Ее превосходительство адмирал Браге - читать онлайн

Глава 1

1. Вологда

Июнь, 1950

Домашние называли Варвару Варей, подруги по гимназии – Вавой, но сама она хотела, чтобы ее звали Арой, вот только никто с ее мнением не считался. Впрочем, если ей удастся уговорить отца отпустить ее в Псков, то среди прочего появится и возможность поменять не только судьбу и образ жизни. Ара – это да, а Варвара – отстой. Имя, конечно, красивое, статусное, но ей, увы, никак не подходит. Услышишь «Варвара» и сразу представляешь себе высокую статную красавицу «в теле», с высокой полной грудью, широкими бедрами и толстой пшеничной косой через плечо. И обязательно голубые глаза. У Ары из всего этого великолепия только синие глаза, но все остальное не выдерживает никакой критики. Росту в ее худом поджаром теле – четыре вершка[14], сисек, почитай, что нет, бедра узкие, и волос черный, доставшийся, верно, от кого-то из пращуров – эвенков или орочей. Хотя, правды ради, среди русских и карел тоже встречаются черноволосые люди, так что, может быть, в ее роду обошлось и без нацменов[15].

Ара – про себя она себя так и звала – проследила за тем, как отец поднимается по лестнице, и мышкой-норушкой шмыгнула за ним, так что, оказавшись в коридоре второго этажа, успела заметить, как закрывается за «тятей» дверь в кабинет.

«Пора, – решила она, подходя к двери, – сейчас или никогда. Главное – не праздновать труса!»

Подошла, постучалась, выбрав довольно-таки агрессивную манеру, чтоб не было сомнений в серьезности ее намерений, дождалась разрешения, – хотя была готова в случае надобности идти напролом, – отворила дверь и вошла в кабинет отца.

– Есть разговор! – сказала без предисловий, едва переступив порог.

– Проходи, садись, – кивнул отец на стул, поставленный перед его рабочим столом. – С чем пожаловала?

– Отец, – начала Ара.

– Дочь, – усмехнулся в ответ отец.

– Я хочу поступать в Псковскую Академию аэронавтики.

Что ж, вот она и произнесла это вслух, теперь только вперед.

– А примут? – поинтересовался отец, ничуть, кажется, не удивившись ее заявлению. Впрочем, с чего бы ему удивляться: сам ведь поощрял ее отнюдь не девичьи увлечения. Брал на охоту, оплачивал занятия в летной школе, нанимал инструкторов. Но, с другой стороны, потворствовать девичьей дури и отпустить восемнадцатилетнюю дочь в свободное плавание – отнюдь не одно и то же.

– Аттестат зрелости[16] первой категории, – сказала она с вызовом.

– Получишь медаль?

– Анна Дмитриевна говорит, что получу.

– Молодцом! – улыбнулся отец. – За мной подарок.

– Спасибо, – заторопилась Ара, – но я о другом. Золотые медалисты поступают в Академию без экзаменов.

– Серьезно?

– Да, – кивнула Ара. – Таковы правила.

– А медкомиссию пройдешь? – Вопрос по существу, медаль медалью, но хлюпиков в авиаторы не берут.

– Я в Первой городской больнице платное обследование прошла, – гордо вскинула голову Ара.

– Пятьдесят рублей, которые ты у меня на серебряный гарнитур выцыганила? – уточнил отец. Казалось, его ничем не проймешь. Недаром про него в городе говорят «кремень мужик». Кремень и есть. Сидит, смотрит – и ни удивления не выказывает, ни расстройства, ни насмешки.

– Извини, – покаялась Ара, – не хотела раньше времени пугать.

– Врать нехорошо, – покачал головой отец, – али не знаешь?

– Простите, тятенька! – детским голоском проблеяла Ара.

– Не дерзи!

– Извини!

– Извиняю. Но ты учти, твои тайны мадридского двора до добра не доведут. Мать думала, ты аборт делать отправилась. Насилу успокоил!

«Так он знал? – удивилась Ара. – Знал и молчал?!»

Но додумать мысль не успела. Высказав претензию, отец перешел к сути вопроса.

– Каков результат?

– По женским нормативам прохожу легко, – отчиталась Ара. – По мужским – в притирку, но над планкой.

Результат, что и говорить, выдающийся. Никто от нее такого никак не ожидал.

– Еще доводы имеются? – продолжил между тем допрашивать отец.

– Я патент пилота легких машин еще в прошлом году получила.

– Помню, – кивнул отец. – Дерешься хорошо, стреляешь отменно, водишь локомобиль, плаваешь, ныряешь… Я ничего не пропустил?

– Да вроде все, – пожала плечами Ара.

– А что с рекомендациями? Там же рекомендации требуются или нет?

– Требуются, – кивнула она. – У меня есть две – из гимназии и из летной школы. Если бы еще Гавриил Викентиевич написал… Но он без твоего разрешения не может. Он на тебя работает, сам понимаешь.

– Понимаю, – тяжело вздохнул отец. – Все я, Варя, понимаю, но и ты меня пойми. Отпустить тебя в Псков – значит признать полную твою самостоятельность и, как следствие, независимость. Во всем, Варя, абсолютно во всем. Понимаешь ли, о чем говорю?

– Понимаю! – решительно ответила она.

– А вот я думаю, что ни хрена ты не понимаешь! – остановил ее отец. – Ты сейчас помолчи и послушай. Я на эту тему не сегодня и не вчера задумался. И не я один. Мать твоя тоже в беспокойстве.

– Значит, не отпустите, – сникла Ара.

– Отпустим, – отмахнулся от нее отец. – Глупостей-то не говори! Вопрос, Варвара, не в том, отпускать тебя или нет, а в том – как отпускать!

– Не понимаю, – нахмурилась Ара, очевидным образом запутавшись в словах отца.

– Деликатный вопрос, – снова вздохнул отец. – По идее, это бы мать должна с тобой говорить, но она женщина, ей при таком обороте дел получается не с руки. Приходится мне.

– Ничего не понимаю, – честно призналась Ара.

– Сейчас поймешь, – пообещал отец и, встав из-за стола, пошел к книжным шкафам. – Выпьешь со мной?

– Что, прости? – обомлела Ара.

– А ты как думала? – оглянулся на нее отец. – Если я тебя отпущу в Академию, это значит, ты теперь взрослый самостоятельный человек. Это я кисейной барышне могу запретить даже нюхать вино и с мальчиками целоваться – ни-ни! А флотскому офицеру? Летать разрешу, в бой идти позволю, а выпить водки – нет? Так что, спрашиваю, со мной выпьешь?

– А можно? – Ара чувствовала себя окончательно дезориентированной и не знала даже, что сказать.

– Тебе теперь все можно. Сама решай!

– Окосею.

– Наверняка, – согласился отец. – Но лучше со мной попробовать, чем с кем-нибудь другим. Ты же будешь служить в чисто мужском коллективе, вот и прикинь.

– Ну, – Ара уже поняла, что отказа не будет, но вот что ей на самом деле разрешат, было все еще непонятно, – тогда давай попробую.

– Попробуй, попробуй, – отец вернулся к столу с пузатой бутылкой и двумя гранеными стаканчиками из богемского свинцового стекла. – Это полугар, – объяснил, открывая бутылку, – ржаная водка крепостью 38 с половиной градусов, выдержанная в дубовых бочках восемнадцать лет. Крепкая, ароматная и вкусная. Ей-ей не хуже франкского коньяка.

Отец разлил водку по стаканчикам и один из них подвинул к Аре:

– Держи, авиатор!

– Издеваешься?

– Ни в коем разе, – улыбнулся отец. – За единственного мужика среди моих детей! Будем!

«Гордится? – удивилась Ара. – Любит и гордится!»

Она пригубила стаканчик. Вопреки словам отца, водка оказалась совсем невкусной.

– Не нравится? – вопросительно поднял бровь отец. Он-то свою порцию полугара выпил одним коротким глотком и даже не покривился.

– Не очень.

– Вот для того и надо знать все обо всем, – как-то не слишком понятно «подвел черту» отец, – чтобы не ошибиться и глупостей не наделать.

– Ты о чем?

– О нашем, о девичьем, – хмыкнул отец. – А сейчас серьезно. Я много думал, Варвара, но на самом деле ответ мне был известен с того самого момента, когда возник вопрос. Просто храбрости недоставало произнести его вслух. И вот оно мое решение. Ты поедешь в Псков и поступишь в Академию, но раз так, то и отношение к тебе должно быть, как к парню. Так и сделаю. Раз мужик, то и живи свободно. Однако ж ты, Варвара, по факту все-таки не парень, а девка. И это сильно усложняет дело, потому что перед молодым человеком, уходящим во взрослую жизнь, возникают серьезные соблазны. Три соблазна, если обобщить, три опасности. Алкоголь, карты и бабы. В твоем случае мужики.

– Сидеть! – остановил он Ару окриком, едва она попробовала возразить.

– Ты что же думаешь, если о чем-нибудь не говорить, то этого вроде как и не существует? Ошибаешься. И дураки те, кто этого не понимает. Мать твоя и ее подружки – клуши богобоязненные! Ах, ох, а потом девка приплод в подоле приносит или с мужем жить не хочет. И все потому, что ничего вовремя ей не объяснили. Стеснялись, понимаешь ли! Традицию блюли. Боялись девушек испортить. Но я не баба и скажу, как есть, потому что люблю тебя, дочка, и не хочу, чтобы ты из-за эдакой ерунды пострадала. Ты, Варвара, будешь учиться с парнями. Вас, девиц, там сколько бы ни было, все равно основной контингент – мужчины. То же самое и в армии, и на флоте. Мужчины, да еще и военные, пьют много. Это надо знать. Но дело не в самой пьянке, а в последствиях. Подрались по пьяному делу, и один другого прибил или покалечил. Случайно. Без умысла. Просто был пьян. А все равно из армии загремит и в тюрьму сядет. Мужики по пьяни и женятся, и деньги теряют, и бог знает что еще творят. А все потому, что меры не знают. Но ты-то не мужик, Варвара, а женщина, и тебе надо быть вдвойне осторожной. Ты же не хочешь, чтобы тебя пьяную изнасиловали? Полагаю, не хочешь. И родить по глупости не желаешь тоже. Значит, что? Держать себя в узде. Пить – без этого никак, – но знать меру, блудить… Да не стреляй ты в меня глазками! Наступит момент, сама не поймешь, как с парнем в постели оказалась. Говорить, что с тобой такого никогда не случится, себе врать. Случится, и тогда все будет зависеть от того, сделаешь ли ты все правильно, по-умному или дров наломаешь. Компреву?

– Да, – хмуро ответила Ара, чувствуя, что сгорает со стыда.

– Не будь ханжой! – посоветовал отец, наливая себе вторую порцию полугара. – Это жизнь.

Он выпил. Помолчал. Потом закурил папиросу и снова посмотрел на дочь:

– До отъезда в Псков еще месяц почти. Научись курить. Не захочешь – не будешь, но уметь должна. Попробуй алкоголь. Я распоряжусь, тебе в буфетной дадут попробовать того-сего, вино, водки, коньяк. Задача – понять, как твой организм реагирует на алкоголь и какова твоя норма. Узнаешь и сама себе поклянись никогда эту черту не переходить. То же и с картами – более десяти рублей на кон не ставишь. Это твой предел. Раз и навсегда, и переходить его нельзя. Запомнила?

– Да.

– Хорошо. Теперь о парнях. Завтра пойдешь к доктору Залесовой, – отец вытащил из стола две визитки и одну положил перед Арой. – Зинаида Сергеевна врач по женским болезням.

– Но я здорова… – попробовала возразить Ара.

– Дура! Сиди и слушай. Отец дурного не присоветует. Зинаида Сергеевна научит тебя тому, чему ни я, ни мать твоя тебя не научим. Вопросов, к слову, много, если сама еще не сообразила. Как летать с месячными, как не залететь по дури, на что обращать внимание, если подцепишь дурную болезнь, и к кому с этим всем идти. И не красней мне тут. Хочешь быть пилотом, учись быть независимой. В Пскове, если что, – положил он перед Арой вторую визитку, – можешь смело идти к профессору Шифману. Моисей Аронович – один из трех лучших гинекологов страны, и тебя примет без очереди, а если вдруг что-то спешное, то и ночью. Он о тебе знает, скажешь, чья дочь, и можешь ни о чем не волноваться. И не обижайся, это я о тебе так забочусь. Мать у тебя добрая. Будет плакать, но объяснить по-человечески, что и как надо делать в постели, чтобы и самой удовольствие получить, и мужчину не отвадить, не решится. Так что не валяй дурака и иди к Залесовой. Она тебе все про все объяснит и советы даст, не говоря уже о лекарствах. Компреву?

– Уи, папа́!

– Так-то, – усмехнулся отец и кивнул на ее стаканчик. – А ну ка до дна!

Пришлось выпить. Получилось не очень. Кашляла потом минут пять, да еще и слезы полились, и голова «пошла кругом».

– Вот об этом я и говорил, – наставительно поднял отец указательный палец. – Учись!

Он налил себе третий стаканчик и закурил очередную папиросу. Выпил, задымил, пережидая Арины неприятности. Потом снова заговорил:

– Поступать в Академию под моей фамилией тебе не стоит. Не поймут. Вернее, поймут, но не так. Поэтому поедешь с этим, – он достал из стола и положил перед Арой новенький паспорт.

– Варвара Авенировна Бекетова, – прочла Ара, открыв паспортную книжку. – Фальшивый, что ли?

– Головой думай!

– А как тогда?

– А так, – с удовольствием объяснил отец, – что моя маменька, твоя, Варя, бабушка Варвара Павловна Струмилина передала тебе в вечное дарение свое имение Бекетово. Это недалеко от Хлынова[17]. Там деревня Бекетовка и старый терем дворян Бекетовых. Терем в руинах, пахотной земли – кот наплакал, вся, вместе с заливными лугами, отдана в аренду местным крестьянам, но ценность твоего нового владения, Варвара, не в земле, а в том, что, получив Бекетово, ты стала столбовой дворянкой[18]. Так что ты теперь единственная дворянка в нашей семье и, по совести сказать, единственный, не считая меня, разумеется, настоящий мужик. Тут все бумаги, – подвинул он по столешнице к Аре папку черной кожи. – Владей!

– А как же Кирилл? – вспомнила Ара о старшем брате.

– А зачем банкиру дворянство? – пожал широкими плечами отец. – А вот на Флоте дворяне все еще в чести. Республика республикой, а белая кость она, Варенька, и в Африке белая.

«Дворянка Бекетова, – ошалело думала между тем Ара. – Я Бекетова? Варвара Бекетова, честь имею! Уссаться можно!»

– Спасибо! – только и смогла она сказать вслух.

– Ерунда! – отмахнулся отец от ее невысказанных возражений, сомнений и прочего всего. – Поступать будешь под этим именем, служить тоже. Кстати о поступлении. Вот тебе рекомендательное письмо от Гавриила Викентиевича, – достал отец из ящика стола конверт плотной бумаги, – а вот еще твоя крестная мать побеспокоилась.

«Елизавета Аркадиевна? – обомлела Ара, взяв в руки голубой конверт с символикой Сената Республики Себерия. – Сама княгиня Виндавская! Честь-то какая!»

Честь, чего уж там! И вес у рекомендации, написанной вице-адмиралом Флота и первой выпускницей Академии, не хухры-мухры. Можно сказать, пропуск, открывающий все двери.

– Даже не знаю, что сказать.

– Вот и молчи! – усмехнулся отец и наполнил стаканчики по новой. – Ну, за тебя, Варя!

Выпили. Аре легче не стало. А голова у нее кружилась и без водки. Слишком много всего, да еще и разом.

– Переходим к подаркам! – объявил между тем отец и достал из ящика стола очередную папку. – Я, Варюша, открыл на имя Варвары Бекетовой счет в Кредитном банке. Там у тебя начальный капитал – пять тысяч золотом…

– Пять тысяч? – не поверила Ара своим ушам.

– Потому и говорю, больше десяти рублей проигрывать в карты запрещаю. Была бы парнем, предупредил бы еще насчет шлюх, но ты, чаю, от этого застрахована. Вот документы, вот чековая книжка, а вот от меня на дорогу десять червонцев. На твой счет буду переводить ежемесячно двести рублей. Хочешь – транжирь, хочешь – копи. Твои деньги.

