Грязь на главной улице Ельска была такая, что некоторые автомобильные колеи вполне сошли бы за окопы неполного профиля. Сема сбавил ход и принялся выбирать наиболее безопасный фарватер. Видимо, не выбрал, потому что остановил машину и, почесав затылок через пилотку, выжидательно посмотрел на меня. Я пожал плечами.
– Вытаскивать вместе будем, – пригрозил он.
– Ладно, жди здесь. Вон в переулок встань, чтобы проезд не загораживать.
– Проезд! – фыркнул Сема. – Тут танки, наверное, и те не рискнут…
Я вылез из «Виллиса», с брезгливой аккуратностью прошествовал на обочину, где к гнилому плетню жалась относительно проходимая тропинка. Сема с пробуксовкой сдал назад и нырнул за угол.
Город Ельск представлял собой унылое зрелище. Особенно сейчас, когда над застывшей грязевой рекой угрожающе низко зависли тяжелые бугристые тучи. И городом его я бы назвать постеснялся, он на поселок-то еле тянул. Война прошлась по Ельску самым краем – разрушенных построек было относительно мало. Но здесь какое-то время стоял наш полк самоходной артиллерии. С тех пор дорог в Ельске не стало. И людей, судя по всему, не стало – во всяком случае, создавалось такое впечатление.
Центральная улица делила город ровно пополам. С двух сторон тянулись однотипные одноэтажные здания – приземистые, основательные, с черепичными крышами, густо присыпанными листвой. Дома были старые и, казалось, насквозь пропитанные дождем: блеклые желтые стены темнели пятнами сырости, штукатурка местами отвалилась, обнажив кирпичную кладку – будто раны краснели на теле. Окна, заклеенные изнутри или закрытые фанерой, слепо пялились на улицу из-под массивных выпуклых арок. Перед каждым домом имелся палисадник – деревья своей веселой осенней раскраской хоть как-то притупляли ощущение безысходности, нависшее над улицей.
Судя по всему, мне нужен был вон тот дом, третий с правой стороны. Перед входом нависал массивный козырек, опирающийся на две толстые кирпичные колонны. Именно по этому опознавательному знаку я должен был узнать Ельскую городскую больницу.
Шагая с максимальной осторожностью – и все-таки нещадно пачкая сапоги в жирной грязи, – двинулся вдоль палисадников к цели. В очередной раз подняв голову, заметил, что под козырьком, внимательно наблюдая за мной, стоит и курит какой-то человек в широком покрытом разводами плаще. Когда я подошел поближе, выяснилось, что это вовсе не разводы, а маскировочный рисунок, я о таком слыхал, но видеть вживую еще не приходилось. Надо сказать, камуфляж прекрасно смотрелся на фоне припорошенного листьями крыльца. А означало это только одно – человек в защитном плаще и есть тот самый лейтенант Андреев, которому было предписано встретиться со мной у Ельской больницы в десять утра.
Я подошел и смог рассмотреть Андреева подробнее. Невысокого роста, широкоплечий, с прямой щеткой черных усов, фуражка чуть сдвинута набок, из-под козырька лезет казацкий чуб, смотрит цепко, внимательно, но в то же время как-то озорно. Хорошее было лицо у лейтенанта Андреева – открытое, светлое, и морщинки в углах глаз свидетельствовали о наличии чувства юмора. А вот совершенно чистые хромовые сапоги могли означать, что он, в отличие от меня, пришел к больнице не пешком.
– Ну и кто это такой смелый, что сюда доехал? – спросил я. – Или вы на лодке приплыли?
– С обратной стороны вполне сносная улица. – Лейтенант Андреев ткнул пальцем за спину. Плащ распахнулся, и на поясе разведчика блеснула лаком рыжая немецкая кобура. «Я дам вам «парабеллум» – всплыла в уме фраза.
Поздоровались, представились. Я предложил Андрееву папиросу, он предложил перейти на «ты». Звали его Владимир, что, собственно, мне и так было известно. Рукопожатие у Андреева было крепкое, при этом какое-то стремительное. А сама рука – широкая, как весло, с далеко отставленным большим пальцем, с жесткими бурами мозолей – свидетельствовала о недюжинной силе. Знавал я такие руки и видел, на что способны их владельцы.
