях Селуки останутся в нашей тени. – Я приложила руку к сердцу. – Только наше правление останется в памяти.
Чтобы подкрепить наши усилия, я хотела, чтобы Селена кое-что для меня сделала. Это могла сделать только она. Но ее не оказалось в гареме, где продолжали беззаботно жить женщины. Когда я спросила евнуха, куда она ушла, он ответил:
– В собор Базиля.
Я потребовала подать экипаж. Лишь усевшись в него, я узнала, что часть пути ушла под воду.
– И как же тогда она туда добралась? – спросила я возницу.
– Может, переплыла.
Возница был надежным юношей. Разумеется, йотридом, но, как и многие другие, он стал носить аланийский хлопок, который, что забавно, ткали в Кашане. И бордовый тюрбан он накручивал на аланийский манер, с высоко поднятой макушкой. Это делалось по приказу Пашанга, чтобы мы казались здесь своими.
– А есть другой путь?
– Есть. Но он длинный и пролегает по тем городским кварталам, которые я не советовал бы посещать.
– Это мой город. Весь. А не только самые приятные кварталы.
– Конечно, султанша.
– Так поехали.
Я закрыла дверцу.
Передо мной скакали восемь йотридов, а позади – восемь силгизов. Лучшие воины Пашанга и Гокберка. Разбойники, хозяйничающие в некоторых городских районах, охотились только на слабых и уж точно будут держаться подальше от моего вооруженного до зубов эскорта.
Более длинный маршрут к тому же давал мне возможность увидеть город. После того как Като избил меня, повредив спину, уже две луны я жила затворницей во дворце. Однако теперь я один из правителей Кандбаджара и должна понимать городские проблемы.
Как только мы выехали за ворота, экипаж подпрыгнул на рытвине. Воздух наполняла мерзкая вонь нечистот. Глядя через зарешеченное окошко, я недовольно буркнула при виде мусора, сваленного в вереницу гниющих курганов.
Открыв дверцу, я спросила возницу:
– Это отбросы из дворца?
– Думаю, да, султанша.
Я закашлялась.
– Почему их не выносят из города?
– Боюсь, об этом вам следует спрашивать не меня.
То, как обращаются с мусором слуги, казалось пустяковым делом, недостойным моего внимания. Но если все так и продолжится, вонь достигнет Песчаного дворца. На этой улице когда-то жили почтенные визири, и трудно представить, что они могли бы перенести такую вонь.
Мы поехали дальше. Район к западу от Стеклянного квартала был затоплен. Из мерзкой на вид застоявшейся воды торчали верхушки каменных лачуг. Стеклянный квартал тоже окружали горы мусора, и стеклянные стены домов покрылись коркой пыли.
Какое печальное зрелище! Как живущие в таком убожестве могут что-то зарабатывать? А если они ничего не зарабатывают, как мы соберем с них налоги? Простая арифметика, которая способна обречь нас на погибель. И я не могла призвать звезды, чтобы спасли нас от этого.
Или могла?
– Остановись, – приказала я вознице.
Я уставилась на знакомое здание сразу за стеклянной статуей Святой Норы. Когда-то я нашла там прибежище. Однажды я сидела на том балконе с простыми перилами из кипариса. Но Эше больше там не живет, так какое мне дело до этого дома?
Эше уже давно уехал из города. Я не знала куда, но вроде он отправился искать способ исцеления от кровавой чумы. Когда я услышала о его отъезде, Кандбаджар стал еще меньше казаться домом. С каждым днем грезы о доме становились все более далекими, и даже сейчас я точно не знала, то ли я покинула дом, то ли он меня. Почувствую ли я когда-нибудь себя так, будто мое место здесь? Или я просто заражаю всех вокруг своей печалью?
– Вперед, – приказала я.
Я проехала мимо пирамиды большого базара. Теперь в ней устроилась какая-то банда. Мы уже посылали солдат выкурить ее, но стоило солдатам уйти – и головорезы вернулись. Однако площадь Смеха пустовала. Она выглядела почти призрачной под слоем песка и пыли.