– Я…

– Ты! – улыбнулся отец. – Окосела, поди?

– Да нет вроде бы, – прислушалась Ара к своим ощущениям. – Голова немного кружится, да зрительный фокус удерживать приходится. Но так я, пожалуй, даже самоход водить могу.

– Кстати о локомобилях, – словно бы по ассоциации «вспомнил» отец. – Я тебе на поступление «Помора» купил. В гараже стоит…

– Нового?

– Да, триста пятого, – подтвердил отец.

Ну, что тут скажешь, Ара давно мечтала о собственной машине, но «триста пятый» «Помор» производства ниенского завода товарищества «Самолет» – это что-то с чем-то! Полноприводной гражданский вездеход, на котором куда хочешь проехать можно: хоть по асфальту, хоть по бездорожью.

– Можно прямо сейчас? – едва сдерживая крик ликования, поинтересовалась Ара.

– Водка не помешает?

– Никак нет!

– Тогда вперед и не оглядывайся!

До Пскова добиралась своим ходом. Девятьсот километров за двенадцать часов. Совсем неплохой результат, хотя и не рекордное время. Но, с другой стороны, она же не в соревнованиях участвовала. Никуда не спешила, ехала и получала удовольствие. Дорога, пейзажи, то да се. Одним словом, лепота! В Тихвине – почти на середине пути – сделала остановку. Поела в чайной – тарелка куриного бульона с двумя расстегаями, мясным и грибным, и чашка крепкого цинского чая, – сходила в уборную, размяла ноги и снова в путь. В Псков приехала около шести вечера. Подрулила к гостинице на Лесной площади, которую выбрала заранее из-за местоположения – рядом с набережной Псковы и недалеко от моста к Псковскому крому, – припарковалась, вселилась в номер, зарезервированный на имя Варвары Бекетовой, бросила вещи и пошла искать Академию. Судя по карте, от Лесной площади до Академии аэронавтики, кампус которой располагался на левом берегу реки Великой, рукой подать – прогулочным шагом четверть часа. Однако неспешно идти Ара попросту не могла. Ей не терпелось увидеть наконец свою будущую «альма-матер»[19]. Ара вихрем промчалась по улицам, выскочила на площадь перед главным корпусом, поклонилась адмиралу Вараксину, бронзовый памятник которому стоял как раз перед фасадом Академии, и пошла смотреть мемориальные доски. Досок было много, как и знаменитых выпускников Академии, и Ара так увлеклась чтением имен и кратких биографий, что не заметила, как за ее спиной возник некий незнакомец.

– Что, парень, тоже хочешь стать авиатором?

Ара обернулась. Рядом с ней остановился красивый молодой офицер. Высокий, широкоплечий, к тому же флотский.

«Целый мичман, сука!» – обиделась она на обращение.

Ну, то есть она знала, разумеется, что если не приглядываться, вполне может сойти за мальчика – худая, плоская, без бедер и задницы, да еще и с короткой стрижкой, и к тому же одета по-мужски в штаны и куртку, – но ей все равно стало обидно.

– Так точно, дяденька, – подтвердила она тоненьким голоском. – А долго ли учиться?

– Долго, – улыбнулся мичман, переведя взгляд на мемориальную доску, посвященную адмиралу Юфереву. – Но сначала тебе, братец, придется закончить гимназию, или ты в реальном учишься?

Парень явно повелся на ее невеликую хитрость («Вот же тупой баран!») и как ни в чем не бывало продолжал вести разговор с «любопытным подростком».

– В реальном училище. Через год заканчиваю, – «похвасталась» Ара, вживаясь в роль. Она и в гимназии порой прикидывалась мальчиком. Подружки говорили, что из нее получался просто замечательный паренек лет четырнадцати-пятнадцати. «Красавчик и умничка» – по определению Маши Засекиной.

– Ну вот и молодец, – похвалил ее мичман. – Закончишь училище, приходи. Нам такие люди нужны. Только ты сначала спортом займись. А то ты мелкий пока. Могут не принять. Авиаторам сила нужна.

«И мозги!»

– А вы, дяденька, авиатор? – сменила Ара тему.

– Да, – подмигнул ей парень. – И ты станешь, если захочешь.

– Я-то захочу.

– Ну, вот и славно, – улыбнулся ей мичман. – Удачи тебе, приятель! Может, еще и свидимся!

И пошел себе куда-то в сторону. Судя по всему, двигался он к проходной, располагавшейся справа от главного здания Академии и, значит, служил он здесь же, инструктором или бери выше – преподавателем.

«Да, – вдруг с горечью подумала Ара, – вот такому я бы дала. Да только он не возьмет…»

Она тяжело вздохнула и хотела было отвернуться от уходящего вдаль красавчика, но тут неожиданно припомнила слова отца о том, что она по сути единственный – кроме него, разумеется – мужчина в семье. А как ведет себя настоящий мужчина, встретив незнакомую красивую девушку, которой до него и дела нет?

«Он ее завоевывает!» – решила Ара, наблюдая, как исчезает за проходной так понравившийся ей мичман.

«Придется постараться, – призналась она себе. – Но кто не рискует, тот не пьет шампанского!»

Мысль эта разом подняла ей настроение, и Ара едва ли не вприпрыжку отправилась искать харчевню или кухмистерскую. Ей надо было пообедать, а заодно и поужинать, и уже затем идти гулять по одному из красивейших городов республики Себерия.

2. Филиппова Гора и далее везде

Сентябрь-декабрь 1944 года

Мытарь появился у ворот Филипповой Горы в полдень. То ли специально так подгадал, то ли попросту случай вышел. Виктор его почувствовал загодя, издалека, с поворота дороги, уловив «образ целенаправленного движения», но прятаться не стал. С чего бы? Татей он не боялся, знал, что если не отобьется, то уж наверняка убежит и скроется в тайге, а больше ему – так он считал по наивности – опасаться в этом медвежьем углу было некого. Поэтому, пока незнакомец медленно преодолевал подъем, Виктор продолжал рубить дрова. До зимы было уже рукой подать, а крепостица ему в наследство досталась старая и ветхая, и починить жилые помещения в одиночку нечего было и думать. Поэтому жил он на бывшей кухне, перетащив туда из горниц и светелок «красного терема» кое-что из уцелевшей мебели. Кухня находилась в цокольном этаже и отапливать ее было проще, тем более что махонькие оконца под потолком Виктор заложил битым кирпичом, заткнув щели мхом. Но все равно дров на зиму требовалось много, вот он и старался.

– Есть кто живой? – окликнул молодой мужской голос из-за закрытых наглухо ворот.

Человек был один и приехал верхом. Это Виктор уже знал. Теперь вот определился и с возрастом.

– Погодь, мужик! – откликнулся Виктор. – Сейчас на стену выберусь, поговорим.

– А калитку открыть не судьба?

– С чего бы? – Виктор бросил топор-колун рядом с колодой и бегом взбежал на стену. Со стороны двора она была едва ли выше двух метров, и пары нетолстых бревен с зарубками, положенных в виде аппарели, вполне хватало, чтобы подняться на оборонительную галерею.

– Здоров будь, отрок! – приветствовал его мужчина, одетый в темно-зеленый мундир гражданского чиновника.

– И вам доброго дня! – вежливо ответил Виктор, вставая на край стены. – С чем пожаловали, сударь?

– Хозяина позови! – Ну и то сказать, одет Виктор, как крестьянский сын, в домотканые порты и рубаху, и это чиновник еще не видел его босых ног.

– К твоим услугам, – усмехнулся Виктор в ответ, переходя с вежливого «вы» на спесивое дворянское «ты».

– Хочешь сказать, ты дворянин Петр Якунов? – прищурился мужчина.

– Хочу сказать, что я его внук и наследник, – зло, как и подобает «взбрыкнувшему» шляхтичу, объяснил Виктор. – Я Виктор Якунов, плоть от плоти посадника Захария Якунова, дворянин и владетель. А ты кто таков будешь, мил человек?

За многие века войн и торговли Новгород, превратившийся позже в Себерию, воспринял немало терминов и понятий, существовавших в европейской культуре и германских языках. Так в русском языке появились «дворяне», «графы» и «бароны», «замки» и «феоды» и многое другое, чему не было соответствий в восточнославянских языках.

– Я служащий мытного приказа Иван Ануфриев, – представился мужчина.

– Мытарь, значит.

– Можно сказать и так.

– Ну, и чего тебе надобно, господин мытарь? – задал Виктор закономерный вопрос. – Дед от налога был освобожден за свои геройства, а с меня, как с несовершеннолетнего, тем более нечего взять.

– Это да, – не стал спорить мытарь. – Но я здесь, господин Якунов, не только из-за налогов. Чиновники да ваших краев нечасто добираются, так что я заодно и перепись произвожу, жалобы принимаю и объявляю указы.

– Хорошо, – не стал спорить Виктор. – Можешь записать. Я, стало быть, Виктор, сын офицера Ильи Хромова и девицы Софьи Якуновой, по завещанию деда своего и по старшинству в роду дворянин Якунов владетель Филипповой Горы, замка и прилежащих земель.

– Кто еще живет в замке? – Мытарь тщательно записал в блокнот все сказанное Виктором и теперь вновь смотрел снизу вверх на крепостную стену.

– Я живу один.

– Тогда позвольте задать вам вопрос, ваше благородие, – переходя на «вы», продолжил чиновник. – Сколько вам лет, господин Якунов?

– Шестнадцать, – ответил, не подозревая подвоха, Виктор.

– То есть, – уточнил чиновник, – вы, Виктор Ильич, несовершеннолетний гражданин республики Себерия, живете один и не находитесь под частной опекой?

– Зачем бы? – пожал плечами Виктор. – Я и сам с усам. Справляюсь помаленьку.

– А затем, – отвечая на риторический вопрос Виктора, улыбнулся ему чиновник, – что по закону несовершеннолетние выходцы из благородного сословия в обязательном порядке берутся под опеку государства.

– Что это означает на практике? – понимая уже, что попал в переплет, уточнил Виктор.

– Это означает, что вы, Виктор Ильич, поедете со мной в Усолье Камское, ну а там уже градоначальство решит куда дальше, в Пермь или в Хлынов[20]. В гимназии вам положено учиться, ваше благородие. Да и в любом случае до восемнадцати лет одному вам жить никто не позволит. Таков закон.

«Вот пример посрамления гордыни, – тяжело вздохнул Виктор. – Назвался бы разночинцем, никому бы до меня дела не было!»

Но кто мог знать, что в республике Себерия действуют настолько «прогрессивные» законы? Никто и никак. Виктору за годы его скитаний ни разу не пришлось сталкиваться с законами республики Себерия или сопредельных государств. Другие у него были интересы, да и возможности так себе. Первым делом надо было выживать и устраиваться под суровыми северными небесами, да и потом, когда он пришел в Филиппову Гору, не до того было.

Виктор попал в этот мир шесть лет назад. Как и почему, он так до сих пор и не разобрался. Не знал, не помнил, не понимал. И о прошлой жизни, как назло, не вспоминалось ничего конкретного. Память вообще работала из рук вон плохо. Иногда что-то вдруг всплывало. Чаще всего какие-то необязательные вещи, типа выборов президента или выхода на рынок нового корейского мобильника, но зато вся конкретика его прежней жизни оставалась недостижима. Впрочем, кое-что он все-таки знал. По факту случилось вот что: взрослый мужик, каким, по-видимому, был Виктор «до того, как», оказался вдруг в теле десятилетнего беспризорника, пришедшего в себя на товарной железнодорожной станции города Кунгур. Где-то там, позади, остался двадцать первый век – в этом Виктор был абсолютно уверен, – но при всем при том он даже настоящего имени своего вспомнить не мог, не говоря уже о точном возрасте и стране проживания. Вспоминались очень разные пейзажи, города и интерьеры, из чего можно было сделать вывод, что он в свое время много где побывал и много чего повидал. Вот только никак не вспоминалось, были это рабочие поездки или он просто путешествовал для развлечения. Однако казус заключался не только в том, что он неожиданно сменил тело взрослого человека на тело ребенка. Судя по всему, он умудрился попасть не просто из «настоящего» в прошлое, но и в совершенно иной мир. Во всяком случае, он твердо знал, что никакой Себерии ни в двадцатом, ни в двадцать первом веке на старушке Земле не было и быть не могло. Так распорядилась история, и в мире, где он жил прежде, Новгородская республика проиграла в борьбе за выживание Московскому княжеству. А вот в мире, где он жил теперь, это было нормальное государство, вроде той же Англии или еще какой-нибудь долбаной Пруссии. Новгород, правда, побогаче Пруссии, но дела это не меняет. Другой мир, другая история. Так что он не только «упал назад», оказавшись в начале двадцатого века вместо начала двадцать первого, но, похоже, умудрился «отступить» при этом куда-то в сторону, попав, как кур во щи, в иную реальность, в другую историческую последовательность.

Здесь даже русский язык звучал иначе, да и английский, к слову, тоже. Английский Виктор, по всей видимости, знал в прошлой жизни на ять. Говорил на нем, читал и писал, но родным для него все-таки был русский. Но здесь и сейчас граждане республики Себерия говорили на совсем другом диалекте великорусского наречия, на слух напоминавшем Виктору скорее польский, чем, скажем, куда более близкие к русскому языку украинский и белорусский. В общем, какое-то время пришлось ему побыть немым мальчиком – просил подаяние, воровал и изображал из себя юродивого, – ну а затем, осмотревшись и поднабравшись того-сего, решил, что пришло время устраиваться в этой жизни на человеческий манер. Все-таки на самом-то деле он был взрослым, а возможно, и немолодым, опытным мужчиной и худо-бедно понимал, как устроена жизнь. Вот тогда он и стал Виктором Якуновым, а случилось это так.

Замок старика Якунова стоял в излучине Колвы на невысокой скалистой сопке – Филипповой Горе. А в трех верстах выше по течению реки, там, где в Колву впадает невеликая речка Цидовка, находился едва влачивший существование погост. В Вильгорте – так называлась деревушка на языке пермяков – когда-то жило довольно много народа. Сто дворов, а то и поболее. Но после чумного поветрия, случившегося лет за шесть до того, как Виктор добрался сюда на краденой плоскодонке из Усолья по Каме, Вишере и Колве, погост почти полностью вымер. Из двух церквей нынче действовала только одна, самая маленькая, да на берегу реки стояла построенная недавно купцом из Чердыни торговая фактория. Жизнь на погосте едва теплилась, но и то больше стараниями чужаков – переселенцев из Прикамья. Это и послужило основной причиной того, что Виктор выбрал именно Вильгорт, чтобы осесть здесь и начать новую жизнь на новом месте. В деревне, да и вообще в округе, его никто толком не знал, и Виктор мог «втюхать» местным любую историю. Даже такую, в которую ни один разумный человек в другом месте и в другое время никогда бы не поверил. Впрочем, он не стал торопиться, решив прежде осмотреться, и оказался совершенно прав.

Первым его побуждением было обжить один из оставшихся во время эпидемии бесхозными домов. Это было явно лучше, чем слоняться в одиночку или в составе ватаги таких же, как он, сопляков по чужим городам или, того хуже, по уральской тайге. Просто поначалу у него не было выбора. Без языка и без понимания основ местной культуры ему в одиночку было бы не выжить. Вот он и мотался с бандой беспризорников туда-сюда вдоль железных дорог и речных путей. А вот когда подрос и обжился в этом мире, то решил покончить с бродяжничеством, осесть, где получится, и жить наособицу. Оно, конечно, опасно – все-таки двенадцатилетний пацан легкая добыча для любого ушкуйника или лиходея, – но Виктор старался не зевать и таким злодеям на глаза не попадаться. А на самый крайний случай у него в рванине был припрятан нож, которым, по смутным воспоминаниям, он владел в прошлой жизни довольно хорошо. Откуда что взялось, он, разумеется, не знал, – может быть, был бандитом, а может быть, и спецназовцем-парашютистом, – но зарезать обидчика мог, хотя никто от него такой прыти не ожидал. Но это зря. Откуда-то Виктор точно знал, что рука у него не дрогнет и угрызениями совести страдать ему не придется. Однако бог миловал, обошлось без крови.