– Зачем я комендатуре понадобился? – с ходу спросил Андреев, взглянув на меня поверх дымящейся папиросы.
Вопрос был задан легким тоном, но взгляд серьезный, колкий.
– Надо одного человека опознать.
– Он в больнице? – Лейтенант мотнул головой в сторону двери.
– Почти, – ответил я уклончиво, но, спохватившись, пояснил: – В морге.
– Понял, – кивнул Андреев. – А почему я?
– Твое имя было в его записной книжке. Других документов нет.
– Откуда тело?
– Нашли у речки. В списках не значится.
– Ну пойдем посмотрим на неучтенный труп, – согласился Андреев.
Была в его словах какая-то ирония, и неоткуда бы ей вроде взяться, ничего такого я ему не сказал…
Вчера с шефом долго думали, как представить всю ситуацию Андрееву, какую легенду запустить. Но так ничего и не придумали: мои мысли постоянно скатывались к неизвестно как появившейся надписи на бедре, а шеф явно был не в ударе. В результате порешили просто показать лейтенанту труп, а дальше мне предстояло действовать по обстоятельствам. В конце концов, может быть, это не тот лейтенант Андреев, а возможно даже, нам нужен вовсе не Андреев, а Андрейченко или какой-нибудь Андрекидзе. А если это имя – тогда вообще дохлый номер.
Я сделал шаг к двери, но лейтенант дернул меня за рукав.
– Тут закрыто. Вход с обратной стороны.
И, махнув рукой, спрыгнул с крыльца. Я двинулся следом, рассматривая затянутую в камуфляж спину. Внизу на плаще имелись свежие капли грязи. А сапоги чистые. Не его плащ? Или зачем-то переодел сапоги? Шеф часто повторял, что хороший следователь умеет балансировать на грани между подозрительностью и паранойей. Научиться бы только определять, где находится эта грань.
За домом открылся обширный сад, хотя, наверное, правильнее было назвать его небольшим парком. Имелась даже обсаженная пестрыми кленами аллейка, ведущая от заднего выхода в глубину заросшего участка. Возле крыльца, под развесистым дубом, располагалась почерневшая от времени деревянная лавочка, чуть дальше, у дальнего угла дома, торчала разбитая Flak 30, немецкая зенитная пушка – гнутый ствол понуро обвисал к земле. Между деревьями, в ворохах палой листвы, просматривались длинные прямоугольные холмики – видимо, грядки. Тихо тут было и совсем по-мирному спокойно: захотелось посидеть на лавочке и покурить, рассматривая осень. Но Андреев уже подходил к обшарпанной двухстворчатой двери.
Почти на ощупь пробравшись через темный тамбур, поднялись по короткой лестнице и оказались в просторном холле. До половины закрашенные белой краской окна давали специфический свет – какой-то болезненный, чахлый. Дальняя дверь, обтянутая мешковиной, по-видимому, вела как раз на парадное крыльцо. В левой стене тоже имелось несколько дверей. Справа в пропахшую карболкой темноту уводил узкий коридор.
– Доктор! – крикнул Андреев.
Голос его гулко разлетелся по пустому помещению, эхом отразился от покрытого трещинами потолка и затих.
– Вообще тут кто-то есть? – подал я реплику.
– Был дед какой-то, когда я заходил.
Открылась одна из дверей, высунулась бородатая старческая физиономия в очках без оправы, потом показался перетянутый крест-накрест пуховым платком торс.
– Нашел своего, что ли? – спросил старик Андреева.
– Как видите, – согласился тот, кивнув на меня.
– А вам чего нужно, молодой человек? – переключился на меня старик.
– В морг мне нужно.
– Не торопитесь.
– Дед, не остри. Я от полковника Мощина. Где Степанов?