Где-то совсем рядом раздался пронзительный крик.
– Стой! – велела я вознице.
Я прищурилась и увидела, как два силгизских воина волокут через улицу хорошо одетого человека, из одного переулка в другой.
Я схватила посох, открыла дверь и вышла.
– Султанша? – окликнул меня возница.
Не обращая на него внимания, я похромала к переулку. Сандалии тут же вымокли в грязи. Мои воины спешились и шли спереди и сзади.
Я заглянула в переулок и увидела, как два молодых силгиза прижали абядийца к каменной стене дома.
– В чем дело? – спросила я.
Я узнала этих силгизов, моих дальних родственников, но имена не помнила. Оба были высокие и мускулистые, пожилому абядийцу еще повезло, что он до сих пор мог открыть глаза, заплывшие под градом ударов.
– Султанша, – сказал один воин. – Эта абядийская сволочь снова поднял цены. Когда мы вежливо попросили его образумиться, он назвал нас сыновьями шлюхи и волка и сказал, чтобы побирались в Пустоши, где нам и место.
Я посмотрела на абядийца, явно пожалевшего о своих словах, учитывая, что его язык кровоточил.
– Ты правда это сказал?
Поколебавшись, он кивнул.
– Что ты продаешь?
– Он продает соль, султанша, – сказал другой силгиз.
Соль в последнее время было трудно достать. У нас не было ни клочка побережья, а соль привозили из городов у Юнаньского или Кашанского моря, находящихся под контролем великого визиря Баркама. Узнав, что мы захватили Кандбаджар, он запретил торговать с силгизами и йотридами, а значит, нам приходилось покупать у абядийцев, на которых запрет не распространялся.
– Оставьте его в покое, – приказала я. – Вы не должны мешать торговле в городе.
С губ абядийца текла кровь, капая на воротник белого кафтана. Но все-таки он сумел произнести:
– Да благословит вас Лат, султанша.
– Я хочу встретиться с главным шейхом ваших племен, – сказала я. – Передай ему, пусть немедленно явится в Песчаный дворец.
Он прижал руку к распухшим губам и кивнул.
– Я сделаю все, что вы просите.
– И чтобы он непременно пришел. Если я не увижу его в течение недели, то отзову у вас все разрешения на торговлю и абядийцы не смогут заработать в городе и окрестностях ни единого динара.
Я протянула ему шелковый платок.
Он промокнул свои раны.
– Он придет, султанша.
Я повернулась к двум братьям.
– Так справедливость не восстанавливают. Только не в моем городе. Находясь в его стенах, не смейте вести себя, как привыкли на воле. Вам ясно?
Оба кивнули.
– Как пожелаете, султанша.
Я вспомнила, как наша мать вот так же распекала Джихана. Но стоило ей отвернуться, и тот снова принимался за старое. Я подозревала, что с разнузданными йотридами и силгизами, привыкшими грабить, чтобы набить животы и потешить уязвленную гордость, будет то же самое.
В конечном счете эти беспорядки – моя вина. Я не предоставила людям процветающий дом, и все в нем ополчились друг на друга. Если я не заставлю Жемчужину городов снова сиять, вряд ли мое правление продлится долго.
Я вернулась в экипаж, и мы продолжили путь. Мы проехали мимо нескольких храмов с расписными куполами и арочными входами. Там, где раньше молилась целая толпа, сидело всего несколько человек. Разумеется, они следовали Пути Потомков, ведь в Кандбаджаре не осталось мест, где можно поклоняться святым. Тем, кто по-прежнему почитал святых, приходилось молиться дома. Хотя и домов-то у них не было – я повелела отобрать всю собственность и землю у тех, кто называет Хисти святым, а не отцом. Но я никого не пытала, сплетни врут.
Наконец мы прибыли в собор Cвятого Базиля. Его шпили были, наверное, самым чистым предметом во всем городе. Похоже, епископ ежедневно посылал прихожан вытирать витражи и все внутри, так что собор по-прежнему сверкал, несмотря на запущенное состояние остального города.