Осмотревшись в Вильгорте, он узнал среди прочего про Филиппову Гору – обветшавший замок, стоящий в излучине Колвы, и о доживающем в нем свой век отставном бригадире Якунове. Вот к этому старику он в конце концов и прибился, став для него по случаю слугой «за всё» и назвавшись Виктором, поскольку успел уже привыкнуть к этому имени. Хозяйство у старика-ветерана находилось в полном упадке. Доходов, кроме военной пенсии, никаких, а из родственников, как понял Виктор, была у бригадира одна лишь дочь София, лет десять уже как лежавшая под могильной плитой на заросшем бурьяном кладбище, расположившемся рядом с давно закрытой церковью Архангела Михаила.

Быт в замке был прост и по-военному непритязателен, тем не менее больной полубезумный старик действительно нуждался в помощнике – поскольку других слуг в доме не было, – а Виктор, успевший вволю натерпеться за время пребывания в этом мире, не чурался никакой работы. Он колол дрова, чистил дымоходы, прибирался в обжитой части замка, ходил в деревню за продуктами и в меру своих талантов готовил еду, таскал воду из колодца, стирал и делал множество других необходимых даже в самом убогом быту дел. Однако время брало свое: старик все больше дряхлел, теряя вместе со здоровьем остатки разума, а замок ветшал. Понятно, что Виктор, худо-бедно справлявшийся с простейшими хозяйственными заботами – а он ко всему прочему еще и рыбу ловил, ставил силки на зайцев и прочую лесную мелочь и собирал в тайге грибы, ягоды и орехи, – не мог в одиночку починить прохудившуюся крышу, рассохшиеся оконные рамы или провалившийся от старости пол. И все-таки здесь – в замке бригадира Якунова – ему жилось куда лучше, чем где-нибудь еще в этом мире. Он был более или менее сыт, одет – перешив, как умел, кое-что из стариковских обносков – и имел какую-никакую, а крышу над головой. Кроме того, в замке хранилось изрядное количество самых разных книг, так что за годы, прожитые в Филипповой Горе, Виктор превратился в довольно образованного по местным меркам человека.

Многое из того, что он нашел в книгах отставного бригадира, Виктор хорошо знал из своей прошлой жизни, но отнюдь не в терминах этого мира. Это, прежде всего, касалось математики, геометрии и естественных наук. Но многое другое пришлось учить, что называется, с нуля. Например, историю этого мира, его политическую географию или закон божий вкупе с обязательными молитвами. Кое-что другое можно было бы и вовсе не учить, но делать длинными зимними вечерами ему было нечего, вот Виктор и читал от скуки книги по военному искусству, агрономии, охоте и рыболовству. Впрочем, пока Петр Якунов оставался в уме – хотя и не всегда в твердой памяти, – он не только рассказывал своему юному компаньону о долгой и насыщенной приключениями жизни кадрового артиллерийского офицера, но и научил от нечего делать говорить и читать по-французски и по-немецки, ну а стрелять Виктор научился сам, хотя, возможно, не столько научился, сколько вспомнил то, что умел в прошлой жизни.

У старика в замке имелись старенький штуцер австрийской работы и не менее заслуженная тульская двустволка, не считая нескольких револьверов. Оказалось, что стрелять интересно, а охотиться с огнестрелом и того лучше. Патроны к револьверам и припас к охотничьим ружьям – порох, пули и дробь – Виктор покупал в торговой конторе у купца из Чердыни, обеспечивая себя и старика свежим мясом. На зайцах он оттачивал меткость, но все-таки лось, кабан или сибирская косуля были куда предпочтительнее. Их мясо он научился коптить и вялить, так что им с Якуновым одного зверя хватало надолго. Впрочем, далеко в тайгу Виктор уходить не рисковал. Опасно и бессмысленно. Зверья хватало и вблизи замка, а в тайге водились опасные хищники – волки, рыси и медведи, – а также, как рассказывали бывалые люди, там можно было встретить и кого похуже.

– Ну, так что вы решили, ваше превосходительство? – спросил мытарь после короткой паузы. – По своей воле поедете, или мне моих стрельцов кликнуть?

«Значит, он прибыл в Вильгорт на лодке, да не один… Увы!»

Скорее всего, речь шла о большой лодке с шестью или даже восемью гребцами. И на веслах не простые мужики, зарабатывающие речным извозом, а стрельцы, как по привычке называют в Себерии младших чинов Гражданской стражи. А со стражниками не побалуешь. Да и куда бежать? В тайгу? В горы? Лучше уж в интернат на государственный кошт.

– А с замком как быть? – спросил он на всякий случай, хотя развалины эти волновали его в последнюю очередь. – Разграбят ведь.

– А есть что грабить? – Закономерный вопрос, потому что Виктор продал уже все мало-мальски ценное, что имелось в Филипповой Горе, денег-то ему покойный Якунов не оставил, а без денег даже натуральное хозяйство не прокормит. В особенности если ты не крестьянин и живешь один.

– Было бы желание…

– А что скажете, господин Якунов, если я от лица государства возьму Филиппову Гору в аренду? – неожиданно предложил мытарь. – Мне все одно пост где-нибудь в этих краях ставить надо. Ваш замок как раз подойдет.

– Сколько? – спросил Виктор, удивленный таким поворотом дела.

«Браконьеров ловить собрался? Ну-ну, бог в помощь! Видели мы таких охотников!»

– Червонец в год, – пожал плечами Ануфриев.

– Два, – начал Виктор торг.

– Рубль в месяц, и закрываем сделку! – жестко остановил его мытарь.

«Больше не даст, а жаль…»

– Бумагу подпишем?

– И бумагу подпишем, и деньги на руки получите. Вот доберемся до Усолья Камского…

– А не обманете? – решил Виктор поупрямиться.

– Да зачем мне? – мытарь старался не показать своего раздражения, но было видно, новоявленный наследник рода Якуновых его достал. – Подпишем договор, а свидетелем будет батюшка в Вильгорте…

– Ладно, – согласился тогда Виктор, выбора-то у него все равно не было. – Сам поеду. По доброй воле. Только мне вещи в дорогу собрать надо.

Вещей у него было немного, но все равно кое-что оставлять в разрушающемся замке не стоило. Могло еще пригодиться.

– Другой разговор, – улыбнулся мытарь. – Вы, Виктор Ильич, начинайте тогда сборы, а я пока за стражниками схожу. Вернусь часа через два со «сменой караула», идет?

– Идет! – Пары часов ему должно было хватить, что называется, за глаза и за уши.

Виктор спустился со стены и прошел в дом. Здесь было мрачно, холодно и сыро, пахло грибами и плесенью, гуляли сквозняки. Жить в таком месте нелегко, но даже в этих развалинах было лучше, чем скитаться беспризорником по огромной стране. Поэтому Виктор и не ушел, когда полтора года назад умер бригадир Якунов. Остался и жил один, лишь изредка появляясь в Вильгорте, чтобы купить крупу, свечи, соль и огневой припас. Приносил на продажу шкурки куницы и ласки, на которых ставил капканы, привозил на лодке мясо, когда удавалось подстрелить кабана или лося. Денег как раз хватало, чтобы держаться на плаву. И как-то так вышло, что люди на погосте – а они в большинстве своем были пришлыми – стали звать его Якуновым внуком. Виктор не возражал, а потом и вовсе сообразил, что быть дворянином, пусть и не особо знатного рода, куда лучше, чем безродным бродяжкой. Тогда он и занялся созданием «полноценной истории», и хорошо, что так. Сейчас та его хитрость могла сослужить хорошую службу. Раз уж мытарь решил забрать его с собой в Усолье Камское, пусть и статус заодно подтвердит.

Первым делом Виктор вскрыл свой тайник. Там в жестянке из-под печенья лежали все его документы, золотое кольцо «матери», старинный серебряный крестик на потемневшей цепочке и стальные траншейные часы[21] «деда». Кольцо и часы Якунов хранил в комоде, но, оставшись один, Виктор их перепрятал. Кому, на самом деле, принадлежало кольцо, он не знал, но оно хорошо подверстывалось к его истории. А документы он сделал себе сам. Забрался как-то ночью в церковь Архангела Михаила, из которой церковные власти все еще не удосужились забрать хранящиеся там документы, и вынес подходящие ему по годам метрические книги. В этих троечастных[22] книгах – благо записи в них велись малограмотными и не слишком прилежными попами – Виктор добавил данные о бракосочетании его «матери» Софии с неизвестным ему лично офицером, погибшим во время Себерско-польской войны, а также о своем рождении и крещении. Вместе с документами бригадира и «собственноручно» написанным завещанием Петра Якунова эти записи превращали случайного приблуду в чистокровного дворянина и владетеля. Ну а верность записей была подтверждена документами, выданными ему отцом Зосимой, новым священником, прибывшим в Вильгорт только в прошлом году. По просьбе Виктора священник, служивший в малой и более новой церкви Рождества Христова, открыл старую церковь, – благо хранил ключи от нее и церковную утварь, – нашел метрические книги и сделал из них выписки, заверив их своей подписью и печатью.

Кроме жестяной коробки, в тайнике находились два золотых червонца, серебряные рубль и полтина, и револьвер системы Нагана, выпущенный тридцать лет назад Ижевским оружейным заводом. Патронов к револьверу было мало – всего десять штук, – но оружие было исправное и содержалось в чистоте. Это Виктора еще покойный бригадир научил, заставлявший мальчишку чистить хранившееся в доме оружие. Собрав свои ценности в старый гренадерский ранец из телячьей кожи, он добавил туда несколько книг, которые жалко было оставлять на произвол судьбы, одну из двух более-менее приличных рубах, запасные портянки, чистое исподнее и дневник с техническими идеями, которые предполагал воплотить в жизнь, когда подрастет и выучится на инженера. Переоделся – поношенные, но все еще крепкие сапоги, доставшиеся ему в наследство от бригадира, исподнее, чистая рубаха, а также штаны и куртка, перешитые из офицерского мундира, – опоясался ремнем, повесив на него второй свой револьвер в потертой поясной кобуре, надел полевую фуражку без кокарды, и после недолгого раздумья приготовил себе в дорогу «припас на первый случай»: хлеб, вяленое и копченое мясо, сушеная клюква и обшитая тканью фляжка из немецкого серебра[23] с самогоном. Самогон, к слову, он гнал сам, построив для этого неплохой перегонный куб и соорудив систему угольных фильтров.

«Надо было сторговать „машину“ с мытарем… – подумал он с сожалением. – Ну да ладно. Другой раз умнее буду. Хотя…»

Идея, пришедшая ему в голову, была проста, но при этом, как говорили в прошлой его жизни, имела потенциал. Оставалось ее реализовать, чем он и занялся, едва на Филиппову Гору вернулся мытарь с двумя стрельцами.

– Ну, пойдемте, что ли, господа стрельцы! – позвал он стражников. – Покажу вам хозяйство.

Первым делом он провел их по терему, показав помещения, пригодные для жизни, если, конечно, починить кровлю.

– Окна целы, – объяснил он, – но в рамах щели. Если сами умеете, почините к зиме, а то дует ужасно. Инструмент есть, я вам потом покажу. Ставни тоже целые, но кое-где не хватает петель. На погосте есть кузнец, Кузьмичом кличут. Он может сделать. Печи исправные, но крыша протекает, да и ненадежная, если будут сильные снегопады, а они будут, может рухнуть. Одному мне было не починить, но, если хотите жить с комфортом, пила, топор, рубанок и долото есть, древесины – хоть завались, а гвозди можно в Вильгорте прикупить.

Он вел их по замку, оставив мытаря составлять опись принадлежащего Виктору имущества – книг, охотничьих ружей и инструментов, – показывал, где что. В том числе и запасы продовольствия.

– А это самогонный аппарат, – показал он им перегонный куб. – Там, в бочонке, очищенный ректификат, настоянный на травах. Хотите купить, отдам все, и аппарат, и бочонок за два червонца ассигнациями, а нет, так попрошу сейчас господина Ануфриева уничтожить…

В результате сторговались за тринадцать рублей. На том осмотр замка закончился, бумаги были составлены, и Виктор, по всей видимости, навсегда покинул Филиппову Гору. Возвращаться сюда, раз уж уезжает в большой мир, он не предполагал.

В Усолье Камское прибыли только в середине октября. Виктор смотрел на город, но не узнавал, да и не мог, если честно. В свое время он прожил здесь совсем недолго, обретаясь большей частью на задворках речного порта. Там, у рыбачьей пристани, он и украл лодку, на которой пять лет назад уплыл искать счастья на реке Колва. Теперь вот вернулся, но уже не сам по себе, а под надзором чиновника Пермской пятины Ивана Ануфриева. Для начала мытарь сводил его в торговые ряды на Чердынском тракте, где помог купить, не переплачивая, пристойную одежду – брюки, льняную рубаху-косоворотку, свитер грубой вязки, бекешу темного сукна на сайгачьем меху и волчий малахай[24], – а затем направил в баню и к цирюльнику. Так что в уездную управу Виктор пришел, имея вполне пристойный вид. Это произвело приятное впечатление на чиновника, принявшего их с мытарем Ануфриевым, но, как бы то ни было, в Усолье несовершеннолетнему владетелю Филипповой Горы делать оказалось нечего. Не нашлось здесь для него подходящего по статусу интерната или гимназии с пансионом, и Виктора отправили дальше – на этот раз в Хлынов. Посадили на поезд, передав по телеграфу на станцию назначения имя и приметы пассажира, и «езжайте к лучшей жизни», господин Якунов. Но для него – учитывая, что дело происходило поздней осенью – не сыскалось подходящего места и в Хлынове. Все-таки голубая кровь как-никак, куда ни попадя не сунешь, и местные власти отправили Виктора еще дальше. Сначала в Вологду, затем в Кострому, а еще позже в Тверь, куда он добрался лишь в начале ноября. Однако не срослось и там, и Виктор уже всерьез задумался о том, чтобы «соскочить» и, послав всех служивых и чиновников далеко и надолго, отправиться в свободное плавание, тем более что пусть и небольшой, начальный капитал у него все-таки имелся, как, впрочем, и боевой револьвер, страху ради. Но тут ему неожиданно повезло, и ударяться в бега не пришлось.

В Твери по случаю находилась комиссия Министерства народного просвещения, и Виктор попался на глаза ее председателю, – советнику министра Павлу Николаевичу Головнину, который с удивлением обнаружил, что этот юный дворянин из далекой приуральской провинции, кроме родного русского, говорит и читает на двух иностранных языках, недурственно знает историю и географию и более чем хорошо разбирается в алгебре, геометрии, физике и химии. Это и решило судьбу Виктора Якунова, и он нежданно-негаданно оказался под опекой одного из самых влиятельных людей нынешнего министерства, с которым и прибыл в первых числах декабря в Господин Великий Новгород – старую столицу республики Себерия.

Ни в прошлой своей жизни, ни тем более в нынешней, Виктор в Хольмгарде[25] не бывал. Каким город был где-то там когда-то в будущем другой реальности, не знал, но сейчас, проезжая по улицам Новгорода в шикарном локомобиле статского советника Головнина, пришел к выводу, что прежняя столица республики представляет собой причудливую смесь русской и западноевропейской старины и западного модерна в стиле Петербурга, Лондона или Стокгольма конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Старинные белокаменные церквушки и русские терема соседствовали с фахверковыми «залами гильдий» и «залами комиссионеров», напомнившими Виктору об Амстердаме и Стокгольме, краснокирпичными зданиями школ и больниц, помпезными, одетыми в гранит и мрамор дворцами, строгими – в лучших традициях классицизма – корпусами коллегий, банков и прочих сооружений общественного, правительственного или религиозного назначения. Большинство жилых домов, во всяком случае в центре города, были построены – на взгляд Виктора – в семнадцатом и восемнадцатом веках, хотя, наряду с по-настоящему древними – вроде того же новгородского кремля, встречались и более современные постройки.

– Нравится? – спросил его Головнин.

– Да, ваше высокоблагородие, – подтвердил Виктор. – Могу я спросить, куда мы едем?

– Павел Николаевич, – поправил его собеседник. – Я уже говорил вам, Виктор, мы не на службе. Имени и отчества будет вполне достаточно. А едем мы ко мне домой. Поживете пока у нас. А я в это время подыщу вам подходящее учебное заведение с полным пансионом.

– Спасибо, Павел Николаевич!