Степанов оказался высоким худым мужиком лет тридцати, зябко кутающимся в морской бушлат. У него была очень странная форма черепа – затылок как будто приплюснут или вмят от удара чем-то плоским, отчего голова выглядела как обточенный с одной стороны брусок. Вообще персонаж был колоритный, про такого «особых примет нет» не скажешь: тут и хрящеватый, выпирающий клювом нос, и широкий рот с тонкими, капризно изогнутыми губами, и остро торчащий кадык. Можно, конечно, бороду отрастить – есть такие лица, которые борода меняет до неузнаваемости… Но да ладно, пока я об этом размышлял, мы уже спустились по затхлой лестнице в подвал, и Степанов, подсвечивая себе зажигалкой, подвел нас к низкой, обитой серой жестью двери.
– В морге-то хоть свет есть? – пробурчал сбоку Андреев.
– Откуда бы ему взяться? – ехидно поинтересовался доктор. – Думаете, немцы нам генератор пожертвовали?
Голос у него был сиплый, но при этом тонкий, почти мальчишеский. Как выяснилось, был этот Степанов вовсе не прозектором, а вполне себе главврачом Ельской больницы. Но, учитывая, что помимо него, в заведении из персонала имелся только сторож, приходилось доктору работать по принципу «один за всех».
Из темноты открывшейся двери пахнуло холодом и смрадом разложения. Степанов не колеблясь шагнул в темный проем, а вот я, признаюсь, помедлил.
– В темной, темной комнате… – прошипел сзади лейтенант Андреев.
Отсветы степановской зажигалки еле-еле разгоняли вонючий мрак, поэтому я вытащил спички. Сзади вспыхнул еще один источник света – лейтенант тоже зажег огонь.
Посреди комнаты стоял массивный стол, на нем белело накрытое простыней тело – вот и все, что я смог разглядеть в этом адовом освещении. А между тем мне нужно будет смотреть за реакцией Андреева: узнал или не узнал? Ну и как тут смотреть? Степанов между тем пошарился в полумраке и запалил какую-то хитрую лампу над столом, от которой вдруг стало вполне светло: лампа оказалась с большим, похожим на китайскую шляпу отражателем и аж с тремя фитилями. Потом доктор откинул простыню с лица трупа и выжидательно повернулся к нам.
Морг был маленький, примерно четыре на четыре метра. В углу стоял белый медицинский шкаф. Что-то типа нар возле дальней стены. И стул. По углам было совсем темно, но главное – тело было видно очень хорошо. Плотный мужчина, лет, примерно… молодой совсем, вряд ли больше двадцати пяти, короткий ежик русых волос, прямой нос, маленький рот. Я метнулся взглядом к Андрееву, но он равнодушно рассматривал труп, хотя, возможно, уже успел справиться с эмоциями. Никаких условий для работы! К тому же воняет просто невыносимо.
Я подошел ближе, отдернул простыню дальше. Круглая сквозная дыра возле правого соска. Видно было, что края срезаны идеально ровно, даже непонятно: входное или выходное отверстие. Андреев обошел стол, чтобы рассмотреть лицо трупа в привычном ракурсе. Грустно вздохнул. Или просто вздохнул? Лампа светила таким образом, что выше груди лейтенант попадал в тень отражателя.
– Любишь украшения, доктор? – внезапно произнес Андреев.
– Не понял? – удивился Степанов.
Я, если честно, тоже не понял. Пригнул голову, пытаясь заглянуть под лампу. Но разведчик молниеносно подскочил к доктору. Именно что молниеносно: я заметил только смазанное движение – и вот он уже одной рукой ухватил Степанова за волосы на плоском затылке, а другой тычет ему в глаз лезвием весело поблескивающей финки. Нож, зажатый в его огромном кулаке, выглядел изящной игрушкой.
– Вы… вы чего? – испуганно прошипел Степанов.
– Э-э… – протянул я, не сообразив еще, как реагировать.
– Стой и молчи! – одернул меня Андреев.
И я замер на месте, хотя происходящее вызывало массу вопросов.
– Где амулет, что был у него на шее? – жестко спросил Андреев.