На улицу полились тихие и мелодичные этосианские песнопения. Они вроде бы должны были успокаивать, но у меня вызывали тревогу. Судя по Мароту, ангелы, которым поклоняются эти люди, отнюдь не воображаемые и не милосердные.
Внутри все было битком забито прихожанами. Я с удивлением обнаружила, что там практически негде встать или сесть. Когда я вошла в сопровождении йотридов, хористы притихли, а паства загудела, уставившись на нас со скамеек.
Я прошла вперед, стуча посохом по каменному полу. Селена сидела в первом ряду, прямо перед металлической статуей Архангела с многочисленными крыльями и руками. Я содрогнулась, вспомнив последний раз, когда была здесь и вместе с Эше противостояла Мароту, как мы смотрели на его отрастающие руки, тянущиеся по проходам.
– Как ты сюда добралась? – спросила я Селену.
– Я знаю короткий путь.
Она напряглась. Черное платье из грубой шерсти, торчащей как колючки, выглядело ужасно неудобным.
– Ты не должна покидать дворец без разрешения.
– Прошу прощения, султанша. Но сегодня особый день для этосиан этой страны.
– Да?
Я оглядела собравшихся. В углу стоял епископ в молочно-белой рясе с золотистой отделкой. Он отводил взгляд, явно зная, какое я занимаю положение.
И все же я почувствовала себя виноватой, прервав важный ритуал.
– И надолго ты здесь останешься?
– Еще на несколько часов. Но если хочешь, я вернусь с тобой хоть сейчас.
Для Селены религия важнее всего на свете, и мне не хотелось выглядеть тираном в ее еще невинных глазах.
– Я не стану так с тобой поступать. Лучше проведи это время среди единоверцев. По правде говоря, мне интересно понаблюдать.
Я проковыляла к епископу.
– Прошу простить за столь грубое вмешательство. Пожалуйста, продолжайте службу.
Я села рядом с Селеной. Через двадцать минут песнопений хора епископ произнес краткую проповедь, призывая собравшихся творить добро и верить – к той же банальной чепухе, к которой призывают нас шейхи. Затем хористы принялись раздавать на медной тарелке аланийские желейные конфеты. Это вызвало у меня недоумение, поскольку эти конфеты стали настолько дороги, что в Песчаном дворце их подавали очень редко. После этого все прикладывали ладони к сердцу, пожимали друг другу руки или обнимались с теми, кто рядом. Люди ходили по собору и разговаривали с таким весельем, какого я не видела ни у кого в этом городе после смерти Тамаза.
– А как называется этот особенный день? – спросила я Селену, когда мы стояли у алтаря, улыбаясь проходящим мимо.
– День Обещания. В этот день император Базиль Разрушитель покорил этот город, султанша.
– Кто-кто?
– Ты знаешь его под именем Базиля Изгнанного.
Я припомнила довольно занятную историю, которую рассказал Философ, обучавший меня в Песчаном дворце в годы моего становления.
– Разве он не исчез или что-то в этом роде?
– Исчез. Но восточные этосиане верят, что он вознесся на небеса и вернется до Конца времен. Его почитают как Зачинателя.
– Ясно. Вот почему собор назвали его именем.
– Он заложил фундамент этого собора, султанша.
У меня возникло чувство, что Селене нравится называть меня султаншей. Может, из-за того, как она произносила это слово – с придыханием на первом слоге и с визгливыми нотками.
– Ну ладно, – сказала я. – Но ты ведь не восточная этосианка. Ты как-никак дочь императора Иосиаса.
– Я… поменяла веру. Думаю, восточные этосиане идут верным путем.
На самом ли деле она поменяла веру? Или, как и я, заставила себя?
– С чего вдруг?
– Как ты, вероятно, знаешь, восточные этосиане поклоняются Мароту как правой руке Архангела, а не Цессиэли. После всего, что нам пришлось испытать, я считаю, что это правильно.
Да уж, Марот продемонстрировал свою силу в пустыне. Но потом Лат собственноручно уничтожила его вспышкой молнии, прежде чем саму Лат уничтожила Хавва.