Что ж, так все и обстояло. Встретился на пути хороший человек, и жизнь сразу же начала налаживаться. Разумеется, Виктор не знал пока, насколько кардинальными станут грядущие перемены, но тем не менее предполагал – и, кажется, не без оснований, – что «зима тревоги нашей миновала»[26] и что все, что не делается – все к лучшему.

Между тем попыхивающий паром локомобиль достиг тихого пригорода, застроенного старинными особняками в два-три этажа – каменными, под многощипцовыми черепичными крышами. Вдоль улиц и около домов росло много деревьев: старые клены, ясени и вязы. За выкрашенными в зеленый цвет штакетниками были видны цветочные клумбы и разросшиеся кусты сирени, смородины и малины. В общем, красивое место – даже зимой, припорошенное кое-где снегом и с черными силуэтами облетевших деревьев и кустов, – уютное и уж точно, что небедное.

– Добро пожаловать в Троекурово, – улыбнулся Головин. – Думаю, вам здесь понравится.

Виктору и в самом деле понравилось, хотя он и не понял, отчего это должно его занимать. Ему в этом доме не жить, да и на вечное покровительство Павла Николаевича Головина надеяться не стоило. Все проходит, как говорил Экклезиаст, пройдет, верно, и эта, пожалуй, излишне экзальтированная вовлеченность столичного чиновника в судьбу самородка из дальней провинции. Тем не менее на данный момент хорошо было оказаться в гостеприимном доме статского советника, где Виктор был радушно принят супругой господина Головина Анастасией Игнатьевной, накормлен вкусным и сытным обедом и устроен на ночлег в гостевой спальне, находившейся во флигеле – небольшой относительно новой пристройке в левом крыле особняка. И более того, в доме статского советника Головина Виктор впервые в этом мире обнаружил нормальную ванную комнату, в которой стояла большая чугунная ванна на довольно высоких массивных ножках, куда вода поступала по трубам. Здесь имелась даже угольная колонка для подогрева воды, так что сразу вспомнилось, что в той, прошлой, жизни ванные комнаты являлись непременной частью любой городской квартиры. Однако нагреватели там вроде бы были газовыми и электрическими, если предусматривались вообще, так как в некоторых местах горячая вода поступала в квартиру извне. Правда, вспомнить, откуда она в этом случае бралась, Виктор так и не смог.

«Откуда-то…»

Он принял ванну, отскоблив наконец наросшую за время многодневного пути грязь, и лег спать. В комнате было довольно тепло, не говоря уже о толстом пуховом одеяле, которое принесла ему немолодая горничная. Так что лег Виктор, как был, «наг и бос». Что оказалось весьма опрометчивым решением, так как будить его утром заявились хозяйские дочки – две мелкие блондинки лет шести-семи от роду, выгнать которых из спальни оказалось делом непростым и небыстрым, так как вежливые просьбы и увещевания на них не действовали, а встать с кровати, чтобы выпроводить их вон, Виктор не мог. Получилось неловко, пришлось ждать, пока в комнату заглянет давешняя горничная, которая, похоже, догадалась, что гость спал даже без исподнего. Виктор смутился и, кажется, покраснел, но от комментариев, разумеется, воздержался. Нечего ему было в этом случае сказать. Так начался его первый день в Хольмгарде.

После завтрака отправились по инстанциям. Виктора следовало официально зарегистрировать в новгородском градоначалии и в местном отделении министерства внутренних дел, а также найти для него подходящее по статусу учебное заведение с полным пансионом. Дела это были утомительные и совсем небыстрые, и это при том, что Виктора сопровождал статский советник Головин. Тем не менее управились только к окончанию рабочего дня. Столоначалия закрывались в пять, а последние необходимые Виктору бумаги оформили – подписали везде, где надо, и скрепили печатями – в четыре с четвертью по полудни.

– Ну, вот, собственно, и все! – улыбнулся Головин, сложив в папку последние необходимые для устройства Виктора бумаги. – Завтра найдем тебе подходящую гимназию, и все окончательно наладится.

– Думаете, меня кто-нибудь захочет взять в декабре-то месяце?

– А мы их и спрашивать не станем, – пожал плечами статский советник. – Уж в своем-то министерстве, Виктор, я быстро порядок наведу.

– Спасибо, Павел Николаевич, – искренно поблагодарил Виктор, решивший, что все хорошо, что хорошо кончается. Хорошая гимназия с полным пансионом – да еще и в старой столице, – была всяко лучше, чем полуразвалившийся замок на краю цивилизации. Тепло, покойно и сытно, как раз то, что нужно, чтобы скоротать время, оставшееся до совершеннолетия. Так что благодарил он не проформы ради, а от чистого сердца.

– Не за что! – отмахнулся Головин, которому и самому, по-видимому, было приятно, что приключения Виктора наконец завершились, и не лишь бы как, а к лучшему.

– А пойдем-ка, друг Виктор, в трактир, – предложил он через мгновение. – Пообедаем. Я что-то проголодался и устал. Ты, чаю, тоже. Вот и посидим, отдохнем, поговорим о разном, а потом я тебе город покажу. Ты же нигде пока не был и ничего не видел.

Он хотел добавить что-то еще, но не успел. Головина окликнули:

– Ваше высокоблагородие!

Виктор обернулся вместе с Головиным и посмотрел в конец длинного коридора. Оттуда к ним спешил какой-то чиновник в годах. Виктор его сегодня уже видел, когда тот вносил поправки в государственный реестр владетелей замков.

– Павел Николаевич! – У немолодого мужчины в вицмундире взяло время добежать и отдышаться, но было видно, он догонял Головина неспроста.

– Не торопитесь, – попросил Головин. – Мы подождем.

– Я вспомнил! – сказал чиновник, раздышавшись. – Вы ведь Якунов, молодой человек, ведь так?

– Так, – подтвердил тот, – Виктор.

– Но не по праву наследования, а по завещанию? – уточнил немолодой чиновник.

– Да, – кивнул Виктор, начиная опасаться дурного поворота. – Мне дед по материнской линии имя и владение завещал.

– А деда вашего, Виктор Ильич, как звали? – продолжал допытываться чиновник.

– Петр Карлович.

– Вот! – воздел палец к небу коллежский советник, засиявший вдруг, как начищенный до блеска медный самовар. – Я только сейчас вспомнил, откуда мне знакома эта фамилия.

– Откуда же? – сразу же заинтересовался Головин.

– Лет несколько тому назад, – объяснил чиновник, – по министерству был объявлен розыск на некоего Петра Якунова. Дело было о наследстве, и возбудил его как раз наш, Новгородский, департамент по просьбе частного поверенного Иноземцева. Я думаю, бумаги эти будет нетрудно найти, тем более что я точно знаю, где их искать. Весьма возможно, молодой человек, у вас и родственники имеются, и наследство какое-никакое вас дожидается…

Глава 2

1. Псков

Август-сентябрь, 1950

Списки поступивших вывесили в понедельник третьего августа в девять часов утра. Ара к этому времени вся уже извелась. Вот хоть сто раз повтори, что нервничать не с чего, потому что с ее данными не поступить в Академию надо еще суметь, а все равно ночью не спалось, утром не елось и на одном месте было никак не усидеть. Вскинулась ни свет ни заря, приняла холодный душ и час «убивала» организм комплексом цинской гимнастики. Потом снова в душ, но уже с помывкой, однако аппетита так и не нагуляла. Выпила стакан воды, оделась просто – ковбойские джинсы, вошедшие в моду после Техасско-мексиканской войны, белая хлопчатобумажная футболка, мужская фланелевая рубашка навыпуск и черная косуха[27], – натянула на ноги тяжелые ботинки десанта с высокими берцами, добавила к имиджу очки с темными стеклами, отчасти напоминающие пилотские гоглы, и кожаные митенки с напульсниками, выскочила из гостиницы и рванула к Академии. Добежала за рекордные семь минут, но на часах все еще была половина восьмого и пришлось в ожидании «момента истины» полтора часа слоняться по центральным улицам Пскова. «Мучилась дурью», впрочем, не она одна. За четверть часа нервной прогулки Ара заметила еще с дюжину таких же бедолаг, как и она сама. Молодые здоровые парни и пара девушек «спортивной» комплекции тоже мыкались, как неприкаянные, которым никак и нигде не сидится и не стоится. Узнав в них себя и осознав, как это все выглядит со стороны, Ара заставила себя зайти в попавшееся на пути франкское кафе, заказала крепкий кофе и круассан с маслом и малиновым джемом и просидела за столиком целых сорок минут. Чего ей это стоило, отдельный разговор, но она была горда своим достижением. Все-таки воля у Ары была железная, и это не пустые слова.

Без пяти девять она была уже на месте, стояла чуть в стороне от доски объявлений и, неторопливо попыхивая папироской, «равнодушно» ждала результатов. Табачный дым ей не нравился, но курить она все-таки научилась, и сейчас, стоя в коридоре Академии, поняла наконец, насколько прав оказался ее отец. Папироса делала ее другим человеком, позволяла спрятаться ото всех и не показать, насколько она может быть уязвима в своем нетерпеливом желании стать настоящим авиатором.

– Черт, – сказал где-то за плечом знакомый голос, – ты снова здесь?

Все повторялось («Судьба?») – он стоял, как и накануне, за ней, и видел ее в лучшем случае в три четверти и сзади. Тем не менее, похоже, узнал, хотя все еще считал парнем, а не девушкой.

– Это вы мне? – взглянула она через плечо.

– Прошу прощения! – сдал назад давешний мичман. – Обознался, наверное.

– Может быть, и обознались, – раздумчиво произнесла Ара, одновременно выпуская папиросный дым носом. Трюк непростой, но она его хорошо отрепетировала.

– Мы вчера?.. – неуверенно спросил офицер.

– Точно! – усмехнулась Ара. – Вы меня еще за парня приняли. Обидеться, что ли?

– Вот же черт! – Ей таки удалось вогнать его в краску.

– Серьезно? – отрепетированным движением подняла она брови над линией очков. – И это все, что вы, мичман, можете сказать бедной девушке?

– Виноват! – подтянулся молодой офицер. – Разрешите представиться, барышня. Мичман Якунов-Загородский!

– Вольно! – улыбнулась Ара, вполне довольная его реакцией. – Варвара Бекетова, честь имею!

«Имею, имею! – хохотнула мысленно. – Чай, не шлюха шалманная!»

– Очень приятно! – Мичман быстро пришел в себя и теперь вел разговор вполне пристойно. – Полагаю, вы абитуриентка?

– Сейчас посмотрим, – бросила Ара и поспешила ввинтиться в толпу, разом возникшую перед доской объявлений.

Списки уже висели, прикнопленные к доске, и пробежавшись быстрым взглядом по черным строчкам на белом фоне, Ара «выцелила» свою фамилию. Надпись гласила: «Бекетова В. А. – 1-я категория».

«Что и следовало доказать!»

Она обернулась, проталкиваясь назад, и увидела, что мичман Якунов-Загородский стоит все на том же месте, где она его оставила, и то ли ждет ее там, то ли приходит в себя после представления, устроенного Арой.

– Курсант Бекетова, – представилась она. – Уже не абитуриент.

– Поздравляю! – Сказано скорее из интуитивной вежливости, чем сознательно, но Ару пока все устраивало.

«Куй железо, пока горячо!» – вот был ее девиз дня, но в данном конкретном случае он означал: «Хочешь парня, возьми его! Да поспеши, а то другие заберут».

– Спасибо за поздравление, – улыбнулась она, отметив мысленно несколько женских взглядов, сошедшихся как бы невзначай на молодом авиаторе. – Приглашаю вас, господин мичман, отметить это важное событие скромной выпивкой. Выбор ресторации за вами – я все равно города не знаю, – но плачу, разумеется, я.

– Вообще-то приглашать и платить – моя привилегия, – возразил офицер, по всей видимости, успевший взять себя в руки.

– С чего вдруг? – «не поняла» Ара.

– Я мужчина, а вы…

– Курсант, – перебила его Ара. – Я курсант, господин мичман. Будущий авиатор. Нам ли считаться?

– Но женщиной-то вы от этого быть не перестали!

– А кто вам сказал, что я женщина?

– А кто же вы? – опешил мичман.

– Девушка, – пожала плечами Ара. – Девочка. Барышня. Но лучше просто – курсант Бекетова.

– Тогда пополам, – предложил Якунов-Загородский.

– Куда идем? – согласилась Ара.

– В дом купца Меньшикова.

– Когда?

– Сегодня в девятнадцать ноль-ноль.

– Будьте любезны, господин мичман, – попросила Ара, доставая из кармана и протягивая мужчине карту Пскова, – поставьте навигационный знак.

– Интересный вы человек, курсант Бекетова, – не без восхищения улыбнулся Якунов-Загородский, – сделали меня на раз, я даже мяукнуть не успел! Кстати, я Виктор.

– Ара, – протянула она руку. – Рада знакомству!

Вот так она позвала его на первое свидание. Разумеется, дело было еще далеко не сделано, но, как говорится, лиха беда – начало. А начало было положено, и теперь главное не зевать, потому что, как говорят авиаторы, кто не успел, тот опоздал.

Отметившись в канцелярии – она была там сегодня одной из первых, – Ара выскочила из Академии, пересекла площадь адмирала Вараксина и, немного попетляв по центру города, в одиннадцатом часу утра достигла Великолуцкой улицы, выводящей на Торговую площадь и к Поганкиным палатам – местному Гостиному двору. Следует отметить, что сделала она это исключительно по памяти, запомнив на карте города месторасположение псковского пассажа и главных торговых рядов. А добравшись до искомого места, быстро нашла подходящий для ее непростых целей магазин. Это была по всем признакам не только дорогая, но, главное, стильная лавка, наподобие той, которую в Вологде прозвали «Смерть мужьям».

Войдя в торговый зал салона мадам Закревской, Ара подозвала одну из работавших там девушек и приказала, как отрезала:

– Главного сюда! Кто там у вас, управляющий, хозяин, старший приказчик?

– Хозяйка.

Дама, вмешавшаяся в разговор, появилась откуда-то «из-за кулис». Немолодая, красивая, ухоженная и одетая так, как и должна одеваться великосветская дама.

«В яблочко!» – улыбнулась мысленно Ара и пошла навстречу женщине.

– Я Варвара Авенировна Бекетова, и у меня к вам дело, – заявила она с порога.

– Очень приятно, – окинула дама Ару испытующим взглядом. – Зовите меня Анной Леопольдовной, сударыня. Должна отметить, у вас оригинальный стиль. Нравится быть мальчиком?

Вопрос был с подоплекой, но, к счастью, Ара его поняла правильно. Она про такое слышала и однажды даже читала.

– Не в этом смысле, – сказала она вслух.

– Вот и славно! Чем могу помочь?

– Сегодня в семь вечера я приглашена в ресторан, – объяснила Ара. – Кавалер, он флотский офицер, знает меня такой, – провела она ладонью от груди и ниже, – а я хочу, чтобы вечером он увидел перед собой стильную женщину. В общем, кого-то, кто достоин его любви.

– Любопытная задача, – прищурилась Анна Леопольдовна, по новому оценивая исходный материал. – Одежда, прическа, подходящий макияж… И все это буквально с нуля! Очень интересная задача! Каким бюджетом располагаете, сударыня?

Бюджетом – и немалым – Ара, спасибо тятеньке, располагала.

– Не стесняйтесь, Анна Леопольдовна, – улыбнулась она, и понеслось!

Такого ужаса, если честно, Ара никак не предполагала. Она ведь знала только то, как прихорашиваются перед балами и зваными обедами маман и сестры. Но сама никогда этим не злоупотребляла. У нее были другие интересы, и Ара довольствовалась малым. Однако сегодня, позвав на свидание красивого молодого офицера, она уже не могла, просто не имела права ударить в грязь лицом. Она должна была завоевать его, и здесь любые средства были хороши. Оттого и терпела все, что от нее требовали обстоятельства. Но, следует признать, результат стоил всех ее страданий. Чуть больше чем через семь часов чудо свершилось, и Галатея ожила.

– Сейчас! – разрешила Закревская, и Ара шагнула к ростовому зеркалу, словно с обрыва в реку бросилась.

«Ох, ты ж!»

Ну, что сказать, преображение случилось, разом превзойдя все ее самые смелые ожидания.