– Как-кой амулет? – Степанов вяло пытался вырваться, все его внимание было сосредоточено на острие ножа в сантиметре от зрачка.
– Амулет, камень, медальон, – пояснил Андреев. – Кристалл на цепочке, одна сторона прозрачная, другая черная. Был у него на шее. Если сейчас не вспомнишь, выколю глаз. Потом будет вторая попытка. Когда глаза закончатся, перейдем к яйцам. Понял?
– Что вам надо? – В голосе Степанова послышались слезы.
– Амулет, – терпеливо повторил Андреев.
– Он у меня тут, в кармане.
– Во-от, молодец, – похвалил лейтенант. – Доставай, чего стесняешься!
Андреев отпустил доктора, и тот быстро отскочил от опасного разведчика. Полез под бушлат, достал что-то искристое, на серебристой цепочке, переложил в протянутую горсть.
– Свободен! – скомандовал лейтенант.
Степанов быстро выскочил за дверь, а Андреев вернулся к трупу. Приподнял его голову, надел цепочку на шею, выровнял на груди поблескивающий гранями черно-белый кристалл.
– Леша, блокнот, карандаш есть?
– Так точно, – встрепенулся я.
– Давай.
Дальнейшее выглядело странно. Приняв затребованные предметы, Андреев сдернул простыню еще ниже, кое-как вложил в пальцы правой руки трупа карандаш и, перелистнув на чистую страницу, подложил под этот карандаш блокнот. И тут я заметил на бедре, как раз возле восковой, белой до синевы руки, коричневые мазки засохшей крови – ту самую надпись, с которой все началось. Надо отметить: почерк был действительно похож на тот, что имелся в дневнике непонятного фельдфебеля.
– Глок! – громко позвал Андреев, наклонившись к лицу мертвеца. – Глок, слышишь меня?
Хоть это было и глупо, я вслед за лейтенантом внимательно уставился на труп, будто бы и впрямь ожидая, что сейчас эти синие губы дрогнут… Поэтому не сразу сообразил, откуда донесся тихий шорох. А донесся он от блокнота, на котором мертвая рука, уже не безвольно, а довольно-таки уверенно державшая карандаш, успела вывести слово «Да».
Твою мать! Я это то ли подумал, то ли выкрикнул. Страх судорогой прошелся по телу. Это был бы ужас, но сознание уцепилось за спасительную мысль: происходящее – просто фокус. Сейчас Андреев ухмыльнется и продемонстрирует какое-то хитрое приспособление… Я готов был его об этом умолять.
– Спокойно! – коротко взглянув в мою сторону, приказал лейтенант.
И как-то сразу отпустило. То ли уверенный тон Андреева так подействовал, то ли в мозгу перегорел какой-то предохранитель… Откровенно говоря, если отбросить страх, все происходящее было чертовски интересно.
– Глок, они здесь? – спросил Андреев труп.
Рука дернулась и снова вывела «Да».
– Глок, знаешь, сколько?
«Нет», – со скрипом медленно вывел грифель.
– Глок, где ты их нашел?
«Черноб» – надпись появлялась медленно: мизинец цеплялся за край блокнота и мешал мертвецу писать, отчего буквы выходили сильно наклоненными влево.
– Ага, – невесело хмыкнул Андреев, – кто бы сомневался. Глок, ориентиры?
Карандаш не двигался.
– Давай, друг, напрягись! Глок, как их найти? – прошептал Андреев, склонившись к самому лицу трупа.
Было в этом что-то противоестественное: живое человеческое лицо, переполненное эмоциями, и почти впритык – гладкая, бесстрастная маска смерти. И когда труп распахнул глаза, я чуть не вскрикнул. Но снова сдержался, только шумно выдохнул. Раздался стук – это карандаш скатился на пол. Мертвая рука неподвижно лежала на блокноте, странно растопырив пальцы.
– Ну вот и все, – медленно разогнувшись, сказал Андреев. – Доброй дороги, Глок. Извини, что так… Пошли, Леха.