– Ты ведь была там, Селена. И видела смерть Марота.
– Нельзя доверять даже своим глазам, султанша. С их помощью часто испытывают прочность нашей веры.
Как и Кева, она слепа осознанно. Хм. Я понимаю притягательность религии, но не верить собственным глазам? Собственные чувства – единственное, что у нас есть.
– Так, значит, ты перешла в другую секту вашей религии. Что ж, я поступила так же, и даже не единожды. В этом нет ничего страшного. Я лишь надеюсь, что это не отдалит тебя от отца.
– Почему тебя это беспокоит?
– Потому что ты должна убедить его покорить города на Юнаньском побережье.
Она тяжело вздохнула.
– Ох… Вот почему ты хотела меня видеть.
– Ты ведь еще ему не написала?
Селена покачала головой, потупившись.
– Почему? Он же твой отец.
– Что я ему скажу? Боюсь, он не поймет моего предназначения.
– Твоего предназначения в качестве избранницы Марота?
Селена заглянула мне в глаза. У нее по-прежнему была такая невинная улыбка. Обезоруживающая.
– Марот велел служить тебе, султанша. Если ты хочешь, чтобы я написала отцу, конечно, я напишу. Только скажи, что написать.
Ее раболепие начинало напоминать Веру. Но корни были совершенно иными. Селена связана со мной верой, и пока это повеление в силе, я могла ей доверять.
– Потяни за его душевные струны. Только ты можешь это сделать. Напирай на то, что я его союзник. Ты знаешь, чего хочет твой отец?
– В смысле политически?
Я кивнула.
– Я знаю, что после поражения, которое нанесли крестейской армии Мурад и Кярс у Сир-Дарьи, отец ослаблен. Но я не знаю, каково его положение при дворе. Полагаю, чтобы оставаться императором священного Крестеса, ему нужна триумфальная победа.
– И мы дадим ему такую. Баркам контролирует из Доруда прибрежные города, но его силы разрозненны. Стены фортов рассыпаются. Уверена, твой отец может захватить все прибрежные города, как не так давно сделали пираты.
– Но разве эти города не входят в Аланью?
– Аланья. Разве она еще существует? – Я закатила глаза. В последнее время я частенько это делала. – Мы предложим Баркаму соглашение. Но к этому времени он должен стоять на коленях. Чтобы у него не было выбора.
– Понятно. Но мне кажется, тут есть одна проблема.
– Какая?
– Чтобы добраться до городов на берегу Юнаньского моря, ему придется плыть мимо Эджаза. Смогут ли его корабли остаться незамеченными флотом Рыжебородого? Ведь Сирм по-прежнему обладает самым мощным флотом.
Я раздраженно вздохнула. О Рыжебородом я и забыла. Честно говоря, я вообще не думала о Сирме. И напрасно, учитывая, как серьезно он может навредить моим планам.
Передо мной встал епископ. Я не знала, как его следует приветствовать, и просто приложила руку к сердцу. С любезной улыбкой он сделал то же самое. Я сказала ему, что собор прекрасен, и похвалила за то, что поддерживает эту красоту. И епископ пошел дальше.
– Мы найдем способ разобраться с Рыжебородым и Сирмом, – пообещала я Селене. – А пока напиши отцу. Он не ответил на нашу просьбу об оружии, но не могу представить, чтобы он проигнорировал своего единственного ребенка. А жестокая правда такова, что нам пригодятся все возможные союзники.
– Понимаю, султанша. Я сделаю все, о чем ты просишь. Можешь на меня рассчитывать.
Она была такой прилипчивой. Если бы она еще чуть-чуть похудела, то выглядела бы в точности как Вера. У них были похожие рыжеватые волосы и светлая кожа, но у Селены более резкие скулы и четкий подбородок по сравнению с мягкими чертами Веры. В любом случае мне требовалась преданность, а Селена мне ничего не стоила, что весьма ценно.