На ней было надето зауженное платье и приталенный жакет кирпичного цвета, чисто визуально увеличивавшие ее рост и делавшие Ару более женственной, имея в виду бедра и грудь. Не обошлось, разумеется, и без бюстгальтера, превратившего вместе с покроем платья ее первый размер во вполне внушительный второй. Чулки телесного цвета и черные туфли-лодочки на высоком – чуть меньше трех вершков[28] – тонком каблуке-шпильке дополняли ее наряд. В этом случае Аре просто повезло: она умела ходить на высоких каблуках, на спор выучившись этому непростому искусству еще в предпоследнем классе гимназии. И вот сейчас это глупое и бесполезное умение вдруг пригодилось. Встав на каблуки и надев парик с высокой – «взбитой» – прической, Ара серьезно подросла, легко перешагнув шестнадцативершковый[29] рубеж. Теперь она была высокой и стройной, а не мелкой и тощей, какой привыкла видеть себя всю свою не такую уж длинную пока сознательную жизнь.

Изменилось и лицо. Ара даже представить себе не могла, что могут сотворить с внешностью женщины длинные волосы, собранные в прическу, и правильно подобранный грим: тональный крем, помада, тушь для ресниц и множество других небесполезных в хозяйстве вещей. Такая Ара понравилась даже себе самой.

«Вот такая точно может вскружить голову! – решила она, рассматривая себя в зеркале то так, то эдак. – Но отдаваться придется в темноте, иначе пропадет весь эффект!»

Впрочем, доводить дело до постели она сегодня не собиралась. Рано еще. Пусть сначала заслужит!

– Ну, и последний штрих! – Закревская протянула Аре пару шелковых перчаток и сумочку испанской кожи.

– Великолепно, но недостаточно, – решила она, еще раз рассмотрев стоявшую перед зеркалом Ару.

– Нужна крошечная шляпка и франкские тонкие сигареты… С длинным мундштуком. Согласны?

– Не знаю, – честно призналась Ара.

– Зато знаю я! – отрезала Закревская.

– Ну, разве что так…

Естественно, он ее не узнал. Стоял как дурак у входа в ресторан, держал в руках скромный букетик и крутил головой. На Ару, подошедшую к нему едва ли не вплотную, взглянул мимолетно и тут же переключился на очередного извозчика, притормозившего у дома купца Меньшикова.

«Нервничает», – не без удовлетворения констатировала Ара и тут же пыхнула сигареткой, вставленной в длинный резной кости мундштук.

– Мы кого-то ждем, господин мичман, или можем уже пройти в зал? – спросила она просевшим на октаву чуть хрипловатым «зазывным» голосом, которому, как бы в шутку, обучила ее однажды сестра Ольга.

Якунов-Загородский вздрогнул, обернулся к Аре и форменным образом обалдел.

– Курсант Бекетова? – осторожно спросил он после довольно длинной паузы.

– Можно просто Ара.

– Умереть не встать!

– А что случилось-то? – поинтересовалась она своим будоражащим мужскую душу голосом.

– Вы, Ара, удивительная девушка!

– Это комплимент или осуждение?

– Комплимент, разумеется! – нашелся мичман. – Вашу руку, сударыня!

Ара не стала жеманиться и подала руку. Сейчас она была ненамного ниже Виктора. Ну, максимум на два с четвертью вершка[30], и идти с ним под руку ей было легко и приятно. Между тем метрдотель провел их к зарезервированному мичманом столику, усадил, вооружил брошюрами меню à la carte в переплетах из тисненой кожи и буквально растаял в воздухе, оставив один на один с непростой задачей правильного выбора. Впрочем, Ара открывать книжку меню не спешила. Сидела и бестрепетно – не без наглости и с чувством собственного достоинства – изучала лицо своего визави. И чем дольше она на него смотрела, тем больше убеждалась в безупречности своего выбора. Мичман был красив правильной, по-настоящему мужской красотой. Твердый подбородок, высокий лоб, средней длины прямой нос, красиво очерченные губы и внимательные серые глаза. Универсальный набор безжалостного разбивателя женских сердец дополняли коротко стриженные светло-русые волосы, длинные ресницы и почти идеальные пропорции черепа. В общем, Якунов-Загородский был хорош собой, наверняка знал об этом, привык к женскому вниманию, но был сейчас по всем признакам обескуражен и дезориентирован, встретившись с девушкой совсем иного типа, нежели те, с кем он был знаком прежде, и с невероятным и уж точно, что непривычным ему модусом операнди[31]. Используя как чисто женские, так и совершенно мужские методы обольщения, Ара вела свою линию без страха и сомнения. У нее была цель, и она собиралась ее достигнуть, чего бы это ей ни стоило. В этом смысле, как, впрочем, и во многом другом, она была истинной дочерью своего отца. Тот тоже никогда не отступал перед трудностями, но и не лез в воду, не зная броду. Одним словом, не пер дуриком на вилы, но и труса никогда не праздновал. Оттого и стал тем, кем в конце концов стал.

– Может быть, закажем шампанского? – осторожно спросил Якунов-Загородский, преодолев наконец не характерную для него робость. Нерешительность наверняка не входила в число присущих ему психологических черт. Просто Аре удалось выбить его из колеи. Устроила ему, так сказать, амбускад[32] и захватила «дурика» врасплох.

– Значит, шампанское, – согласилась Ара.

– Могу я узнать, о чем вы сейчас думаете? – Не всякому мужчине понравится то, как она его рассматривала в этот момент, оттого и вопрос прозвучал более чем уместно.

– Да вот думаю, как мне повезло, – «наивно» улыбнулась Ара. – Сижу в ресторане с красивым мужчиной-авиатором и отмечаю свое поступление в Академию аэронавтики. А ведь можно вообразить, что пришла на свидание…

– А вы, Ара, хотели бы пойти со мной на свидание?

– Не заморачивайтесь, Виктор, я вас сама приглашу!

Это был опасный поворот беседы. Он мог увести их как в правильном, так и в неправильном направлении, и один бог знает, как далеко они могли бы туда зайти, но тут в их приватный разговор вклинился некто третий, и возникший было момент был безжалостно разрушен.

– Виктор! Вот так встреча! – Подошедший к их столику лейтенант флота был постарше ее собеседника, но вел себя совершенно по-детски.

Разумеется, встреча была чистой случайностью – по этому поводу у Ары не возникло и тени сомнений, – но некто Тряпицын подошел к ним не потому, что так уж соскучился по старому товарищу, с которым не виделся с прошлого лета. Его, как ни странно, заинтересовала именно Ара, и ради нее он взялся портить вечер «своему другу» Якунову. Нагловатый, с безосновательно раздутым самомнением, он вел себя сейчас так, как вели себя некоторые парни из мужской гимназии, беззастенчиво делая подножку своему истинному или мнимому конкуренту на внимание юных гимназисток, и одновременно пытаясь нахальством и развязностью завоевать девичьи сердца. Это было глупо и некрасиво даже для того возраста, хотя справедливости ради следует отметить, некоторым девицам эта бесцеремонность даже нравилась. Они принимали ее за достоинство. Но Ара к их числу никогда не относилась, хотя и становилась пару раз объектом «страстных воздыханий». Не из-за особой женской привлекательности, разумеется, а из-за денег своего отца. Но дела это не меняло. Она знала этот тип людей и была удивлена лишь тем, что сейчас выпендривался перед ней не прыщавый подросток, а флотский лейтенант с крылышками пилота 2-й категории.

– Господин лейтенант, – вмешалась она, когда истощилось даже ее терпение, не говоря уже о том, как чувствовал себя сейчас Виктор Якунов, – вы ведь знаете, что это моветон? Где ваши хорошие манеры? Мы с Виктором вас за наш столик не приглашали. Вам здесь не рады, господин Тряпицын. Поздоровались с господином графом, познакомились со мной, пора и честь знать! Вас там, – кивнула она на дальний столик, – компания ждет. Не смею вас более задерживать!

Сказано холодно, тем противным тоном, который Ара сама терпеть не могла, хотя и слышала иногда даже от своих ближайших родственников. Слишком много в нем неумной спеси и дешевой фанаберии. Но конкретно на лейтенанта Тряпицына ее слова произвели очень сильное впечатление. Он ожидаемо оскорбился. Ну как же, ведь его – такого замечательного – обидела какая-то вздорная баба, место которой только в койке или в крайнем случае на кухне.

– Виктор, уйми свою фемину! – выдал на-гора откровенно взбесившийся от ее слов лейтенант. Увы, он, как Ара и предположила, был из тех, кого республика вознесла из грязи в князи, но кто, в отличие от таких людей, как ее собственный отец, так ничему путному и не научился. Хамом был, хамом и остался. Тем более что был уже порядком пьян.

– Ты забываешься, Глеб! – вскинулся мичман.

– Минуту! – остановила его, вставая из-за стола Ара.

– Еще слово, мразь, – сказала она, брезгливо цедя слова сквозь зубы, – и я вызову тебя на дуэль. Я курсант Академии с сегодняшнего дня и имею право. А стреляю я, господин Тряпицын, так, как тебе, сучий потрох, и не снилось: с двадцати метров в переносицу, даже если боком встанешь. Компреву?

Вообще-то, она сказала истинную правду, но дело было в другом. Ара оскорбилась и сейчас намеренно провоцировала пьяного дурака. Ни о какой дуэли, разумеется, и речи быть не могло. Трезвый Тряпицын бы ее вызов не принял и был бы при этом совершенно прав. Принцип равенства полов – это, конечно, великое достижение республики Себерия, но стреляться с девушкой не комильфо, это любой баран знает. Другое дело, что ее слова подействовали на Тряпицына, как розовый капоте[33] на быка. Сознание его окончательно помутилось, и он шагнул к вышедшей из-за стола девушке. Движение было двусмысленное, но его можно было трактовать как открытую агрессию, ведь, возможно, он хотел ее ударить, и Ара нанесла удар первой. Она выполнила классический хук с левой руки. Удар в челюсть сбоку, без замаха и видимой подготовки, но с большой силой за счет разворота корпуса. Главное было самой устоять на каблуках-шпильках и не полететь на пол вслед за лейтенантом Тряпицыным. А тот, получив удар в челюсть, рухнул как подкошенный. Ара качнулась вслед за ним, переступила с ноги на ногу, но все-таки устояла.

– Нокаут, – злобно усмехнулась она. – Можно не считать, господа хорошие, раньше чем через минуту не очнется!

Ее эскапада, как и следовало ожидать, наделала много шума, но поскольку свидетелей свинского поведения сильно принявшего на грудь лейтенанта было хоть отбавляй, ни к Аре, ни к Виктору ни у кого претензий не возникло, тем более что била женщина, а это, согласитесь, сильно меняет дело. «Товарищи по оружию» – «Господа, надеюсь, у вас нет претензий к слабой женщине?» – поспешно забрали полубездыханное тело. Они, и не напрасно, опасались появления военного патруля или гражданской полиции. Официанты быстро прибрались на месте эпического поединка, и жизнь в ресторанном зале вернулась на круги своя. Однако для Ары и Виктора вечер был уже порядком испорчен, им оставаться в ресторане было неприятно и не с руки.

– Извините, Виктор! – подвела Ара итог не состоявшемуся свиданию. – Испортила вам вечер…

– Ничуть! – неожиданно улыбнулся мичман. – Мы просто пойдем в другое место, если не возражаете!

– То есть шампанское не отменяется? – поинтересовалась она, чувствуя, как отпускает сердце. Все-таки она сильно погорячилась в свойственной ей манере и едва не загубила на корню все свои надежды на продолжение отношений.

– Ни в коем случае! – утешил ее Виктор, настроение которого, вместо того чтобы упасть, напротив, неожиданным образом поднялось.

– Пойдемте, Ара, – предложил он ей свою руку, – я знаю в городе еще пару неплохих кабаков. А кстати, с чего вы взяли, что я граф?

– Я, Виктор, в школе хорошо училась, – объяснила она, опираясь на его руку. – Якуновы-Загородские в Себерии могут быть только потомками новгородского посадника Якуна Мирославича, представлявшего Прусскую или, по-нашему, Загородскую часть. Ну, и раз вы, Виктор, носите двойную, а не одинарную фамилию, значит, вы он и есть посадник Якунов-Загородский. А поскольку потомственное звание посадника соответствует титулу графа, то вы граф[34]. Я права?

– Вы прелесть! – вот такой ответ ее устроил гораздо больше, чем любой другой.

И, да, этот вечер удался. Нашлось подходящее место, где им никто не мешал, – уютный семейный ресторан в северорусском стиле, где вместо шампанского они пили крепкую рябиновую настойку, – и разговор у них получился такой, что улыбаться хотелось даже от одних только воспоминаний. Сидели за столиком, смотрели друг на друга и просто говорили. О том, о сем, а в общем, обо всем на свете, но больше всего об авиации. А еще смеялись, но вот до интима дело так и не дошло. И, слава богу, что так. В такого рода делах, как поняла вдруг Ара, торопиться не следует.

«Как-нибудь в другой раз, – подумала она, стоя на ступенях гостиницы и провожая уходящего Виктора долгим взглядом. – Мне нигде не свербит, я еще какое-то время могу и в девушках походить… Но не слишком долго».

Занятия начались двадцатого августа. На общем построении начальник Академии контр-адмирал Заболоцкий с «неподдельной» гордостью сообщил господам курсантам, что в наборе одна тысяча девятьсот пятидесятого года числятся аж целых семь девушек-курсанток: две на пилотажном факультете, две – на штурманском, одна – на инженерном и две на недавно открытом логистическом. Соответственно, и жить они будут вместе в отдельном дортуаре[35] четвертого этажа жилого корпуса. Как позже выяснилось, несколько лет назад в связи с резко увеличившимся количеством девушек-курсанток там под самой крышей была сооружена мансарда на два дортуара на десять коек каждый со своими уборными и душевыми и даже отдельной от курсантов-мужчин комнатой отдыха. В первой спальне сейчас жили девять девушек со второго, третьего и четвертого курсов. Во вторую заселили первогодок.

К слову сказать, условия проживания оказались отнюдь не спартанскими. Окна, правда, были прорезаны в потолке, который, на поверку, крыша, но света в комнате хватало, и это главное. Дощатый, покрытый надраенной мастикой пол, гармошки батарей парового отопления вдоль внешней стены, десять железных коек с панцирной сеткой, поставленные в два ряда вдоль прохода. Рядом с каждой кроватью объемистый флотский рундук, запирающийся на ключ, у входа в спальню – по обе стороны от двери – два вместительных шкафа для верхней одежды и обуви. Электрические лампы под потолком, несколько плакатов на стенах – и все, собственно. Живи и радуйся.

В торце коридора, проходившего между двумя дортуарами, находились уборная и душевые, в другом конце – комната отдыха: несколько столов, кресла и диваны, полка с книгами, цветной радиоскоп[36], газетная стойка и крошечный кухонный уголок, включавший в себя электрочайник и кофеварку, маленький ледник[37] и шкафчик с посудой. Устав Академии не запрещал выпить в свободное время чашку чая или кофе, хотя еда в комнате отдыха не поощрялась, а в самих дортуарах была строго запрещена. Для этого на первом этаже имелась кантина[38] с обеденным залом, лавкой баталера, как на боевом корабле, и небольшой чайной для курсантов старших курсов, которыми являлись все, кроме первокурсников. Офицерская кантина находилась этажом выше.

Ара прошлась по зданию, разведала, что, как и где, и вернулась в казарму. Там уже устраивались девушки, пришедшие после нее. Ара поздоровалась, назвалась и быстро перезнакомилась со всеми остальными курсантами женского пола. Потом сбросила вещи в рундук, повесила в изголовье кровати репродукцию с картины Агалакова «Атака коча[39] на польский крейсер-тримаран» и пошла к каптенармусу получать вещевое довольствие курсанта. Как ни странно, наученное горьким опытом руководство Академии, желавшее видеть своих курсантов щеголеватыми молодцами и молодицами, а не мокрыми курицами, озаботилось подгонкой форменных тужурок и штанов под размеры своих воспитанников. Для этой цели рядом со складом вещевого довольствия разместилась портновская мастерская, так что на ужин Ара пришла уже одетой по форме. Все по фигуре и в соответствии с ее невысоким ростом. Ей даже ботиночки подобрали искомого тридцать пятого размера, что было вообще-то похоже на настоящее чудо, поскольку это были настоящие флотские башмаки на толстой каучуковой подошве, а не хрустальные туфельки для какой-нибудь сопливой золушки. Ну и кормили в Академии, к слову, тоже неплохо. Просто, но сытно. Об этом Ара узнала тем же днем, сначала отобедав, а затем и отужинав в училищной кантине, где оказалось по-флотски чисто и не слишком сильно пахло кухней.

