– Слушай, так это ж не водка! – Анатольич выдохнул сивушные миазмы и закашлялся. – Уф-ф-ф! То-то я смотрю – бутылка непохожая, и крышечка у настоящей «Выборовой» закручивалась, а тут – кронен-пробка. Гадость-то какая.
Посмотрев на реакцию доморощенного полесского сомелье, я отставил свою стопку в сторону. И так после приезда из Мурманска я алкоголя в рот не брал – берег сие тело, а сейчас вот решил развязаться для дела, но поглядев на страдания Анатольича – передумал.
– Отрава, – сказал Сивоконь. – Называя вещи своими именами – галимая паль. Такое пить нельзя.
– Погоди, а как же… То есть это никакая не контрабанда?
Анатольич щелкнул пальцем по этикетке:
– Вот что тут единственная контрабанда. Бумажки эти. А так – гонят из какой-то бодяги. Судя по ощущениям – добавляют всякую дрянь! Фу, Гера, тошно, пойду проветрюсь и желудок прочищу.
Мы для экспертизы избрали в качестве лаборатории гараж Анатольича. Хотели посидеть культурно. На газетке, в полном соответствии с неизвестным здесь фэн-шуем, расположились колбаса, соленые огурчики, хлеб и всё прочее, что приличествовало моменту. Но нас постигло горькое разочарование.
Я теперь не знал, что и думать. Казалось – история с магазином имеет таинственную подоплеку: контрабандой из Польской Народной Республики везут водку, и потянув за ниточки можно выйти на злоумышленников – но нет! Вместо контрабандной водки – палёнка. Разливают самогон в бутылки с пункта сдачи стеклотары, приклеивают этикетку с лаконичной надписью на латинице, закрывают пробкой… И продают алкашам. А деньги – в карман. Правонарушение? Безусловно. Что-то интересное и уникальное? Вроде как нет.
Сивоконь вернулся и сказал:
– Давай-ка лучше чайку заварим.
И мы заварили чайку.
– Так и пить бросить недолго. Тьфу-тьфу-тьфу, – постучал по столешнице Анатольич. – Не дай Бог.
Домой я шел окрыленный, потому что заглянул на переговорник и позвонил в Мурманск.
Тася сказала, что собирается приехать после майских праздников в Минск, порешать какие-то бумажные вопросы в Раубичах по поводу перевода. Ей обещали выделить ведомственную квартиру. Да и мне тоже кое-чего обещал Старовойтов, директор корпункта «Комсомолки». И эти обещания хорошо было бы как-то совместить, но для этого нужно было подать заявление в ЗАГС и вообще – пожениться, а эта тема казалась мне довольно волнительной.
Не то, чтобы я не хотел жениться на Тасе. Нет! Тут я всё для себя решил, другой такой замечательной подруги, потрясающе красивой женщины и подходящей спутницы жизни мне не найти… Но вот сама женитьба! Регистрация, свадьба, которая пела и плясала, и Мендельсон, и «горько», и вот это вот всё меня откровенно пугали. С другой стороны – Герман Викторович Белозор как-никак был круглым сиротой на данный момент – то есть желание пофорсить перед родственниками можно было исключить. А Таисия Морозова уже один раз свадьбу на себе испытала, и, возможно, второй раз согласится как-нибудь без этого обойтись…
В любом случае – всё это предстояло нам в августе, после того, как отгремит Олимпиада–80. А сейчас я просто радовался, что скоро ее увижу и обниму, и вообще… Жалко было только, что девочек она с собой не возьмет. Хотя в этом имелись, конечно, свои приятные моменты, но… В моей жизни не так много людей, которые, едва меня завидев, пищат от радости и кидаются обнимать с криками «Ура! Это Гера Белозор пришел!» Обычно у людей на меня реакция, мягко говоря, гораздо более сдержанная.
Я не знаю, чем таким заслужил искреннюю симпатию и доверие двух этих чистых душ, но не оправдать его было бы смертным грехом. А потому я уже в голове прокручивал варианты – чего бы такого им передать в качестве гостинца.