Он провел ладонью по глазам трупа, снял с него цепочку с кристаллом, накрыл тело простыней и, забрав блокнот, вышел. Нужно было, наверное, погасить лампу над столом, но приказа такого не поступало. Я поспешил следом за Андреевым.
На улице уселись на лавочку под сенью дуба. Стояла тишина, только медленно сыпались листья по всему парку. Выяснилось, что в расстановке деревьев просматривалась определенная логика: кленовая аллейка уводила влево и дальше шла симметрично забору, точно такой же забор справа был оформлен шеренгой рябин. По центру участка, меж грядок, в шахматном порядке высились разлапистые яблони.
Тучи поредели, свет поменял тональность, стал более теплым. Да и вообще – потеплело. Хотя, быть может, это так казалось после стылой атмосферы морга. Андреев закурил, я последовал его примеру.
– Сука этот Виталий Александрович, – сказал лейтенант зло.
– Кто?
– Да доктор этот, Степанов. Хотя что с него взять…
– А что это за амулет?
– Это тебе знать не надо, – ответил Андреев.
Не надо так не надо – я пожал плечами. Даже и неинтересно, это я просто для поддержания разговора спросил, если уж на то пошло. А лейтенант продолжал молча курить, и дым застревал в его широких густых усах. На рукав камуфляжного плаща опустился дубовый лист, и я в очередной раз отметил, как удачно подобран маскировочный рисунок.
– Слушай, Владимир, где ты этот плащ урвал?
– Тоже хочешь? – хмуро спросил Андреев.
– Факт!
– Нет ничего проще. У фрицев на той стороне реки таких много. Спроси, может, поделятся.
– А ты чего так увял-то? – поинтересовался я, чтобы скрыть обиду.
Андреев покосился на меня, а потом какое-то время молча курил, глядя поверх деревьев – туда, где, плавно забирая влево, уходила за горизонт большая стая ворон. Я заметил, как на его щеке, под кожей, отливающей синевой проступившей щетины, пульсирует, перекатываясь, желвак мышцы. Думал, не ответит, но нет:
– Глок, который там на столе лежит…. ему лет, наверное, меньше, чем тебе. А мы, Леша, с ним в такой жопе успели побывать, что вам, несмотря на всю эту «Великую Отечественную», и не снилось. И если бы не он… А теперь он в вонючем подвале со сквозной дыркой. А я здесь. И даже попрощаться по-человечески не получится. Потому что не умеем. Понял?
– Понял.
– Да ни хрена ты не понял! – Андреев в сердцах выбросил окурок. – Ладно, свернули тему. Давай-ка лучше о тебе. Кто такой?
– Лейтенант Зуев Алексей Семенович, спецгруппа Отдела контрразведки Смерш Наркомата внутренних дел, – отрапортовал я.
Кольнула неловкость – ведь при знакомстве представился совсем по-другому. Но Андреев, к счастью, не стал заострять внимание на моей нечестности.
– Почему меня дернули?
– За что дернули? – не понял я.
– Ну как меня нашли? Как узнали, что я связан с Глоком?
– Дык это… у него же на бедре твоя фамилия написана.
– А… – Андреев снова поиграл желваками. – Ну да, дело прежде всего. Учись, контрразведка!
– Есть.
– Да отставить уже! – сморщился лейтенант. – Почему Смерш этим делом заинтересовался? Вообще – какая у тебя задача?
– Мы ловим сектантов, – похвалился я.
– Чего? – Андреев удивленно расширил глаза. – Смерш ловит сектантов? А кражи вы не расследуете?
– Расследуем, – покивал я. – Мы из оперативного отдела МУРа, переведены в Смерш буквально месяц назад, когда выяснилось, что мясники опять взялись за свое.
– Мясники? – Андреев вопросительно поднял бровь.
– Так у нас зовется банда, что еще до войны в этом районе орудовала.
– Докладывай по порядку.
– Слушаюсь, – козырнул я и приступил к рапорту: – Весной сорок первого года в районе Чернобыля началась прокладка ветки Чернигов – Овруч Юго-Западной железной дороги. Во время строительства станции «Янов» бригада рабочих в количестве 12 человек подверглась нападению неустановленных лиц. Численность нападавших тоже установить не удалось. И, это…
Тут я сбился, потому что рассказать официальным слогом, что собой представляли трупы железнодорожных рабочих, было довольно сложно. Как там было в протоколе осмотра – «множественные укушенные раны»… Но тут Андреев неожиданно мне помог:
– Представляю, как вы были озадачены. Тела обглоданы, и, судя по слепкам зубов, обглоданы людьми, так?
– Экспертиза установила, что следы укусов – от человеческих челюстей.
– Не от человеческих, – покачал головой Андреев. – Они не люди совсем. А высосанных досуха не было?
– Никак нет!
Про себя отметил: что-то старший оперуполномоченный Зуев совсем «осолдафонился», явно стал злоупотреблять уставными оборотами. Шеф, услышь он меня сейчас, порадовался бы – как нас в армию перевели, он только этого и требует. Но мне лично никогда уставная «казенщина» не нравилась. Видимо, сейчас все дело в том, что я чувствую себя обязанным четко отвечать на вопросы лейтенанта Андреева. Пусть информация и секретная – но я не имею права ничего от него скрывать.
– И как, поймали вы этих «сектантов»? – с явным интересом спросил Андреев.
– Нет. Установили только, что их было не менее пяти человек. Убийства, вероятно, носили ритуальный характер. Странная обувь… Один был босиком. Судя по следам, почти двухметрового роста. Ну и вообще… Но толком поработать не успели – война началась.
– А как фронт досюда дошел, продолжили как ни в чем не бывало? Молодцы! – Андреев мотнул головой. – Хорошо работает уголовный розыск при товарище Сталине!
– За двадцать семь дней, что 1078-й полк держит позиции вдоль реки Припять без вести пропало шестеро бойцов. Недавно было найдено тело седьмого – ефрейтора Святошина. Труп обглодан до костей. Значит, эти нелюди снова здесь.
И я уставился на Андреева, приготовившись наслаждаться произведенным эффектом. Но эффекта не было. Лейтенант смотрел на меня вроде бы даже жалостливо. Потом достал еще одну папиросу, прикурил.
– Нелюди – это ты правильно сказал, – согласился он.
И снова задумался, поглаживая пальцем усы. Я тоже достал папиросу, последнюю, между прочим, закурил. Если надо – посидим, помолчим, покурим. Это у меня папиросы закончились, а у Андреева, как я заметил, еще больше чем полпачки в наличии. С таким запасом полдня молчать можно.
– С весны сорок первого, значит? – задумчиво протянул Андреев, разглядывая сад. – Мы-то думали, что это только фрицы ее расшевелили. А оно вишь как… А что ваши рабочие на Янове делали?
Я спохватился не сразу – думал, что очередной риторический вопрос. Но Андреев пристально смотрел на меня – значит, адресован мне.
– Что делали? – Я наморщил лоб. – Да ничего… Строили.
– Пути клали?
– Не только. Там планировался крупный железнодорожный узел, поселок городского типа.
– Растревожили, значит, – покивал Андреев. – Сектанты… Фашисты вон тоже про демонов что-то лепечут. Только они совсем идиоты, чесноком пытаются упырей отпугнуть.
– Кого?
– Сектантов твоих!
Андреев внезапно поднялся. Я вскочил следом, ожидая дальнейших указаний. Лейтенант одернул свой камуфляжный плащ, поправил фуражку, огляделся.
– В общем, так, – быстро сказал он. – Наш разговор ты забыл, понял?
– Есть!
– Не перебивай. А дело было так: встретились, ты показал мне труп, я его не узнал. И разошлись. Понял?
– Есть! – сам себе удивляясь, снова выкрикнул я.
– И вот этот момент ты тоже забудешь.
С этими словами Андреев сунул руку в карман моего плаща и вытащил крупный зеленоватый камень или кусок стекла, формой похожий на пробку от водочного графина. Подбросил стекляшку на своей широченной мозолистой ладони, поймал и, развернувшись, пошагал в глубину сада.