Так прошел ее первый день в Академии аэронавтики, а назавтра – побудка под боцманские дудки в пять тридцать утра, интенсивная зарядка, бег на пять верст и водные процедуры. И сразу после плотного завтрака начались занятия. Шесть часов теории – изучение конструкции истребителей-штурмовиков, их тактико-технических характеристик и основ боевого применения – и четыре часа практики: осмотр всамделишных «кóчей» и старых «лóдей», выкатка вручную, снятие и обратная установка алюминиевых панелей обшивки, изучение устройства кабины пилота и демонтаж оружейных блистеров. А между тем и этим – до обеда и во второй половине дня – два полуторачасовых занятия по физподготовке. Снаряды, канат, самооборона без оружия и центрифуга для укрепления мозгов. Нагрузка очумительная и по большому счету безжалостная, так что у курсантов не оставалось сил даже на «поговорить». Вылезла из-под душа – не обратив внимания и не запомнив, была ли вода холодной, теплой или все-таки горячей, – кое-как обтерлась, доплелась до койки, упала лицом в подушку и все. Следующее воспоминание – врывающиеся в сон боцманские дудки. Подъем, и вперед с песнями. И так две недели подряд, но, как вскоре выяснилось, не зря. В смысле не просто так.

На пилотажный факультет принимали только тех, кто успел уже получить сертификат пилота легких машин, и руководство Академии стремилось как можно скорее пересадить будущих авиаторов с автожиров и геликоптеров на настоящие, пусть и устаревшие штурмовики. Класс надо было нарабатывать с первых часов обучения, а заодно проверялись выносливость, воля и самодисциплина курсантов. Поэтому сразу же по окончании двухнедельного марафона, за время которого первокурсники не раз разобрали и собрали долбаный «коч» убогой пятой серии и выучили, как «Отче наш», устройство кабины штурмовика и порядок действий при взлете и посадке, весь первый курс пилотажного факультета переехал на учебное аэрополе в Колинце на берегу Псковского озера, над которым им и предстояло летать. Да, да! Вот так сразу – в кокпит и за штурвал.

Ара, можно сказать, опомниться не успела, как оказалась в кабине коча-спарки, и услышала в наушниках чуть искаженный электрическими помехами голос диспетчера:

– Брезг[40]-девять, взлет разрешаю!

А дальше все случилось, как в сказке, – «по щучьему велению, по моему хотению», – ноги сами собой встали на педали управления, руки вспорхнули над приборной доской, прогрев машины, набор мощности, разбег, штурвал на себя, и штурмовик-умничка выполнил, как нефиг делать, «подскок Гущина» и взмыл в прозрачные небеса…

2. Новгород

Март-октябрь, 1945

Поиски родственников, а вернее, архивные изыскания на эту тему, затянулись на долгих три месяца. Виктор успел уже обжиться в интернате при новгородском университете, догнал одноклассников практически по всем предметам и втянулся наконец в рутину гимназического образования. И все это время ни шатко, ни валко, но зато практически безостановочно вращались тяжелые жернова огромной бюрократической машины. Долго и медленно, хорошо хоть не вхолостую. Так что однажды в марте 1945 года Виктора срочно вызвали с уроков и в сопровождении классного наставника отвезли в новгородское столоночалие Министерства внутренних дел.

«Что-то будет!» – сообразил Виктор.

За прошедшие месяцы он успел уже обдумать все возможные варианты развития событий и пришел к выводу, что опасаться ему практически нечего. Даже если вдруг обнаружатся неизвестные ему родственники, это ничего уже не изменит в судьбе Виктора Якунова. Докопаться до того, что он сам – когда, как? – подделал завещание «деда» и прочие «семейные» документы, никто уже не сможет. Нет в этом мире такой техники. Генетическую экспертизу – и по тем же причинам – тоже не сделают, так что не только доказать, но даже догадаться, что он самозванец, попросту невозможно. Никому такое и в голову не придет. Однако, по случаю этих размышлений, Виктор кое-что сообразил. Похоже, в том своем странном прошлом-будущем он был весьма образованным человеком. О том, что он хорошо разбирается в точных науках, Виктор уже знал. Теперь же осознал, что кое-что смыслит и в криминалистике. Возможно, там и тогда он работал следователем прокуратуры или служил в контрразведке. Впрочем, здесь и сейчас это ему ничем не поможет: слишком велик разрыв между мирами в уровне науки и техники. Пятьдесят-шестьдесят лет – никак не меньше.

Между тем, пройдя длинными коллегиальными коридорами и внушительными лестницами – по которым они спускались только для того, чтобы снова подняться вверх, – Виктор и сопровождающий его господин наставник достигли наконец приемной директора канцелярии при новгородском столоначалии Министерства внутренних дел. Это было просторное помещение, едва ли уступающее размерами актовому залу 8-й городской гимназии, в которой теперь учился Виктор, но здесь было сравнительно мало стульев, расставленных вдоль стены напротив высоких узких окон, зато имелось два письменных стола, поставленных по обе стороны от таких же высоких, как окна, двустворчатых дверей. За одним столом сидел референт-делопроизводитель, а за другим – секретарь директора канцелярии. Вот этот секретарь – невысокий, холеный молодой человек с лицом, не выражающим ровным счетом никаких чувств – и вызвал Виктора в директорский кабинет всего лишь через сорок минут ожидания в приемной.

– Проходите, молодой человек, – приветствовал его директор канцелярии. – Проходите и садитесь, – указал он на стул, предназначавшийся для посетителей. – Разрешите представиться, коллежский советник Ставров, ну а вы, стало быть, Виктор Ильич Якунов.

– Совершенно верно, ваше высокоблагородие, – подтвердил Виктор и сел на предложенный стул.

– Что ж, Виктор Ильич, – чиновник пододвинул к себе лежавшую справа от него папку и развязал тесемки, – вопрос о вашем родстве оказался совсем непрост…

«Можно подумать, это я вас просил разбираться! Сами напросились, к себе и претензии выдвигайте!»

– Да-с, совсем непрост, – повторил Ставров, смотрел он при этом Виктору в глаза и словно бы ждал от него какой-то определенной реакции. Но не дождался, поскольку Виктор еще не знал, радоваться ему или горевать, но предпочел бы попросту плюнуть и растереть.

– Позволю себе задать вопрос, – все-таки сказал он вслух, – вам удалось узнать что-то определенное?

– Удалось! – кивнул директор канцелярии. – Якуновы, видите ли, Виктор Ильич, являются, как выяснилось, младшей ветвью Якуновых-Загородских. Разветвление это возникло сто двадцать три года тому назад, когда младшему брату посадника Якунова-Загородского генералу Борису Федоровичу Якунову Сенат республики Себерия даровал право основать свой собственный род, независимый от основной линии. Однако указ этот не отменял наличия родства между двумя линиями, и в связи с этим в тот момент, когда пресекся посаднический род, права на титул перешли к вашему деду.

«К моему деду? – удивился Виктор. – А там что же, вообще никого из родственников не осталось в живых?»

– Почему именно к моему деду? – поинтересовался он вслух.

– Потому что Игнатий Пантелеймонович Якунов-Загородский не оставил после себя ни детей, ни внуков, ни даже родных племянников, – объяснил чиновник. – Никакого прямого потомства. В этом случае преимущество в наследовании имеют родственники по боковой линии, в особенности если они носят ту же фамилию, что и представители основной линии.

– То есть достаточно того, что мы Якуновы?

– Именно так, – подтвердил Ставров.

– И никто не может оспорить факт наследования в суде? – не унимался Виктор, что-то такое помнивший из своей прежней жизни.

– Что ж, – усмехнулся в ответ чиновник, – отдаю должное вашему уму, Виктор Ильич. Могут. Есть кому, и они бы оспорили, да только граф Игнатий озаботился оставить завещание, передав титул своему троюродному брату Ивану Якунову, сиречь вашему деду. А с завещанием, молодой человек, не поспоришь. Хотя ваши родственники и попробовали его оспорить. Оттого ваше дело, Виктор Ильич, и легло в долгий ящик.

– И что теперь?

– Теперь титул принадлежит вам, – улыбнулся, наконец, коллежский советник. – Вот официальное извещение Сената Республики Себерия, что с первого марта сего 1945 года вы, Виктор Ильич официально являетесь не Якуновым, как прежде, а посадником или, по новому стилю, графом Якуновым-Загородским. Вот, стало быть, бумаги, подтверждающие сей неоспоримый факт. А неоспорим он оттого, что таковым его признал сенатский суд, а с Сенатом республики бодаться – себя не уважать!

– Благодарю вас, ваше высокоблагородие! – поднялся со стула Виктор. – Это… неожиданно… но, разумеется, приятно! Спасибо вам!

– Не торопитесь, молодой человек, – остановил его коллежский советник. – Вместе с титулом к вам переходит и все завещанное Игнатием Пантелеймоновичем движимое и недвижимое имущество. А именно, квартира в Ниене[41] со всей обстановкой, коллекцией клинкового оружия и живописи и банковский счет на три тысячи шестьсот семьдесят пять рублей. Оружие, картины и кое-какие личные вещи графа находятся в камере хранения Объединенного Новгород-Ниенского банка, квитанция прилагается, – кивнул он на лежащую перед ним папку. – Квартира в долговременном наёме. Деньги – шестьдесят рублей ежемесячно – поступают на банковский счет все в том же Новгород-Ниенском банке. Счет следует переписать на ваше имя, но думаю, в гимназии вам с этим помогут. На данный момент у вас там скопилось уже тысяча семьсот сорок рублей…

Так неожиданно Виктор стал графом и обладателем кое-какого нестыдного имущества, которое, уж верно, превосходило и ценой, и значением все то, что он оставил на Филипповой Горе. В гимназии, к слову, эта метаморфоза произвела на всех весьма сильное впечатление. Республика республикой, а дворянство никто пока не отменял и со счетов не сбрасывал. И графский титул, как начинал теперь понимать Виктор, для этих людей – имея в виду и преподавателей, и гимназистов – отнюдь не пустой звук. Что-то такое он добавлял человеку. Что-то важное, что не сразу выразишь словами, но прибавка эта оказалась достаточно весомой, чтобы не обращать на нее внимания. Да и деньги оказались Виктору весьма кстати.

Он жил в интернате при гимназии на полном пансионе, и надо сказать, Павел Игнатьевич Головин не зря старался, подыскивая для Виктора подходящее по всем статьям место. Воспитанников здесь хорошо одевали – гимназическая форма из хорошего сукна и ботинки из натуральной кожи, – неплохо кормили, имея в виду, что пусть не всегда вкусно, но всегда досыта, и спали гимназисты в теплых дортуарах на шесть кроватей со своей уборной и общими на четыре спальни душевыми. Однако полными сиротами являлись здесь лишь трое гимназистов, остальные были попросту иногородними или происходили из хороших, но обедневших семей. А так, чтобы вообще ни одной родной души на всем белом свете, не имевшим никаких, пусть даже самых дальних родственников, являлся один лишь Виктор. Ему никто не слал писем и не выдавал денег на карманные расходы. Тем не менее, учитывая его возраст, – все-таки шестнадцать лет как-никак, – по выходным и праздничным дням его отпускали в город, так сказать, давали увольнительную на берег. И вот здесь наличие собственных денег оказывалось крайне важным фактором. Сиротам и детям из обедневших семей полагалась, разумеется, стипендия, чтобы, выходя в свет, гимназисты могли себе «ни в чем не отказывать»: выпить, скажем, стакан сельтерской воды, съесть мороженое пломбир или сходить на дневной сеанс в синематограф. Однако небольшой личный капитал в этом смысле значительно расширял список удовольствий, которые, отправляясь в город, мог себе позволить Виктор. Ну, а нынешнее богатство, упавшее на него, что называется, прямо с неба, еще больше расширяло горизонты, позволяя думать о вещах, о которых ученику старших классов гимназии обычно не приходилось и мечтать. Выпить кружку хорошего пива, пообедать в ресторации, сходить на представление в бурлеск[42]. Там, конечно, косо смотрели на гимназическую форму, но капитал тем и хорош, что открывает множество закрытых вроде бы дверей. Сначала – за мелкую мзду – ему позволяли посмотреть на полуголых девиц из темного угла близ кулис, а потом он купил себе нормальный костюм, в котором не выглядел уже безусым юнцом, и стал выходить в город в «гражданском». Теперь на него косились уже в гимназии, но, в конце концов, оставили в покое. Так что Виктор вплотную задумался над посещением борделя. Желание «спустить пар» совершенно нормально для физически здорового шестнадцатилетнего парня, но ведь на самом деле Виктор был куда старше и знал о сексе отнюдь не понаслышке. И томление в чреслах, возникавшее у него все чаще и чаще, в особенности в виду красивых дам и полураздетых танцовщиц, он понял сразу и однозначно. Однако возможности начать в городе настоящий роман, как это делала молодежь в «будущем-прошедшем», у него попросту не было. Негде познакомиться, не с кем, да и результативность этого метода, учитывая его юный возраст, а также имевшую место историческую эпоху, стремилась к нулю. Так что для удовлетворения полового инстинкта оставались одни лишь шлюхи.

Обдумав эту мысль, Виктор решил отложить посещение публичного дома до летних каникул. Поскольку ехать ему все равно было некуда, он на все лето оставался в своем интернате при гимназии, но получал при этом гораздо большую свободу, чем в обычное время. Была возможность иногда даже не возвращаться ночевать. Этот интересный факт поведал Виктору Михаил Корчемкин, как раз завершавший свое пребывание в 8-й гимназии и уезжавший учиться – он получил стипендию от богатого мецената – в Шлиссельбургскую Академию – лучший университет Новгородской республики.

– Дашь смотрителю серебряный рубль, и он тебя целый месяц будет покрывать. И выпустит, и впустит, и начальству доложит, что ты спал в дортуаре аки агнец божий. Но, если есть деньги, я бы тебе, брат, посоветовал сходить в шведский ночной клуб или на франкский стриптиз. Одухотворяющее зрелище, да и кого-нибудь из танцовщиц можно снять. Но это, знаешь ли, стоит дороже, чем простая профура[43]…

Слова старшего товарища пробудили у Виктора какие-то смутные воспоминания о его прежней жизни, в которой он, похоже, бывал в ночных клубах и видел вожделенный танец-стриптиз. Вспомнил он и то, что в питейных заведениях – кажется, там и тогда они назывались барами – ближе к ночи можно было подцепить не только проститутку, но и вполне добропорядочную шлюху, которая приходит туда не ради денег, а ради половых излишеств. Существуют ли такие женщины в этом мире и в эту эпоху, Виктор не знал и знать не мог, но признавал, что идея хороша, и ее как минимум следует проверить. Так что на лето у Виктора имелись весьма серьезные планы, но, как оказалось, он с ними несколько поторопился. За неделю до окончания семестра ему пришло неожиданное письмо.

Это был неожиданный поворот, но, разумеется, поворот положительный. Родственные связи еще никому не повредили, тем более если среди вновь обретённой родни числится даже настоящий генерал. И еще одно немаловажное обстоятельство: это явно были не те родственники, которые хотели прибрать к рукам его громкий титул. А это, согласитесь, многое меняет.

Родственники у Виктора оказались и в самом деле зачетные. Не то чтобы богачи и помещики, но в то же время люди отнюдь не простые и наверняка не бедные. Начать с того, что тот самый Рощин, к которому в Шлиссельбург повезла его Рязанцева, оказался генералом-лейтенантом пластуном и совсем недавно принял командование армейским корпусом. Однако имение «Кобонский Бор» – на самом деле старинный замок с современными пристройками посреди девственного леса – принадлежало не ему, а его жене баронессе Елизавете Аркадиевне фон дер Браге, которая на поверку оказалась контр-адмиралом Флота и носила почетный титул «княгиня Виндавская» за невероятные свои подвиги «на поле брани и в сложнейших экспедициях в неизведанные земли». Виктор читал о ней в книжке про Себерско-киевскую войну, которая по случаю завалялась у «деда» в замке на Филипповой Горе, и позже, в журналах, которые просматривал от скуки в поездах, путешествуя по Себерии в поисках подходящего интерната. Интересная женщина, но и гости у нее оказались не менее интересные.