Сидя напротив Селены в экипаже по пути к Песчаному дворцу, я думала о Кеве. Он не дурак, как бы мне этого ни хотелось. Сирмянин. Друг шаха Мурада и других влиятельных сирмян, включая Рыжебородого. Очевидно, что он использует свои связи против меня.
Каждый раз, когда я смотрела на Селену, то замечала, что она не сводит с меня взгляда. Она тут же отворачивалась, но слишком медленно. Она восхищалась мной. И я использовала ее восхищение в своих целях. Я с легкостью использовала других, хотя от этого мне было немного неловко.
– Я так и не успела по-настоящему тебя узнать, – сказала я. – Все так закрутилось.
– Что ты хочешь знать?
– Ты, Зедра и та рыжая сирмянская принцесса… вы ведь были так привязаны друг к другу.
Она прикусила сухую чешуйку кожи на нижней губе.
– Да, верно. Зедра обещала отправить меня домой. А Сади всегда была добра и заботилась обо мне.
– Дочь Мурада может убедить его выступить против нас. Но если она к тебе привязана… Что ж, возможно, мы сумеем этим воспользоваться.
– И это ей как-то навредит?
– Тогда ты будешь меня презирать? Все это время она стояла у меня на пути.
Селена напряглась, а потом еле заметно покачала головой.
– Есть история об одном апостоле. Апостоле Бенте. Архангел вдохновил его на путешествие в тысячу миль через ледяные холмы. На берегу замерзшей реки он наткнулся на деревушку. И одна семья его приютила, хотя сама еле выживала, – традиции предписывали давать приют путникам. Однажды Архангел повелел Бенту перерезать горло их младшему сыну, который еще даже не начал ходить.
– Остановись, – прервала ее я со скучающим зевком. – Я знаю конец этой истории. Ребенок должен был стать тираном, верно?
Селена кивнула.
– Архангел хотел спасти страну от тирана, поэтому Бент убил дитя в колыбели. Откуда ты знаешь?
– У нас есть похожая история. Расскажи, как восприняла это семья.
– Когда Бент объяснил им божественную волю, они возрадовались. И тут же приняли веру в Архангела, став самыми пылкими его последователями.
– Ну еще бы. – Мне хотелось с отвращением покачать головой, но это было бы оскорбительно. – Значит, ты поступишь, как Бент, да? Убьешь младенца в колыбели, если я прикажу?
Селена поморщилась.
– Я…
Мой муж Пашанг и глазом бы не моргнул, убивая ребенка в колыбели, если это пойдет нам на пользу. Несомненно, даже получил бы удовольствие.
Поежившись от ужаса, я побыстрее свернула к более легкой теме:
– А что твоя вера говорит о милосердии?
– Милосердие для этосиан – это самое главное. Цессиэль, одна из Двенадцати ангелов, – это воплощение любви Архангела к человечеству. Он приказал ангелу творить милосердие на всей земле, где бы та ни ступала.
– Отец Хисти сказал, что Лат дарует милость милосердным. Его дочь даже назвала его милостью для человечества. – Я вспомнила одну из проповедей Вафика, посвященную жизни и высказываниям отца Хисти и Потомков. Они оказались не так просты, как я предполагала. Принимали трудные решения, но всегда поступали так, как считали правильным. – Но поверь мне, Селена, чтобы говорить о милосердии, нужно пролить немало крови. Не знаю, как это получалось у Тамаза. Иногда я скучаю по тем дням, когда беззаботно бродила по этому городу. Я не хотела взваливать себе на плечи такое бремя.
Она сочувственно улыбнулась. Я давно не видела ни у кого такой улыбки.
– Конечно, султанша. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы облегчить твое бремя. Взяв часть бремени на себя, я проявлю к тебе милосердие.
– Ты уже ясно дала это понять. Но в каком-то смысле от этого только хуже.
– Почему?
– Почему я не могу иметь хотя бы одного друга не благодаря золоту, страху или вере? – Я вздохнула, раздраженная собственной откровенностью. – Прости… мне не следовало жаловаться.
– Ничего страшного. Я понимаю. Я ведь принцесса. И знаю, каково это. Люди вроде нас не знают, что такое дружба.