В общем – несмотря на провальный эксперимент с водкой, настроение у меня было отличное.
А ночью мне приснился Каневский. Он ходил по комнате, переставлял вещи с места на место, пока не добрался до резиновых сапог.
– Вот точно такую же резину от сапог, только не такую и жженую, а еще – димедрол и ацетон – добавляли в самогон черные бутлегеры из белорусской глубинки. Что двигало жрецами зеленого змия? Простая жажда наживы? Или их замысел был гораздо более коварным?
– Леонид Семенович! – взмолился я. – Дайте поспать по-человечески! Разберусь я с этим самогоном, ну, честное слово!
– Вот на такой же точно кровати весной одна тысяча девятьсот восьмидесятого года звезду провинциальной журналистики Германа Викторовича Белозора постигла…
– А-а-а-а-а!!! – я вскочил с постели в холодном поту и подошел к окну – осмотреться.
Черт его знает, что он там скажет? Что там с этим Белозором сделали – по его версии? Зарезали? Задушили подушкой? Облили кислотой? Ну его к черту, этого Каневского! С самой осени не появлялся, а тут – вот вам пожалуйста. Как это у него получается – самый обычный предмет сделать реквизитом для фильма ужасов?
Часы показывали одиннадцать вечера – оказывается, поспать мне удалось всего минут десять! Тяжело дыша, я подошел к подоконнику и открыл форточку. Сердце стучало, пытаясь вырваться из груди, капли противного пота стекали по лбу. За окном моросил обожаемый апрельский снегодождь. И среди его шелеста я вдруг отчетливо услышал металлический звук – как будто кто-то осторожно открывал калитку. Вот тебе и Каневский!
Я сломя голову ринулся на второй этаж – за ружьем. Вопреки всем юридическим нормам двустволка хранилась у меня хоть и переломленная, но – с патронами в стволах, поэтому привести ее в готовое к стрельбе состояние было делом секунды. Еще одно мгновение потребовалось мне, чтобы повесить на шею пояс с патронташем. Простучав босыми ногами по ступенькам лестницы, как можно тише я привел кухонный стол в боевую готовность, поставив столешницу на ребро перпендикулярно полу.
Этот стол был как раз одной из фишек проекта превращения родового гнезда Белозоров в крепость. Кажется – обычная мебель, но между двумя листами фанеры имелась стальная четырехмиллиметровая пластина. Не Бог весть что, но от пистолетной пули вроде как прикрыть должна была, и потому, заняв позицию за таким укрытием, я чувствовал себя довольно уверенно. Если вообще можно чувствовать себя уверенно в семейных трусах и майке – алкашке.
Вокруг дома совершенно точно кто-то ходил. Одного Вагобушева мне было мало! Повадились, сволочи… Но к моему удивлению шаги остановились у входной двери и раздался громкий стук.
– Белозор! Вы дома? Герман Викторович!
Голос был смутно знакомым, но я никак не мог его вспомнить. Прочистив горло, я крикнул:
– Дома! Кого нелегкая принесла среди ночи?
– Это Сазонкин, открывайте!
– Какой, к бесу, Сазо… Валентин Васильевич? Это вы, что ли? – дошло до меня.
Черт побери, если он явился ко мне в такое время, это могло значить только одно – до него дошли новости из Плесецка. Почти месяц прошел… Круто у них тут с государственными тайнами!
Я защелкал замком, открыл задвижку и впустил начальника охраны Машерова.
– Да вы тут в одиночку решили круговую оборону занять! Ещё и вооружились до зубов! Что – береженого Бог бережет? – его кожаный плащ был совсем мокрый, со шляпы тоже капала вода, но держался он бодро.
– Береженого Бог бережет, а казака сабля стережет, – я снова переломил стволы «Ижа». – Там больше никого с вами нет? А то перепугаются за вашу жизнь и решат меня за жабры взять…
– Никого. Я один. Если что – за жабры буду брать вас в одиночку.