На второй день пребывания в Кобонском Бору Виктор познакомился с Настей Берг. Берги – брат адмирала генерал-лейтенант Григорий Берг, его супруга профессор медицины Полина Берг и дети, Настя и ее братья Дмитрий и Глеб – приехали ближе к вечеру. Виктор как раз вернулся из леса, куда ушел исключительно от скуки, – и увидел, как въезжает во двор замка или, как здесь говорили, мызы, – роскошный локомобиль. Огромный, черного лака, с никелированными, сияющими, как начищенное серебро, деталями, на высоких обутых в натуральный каучук колесах, он был попросту неотразим. И, видит бог, Виктор, умевший ценить прекрасное, готов был залюбоваться этим чудом технического прогресса, если бы не стройная темно-русая девушка, вышедшая из просторного, отделанного кожей салона. Наверное, ей было лет шестнадцать-семнадцать. Очень женственная, высокая и зеленоглазая, она произвела на Виктора мгновенное и очень сильное впечатление. Он попросту не мог оторвать от нее глаз, хотя и заметил, что девушка та еще кокетка. Она ведь видела Виктора и наверняка заметила его к себе интерес – не могла не заметить, – но делала вид, что не знает об этом, или что ей это безразлично. Однако на самом деле ей это было интересно и приятно, иначе зачем бы ей было совершать все эти простые и вроде бы случайные движения, которые тем не менее позволяли увидеть то плавный изгиб бедра, то обтянутый тонкой тканью аккуратный зад, а то и вовсе рисунок груди в три четверти. Это чтобы у него не осталось и тени сомнения относительно того, насколько полная и высокая у нее грудь. В общем, представление получилось запоминающееся и продолжалось минут пять, пока его не позвали знакомиться.

– Виктор, – представился он, заглянув в ее огромные зеленые глаза. – Я дальний родственник госпожи Рязанцевой. Одним словом, седьмая вода на киселе.

– Анастасия Берг, – девушка чуть раздвинула в улыбке полные красивого рисунка губы. – А у вас, Виктор, какая фамилия?

– Якунов-Загородский, – назвался Виктор, неожиданно застеснявшийся доставшегося ему по случаю титула.

– Граф, – добавил, сообразив, что без титула формальное представление невозможно. – Граф Якунов-Загородский.

– Ого! – искренно удивилась Анастасия Берг. – Целый граф? А у нас в республике что, есть собственные графы?

– На самом деле посадник, – поморщился Виктор, – но мне сказали, что лучше использовать общеевропейский аналог…

– Как все сложно! – уже более естественно улыбнулась девушка. – Пойдемте, Виктор, вы должны мне рассказать, где прятались до сих пор. А то я вроде бы всех родственников знаю – и дальних, и не дальних, и, вообще, не родственников, – а вас в этом доме вижу впервые. Согласитесь, что это более чем странно.

– Ничего странного в этом нет, – стушевался под ее взглядом Виктор. – Я и сам только недавно узнал, что титул перешел ко мне по наследству. А так всю жизнь был просто Якуновым и жил с дедом у черта на куличиках. В смысле очень далеко отсюда, почти у подножия Уральских гор. Там в Пермском крае есть такая река, называется Колва…

– Там у вас тайга, наверное, дикий край, – аккуратно мотивировала его девушка на продолжение рассказа.

– Не наверное, – объяснил Виктор, которому наконец-то удалось взять себя в руки, – а именно тайга. Медведи, волки, кабаны… Действительно дикий край. Красиво, но сурово, да и жизнь непростая…

Он вдруг вспомнил, что никакой он не «безусый вьюнош», а взрослый мужик в цыплячьем теле. А вспомнив об этом, сразу сообразил, что гормоны гормонами, а голова у мужчины на плечах не только, чтобы шляпу или фуражку носить. Ею думают. Ею, а не головкой члена. Иначе любая симпатичная фемина, вроде этой вот красотки, – а то, что Настя Берг красива и дико привлекательна, спору нет, – станет крутить им, как захочет. А должно быть все с точностью до наоборот. Он должен крутить ею и вертеть, как в голову придет, но при этом так, чтобы ей казалось, что он на нее никак не надышится и готов «отсюда и до конца своих дней» не иначе, как носить любимую девушку на руках.

– Я вырос без родителей, – добавил он романтического флёра. – Меня воспитал дед – отставной артиллерийский бригадир…

Его рассказ был выстроен в лучших традициях жанра, но при этом Виктор девушке ничего не наврал. От волков – было дело – убегал. Переплыл тогда Колву, и даже винтовку не утопил. И на дереве всю ночь просидел, пока медведь, загнавший его туда, не плюнул и не ушел по своим медвежьим делам. И в пургу с дороги сбился, было дело. Вот только случилось это еще тогда, когда он беспризорничал, и в ту ночь замерзли насмерть четверо из их ватаги. Но Насте он об этом рассказывать не стал. Зачем? Лишнее о себе он никому не рассказывал и изменять этому правилу не собирался ни сейчас, ни в будущем. У него была своя история, и он нигде и ни с кем не позволял себе отклоняться от канона. Иди знай, где и когда всплывет нечаянно утерянная правда!

В общем, Виктор развлекал Настю до самого ужина, сидел рядом с ней за общим столом и еще часа полтора выгуливал ее после этого перед сном. Других сверстников в гостях у адмирала Браге не оказалось – одни были сильно старше, другие, как братья Насти и сыновья адмирала, на несколько лет младше, – так что никого не удивил тот факт, что молодые люди проводят все время вместе. О том же, что они не только чинно прогуливаются по окультуренным просекам Кобонского бора или беседуют о книгах и фильмах, сидя в беседке у всех на виду, не знал никто. А между тем первый раз они поцеловались на третий день знакомства. Инициатором нежного поцелуя стал Виктор, но, похоже, Настя Берг ожидала именно такого развития событий. Во всяком случае, поцелуй ее не ошеломил и не привел в трепет. Напротив, он ее воодушевил.

Разумеется, в имении, полном разновозрастных гостей, находить возможность остаться наедине было совсем непросто, но дом у Елизаветы Аркадиевны – старый краснокирпичный замок и новые пристройки из светлого камня – был большой, а лес вокруг и того больше. Виктору однажды удалось даже раздеть Настю до «без трусов», уговорив искупаться в речке нагишом, но перейти к «главному блюду» им в то лето – ни в Кобонском Бору, ни на Печоре в имении генерала Рощина – так и не удалось, хотя хотели этого оба. Настя Виктору тогда прямо сказала, что не против, и боится только залететь. Но, к сожалению, хотеть не всегда означает – мочь. По-быстрому не хотелось ни ей, ни ему, а по-другому никак не выходило. В общем, не сложилось, а там уже и лето прошло.

3. Новгород

Январь-сентябрь, 1946

Виктор вернулся в гимназию с двумя чемоданами обновок – новоявленные родичи словно соревнование устроили, кто ему сделает больше подарков, – переехал в дортуар старших классов, просторную спальню на три кровати с рабочими столами и платяными шкафами, и начал снова выстраивать привычный уже для него образ жизни. Учился, как и следует быть, прилежно, дисциплину демонстрировал отменную, принципиально не участвуя в глупых детских шкодах, но зато в выходные увольнялся в город и был полностью предоставлен самому себе. Партикулярное платье – костюм, сорочку с галстуком, пальто, шляпу и перчатки – и небольшой кофр с мелочами, типа очков с дымчатыми стеклами, коробки папирос и зажигалки, он хранил у сторожа кафешантана «Салон де варьете» на Ниенской улице. Там он переодевался, там же чаще всего проводил вечер. Смотрел представление, обедал, выпивал немного водки или коньяка и пару раз познакомился с молодыми дамами, которые приходили сюда без кавалеров. Таких женщин здесь называли на франкский лад демимонденками[44], но, разумеется, эти были рангом пониже настоящих дам полусвета. Впрочем, веселые, неглупые и чистоплотные, они составляли полный контраст обычным городским шлюхам. Так что пришлось Виктору раскошелиться, но игра, как говорится, стоила свеч. Обе кокотки оказались симпатичными и умелыми, и Виктор той осенью провел в городе – в одной из небольших гостиниц городского центра – несколько замечательных ночей. Прикрывал его при этом сосед по комнате Кирилл Манчуков. У Кирилла в городе жил родной брат – студент университета. Он официально оформил в гимназии документ, позволяющий его брату Кириллу Манчукову и другу брата Виктору Якунову-Загородскому проводить у него в гостях выходные дни, имея в виду и ночлег в его холостяцкой квартире. Чем занимался в эти дни Кирилл, Виктор не знал, но и тот особо не интересовался тем, как проводит время его гимназический приятель.

А потом эти приключения закончились, но зато начались новые. Перед самым Новым годом в Новгороде объявились Берги. Виктор всю осень переписывался с Настей, но она ему так и не сказала, что семья переезжает в Новгород. Готовила сюрприз, и он ей, следует сказать, удался. Перед самыми выходными в гимназию приехала мать Насти профессор Берг и спросила Виктора, не хочет ли он провести зимние праздники – Новый год и Рождество – вместе с ними в Кобонском Бору.

– А после праздников вернемся в Новгород вместе, – сказала она как бы между прочим. – Ты же знаешь, мы переезжаем…

О переезде и его причинах Виктор не знал, но, как тут же выяснилось, генерал Берг получил новое назначение – начальником кафедры в Новгородскую военную академию, и вся семья будет теперь жить здесь же, в Новгороде.

– Мы уже и квартиру сняли, – рассказывала Полина Дмитриевна за чашкой кофе в близлежащей кондитерской, – а я себе работу нашла. Буду служить во Второй градской больнице.

Так жизнь Виктора снова переменилась. Как ни странно, совершенно чужие ему Берги довольно быстро стали его семьей. Полина Дмитриевна настаивала, чтобы он проводил в их доме выходные дни и праздники, и, сама того не подозревая, потворствовала развитию довольно бурного романа между Виктором и Настей. Внешне все выглядело более чем благопристойно, да, в общем-то, таким и являлось. Виктор ведь круглый сирота, и даже те его дальние родственники, что недавно нашлись, благодаря сложным архивным изысканиям, все поголовно жили в других, иногда далеко отстоящих от Новгорода городах. Поэтому женщины семьи Берг посчитали правильным и необходимым взять на себя заботу о Викторе, введя его в круг семьи. Ему даже выделили собственную комнату в большой двухэтажной квартире Бергов, и, разумеется, он стал непременным участником всех торжеств и званых обедов, устраиваемых Георгием Аркадиевичем, командовавшим в последнюю войну полком гвардейских пластунов, и Полиной Дмитриевной – ученой женщиной-хирургом. Однако старшие Берги были людьми занятыми и к тому же должны были уделять внимание и время двум своим младшим сыновьям-погодкам. Поэтому на прогулки по городу – с обязательным посещением разнообразных кондитерских, франкских кофеен и себерских чайных – Виктор ходил с Настей. Она опекала его, как родственника из провинции, он сопровождал ее, как защитник и кавалер. И надо сказать, Виктору это нравилось. Конечно, походы в кафешантаны и прочие бурлески пришлось прекратить. Но зато теперь он ходил в театры и музеи, на концерты классической музыки и на выставки современных художников, читал вместе с Настей книжные новинки, обсуждал новости искусства и занимался прочими интеллигентскими глупостями.

Что-то из этого было ему внове – по-видимому, в той его первой жизни он не был страстным любителем пирожных, оперного пения и струнных квартетов, – а что-то, напротив, оказалось знакомо и близко. Виниловые пластинки с мелодиями танго и фокстрота, буги-вуги и рок-н-ролл, который он, похоже, умел танцевать и раньше, джаз, художники-модернисты и городские пейзажи северных городов. Но, главное, это, разумеется, Настя. Трудно сказать, чего здесь было больше: юношеского пыла, разогретого бурным половым созреванием, или влюбленности немолодого мужчины в совсем еще юную красавицу. Однако по факту отношение Виктора к Насте трудно было назвать простым увлечением. Возможно, это была любовь. Во всяком случае, проанализировав свои чувства, Виктор решил, что все именно так и обстоит. Однако сложность его ситуации заключалась в том, что, будучи человеком разумным и опытным, он понимал всю бесперспективность этих отношений. Не в смысле секса. Любить они друг друга могли сколько угодно, вернее, настолько, насколько позволяли обстоятельства. Но думать в семнадцать лет о браке было бы странно и для нее, и для него. Разумеется, чисто формально выйти замуж в этом возрасте было бы для Анастасии вполне нормально. Однако сама она предпочитала пойти по стопам матери и прежде чему-нибудь выучиться – той же медицине, например, или дизайну платьев, как Надежда Федоровна Вербицкая, – а уж потом можно и под венец. И, кроме того, Виктор подозревал – при том, что это никогда не было произнесено вслух, – что в перспективе Настя предполагает выйти замуж за мужчину постарше и, разумеется, состоятельного. Виктор же пока не мог предложить ей ничего достойного внимания, не считая титула, который в Себерии значил все-таки меньше, чем хороший счет в банке или пакет ценных бумаг. Но и сам он не видел возможности жениться, не имея, как говорится, ни кола, ни двора.

То есть оба они – и Виктор, и Анастасия, несмотря на возраст и острую влюбленность, прекрасно понимали, что продолжения не будет. Однако обоим хватало ума, чтобы не поднимать эту тему в разговорах и стараться по возможности обходиться без выяснения отношений, тем более что жизнь была прекрасна и удивительна даже в дождь и снегопад. Ведь для того, чтобы остаться наедине, не обязательно было прятаться по углам. Можно было – что они и стали вскоре практиковать – выйти воскресным утром из дома с официально задекларированной целью погулять по городу, пока погода позволяет, посидеть в кондитерской, съездить в парк развлечений, чтобы покататься на русских горках, навестить друзей и сходить на концерт камерной музыки, а на самом деле забраться в номер приличной гостиницы в туристическом центре города, заказать в ресторане сладости и шампанское, а позже – обед и вино, и со всей страстью юности предаваться там половым излишествам, которые ни ей, ни ему никоим образом не приедались.

4. Новгород-Псков

Лето-осень, 1946

Вообще-то, после сдачи выпускных экзаменов Виктор предполагал уехать в Ниен, чтобы поступить в Политехнический институт. Но затем все повернулось так, что прежние планы вдруг потеряли актуальность, и вместо одного жизненного пути Виктор избрал другой.

Инженер – это хорошая, уважаемая в Себерии – да и не только в ней – профессия. К тому же у Виктора имелось в запасе где-то с дюжину научно-технических идей, проходивших по разряду «смутные воспоминания прошлого – будущего состоявшегося». Он начал записывать их еще в ту пору, когда жил в разваливающемся от старости замке на Филипповой Горе и продолжил затем, уже учась в гимназии. Парадокс состоял в том, что Виктор практически не помнил свою жизнь «до того, как», однако порой что-то всплывало вдруг в памяти по тому или иному случаю. Какой-то визуальный образ – иногда яркий, но чаще размытый, – конструкторское решение, которое так сразу и не сформулируешь словами, или математический расчет, в котором еще предстояло разбираться. Иногда это была картинка, в другой раз словно бы техническое описание или вот цепочка символов и чисел, расставленных в неслучайном порядке. Скорее всего, это были знания из той прошлой жизни, которую он так и не смог толком вспомнить, но где, судя по всему, имел профессию технического профиля и являлся хорошо образованным человеком. Важным, однако, в его нынешнем положении было то, что эти странные послания из другого мира могли иметь – и, скорее всего, действительно имели – не только научную, но и коммерческую ценность. Ничего подобного тому, что он записывал в свою старенькую тетрадь в коленкоровой обложке, здесь, в мире, в котором он теперь жил, Виктор не встречал. Нигде не видел. Не слышал о таком. Не читал в книгах. А между тем это были весьма любопытные и, скорее всего, невероятно полезные для науки и техники идеи, которые – после доведения их до ума – можно было, наверное, продать за большие деньги. Собственно, поэтому Виктор и выбрал Ниенский Технологический институт. Это учебное заведение славилось уровнем подготовки выпускавшихся из него специалистов, как, впрочем, и достижениями своих научных лабораторий, то есть оно было буквально создано для Виктора.

