Если бы мне доверили придумать наказание для заключённого, которому сложно передвигаться и выполнять физические упражнения, я бы выбрала безделье. Невозможно передать, каково это, когда совершенно нечем занять себя. В тюрьме они могут работать и тренироваться, например. Рисовать на стенах, общаться с другими, звонить домой родным – тоже дело. Если всё, что ты можешь себе позволить, это слегка поменять положение пока лежишь, то готовься к худшему.
Через три дня такого весёлого развлечения ты просишь хотя бы телевизор в палату.
– Нет, пока нельзя.
– Пожалуйста!
– Нет. На самом деле, у нас просто нет лишнего телевизора. Почитай книжку, милая моя.
И шарк-шарк по коридору. Сиделка у меня хорошая, только вот очень старенькая, и поговорить нам не о чем.
Я закрываю глаза. Спать не получается. Кажется, что выспалась на две жизни вперёд.
Постепенно привыкаешь к режиму. Ранний подъём – приём лекарств. Затем можешь немного подремать, а после – завтрак. Врачи хвалят, что быстро идёшь на поправку. Не умываешься, потому что нет пока возможности добраться до туалета. До обеда около четырёх часов. Стыдно, когда помогают оправиться, подмывают, не смотрят при этом в глаза. Не думаю, что кто-то привыкает к этому, сколько бы тут ни находился.
Обед. Приём витаминов. Разговор с медсестрой, а после этого осмотр врача. Да, всё хорошо. Нет, ничего не болит. Надоело лежать. Что? Я скоро смогу гулять?! Здорово, а когда? Ясно. Почему такая грустная? А вы тут сами лежали? Всё же улыбаюсь – доктор шутит взрослыми шутками, но мне всё равно смешно. Классный мужик!
Ближе к трём часам дня плавится мозг, и ты просто жаждешь, чтобы кто-нибудь пришёл. Примерно к этому моменту как раз заходит мать или отец. Они пораньше отпрашиваются с работы, чтобы сразу приехать ко мне. Дважды посещают незнакомые люди в полицейской форме. Они интересуются всеми деталями происшествия. Ничего связного сказать не могу, в памяти пробел. В очередной раз за день у тебя спросят, как себя чувствуешь. В очередной раз ответишь – хорошо. Начинаешь ненавидеть это слово «хорошо». Перестаёшь понимать, что оно значит вообще.
Приятнее всего, если приходит сестрёнка. Специально выбирает такой момент, когда нет родителей, особенно матери. А ещё, она может навестить даже утром, убежав с занятий. На целых полчаса я могу забыть, где нахожусь и в каком положении. Когда она рядом, я совсем теряю счёт времени, и потом, видя, что проходит только тридцать минут, понимаю, что мне они кажутся целой вечностью.
Так продолжается изо дня в день, раз за разом, раз за разом.
Сутки слипаются в одну смазанную полосу.
Но через какое-то время приходит мой доктор. Он улыбается, будто знает тайну и хочет ей поделиться.
– Я уверен, вопрос «Как ты себя чувствуешь?» уже набил оскомину. – И смотрит в медкарту.
Он так и говорит, «набил оскомину». И где только выражение подцепил?
– Да.
– Тогда я хочу тебя удивить. Ну, что ж, думаю, тебе можно потихоньку выбираться из постели.
Я теряюсь с ответом. Неужели меня выписывают? Но ведь встать я по-прежнему не могу. А ещё есть вещь, в которой страшно себе признаться. Я не чувствую ног.
Улыбаясь, он зовёт медсестру и продолжает с теплотой на меня смотреть. Несколько долгих минут, и скрипит дверь в палату. Доктор придерживает её, чтобы пропустить сначала кресло-каталку, а затем ухаживающую за мной старушку.
– Ну, давай попробуем?
Я молчу. Сердце вдруг начинает биться в дикой истерике.
– Нет.
Он приподнимает брови:
– Не хочешь? Но в этом нет ничего зазорного.
Он продолжает говорить что-то ещё, а я только молчу и таращусь на кусок металла с мягкой обивкой. Не могу поверить, что придётся передвигаться так. Этого просто не может быть. Выходит, теперь я калека? Как? За что? Почему мне никто не сказал раньше? Я отворачиваюсь, глотая слёзы.
Доктор просто выходит, уводя за собой женщину. Я остаюсь плакать в одиночестве.
***
Я смогу ходить примерно через год. Так он мне сказал. Пока что временно придётся обходиться коляской. Но это всё пройдёт, нужно только потерпеть. Конечно, из-за травм необходимо оформить инвалидность. Но это ничего, не страшно. Зато можно экономить на транспорте.
Все удивляются и хвалят меня, какая молодец, хорошо держусь и быстро поправляюсь. Но кресло я пока не трогаю. Страшно. Обещаю себе, что завтра обязательно попробую пересесть сама, потому что чувство стыда во время мытья гораздо сильнее небольшого неудобства передвижения.
Полночи не могу уснуть. Не могу представить себя на колёсах. Не могу представить, как передвигаться по дому. Не могу представить себя в школе в таком виде.