– Ну-ну… – мужик Сазонкин был, конечно, матёрый, но на моей территории у него вряд ли бы что-то получилось. – Тогда проходите, будем полуночничать. Я так понимаю, раз вы пришли – разговор будет долгий. Ставлю кофе?
– Ставьте… Куда тут можно одежду повесить?
– Да вон, на дверь в комнату накиньте. А шляпу – на трубу, вот сюда, над котлом. Пускай сохнет.
Я вернул стол на место, приставил к нему табуретки и принялся заниматься кофейной алхимией. А потом очнулся:
– Твою мать! – сказал я.
– Что такое? – удивился Сазонкин.
– Я забыл надеть штаны.
Конечно, он говорил про Плесецк. Сначала попросил изложить известную мне версию произошедшего, и я рассказал ему про свинец в припое на фильтрах, который может привести к аналогичным катастрофам. И вариант про обматывание шлангов тряпками, и возникшую искру.
– Как вы это узнали? Только не говорите мне про весь этот сверхъестественный бред в стиле Мессинга и Горного… Кто ваш информатор? Откуда вам стало известно о происшествии полгода назад?
– Валентин Васильевич, ну как вы себе это представляете? Как я мог об этом узнать? Какой информатор мог мне об этом сказать заранее? Я что – глава ЦРУ и провернул сложнейшую операцию по саботажу на военном космодроме прямо из Дубровицы? Вам не кажется это гораздо большим абсурдом, чем вариант, что я всё-таки иногда знаю, что произойдет в будущем?
Он побарабанил пальцами по столу.
– Не кажется. И то абсурд, и это. Ладно, как это с вами происходит? Как вы предсказываете события? – Сазонкин впился в мое лицо взглядом.
Тут нужно было говорить правду и только правду. Такой опытный товарищ наверняка мигом бы почувствовал фальшь. Так я и поступил:
– Я натыкаюсь на что-то, что меня зацепит. Например, на заметку в газете про какое-то место или человека. Или лично встречаю кого-то, беседую – и как будто вспоминаю. Ну, вот представьте себе, что есть шкаф с книгами, который вы давно читали. Смотрите на корешок, обложку, читаете название – и постепенно в голове начинают всплывать сначала обрывки сюжета, потом имена персонажей, основные события… Какие-то книги помнишь лучше, какие-то хуже. Так и у меня. Я не могу этим управлять. Напрячься и прочесть будущее случайного человека у меня вряд ли получится – за редким исключением.
– А откуда вы знаете, что это не бред сумасшедшего? – вопрос, кажется, был идиотский. Ему не хватило Плесецка?
Поэтому я пожал плечами:
– Такие мои воспоминания сбываются – с разной степенью точности, но процентов на 80–90 наверняка.
– И давно это началось?
– Как из Москвы вернулся. Я там в архивах сидел, много времени проводил в одиночестве… Не знаю, что повлияло.
– И что, вы – такой сознательный Гера Белозор, который хочет послужить на благо социалистической Родины? Маловато в наши времена осталось идеалистов-бессребреников. Какая ваша выгода, Белозор?
– С чего начинается Родина, полковник?
– И с чего же?
Я помолчал немного, а потом повертел указательным пальцем над головой:
– Да вот с этого всего, что вокруг. Дом этот, улица, деревья. Соседка Пантелевна, корявщик Хаимка, водитель Анатольич. Беседки во дворах, детишки на качелях в парке Победы… Закат над Днепром, ёлки-палки! Я, может, и надумал переезжать в Минск, но сюда точно вернусь. И мне хочется, чтобы здесь, в Дубровице, у моих земляков, свояков, родни и у меня лично была тишь да гладь, да Божья благодать. И для этого я очень на многое готов.
– Ну, положим, коммунистам Божья благодать не полагается, но суть я уловил, – Сазонкин отпил немного кофе. – Умеете вы его варить, однако! Рецептом не поделитесь?