Однако события того лета внесли в его планы существенные коррективы. Аттестат зрелости Виктор получил двадцать третьего июня, а двадцать пятого – за неделю до запланированного отъезда в Ниен – Настя Берг сообщила ему, что выходит замуж. Если до этого момента он и предполагал, что влюблен, – хотя никогда не думал об этом всерьез, – едва девушка рассказала ему о принятом решении, Виктор понял, насколько сильно на самом деле он ее любит. Ему потребовалось время, чтобы переварить ее слова, и еще больше времени, чтобы осознать размеры свалившегося на него несчастья. Любовь на поверку оказалась не веселым приключением, а горьким чувством и непростым испытанием на прочность. Хорошо еще, что ему хватило ума и силы воли спрятать свое горе в себе.

Он внимательно выслушал не на шутку разволновавшуюся девушку и ответил ей по видимости спокойно и рассудительно, ровным голосом и тщательно подбирая слова. Не скрывая того, что удивлен и разочарован скоропалительностью ее решения, он не стал тем не менее устраивать истерику. Напротив, сохраняя внешнюю невозмутимость, он расспросил Настю о подробностях, как и следовало настоящему другу и «почти родственнику». Оказалось, что девушка выходит замуж за полковника медицинской службы Селифонтова – старинного приятеля ее собственного отца. Фамилия счастливца показалась Виктору знакомой и уже на следующий день, заглянув в справочник «Кто есть кто в республике Себерия», он понял подоплеку происходящего, хотя и был ею немало удивлен, очень уж это было непохоже на ту Настю, которую он любил. Викентий Борисович Селифонтов носил титул новгородской старшины. Природный новгородский боярин, унаследовавший несколько лет назад огромное состояние, он являлся к тому же довольно известным в Себерии и мире военным хирургом и героем-добровольцем давней уже Себерско-польской войны, на которую пошел, будучи гражданским врачом. Фотографии его Виктор так нигде в те дни и не нашел, но зато выяснил, что мужику, слава богу, сорок шесть лет, и это к тому же его первый брак.

Было несложно представить себе, что такому человеку могла приглянуться знакомая, по-видимому, едва ли не с детства юная красавица из хорошей семьи, но вот, что заставило Настю принять его предложение, было Виктору совершенно непонятно. Ну, богат и знатен, но куда ей спешить, а главное – зачем? Она ведь сама и не раз говорила, что замуж не торопится, поскольку прежде хочет выучиться и узнать жизнь. Так с чего вдруг такая спешка? Будут еще в ее жизни соискатели руки и сердца с тугим кошельком и громким титулом. Виктор и сам, если на то пошло, природный аристократ – посадник древнего новгородского рода, и денег предполагает заработать быстро и много, о чем, между прочим, Настя была хорошо осведомлена, поскольку эти свои планы он с ней обсуждал в открытую, не рассказывая лишь о том, откуда берутся его идеи. Тогда что? Любовь? Но любовь к полковнику Селифонтову казалась Виктору полным нонсенсом. Больше всего в этой истории его обижало как раз то, что Настя спала с ним практически до самого последнего момента. И более того, судя по всему, не собиралась прекращать отношений даже после того, как станет боярыней Селифонтовой. Однако дело даже не в этом. Она сообщила о том, что выходит замуж буквально за неделю до венчания, а ведь такие дела не в один день решаются, и получалось, что она Виктора обманывала, скрывая от него правду, в течение как минимум двух-трех месяцев.

В общем, расстались они по видимости мирно, но Виктор свою позицию при этом обозначил более чем решительно: «Умерла так умерла!» Встретились, переговорили коротко, Виктор пожелал девушке счастья и в тот же день уехал из Новгорода. Однако отправился он не в Ниен, как планировал прежде, а в Псков, куда поехал по мгновенной прихоти, и поступил там в Академию аэронавтики, причем сразу на два факультета – на пилотажный, и на инженерный. Добиться этого оказалось непросто, тем более что для пилотажного направления у Виктора не было ни подходящих рекомендаций, ни патента пилота легких машин. Но тут уж ему помогло знакомство с адмиралами Браге и Кенигом. Елизавета Аркадиевна, симпатизировавшая «талантливому юноше» практически с самого их знакомства два года назад, приехала по такому случаю в Псков и лично продавила необычное решение своего протеже силой своего же немереного авторитета. Помог, разумеется, и адмирал Кениг, задействовавший свои особые связи в адмиралтействе, где он занимал должность директора отдела документации при набольшем боярине, а это, как догадывался Виктор, был обычный эвфемизм, обозначающий бойцов невидимого фронта и лиц, приравненных по статусу к этим самым шпионам и прознатчикам.

В результате Виктор стал-таки инженером, хотя формально носил все-таки знаки различия флотского пилота. Пилотом он на самом деле и был – военным пилотом-инженером – испытателем воздухоплавательных машин.

Глава 3

1. Псков

Сентябрь, 1950

Атакующие «Кочи» 5-й серии давно уже не в строю. Старая машина со множеством недостатков. Аэродинамика ни к черту – тупорылый штурмовик, с толкающим трёхлопастным винтом за спиной и дурацким прямоугольным оперением – вооружение, допустим, неплохое, но это только если выходить один на один с таким же легковесом, как он сам, а с фрегатом или крейсером в одиночку уже никак не справиться, хотя случалось и такое. Ну и скорость. Мало того что коч похож на бочку с пропеллером, так еще и машина у него маломощная[45]. Эти штурмовики выдают максимум триста восемьдесят километров в час и при крутом пикировании могут потерять обшивку, потому что не предназначены для больших скоростей. И тем не менее коч – это настоящий боевой самолет или, по современной классификации, ударный истребитель-штурмовик. И, подняв его в воздух, Ара почувствовала себя настоящим авиатором. Все-таки коч – не автожир и не геликоптер и уж точно, что не планер. Коч – это коч!

Конечно, Аре хотелось бы полетать на «коче» 11-й серии, которыми укомплектованы полки, базирующиеся на авиаматки, или на «гридне»-перехватчике с тянущим двухлопастным винтом. Вот где настоящая скорость, вот где драйв. От шестисот до семисот километров в час в зависимости от конфигурации. Да бог с ними с ударными истребителями-штурмовиками, сейчас Ара согласилась бы и на торпедоносец – «струг» или «лóдью» продвинутых моделей. Пятьсот пятьдесят километров в час на форсаже – тоже не фунт изюма. Но на данный момент ничего кроме старого коча пилотировать ей никто не доверит. Спасибо еще, что практически сразу пересадили со спарки на настоящую учебно-боевую машину. К слову сказать, такое счастье привалило только Аре и двум ее сокурсникам: Леше Аникееву и Мише Кону. А получилось это так.

Едва она успела посадить свой коч на аэрополе – в тот самый первый день полетов, – как ее тут же взяли в оборот инструктор, летавший с ней на спарке, начальник летной практики и командир учебной роты.

– Чудес на свете не бывает, – упредил любые ее возражения лейтенант Вяземский. – Взлет с «подскоком Гущина» – это стиль палубной авиации. Посадка с изменением шага винта оттуда же.

– В небе держится уверенно, – добавил свои две копейки инструктор. – Коробочку прошла, как два пальца об… асфальт. Высота, скорость, мощность машины – все, согласно инструкции и без обычного для малолеток курсантского мандража.

– Значит, машину знаете, – подвел итог командир роты. – Летали. Вопрос, где?

– На аэрополе Коржа-Испытательный, – признала Ара.

Ей было стыдно, что она так запросто – и, в сущности, из одной своей немереной гордыни – слила всю свою хитрожопую легенду.

– Кто же вас допустил в запретную зону? – удивился лейтенант Вяземский.

– Я там выросла, – тяжело вздохнула Ара, решившая, что будет врать до последней возможности. – Я из Устья-Вологодского, на аэрополе к отцу на велике ездила. Ну, и пилоты меня с детства знали. Шеф-пилот Скурихин с отцом, бывало, водку пил.

– А отец у нас кто? – задал закономерный вопрос командир учебной роты лейтенант Колдузов.

– Инженер.

– Понятно.

«Что бы ты понимал!» – усмехнулась мысленно Ара, уловившая, что «вроде бы пронесло».

Ее отец действительно имел инженерный диплом. В свое время закончил в Ниене Технологический институт. И про место проживания не соврала. Дом Авенира Никифоровича Кокорева – хозяина огромной индустриальной империи, которому, собственно, и принадлежали Вологодские авиастроительные заводы, – и в самом деле, располагался в Устье-Вологодском, как раз на краю полуострова, образованного извивом рек Сухона и Вологда. Красивое место – вода, леса, заливные луга за плесом, – и Ара действительно с семи лет гоняла на велосипеде по всей округе. Правда, о том, что ее сопровождает негласная охрана, она тогда не знала.

– Так вы, курсант Бекетова, значит, уже летали на коче? – уточнил лейтенант Вяземский.

– На спарке шестой и девятой серий. Одну меня, разумеется, не выпускали, – почти честно доложила начальству Ара, – но на спарке я без малого сорок часов налетала.

Вот об этом ее отец не знал. Это была тайна, покрытая мраком, строго конфиденциально между шеф-пилотом испытателей Скурихиным и Варварой Авенировной Кокоревой.

– Вообще-то, противозаконно… – раздумчиво протянул лейтенант Колдузов.

– Да будет тебе, Василий Кузьмич! – отмахнулся от приятеля лейтенант Вяземский. – Законно или нет, но это не у нас случилось, не нам и головная боль прописана. А по факту, у нас на потоке уже третий курсант, которого хоть сейчас на сборы третьекурсников отправляй! Сорок часов налета, не кот насрал!

– Не возражаю, – усмехнулся Колдузов. – Мне-то что.

– Значит, решено, – подвел итог руководитель летной практики. – Три тестовых вылета на спарке по программе А-100 и может вылетать самостоятельно. Но в этот сезон исключительно на пятых. Зимой, может быть, разрешим оседлать семерку, но только при успешном завершении первой летной практики.

Так все и произошло. Ей еще и то помогло, что Аникеев и Кон тоже научились летать в сходных и не слишком законных ситуациях: Миша, потому что его отец был комендантом армейского аэрополя в Ямбурге[46], а Леша успел отслужить срочную механиком на аэрополе в Кемской крепости, там и научился летать. Главное, однако, что их истории подтвердили правдивость той басни, которую рассказала командирам Ара. Вот никто и не стал докапываться, что там да как. Но уже через пару дней, как и обещал лейтенант Вяземский, Ара начала самостоятельные полеты.

Взлет, коробочка, посадка – это, разумеется, скука смертная, но без этой рутины не было бы и всего прочего: «разведывательных» полетов по азимуту, и бреющих над гладью Псковского озера, и, наконец, подходов к фигурам простого пилотажа: к виражам, горизонтальной восьмерке и боевому развороту. А перед самым окончанием практики ей разрешили выполнить горку с углами кабрирования[47] до 45 градусов. И это был вообще улет какой-то, потому что, выполнив все шесть фигур простого пилотажа, Ара приземлила свой штурмовик «на короткой», то есть так, как сажают самолеты на палубу авиаматки. Выпендреж, конечно, но уж очень хотелось пофорсить, тем более что все у нее вышло на «ять».

Села, вырулила к месту стоянки, встала на тормоза и заглушила машину. Привела все рычаги и тумблеры в нейтральное положение, отсоединила шнур шлемофона от разъёмной колодки, отстегнула привязные ремни, сдвинула фонарь остекления и выбралась наконец из кабины на крыло. Холодный сырой ветер с озера ударил в разгоряченное лицо, и Ара почувствовала невероятный прилив сил. По идее, должно было быть наоборот – все-таки час в воздухе, – но для Ары полет на самолете никогда не был работой, не стал ею и сейчас. Она улыбнулась, потягиваясь, спрыгнула с крыла на землю и побежала рапортовать о выполненном задании и об окончании полета. Подлетела к лейтенанту Вяземскому, бросила руку к виску и доложилась по уставу.

– Добро! – кивнул руководитель полетов. – Зачет. Зимой, чаю, разрешим вам, курсант Бекетова, летать на седьмой модели. Но там, учтите, и условия будут куда тяжелее, – зима в наших краях, сами понимаете, не фунт изюму, – и пилотаж сложный.

– Благодарю за оказанное доверие!

– Не за что пока, – усмехнулся Вяземский. – На данный момент это всего лишь планы. Ступайте отдыхать. Заслужили.

Ара снова бросила руку к виску, повернулась через левое плечо и едва не споткнулась на первом же шаге. Среди офицеров, собравшихся чуть поодаль, стоял Виктор. Она не видела мичмана с того самого памятного дня, когда, проводив ее до гостиницы, он ушел в ночь. Нет, он ее не кинул. Напротив, телефонировал на следующий день портье, чтобы сообщить, что вынужден срочно уехать по делам службы. Ара расстроилась, но делать нечего, военные не всегда – а на самом деле, крайне редко – могут распоряжаться своим временем, вернее, жизнью. Думать же о том, что Виктор ее попросту избегает, ей не хотелось.

В следующий раз он дал о себе знать на второй день после начала занятий в Академии. Прислал Аре письмо – короткую записку, но зато в настоящем конверте с марками и почтовыми штемпелями, – пообещав связаться с нею, как только вернется в Псков. Судя по обратному адресу, мичман Якунов-Загородский находился в Амурске[48], а значит, скорее всего, был командирован в Центральное училище военных авиаторов Земли Хабарова[49]. С тех пор прошел уже без малого месяц, и вот он, Виктор, жив-здоров, стоит среди других офицеров и смотрит на Ару. То ли удивляется ее присутствию здесь и сейчас, на учебной базе в Колинце, – хотя с чего бы вдруг, он же знал, что она зачислена в Академию, – то ли просто рад ее снова увидеть, или, напротив, ни чуточки не рад. Иди знай этих злыдней, как говорила в давние годы Арина-кормилица. Мужская душа – потемки, и этим все сказано!

Ара не споткнулась и не сбилась с ноги, ответила взглядом на взгляд и пошла своей дорогой. Вышла к палаточному лагерю и хотела было уйти в свой «дортуар», чтобы прилечь там под брезентовым пологом на раскладушку и чуток с устатку вздремнуть, как вдруг сообразила, что за всеми делами нечувствительно пропустила обед. Едва вспомнила о еде, как тут же, что не странно, почувствовала лютый голод и услышала гневное урчание в пустом животе. Полеты, вообще, сжигают уйму калорий, но мало этого, Ара же ко всему порядком перенервничала, готовясь к итоговому вылету, а нервы, это все знают, тот еще потребитель калорий. Но и это еще не все. Варвара Бекетова – девушка от природы, мягко говоря, некрупная, а ведь известно: чем меньше организм, тем больше он должен есть![50] И за прошедший с начала полевой практики месяц Антонина Николаевна Переверзева – повариха летного лагеря – видела этот феномен своими глазами и не раз, поэтому, едва Ара, взглянув на нее «несчастными глазами голодной кошки», спросила, не осталось ли с обеда чего-нибудь пожевать, выдала курсанту Бекетовой эмалированный тазик с еще теплыми макаронами по-флотски. Макарон этих, перемешанных с прожаренным мясным фаршем, было тут как бы не на три курсантские порции, и с этим делом вполне можно было заработать себе заворот кишок с осложнениями. Однако сердобольная повариха учла такую возможность и выставила перед Арой еще и пол-литровую кружку с крепким, как чифирь, котловым чаем, чтоб, значит, было чем еду запивать.

Ара принюхалась к содержимому тазика, сглотнула слюну и, вооружившись вилкой, принялась за еду. Ела она быстро, что не мешало ей, впрочем, тщательно пережевывать макароны с жареным фаршем. В общем, жевать и запивать. Прожевал, проглотил, запил. И так раз за разом, пока за стол напротив Ары не сел Виктор.

– Привет! – сказал он, с интересом отследив очередной этап процесса. – Вижу, ты проголодалась!

– Угу! – буркнула Ара, с остервенением проталкивая в пищевод наспех прожеванные макароны. С полным ртом не поговоришь, а ей хотелось. Поэтому и старалась.

– Привет! – улыбнулась, сделав глоток чая. – Рада тебя видеть. Как прошло?

– Прошло хорошо, – пожал плечами Виктор. – Места там красивые. