Когда Талос нажал на кнопку звонка входной двери Амалии, он знал, что она будет его ждать. Она распахнула дверь до того, как он опустил руку.
Она уставилась на него бесстрастно, словно между ними ничего не происходило. Словно она не теряла самообладание в его присутствии.
Он последовал за ней на кухню.
На столе стояли поднос с пирожными и две тарелки. Амалия только что сварила кофе. Она была в черных джинсах, обтягивающих ее стройные ноги, и серебристом топе. Ее прямые темные волосы были зачесаны назад и уложены в свободный пучок на затылке. Она была без макияжа, и веснушки на ее носу казались ярче.
Было ясно, что она что-то задумала. Время поджимало.
Талос снова вспомнил, что планировал вернуться домой после прослушивания в субботу и провести остаток уик-энда с дедом. Вместо этого ему пришлось покупать это ужасное парижское здание. И для чего? Чтобы уговорить профессиональную скрипачку выступить перед королем.
Талос сел на стул. Он был уверен, что Амалия согласится с его предложением. К сожалению, ему пришлось прибегнуть к шантажу, чтобы добиться своего, но он был вынужден торопиться.
Рука Амалии задела его руку, когда она поставила перед ним кружку. Он уставился на ее пальцы – длинные, изящные. Ногти на ее левой руке были короткими и квадратными, а ногти на правой руке были намного длиннее и острее. Он вспоминал ее ногти весь день.
Он также ломал голову над реакцией, которую испытал, когда прижал Амалию и усадил ее себе на колени.
Талос наслаждался обществом красивых женщин. И красивые женщины любили его. Узнавая, кто он, они смотрели на него откровеннее и соблазнительнее.
Он еще не встречал женщину, которая испытывала бы к нему такую неприязнь. Он еще не встречал человека за пределами своей семьи, который в чем-то ему отказывал.
Амалия Картрайт обладала уникальной красотой. Ее дерзость одновременно злила и интриговала Талоса.
Ему захотелось узнать ее поближе.
Он почувствовал, как она переменилась, когда он схватил ее за руки. Как она затаила дыхание. Он тоже затаил дыхание. Сначала он смотрел на ее пальцы, а через секунду возбудился так, что просто опешил.
Он никогда не испытывал подобных ощущений.
И сейчас, наблюдая, как Амалия усаживается за стол, он снова почувствовал уже знакомое волнение.
– Месье, – сказала она, как только устроилась за столом и уставилась на него зелеными глазами, – недавно вы взывали к моим лучшим качествам…
– Но вы мне отказали, – вставил он.
Она кивнула в знак согласия:
– У меня были причины, которыми я собираюсь поделиться с вами, в надежде воззвать к вашим лучшим качествам.
Он настороженно оглядел ее, но промолчал.
– Мне очень жаль, но я соврала вам. Я не буду участвовать в другом концерте. – Она пожевала нижнюю губу. – У меня страх перед сценой.
Ее заявление было настолько смехотворным, что Талос покачал головой и рассмеялся.
– У вас? – спросил он, не потрудившись скрыть недоверчивость. – У дочери Колетт Бартез и Джулиана Картрайт страх перед сценой?
– Вы знаете, кто я?
– Отлично знаю. – Он скрестил руки на груди и посерьезнел. – Я должен был о вас разузнать.
Он заметил, как ее зеленые глаза дерзко сверкнули – первый признак того, что ее спокойствие обычная бравада.
– Ваша мать-француженка – самое успешное меццо-сопрано в мире. Я признаю, я не слышал игру вашего отца, но я понимаю, что он известный английский скрипач. Я также узнал, что ваш отец когда-то играл в Карнеги-Холл с моей бабушкой.
Он наклонился вперед и положил подбородок на руки.
– В детстве вас считали вундеркиндом, но, когда вам исполнилось двенадцать лет, ваши родители убрали вас подальше от публики, чтобы вы сосредоточились на своем образовании. В двадцать лет вы стали профессиональным музыкантом и вступили в ряды Национального оркестра Парижа в качестве второй скрипки. Эту позицию вы удерживаете уже пять лет.
Она пожала плечами, выражение ее лица было сдержанным.
– То, что вы описали, знает любой человек, имеющий доступ к Интернету. Мои родители не прятали меня от публики из-за моего образования. Просто моя мать не могла сказать правду журналистам. Она не вынесла бы позора, что ее дочь не может выступать на публике.