– Рецепт простой – медная турка, не жалеть кофе и раздавить в ступке стручок кардамона. Можно молотый – на кончике ножа. А еще я люблю варить с шоколадом…
Он некоторое время слушал меня а потом сказал:
– А эти свои воспоминания о будущем вы как-то фиксируете?
– Конечно, фиксирую. Но даже не просите – только Петру Мироновичу лично в руки. И нет, они хранятся не в доме, и у меня не один экземпляр.
Понятное дело, заметки о будущем хранились в доме, в ящике стола, ну, и в гараже Анатольича тоже. Я набирал историю будущего вечерами, печатая на портативной машинке сразу на двух листах писчей бумаги через копирку. Машинка была та самая, еще из моего вояжа в Минск. Пятикилограммовая «Москва», из чемоданчика. Работать над этим в редакции? Увольте! А ну, как кто-то из наших трех граций – Ариночка там, Аленушка или Фаечка – сунет свой прехорошенький носик в мои бумаги, ужаснется и сдаст либо в психиатрическую клинику в связи с шизофренией, либо – в КГБ, по поводу антисоветчины?
Я думал в случае чего прикрыться тем, что это фантастический роман. Но от психушки это меня вряд ли бы спасло. «Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность» увидела свет в 1961 году, и с тех пор такие чудилы типа Геры Белозора имели все шансы загреметь на курорт с экскульпацией в качестве бонуса на сколь угодно долгий период. Кому угодно? Власть предержащим, конечно.
– Так что, – проговорил охранник одного из этих самых власть предержащих. – Петру Мироновичу, стало быть, отдадите? А почему именно ему?
– Насколько я могу судить, только у Машерова и, может быть, еще у Романова есть шансы.
– Шансы на что?
– На более-менее светлое будущее для нас всех. По крайней мере – не такое темное, как мне представляется.
– Всё, всё, мы тут наговорили с вами уже на несколько статей.
– Или на психушку, м?
– Мгм, или на психушку, – согласился Сазонкин. – Дайте мне хоть что-то, что я мог бы отвезти Петру Мироновичу в качестве доказательства. Тогда мы сможем организовать вам встречу.
Я задумался. Это должно быть что-то близкое хронологически, но при этом – довольно значимое, чтобы Сазонкин мог получить информацию. Ничего из экономической жизни или политической обстановки в СССР в голову не приходило. Что вообще происходило в СССР весной 1980 года? А если – не в СССР?
В голову стукнулось воспоминание о прочитанной когда-то статье, и я вздрогнул. Это было довольно цинично, можно сказать даже – аморально. Но ничего с этим я поделать не мог, никак повлиять – уж точно… Сходив за листком и ручкой, я написал наискосок: «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». Я не помнил ни номер бригады, ни командиров, но дебильная суперспособность запоминать диковинные названия выручила меня и сейчас. «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». В голову стукнулось воспоминание о прочитанной когда-то статье, и я вздрогнул. Это было довольно цинично, можно сказать даже – аморально. Но ничего с этим я поделать не мог, никак повлиять – уж точно… Сходив за листком и ручкой, я написал наискосок: «1 рота Выборгской мотострелковой бригады попадет в засаду в провинции Кунар, недалеко от Асадабада, в ущелье Печдара». Я не помнил ни номер бригады, ни командиров, но дебильная суперспособность запоминать диковинные названия выручила меня и сейчас.
– Вот, возьмите. Это кое-что, связанное с Афганистаном. Там уже развернулись боевые действия, насколько я знаю… Противники Революционного совета начали атаковать наших военных, – я сложил листок треугольником и подписал его. – Откроете 11 мая или на пару дней позже. Я не знаю, у кого вы уточните эту информацию – может, у Громова, он вроде сейчас там, какой-то дивизией командует…
Борис Громов возглавлял 40-ю армию как раз во время вывода войск из Афганистана, я поэтому его помнил. О нем с уважением отзывались те воины-интернационалисты, с которыми мне доводилось общаться в будущем.
– Мистификация какая-то, – Сазонкин взял бумажный треугольник и сунул себе в нагрудный карман. – До 11 мая не так и долго ждать осталось. Разберемся.
