Соня сбилась с шага и остановилась, прижав руку к груди. Сердце судорожно застучало, кровь загрохотала в висках. Опять! Опять! Девушка пошарила рукой в пустом кармане, сжимая и разжимая пальцы, отыскивая что-то, чего там не могло быть, и попыталась шагнуть вперёд, но не смогла. Тело повело влево, вправо и, наконец, она замерла в странной позе, привстав на носочки и ссутулив плечи.
Старуха на лавочке определённо была мертва. Соня опять видела мёртвых людей.
– Да не может быть!.. – прошептала она.
Но это было так. Со своего места девушка могла разглядеть даже тёмные разводы гнили, пятнающие сухие костлявые кисти. Ей казалось, что до неё долетает тонкий аромат тления, сладковатый и навязчивый, оседающий желтоватым налётом на языке.
Пальцы до боли сжались в пустом кармане. Соня медленно вдохнула, с шипением выпустила воздух сквозь зубы. Подождав, пока пульс не перестал грохотать в ушах тревожным набатом, пересилила себя и двинулась вперёд, старательно не глядя в сторону лавки.
– Тихо, тихо, – уговаривала она саму себя вполголоса. – Тихо и спокойно… Ничего она мне не…
– Сонюшка? – раздался сиплый голос, заставив её вскрикнуть и дёрнуться в сторону.
Мёртвая бабка не обратила на Сонину реакцию внимания. Задрав голову, она прищурилась и снова шамкнула беззубым ртом:
– Сонюшка, ты?
Ещё мгновение ледяной ужас держал Соню в объятиях, а затем исчез, смытый жгучим стыдом. Потому что старуха была живой. Иссохшей, как мумия, горбатой, морщинистой, но живой. Разводы гнили на коже оказались попросту старческими пятнами. Больше того – Соня её узнала. Как полузабытый образ из детства, но всё же.
– Екатерина… – Соня помялась, вытаскивая из памяти отчество. – Екатерина Матвеевна?
– Меркуловна! – поправила старуха беззлобно. – Узнала меня, Сонюшка?
Девушка расслабленно рассмеялась, приблизилась к лавке на два шага. Обруч паники, сдавливавший грудь, исчез.
– Конечно, Екатерина Меркуловна! Узнала!
Екатерина Меркуловна улыбнулась ещё шире, обнажив коричневатые пеньки зубов, и похлопала сморщенной рукой по доскам лавки. Девушка замотала головой, но… но она никогда не умела спорить. Тем более, с дряхлыми стариками. Соня послушно уселась подле бабки, постаравшись не коснуться её. Впрочем, это было напрасное усилие: Екатерина Меркуловна неожиданно быстрым птичьим движением ухватила девушку за локоть.
– Давно я тебя, Сонечка, не видела-то, давно… Ты же переехала от нас, да?
– Угу…
Соня, не переставая улыбаться, попыталась осторожно освободить руку, но тщетно: бабка держала крепко. Девушка даже задумалась, осознаёт ли та, насколько сильно её узловатые пальцы сжимают чужое предплечье. Не позволять приветливому выражению сползать с лица становилось всё сложнее.
– А тут ты зачем же? – поинтересовалась Екатерина Меркуловна. – Навестить нас приехала?
Девушка почувствовала, как её улыбка превращается в косую ухмылку, но старуха не придала гримасе значения. Не посчитала нужным придавать.
– Да вот, – Соня неопределённо махнула свободной рукой в сторону входа в поликлинику. – К врачу зайти нужно. Там, где живу сейчас, специалистов нет, а тут есть. Ну, так и совпало…
Она запнулась, поняв, что рука на её предплечье разжалась. Екатерина Меркуловна закивала мелко и часто, как болванчик.
– Беги тогда, Сонюшка, беги-беги… Я уж домой собиралась, вот присела отдохнуть и тебя встретила. А ты беги, беги, не опаздывай.
И старуха вдруг расслабилась. Морщинистое лицо с тяжёлыми набрякшими веками как-то разом посветлело и разгладилось. Даже в глубине глаз, тронутых старческой мутью, мелькнуло искреннее тепло. Соня торопливо кивнула и встала. Она уже было шагнула к белым двойным дверям, но, проклиная своё мягкосердечие, обернулась. Бабка всё же была не совсем чужим человеком.
– Екатерина Меркуловна, а у вас-то что случилось? Вы ведь тоже у врача были? Всё в порядке?
Сгорбленная тень человека, некогда молодого и жизнерадостного, снова улыбнулась, на этот раз совсем не весело.