– Если вы не можете выступать на публике, как вы объясните тот факт, что вы выступаете с оркестром по крайней мере один раз в неделю?
– Я вторая скрипка. Я сижу в задней части оркестра. У нас в среднем восемьдесят музыкантов. Зрители смотрят не на меня, а на весь оркестр. Если я буду у всех на виду на гала-вечеринке у вашего деда, я не смогу играть. Это унизит меня, мою мать и вашего дедушку. Вы этого хотите?
Отец Амалии – единственный человек, который не будет за нее стыдиться. На самом деле именно ее отец пошел против воли своей жены и спрятал Амалию от публичности.
Талос прищурился, проницательно глядя на нее:
– Почему я должен верить, что вы мне не лжете?
– Я…
– По вашему собственному признанию, вы солгали о том, что участвуете в другом концерте.
– Это была ложь во спасение.
– Лжи во спасение не бывает. Если вы не можете играть перед людьми, как вам удалось вступить в оркестр?
– Это было слепое прослушивание. Каждый музыкант играл за ширмой.
Он медленно покачал головой, взгляд его светло-карих глаз стал нечитаемым.
– Я никак не пойму, то ли вы говорите правду, то ли снова лжете.
– Я говорю правду. Найдите другую скрипачку.
– Нет. Нервозность и страх можно преодолеть. Но я не смогу найти скрипача, который достойно исполнит последнюю пьесу моей бабушки.
Нельзя забывать, что время почти истекло. Он может провести остаток жизни в поисках подходящего скрипача и не найти его. А вот игра Амалии сразу задела его за живое.
– Что вы знаете о моем острове? – спросил он.
Она немного смутилась от резкой смены темы:
– Немного. Это недалеко от Крита, да?
– Крит наш ближайший сосед. Как критяне, мы произошли от минойцев. Веками Агон атаковали римляне, османы и венецианцы. Мы отбивались от всех них. Только венецианцы на короткий период сумели нас покорить. Мой народ под руководством воина Ареса Патакиса, чьим прямым потомком я являюсь, восстал против оккупантов и прогнал их с нашей земли. С тех пор никто не приходил на нашу землю с войной. Агониты никогда не будут угнетены или порабощены. Мы будем бороться за нашу свободу до последнего вздоха.
Он сделал паузу, чтобы отпить кофе.
– Вам, наверное, интересно, почему я говорю все это, – сказал он.
– Я пытаюсь вас понять, – задумчиво призналась она.
– Вы должны понимать, что моя семья и наш народ бойцы по природе. Страх перед сценой? Нервы? Это можно победить. И вы победите с моей помощью.
Амалия легко представляла себе Талоса Каллиакиса в бою, в латах и с копьем в руке. Но ее страх сцены не имеет ничего общего с войной.
– Я договорился с вашими дирижерами, – сказал он. – Вы поедете на Агон через несколько дней и останетесь там до гала-вечеринки. Ваш оркестр начнет репетировать немедленно и вылетит за неделю до Гала, поэтому вы сможете репетировать с ними.
Ей расхотелось быть любезной.
– Я не понимаю, зачем вы это сделали.
– У вас будет месяц на Агоне, чтобы акклиматизироваться.
– Мне не нужна акклиматизация. Агон не центр пустыни.
– У вас будет месяц, чтобы подготовиться к выступлению, – продолжал он, игнорируя ее, хотя его глаза снова угрожающе сверкнули. – Вас никто не станет отвлекать.
– Но…
– Вы преодолеете страх перед сценой, – произнес он с уверенностью человека, который никогда не проигрывал. – Я лично за этим прослежу. – Пауза. – Итак?
Она подняла глаза и встретила его проницательный взгляд.
– Вы будете играть на гала-вечеринке? – категорично спросил он. – Или мне уволить сто музыкантов? Должен ли я уничтожить их карьеру, как и вашу? Не сомневайтесь, я сделаю это. Я уничтожу вас всех.
Она закрыла глаза и глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.
Она верила ему. Он может разрушить ее карьеру. Она понятия не имела, как именно он будет это делать, но он это сделает.
Но как она может согласиться на выступление? В последний раз, когда она солировала, вокруг нее были ее родители, их друзья-музыканты, актеры, писатели и певцы. Она унизила себя и свою мать перед всеми ними. Разве ей удастся стоять на сцене перед главами государств и не волноваться?
После того ужасного инцидента Амалия попыталась солировать всего один раз и попала в больницу. Ее отец пришел в ярость и обвинил свою жену в эгоизме и использовании их единственного ребенка в качестве игрушки.
К горлу Амалии подступил ком, когда она вспоминала, что через несколько недель после того случая ее родители развелись и отец получил над ней первичную опеку.
Однако ей повезло. Да, ей стало действительно трудно, но она знала, что может рассчитывать на обоих родителей. Она никогда не голодала. У нее была крыша над головой. Ее коллеги не были такими удачливыми. Не у многих из них были богатые родители.
Она подумала о ласковой Джульетте, которая была на седьмом месяц беременности, ожидая третьего ребенка. О Луи, который только на прошлой неделе сумел оплатить поездку своей семьи в отпуск в Австралию. О ворчуне Жиле, который стонал каждый месяц, когда с его счета снимали ипотечный платеж.
Все эти музыканты, все эти служащие…
Они еще не знают, что могут остаться без работы.
Она со всей ненавистью уставилась на Талоса.
– Да, я поеду. Но с последствиями придется мириться вам.
Амалия посмотрела в иллюминатор на Агон. Когда самолет пошел на снижение, она заметила пляжи с золотистым песком и высокие горы, поросшие зеленью, и белые здания.
Крепко держа в руках скрипку, она последовала за пассажирами бизнес-класса к металлическому трапу. После слякотной мартовской погоды в Париже тепло Агона привело ее в восторг.
Амалия бывала более чем в тридцати странах, но ни разу не бывала в таком гостеприимном аэропорту, как на Агоне. Совсем скоро она вышла из аэропорта и уселась в поданный ей автомобиль.
Черты раннего греческого наследия Агона были повсюду, начиная от архитектуры и заканчивая дорожными знаками на греческом языке. Но теперь Агон суверенный остров. Повсюду царила чистота, дороги и здания были ухоженными. Когда они проезжали мимо гавани, она вытянула шею, чтобы внимательнее рассмотреть белые яхты; некоторые из них были огромными, как круизные лайнеры.
Вскоре они оказались далеко от города и стали подниматься по извилистой дороге в горы. Амалия открыла рот от удивления, когда впервые увидела дворец, гордо стоящий на холме. Он походил на священный греческий памятник. Огромный и просторный, он обладал ближневосточными чертами, словно был построен для султана несколько веков назад.
Но она ехала не во дворец. Шофер притормозил и въехал через кованые железные ворота, а потом медленно направился к вилле, выглядящей как отель. Объехав виллу, шофер остановил машину у коттеджа.
Пожилой мужчина с копной седых волос вышел из парадной двери, чтобы поприветствовать Амалию.
– Добрый вечер, мадам! – тепло сказал он. – Я Костас.
Объясняя, что он управляет главной виллой его высочества принца Талоса, он показал ей коттедж, который станет ее домом на ближайший месяц. Небольшая кухня была хорошо укомплектована, на нее ежедневно доставляли свежие фрукты, хлеб и молочные продукты. Если Амалии захочется что-нибудь поесть, она может заказать еду по телефону с главной виллы.
– На вилле есть тренажерный зал, бассейн и спа-салон, которым вы можете пользоваться когда хотите, – произнес Костас, прежде чем уйти. – Вы можете воспользоваться любым автомобилем из гаража. Если понадобится, мы предоставим вам водителя.
Значит, Талос не собирается держать ее в плену в коттедже? Что ж, приятно это слышать.
Она думала, что он заберет ее из аэропорта, запрет в холодном подземелье и откажется выпускать из него, пока она не научится в совершенстве исполнять пьесу его бабушки.
При мысли об этом по спине Амалии пробежала дрожь.
Ей стало любопытно, какого психоаналитика для нее найдет Талос. Врачу придется приложить немало сил, чтобы ей помочь. У нее ровно четыре недели и два дня до выступления перед королем Агона на юбилейной гала-вечеринке. За тридцать дней она должна выучить новое произведение, оркестр должен будет ей аккомпанировать. И ей придется преодолеть нервозность, которая парализовала ее более половины ее жизни.