А потом выглянул в окно и громко сказал:
– Отбой, хлопцы.
Один он был, как же…
«Козлик» я оставил около редакции. Я, конечно, идеалист и бессребреник, но палить личное горючее, когда можно ангажировать Анатольича на «каблуке» – это надо быть идиотом. Мы забрали Эллочку Громову (чертовы совпадения) от птицефабрики и двинули в сторону рыбхоза.
Девочка была полненькая, очень серьезная, аккуратная. В штанах горчичного цвета, с карманами и широкими резинками на лодыжках. Наш человек! А вот кроссовки по нынешней погоде – это полная дурь!
– «Ботасы», настоящие? – Сивоконь тоже обратил внимание на обувь девушки.
– Папа привез, из Чехословакии!
Ну, раз из Чехословакии, то, конечно, нужно носить не снимая, и плевать на погоду. А то мало ли – подружки не увидят! Но в легкомыслии ее обвинить было сложно – по приезду в рыбхоз она взялась за дело круто. На проходной Эллочка заявила, что из ветстанции, и вот с ней пресса приехала – освещать работу ветеринаров. Поэтому – обеспечьте, будьте добры, доступ к прудам с рыбой. Ее напор и мое удостоверение журналиста сыграли в нашу пользу.
Хмурый дядечка с испитым лицом позвонил куда-то в административное здание, оттуда выбежала начальственного вида тётенька, на ходу застегивающая пальто, и принялась суетиться вокруг нас. Возникало стойкое впечатление – пускать нас на территорию ей было не с руки.
– Что ж, – сказал я. – Так и напишем – администрация рыбхоза препятствовала освещению в районной газете трудовых успехов молодых специалистов из нашего, между прочим, Дубровицкого ветеринарного техникума! Гражданочка, а как вас по имени-отчеству?
И навел на нее объектив и щелкнул.
– Ой, – сказала начальственная гражданочка. – Давайте, может, как-то договоримся?
– Давайте договоримся, – легко согласилась Эллочка. – Мы идем к прудам, вы вылавливаете нам карпа, мы его обследуем и отпускаем.
– Ну отчего же его сразу нужно отпускать? Может быть, мы вам его с собой дадим? Даже не одного можем дать, а вы напишете про то, какое мы содействие оказываем в этой, как его… – тетенька мучительно подбирала слова.
– В адаптации молодых специалистов к особенностям работы на местных предприятиях народного хозяйства, – подсказал я.
– Точно! – обрадовалась начальница. – А меня Зинаида Аркадьевна зовут.
– Очень приятно! Так пройдем к прудам?
– Да-да, я сейчас Генку кликну, он вам рыбу достанет. Генка-а-а-а-а!!!
Потом я и вправду снимал Эллочку на мостках над черной водой, откуда такой же пропитый, как и сторож на проходной, Генка доставал карпов огромным сачком. Вот она бросает корм, вот – берет рыбёху за жабры, вот ковыряется там и сям спичкой с ваткой и кладет образцы в пробирки, вот – выпускает обратно на волю.
– Но рыбу-то вы возьмите? – настаивала Зинаида Аркадьевна. – Штуки три. Для тщательного исследования.
– Ну, разве что для исследования, – засомневалась Эллочка. – Внутренние органы я не проверяла…
Целых три рыбины для вечно голодных студентов – это серьезное подспорье! В общем – взяла.
– А как ваша должность звучит-то? Мне ведь в статье нужно будет поблагодарить за сотрудничество и неоценимую помощь?
В нынешнее время упоминание в прессе – это не хухры-мухры. Могли и премию выписать!
– А вы меня перефотографируете – красиво?
Я перефотографировал – на всё тех же мостках и, конечно, с сачком в руке. И записал в блокноте: и. о. директора Дубровицкого опытного рыбхоза Зинаида Аркадьевна…
– А фамилия? – переспросил я. – Без фамилии никак.
– Железко!
Твою-то мать!