– Старость у меня, Сонюшка. Старость. Какой уж порядок-то?
– А…
Девушка потопталась на месте, не зная, что ответить. Ей хотелось сказать что-то хорошее, но слова не приходили. К счастью, Екатерина Меркуловна и сама уже отвернулась, утратив интерес к собеседнице. Соня постаралась, чтобы вздох облегчения не вышел чересчур громким.
Людей в белых халатах Соня недолюбливала с детства, поэтому, сидя в очереди, она снова испытала это глупое чувство: сильное желание, чтобы её очередь так и не настала. Слишком много последователей Гиппократа она повидала в самом начале своей жизни. Но, как и в детстве, желание не сбылось. Безжалостная система электронной очереди, упорядочившая хаос в очередях, сработала как надо. Ровно в назначенное время дверь распахнулась, предыдущий пациент, мужчина лет сорока, вышел из кабинета, и следом за ним донёсся голос:
– Ёгай! Ёгай, заходите!
– Не Ёгай, – поправила Соня, входя. – Егай. Это… не русская фамилия. Ударение на «а».
– Егай, – легко согласился молодой врач, едва ли на несколько лет старше Сони. – Софья Егай. Понял.
Имя Сони вообще-то не имело полного варианта, она и в паспорте значилась Соней, но девушке неудобно было второй раз подряд поправлять доктора, поэтому она промолчала. Послушавшись приглашающего жеста, уселась на низенький скользкий стульчик возле стола и замерла, ожидая вопросов.
Врач, бодро щёлкая мышкой, что-то бормотал себе под нос.
– Так, так… – расслышала Соня. – Ага… Нарушения сна… Эпилепсия не подтвердилась… Хм, м-хм…
Девушка поёжилась, слушая диагнозы, знакомые до неприятного зуда в зубах и в дестве казавшиеся ей страшными заклинаниями. Не замечая её состояния, доктор ещё несколько секунд хмуро смотрел на экран, после чего развернулся на потёртом компьютерном кресле.
– Итак, слушаю вас. На что жалуемся?
Соня не жаловалась.
– Мне планово на осмотр нужно, сотрясение мозга было два месяца назад. А в нашей поликлинике врач заболела, поэтому я к вам.
– Ага… – невролог пожевал губами. – А где живёте?
– В Ясенево.
– Ого! Так, следим за молоточком. И что же вы, из Ясенево… Встаём прямо, ноги вместе, глазки закрываем, руки вперёд и приседаем. Из Ясенево аж на Тульскую к нам поехали? Да ещё пешком… Очень хорошо, ещё раз.
Соня послушно присела ещё раз.
– Я там снимаю. А прописана у папы, в соседнем районе. Вот по прописке и…
– Понял вас. Не открываем глазки, касаемся носа средним пальцем руки. Ага. Ну, понятно. Очень хорошо. Садитесь.
Девушка села, чувствуя себя слегка растерянной и голой после экспресс-осмотра, перемежаемого болтовнёй. На коже появился неприятный зуд, и она тайком почесала запястья. Невропатолог быстро строчил что-то на клавиатуре, уже напевая себе под нос.
– Головные боли не мучают? Головокружения?
Соня покачала головой:
– Нет, ничего такого нет.
– Значит, – врач дежурно улыбнулся. – Всё у вас будет хорошо. Да и уже хорошо. Никаких поводов беспокоиться я не вижу. Через месяц можете зайти к моей коллеге в своей поликлинике, но это если будете волноваться. Пока могу сказать, что восстановились вы неплохо. Даже отлично восстановились. Как новенькая!
– Хорошо, спасибо!
Соня улыбнулась, обрадованная, во-первых, словами доктора, а во-вторых тем, что приём закончился быстро. Она уже положила ладонь на дверь кабинета, когда врач неожиданно её окликнул:
– София!
– Да?
Мужчина прикусил губу и поболтал в воздухе карандашом.
– Простите, я в записи вашего врача заглянул. Она у вас там кое-какие вещи перечислила, которые могут привести к осложнениям. Я хотел узнать…
Он неопределённо помахал в воздухе рукой.
– Это… – Соня прикусила губу, но быстро продолжила: – Это детское в основном. У меня были в детстве проблемы. Бессонница, га… – девушка сглотнула. – Галлюцинации.
– Ясно, – врач кивнул, не изменившись в лице. – Сейчас с этим всё хорошо?
Соня вспомнила старуху перед поликлиникой, и как она приняла чёрную сгорбленную фигуру за мертвеца. Вспомнила гниль, расцвечивающую бледную дряблую кожу.