В какой-то момент, прямо посреди ночи, собираюсь с силами. Сажусь, опираясь на руки. Коляска – вот она, рядышком с кроватью. Медсестра, словно специально, оставила поближе. Тогда я глубоко вздыхаю и подтягиваю её ещё ближе. Сползаю на край, спускаю ноги. Они стали невероятно худыми, косточки выпирают. Делаю глубокий вдох и дёргаюсь вперёд.
…Лежу на полу и рыдаю. Ушибла локти и подбородок. Так проходит какое-то время, пока я не замерзаю на холодном линолеуме. Запах хлорки бьёт в нос. Только сейчас понимаю, что если бы кто-то меня услышал, то позора я бы не пережила. Лёжа на спине, стучу кулаком по полу, но негромко, пытаюсь разозлить саму себя.
Опять сажусь, вытягивая непослушные конечности, только таким образом, чтобы опереться одной рукой о край кровати, а второй – о сиденье коляски. Делаю усилие: напрягаю руки так, что мгновенно бросает в пот. Похоже, я слишком слаба. Локти не разгибаются. Падаю обратно, и теперь болит зад.
Чёрт-чёрт-чёрт!
На этот раз слёзы не текут. Я представляю сестру: что она могла бы сказать, как поддержать. Верю, что именно она вытянула мой разум из той тёмной бездны. Её голос вытащил меня. Значит, я сделаю это ради неё!
Пробую опять.
И ещё.
И ещё разок.
Набиваю синяки на заднице и бёдрах, обдираю локоть, ломаю ногти.
А когда получается в первый раз самой забраться на коляску, едва сдерживаю крик радости. Это ни с чем не сравнимое чувство – я смогла! И затем повторяю свой подвиг: с кресла-каталки на пол, затем обратно, оттуда – на кровать, а с кровати опять в кресло. В итоге, измученная, но полностью удовлетворённая собой, ложусь на невообразимо мягкую подушку. И засыпаю с улыбкой, впервые за долгое время без кошмаров.
А утром, когда причитающая старушка-медсестра протирает раненый локоть раствором, продолжаю улыбаться.
– Господи, где же ты так, милая моя, умудрилась, а?
– Коляску опробовала.
– А, так ты училась заново сидеть, как малыш? – Она улыбается с добротой и ехидством.
– Нет, я научилась сидеть, как взрослая, – гордо отвечаю и тут же вскрикиваю от боли в локте.
***
Наконец, приходит день выписки. День, когда можно вернуться к нормальной жизни. Конечно, как раньше уже не будет. Всё теперь поделено на До и После. В конце концов, нормальность определяется нынешней степенью отклонения от неё.
Входит доктор, который меня ведёт. Знаете, они сами так говорят: «вести пациента». Он помогает собрать вещи и добраться до центрального входа, где уже ждёт мама.
– Я рад, что ваша девочка покидает нас. Лучше я буду сам приезжать периодически для обследования на дом. – Он улыбается и передаёт маме мою сумку.
Доктор – лет сорока пяти, приятный, с тёмными волосами. Высокий лоб говорит о развитом интеллекте; с ним будет интересно пообщаться. И симпатичный, вдобавок ко всему. Я благодарю его, а у мамы на глаза наворачиваются слёзы. Думаю, от радости.
Он оставляет нас, а я на секунду замираю. Нет больше стен – вокруг целый мир. Яркое и тёплое солнце, куда-то идущие люди и головокружительный воздух без посторонних химических примесей, к которым, конечно, привыкаешь за пару дней. Непривычный воздух. Голову слегка кружит, а в груди образуется небывалая лёгкость.
Подъезжает такси, и мне помогают сесть на заднее сиденье. Мама присаживается рядом и называет адрес. Затем обнимает меня и ласково целует в лоб. Такого давно не было.
– А где папа? – Я понимаю, что вопрос ей не понравится, но не могу удержаться.
– Я хотела встретить тебя сама. Но он приедет поужинать, – уверенно отвечает она, сразу закрывая вопрос. – Смотри, что тут есть для тебя.
Это подарок. Прямоугольной формы в зелёной бумаге с блёстками и маленьким цветастым бантом. Книга! С широкой улыбкой я судорожно срываю обёртку. И это лучший подарок, возможный в такой момент: Р. Бахман «Блейз», редкое подарочное издание. У меня есть принцип – я читаю всегда только с бумаги, никаких электронных «читалок», смартфонов и прочих способов передать печатную информацию.
У бумаги есть свой неповторимый приятный запах. Сначала это предчувствие неизведанного, влекущий аромат будущих приключений. Но когда дочитываешь последнюю главу, то ощущаешь, как пахнет чем-то родным, близким. Домом. У новой книги слышен лёгкий, едва уловимый хруст страниц. Как первопроходец, делая широкий шаг, ты входишь каждый раз в новую историю.
Книга хоть и не новая, но этот роман мне хотелось несколько месяцев, с тех пор, как он появился в местном книжном магазине. Я сжимаю маму в объятиях, как можно крепче, получается немного резковато. Кажется, у меня глаза на мокром месте. Может, это и есть оно, счастье?