– Ты слишком молода, чтобы быть настолько циничной.
– Как и ты.
– Это верно. И мне ужасно это не нравится.
Поколебавшись, она сказала:
– Я буду твоей подругой.
– Ты не можешь быть моей подругой. Ты связана со мной, считая, что так приказал ангел. Ты думаешь, что, служа мне, заработаешь роскошный дом в раю.
Экипаж подскочил на рытвине. Моя и без того израненная спина заныла. Я изо всех сил старалась не обращать внимания на боль, но она все равно отравляла настроение.
– Но я все-таки могу стать твоей подругой. Тебя оторвали от родного дома, как и меня. Заставили начать здесь новую жизнь, как и меня. Возможно, у меня возникли такие чувства, потому что мы похожи.
– Какие чувства?
Она сильнее прикусила губу.
– Мне просто хочется быть твоей подругой. Ты не считаешь меня равной?
– Это сложновато, когда ты пытаешься выполнить каждую мою прихоть.
– Даже если и так… – Голос Селены дрогнул. – Я все равно дочь императора Иосиаса, внучка императора Ираклиуса. Я это не забыла. Мои предки служат империи с ее основания, уже почти тысячу лет.
Меня порадовало, что у нее еще осталась гордость. Я скрестила руки на груди и улыбнулась.
– А я происхожу от Темура. Или от какого-нибудь пастуха. Когда речь заходит о крови, точно знать невозможно.
Записи о предках постоянно подделывают, потому что кровное родство слишком многое значит. И, если я хочу чего-то добиться, не следует пренебрегать теми, чье влияние основано на происхождении от великих людей.
Как только экипаж прибыл в Песчаный дворец, Селена пошла в свои покои, писать отцу. Я же тем временем навестила Вафика в небольшом кабинете рядом с тронным залом.
Ах да, Вафик. Я пока не разобралась, что он за человек. Казалось, он совершенно искренне намеревался восстановить священный Путь Потомков, но разве следует такому подлинно верующему находиться настолько близко к трону?
Уже немолодой человек, Вафик сидел на полу и что-то писал на пергаменте. Он вежливо улыбнулся мне и пригласил сесть на жесткую подушку.
– Как твоя спина, султанша?
Его голос напоминал сладкий сироп. Неудивительно, что всем так нравятся его проповеди. Услада для ушей, о чем бы он ни говорил. Он мог разглагольствовать о кожаных носках, и я внимала бы. Честно говоря, он напоминал Хизра Хаза, чей голос был нежнее перышка, но грохотал как водопад.
– Болит, – ответила я.
– Саит, один из Двенадцати Потомков, однажды сказал, что Лат навлекает боль только на тех, кого желает очистить.
– Это утешает. – Я указала на его пергамент. – Ты записываешь и другие их высказывания?
– Конечно. Я должен положить на бумагу все книги Потомков Хисти. Такова моя роль в восстановлении истины в этой земной юдоли, чтобы она не потеряла надежду получить благословение.
– В этом-то и кроется проблема. Признаюсь честно, роль пастырей этого города нам не удалась. Я только что побывала на улицах, и там царит полная сумятица. – Я беспорядочно помахала руками. – Увы, только в одном месте в этом городе поддерживается идеальный порядок.
– И в каком же?
– В этосианском соборе. Их сплотила вера. – Я изобразила, как скручиваю веревку. – Вот если бы вера в Потомков могла сделать то же самое. Но, похоже, мы только сеем раздоры.
Вафик кивнул и запустил пальцы в редкую седую бородку.
– Чистая правда. Я и сам твержу себе, что это всего лишь боль роста. Что скоро мы превратим этот город в бастион истинной веры. Но одного желания недостаточно.
– Согласна. Когда городом правил Путь святых, большинство жителей имели отношение к ордену. И поэтому им всегда было куда пойти, чему-то научиться и почувствовать себя частью братства. Теперь лишь самые пылкие верующие ходят в храмы. А надо, чтобы ходили все, иначе они направят силы на разрушение. Например, свергнут меня.