– Да, всё хорошо. Всё давно уже прошло.
– Тогда проблем нет! – сказал врач чуть громче, чем следовало, и продолжил беззаботным тоном: – Просто решил спросить на всякий случай. Ну, понимаете.
– Да-да. Спасибо, всё хорошо.
Соня потопталась на месте, размышляя, уходить ей или нет, и доктор пришёл на помощь:
– Как выйдете, позовите следующего, пожалуйста.
Спускаясь вниз по щербатой старой лестнице, удивительным образом избежавшей панельно-пластикового ремонта, и принимая лёгкую ветровку из рук пожилой гардеробщицы, Соня начала повторять незамысловатый мотивчик, напетый неврологом. Напряжение, возникшее после встречи с Екатериной Меркуловной, постепенно отпускало. Она даже обругала саму себя за излишнюю эмоциональность. Подумаешь, встретила человека из прошлого! А чего ещё ждать в районе, где прожила всё детство? И потом, её эта встреча н к чему не обязывает. Можно вообще выкинуть бабку из головы и поехать домой, в кафе с подружками, да куда угодно. Она даже достала из кармана телефон, намереваясь позвонить кому-нибудь из знакомых.
И запнулась о порожек на выходе из поликлиники. И застыла, стиснув изогнутую ручку в кулаке.
Старуха сидела там же. На той же лавочке. Даже не поменяла позу. Только повернула голову и таращилась на высокие двойные двери, словно ждала кого-то.
У Сони внутри что-то оборвалось и рухнуло ледяным в самый низ желудка, надавив на мочевой пузырь. Глядя на старую знакомую, даже уже зная, что та жива, она всё равно видела перед собой мертвеца. Совсем как детстве. И так же, как в детстве, ей захотелось рвануться назад, в относительную безопасность коридора, уткнуться лицом в угол и переждать, пока гниющее существо не уйдёт, утратив к ней интерес.
Но вместо этого она, решительно печатая шаг, спустилась с крыльца и подошла к старухе вплотную. Когда она заговорила, её голос почти не дрожал:
– Здравствуйте ещё раз, Екатерина Меркуловна! Чего же вы домой не пошли?
– А вот Клавдия с шестого этажа… – Екатерина Меркуловна кашлянула на ходу, поплотнее запахнула пальто и крепче вцепилась в Сонин локоть. Девушка подумала, что наверняка останутся синяки. – Клавдия-то померла, да. Совсем дурная перед смертью стала. Бывало, на лестницу выйдет, юбку задерёт, да…
Старуха поморщилась, взмахнула рукой, будто не хотела продолжать мысль, но всё же договорила:
– Мочилась в общем. Прямо на лестницу. Мы уж изнывали с ней. А родные её в клинику сдали. Квартира пустая теперь.
Соня незаметно вздохнула. Пенсионерка рассказала ей уже обо всех жильцах подъезда, преимущественно таких же пожилых женщинах. Кто в больнице, кто умер, кто одной ногой на том свете, но всё ещё живёт самостоятельно.
– Такие дела, Сонюшка, такие у нас дела… – Екатерина Меркуловна глубоко вздохнула и замолчала на некоторое время.
До старухиного дома можно было добираться двумя путями: по Даниловской набережной вдоль оживлённой дороги, любуясь уродливыми стеклянными коробками офисных центров, либо дворами, через тёмные арки и неухоженные скверы. Соня предпочла бы пройтись вдоль реки. Там было грязнее, да и бизнес-центры глаз не радовали, но всё лучше грязно-рыжих, навевающих клаустрофобические воспоминания, стен. Но старуха на набережную не захотела. А Соня не стала настаивать.
– А я ведь помню ещё, как тут всё раньше было! – проговорила между тем Екатерина Меркуловна. – Когда мы только переехали. Дома строились. Коммуналки. Все на ситценабивной работали, бабы-то. А мужики на стройках, либо шофёрили. Кто откуда собрались… Ивановы с Рязани, Швыдко из-под Липецка, мы вот елецкие. Вся Россия тут была. По четыре семьи в квартире. И не казалось, что тесно. Да-а-а…
Она помолчала, грустно покачивая головой. Девушка вела свою спутницу через печальные серые дворы, они ныряли в тёмные арки, как в омуты, пересекали дороги, раскидывая собиравшиеся у бордюров жёлтые и рыжие листья. Пейзаж в этом месте не менялся годами и десятилетиями, как в горах или на морском дне.