– Наш путь не настолько разрозненный. Он более централизованный. Не может быть десятков разных религиозных орденов под сенью того или иного шейха, почитающих того или иного святого. Наше учение – как дерево, божественная воля исходит только от Потомков.
– В этом этосиане похожи на нас, разве нет? У них есть епископ. Мы тоже могли бы последовать их примеру. Я говорю о том, что нужна какая-то структура. То, за что могли бы ухватиться люди в такие непростые времена.
– Боюсь, в книгах Потомков не упоминается никакая структура. Пока они были живы, не возникало вопросов, к кому обратиться.
– Но их уже нет в живых. Поэтому нам, их наследникам, следует создать что-то подобное.
Вафик потер глаза.
– Это будет нечто новое. А когда речь заходит о новшествах, следует действовать осторожно, иначе можно нарушить дух и букву нашего учения.
– Вафик… – Мой тон стал мягким как шелк. – Ты ведь уже шейх.
– Я никогда себя так не называл.
– Не важно, как ты себя называешь. Ты наш учитель. Сидеть здесь и писать книги – хорошее занятие. Проповедовать во дворце – тоже неплохое. Но кто-то должен обращаться напрямую к людям за пределами этих стен. Кто-то должен утешать их и указывать путь. Если этого не сделаем мы, то наверняка этим займется какой-нибудь почитатель святых. И сколько бы пуль мы ни выпустили, все равно проиграем.
– Я не могу быть шейхом. Я не могу быть муфтием. Потомки не раздавали эти титулы.
Люди часто отказываются от власти, когда ее предлагают впервые. Но позже, выставив напоказ свою искренность, как бы неохотно соглашаются. Однако Вафик был не таков. Нет, судя по дрожи в его голосе, он на самом деле пришел в ужас при мысли о посягательстве на учение Потомков.
Но они ведь не восстанут из могил, чтобы нас покарать, так что я его страхи не разделяла.
– Нужно ведь что-то делать, Вафик. Неужели не осталось подлинных наследников Потомков?
– Некоторые называют себя таковыми, но у них нет доказательств.
– Как это вообще можно доказать?
– По родословным записям.
– Но их можно подделать.
Он с легким раздражением вздохнул. Путь, по которому мне суждено теперь идти, как оказалось, полон ям. Путь святых был замощен лучше. Неудивительно, что сотни лет назад именно он стал основным. Мы можем придумать что-то получше, нежели просто цепляться за принципы мертвых детей Хисти. Как и Зедра, они проиграли по веской причине: перестали думать о насущном.
– Когда придет Падишах последнего часа, как мы узнаем, что он тот, кем себя объявил? – спросила я.
Вафик поднял на меня взгляд, в котором появилась твердость.
– Мы узнаем, ведь есть безусловное доказательство того, что кто-то происходит от Хисти.
Ответ меня удивил. Спина заныла.
– Какое?
– Во всех Потомках течет кровь Хисти. Пишущие кровью умеют отличать ее на вкус. Да и без них ее можно узнать, потому что, когда эта кровь попадает в почву, последствия ужасны.
Хм. Это мне не поможет, потому что у меня кровь завоевателя. Родословные записи – идея получше, ведь я могу сочинить себе другое происхождение. Связать себя с Потомками. Создать такую родословную, которую невозможно подвергнуть сомнению.
– Я дружила с Эше, который умеет писать кровью, поэтому немало знаю о вкусах крови, знаю даже кое-какие магические руны. – Я не собиралась рассказывать Вафику, что в моих жилах течет кровь завоевателя. – Но все это не относится к делу.
– Тем не менее ты дала мне пищу для размышлений. – Вафик снова начал писать что-то на пергаменте. Почерк у него был превосходный, как будто текст вышел из-под печатного пресса. – Боюсь, мои глаза устали от свечей. Если не возражаешь, я хотел бы закончить главу до вечерней молитвы.
В конце утомительного дня я спустилась в сокровищницу. Тамаз пускал сюда лишь самых доверенных людей, и я всегда с трепетом проходила через укрепленные стальные двери. Пол, стены и потолок были из белого мрамора, но, к сожалению, мрамора здесь оказалось больше, чем золота.
Я зажгла лампы, чтобы осмотреть все как следует. Не считая нескольких кожаных сумок с золотыми динарами, на которых переливался симург Селуков, в комнате ничего не было. Можно было бы переплавить монеты и отчеканить собственные, но визирь, занимавшийся чеканкой, сбежал, а я не могла доверить никому из племен такую жизненно важную задачу. А кроме того, мы даже до сих пор не придумали общего символа для монет, чтобы соединял наши племена и Потомков.
Что еще здесь было? Через несколько недель после захвата города прибыл посол из Абистры, и хотя его сокровища предназначались Тамазу, мы их забрали. Здесь находились фарфоровые водяные часы с крошечными деталями и похожий на куклу размером с человека кошмарный предмет, называемый автоматоном, хотя, вопреки обещанию посла, он не двигался самостоятельно. Мы совершали набеги на караваны в окрестностях Мервы и Доруда и забирали ценные безделушки – больше всего мне понравились блюдце, инкрустированное рубинами, и золотой скипетр с чистым изумрудом в навершии. Все это валялось здесь.
У дальней стены стояло массивное зеркало, в два раза выше меня. Прежде я его здесь не видела. Я пощупала оранжевый драгоценный камень на раме. Как он там называется? Он напоминал бриллиант, ограненный так, чтобы сверкал.
Стекло само по себе было драгоценным. Невероятной чистоты. Я как будто могла протянуть руку и коснуться самой себя.
Я взглянула на морщины на своем лбу и закрыла глаза. И увидела Кеву в том шатре. Увидела ненависть в его глазах. Трудно было убедить сорок моих конных спутников, что он не сделает мне ничего плохого, и они чуть не отказались держаться подальше. Хотя вообще-то, если бы Кева решил перерезать мне горло, он все равно успел бы сделать это, прежде чем спохватится моя охрана.
Даже способность соединять звезды меня не спасла бы. Я не могу воспользоваться своими возможностями в одиночестве. Кровавая звезда любит Утреннюю звезду, и мне необходим добровольный помощник, чтобы говорить со звездами, Марот четко это разъяснил. И этот помощник должен меня любить. Остался ли в мире хоть один человек, который меня любит?
Пашанг… С тех пор как мы поселились во дворце, я видела его с другими женщинами. Это меня не беспокоило. Хотя, возможно, и должно. Если раньше он испытывал ко мне детскую влюбленность, то теперь, когда мы поженились, конечно, начал понимать, что я собой представляю. И я очень сомневалась, что в реальности я настолько же прекрасна, какой он представлял меня себе все годы разлуки.
Однажды он меня разлюбит, если это уже не случилось. Как разлюбил меня Эше, когда понял, насколько я корыстная и подлая. И тогда я останусь одна.
И снова окажусь бессильной.
Я вернулась к стальной двери и закрыла ее, преградив путь свету, – остались только мерцающие огоньки фонарей в углу.
Я повернулась к зеркалу и уставилась на свое отражение. Сняла с глаза повязку, открыв маслянисто-черный глаз, видящий звезды. Я выскользнула из платья и скинула шелковое белье, пока не осталась обнаженной. Наверное, в сокровищнице впервые стояла обнаженная женщина.
После изнурительного дня по коже струился пот. Выглядела я ужасно. Раны после того, как меня избил Като, еще не зажили, и я даже не могла стоять прямо. Вдобавок еще этот странный глаз и кровавые руны в виде деревьев и треугольников, которые нарисовал у меня на шее и груди Эше, чтобы спасти мне жизнь… Я просто уродина.
Но даже уродливые люди могут победить других с помощью того, что у них внутри. А внутри я честолюбивая обманщица, самолюбивая и подлая. Меня невозможно полюбить за внутренний мир, так же как и за внешность.
И когда я это поняла, трудно было не расплакаться посреди белого мрамора и золота.