– Это потом всё менялось. – продолжила старуха. – Кто разъехался, кто остался. Детки народились. А потом у деток свои детки. Ты вот с семьёй приехала к нам тогда. Помнишь, мы тебя всё китаяночкой нашей звали? Ты такая смугленькая была, маленькая такая, живенькая… Помнишь?
– Я наполовину кореянка, Екатерина Меркуловна, – выдавила кривую улыбку Соня.
Она отлично помнила, как её называли в детстве за миндалевидные глаза и тёмные прямые волосы, в которых едва-едва пробивался унаследованный от матери русый отблеск. И из уст одноклассников слово «китаяночка» обычно не звучало. Дети находили для неё куда более изощрённые и ёмкие прозвища.
– Да я знаю, Сонечка, знаю… – старуха кивнула и резко сменила тему: – Вот уж я не думала, что одна буду доживать-то.
Вопрос вырвался у Сони прежде, чем она успела его осознать и проглотить вместе со старой обидой на «китаяночку»:
– Почему одна? Стёпка съехал от вас?
И старуха уцепилась в возможность излить свои переживания ещё крепче, чем в Сонин локоть.
– Да уже года полтора как, Сонюшка. Нашёл себе девку какую-то и… В общем, даже и не звонит почти. Так одна и живу. Только соцработница меня поддерживает. Она-то хорошая девочка у меня, хорошая. А Стёпа, ну… Да чего его винить? Я ж тоже понимаю, дело молодое, что ему до старухи…
По тону Соня поняла, что Екатерина Меркуловна лукавит. Она винила Стёпку, своего внука, ещё как винила. Своего единственного, залюбленного и избалованного внука. Но было в её интонации и что-то ещё, что девушка могла лишь почувствовать, но не облечь в слова. Впрочем, уже через секунду она поняла, что старуха имела в виду. По крайней мере, так ей показалось.
– Вот когда вы со Стёпкой-то встречались, я так рада была, так рада… Хорошая ты девочка, Сонюшка. И Стёпка хороший. Только непутёвый он у меня. Такой, знаешь, куда его повернёшь – то он и творить будет. Вот ты рядом пока была – он и учился, и работать планы строил, и… ох, Сонюшка-Сонюшка…
– Да, я понимаю, – Соня постаралась максимально мягкой уйти от неприятной темы. – Ну, знаете…
– А какой вы парой красивой-то были! – в голосе бабки зазвучали слёзы. – Он такой высокий, статный, и ты – маленькая такая, хрупкая…
У Сони скрипнули зубы. Перед глазами появилась картинка того, что едва не сотворил Стёпка, как раз пользуясь тем, что она – маленькая и хрупкая, а он – высокий и статный. Спина и руки покрылись гусиной кожей. Екатерина Меркуловна всё говорила и говорила, но девушка уже не различала слов за стуком крови в ушах.
– Ну, вот мы и пришли! – скрипуче выкрикнула Соня. – Вот и ваш дом!
Старуха подслеповато прищурилась и всплеснула руками, будто только поняла, что они на месте. До подъезда оставалось ещё метров тридцать, но Соня не собиралась, да и не могла, сделать больше ни шагу. Слишком уж яркими были воспоминания, и слишком тяжело было их загонять обратно в глубины подсознания.
Пенсионерка, почуяв перемену в настроении собеседницы, зачастила:
– Вот спасибо тебе, Сонюшка! Вот спасибо! Довела старую до дома… Может, и заглянешь? Чайку выпьем с тобой, побеседуем…
Соня содрогнулась. Ещё несколько минут назад, возможно, она бы и согласилась. Но сейчас…
– Нет-нет! – девушка отпрыгнула на шаг, освобождая плечо от узловатых пальцев. – Я спешу сейчас, простите. Может, в другой раз.
– Да, да, в другой…
Краска, появившаяся на лице старухи во время прогулки, разом сошла. Щёки побледнели, глаза разом выцвели, уголки губ безвольно повисли, обнажая сероватые беззубые дёсны.
– До свидания! – безжалостно произнесла Соня.
Старуха кивнула и, больше не задерживаясь, повернулась к ней спиной. Девушка, не удержавшись, громко облегчённо выдохнула. Она зачем-то понаблюдала, как пенсионерка ковыляет по заметённому листвой тротуару, и отправилась пешком к метро. Идти предстояло минут пятнадцать – как раз успокоиться. Она подумала было, не зайти ли сперва к отцу, но…
– Хватит с меня.
Запахнув поплотнее ветровку и засунув руки в карманы, Соня через арку вышла на набережную, бросила взгляд на свечу здания налоговой службы и направилась к эстакаде, по которой несложно было добраться до метро.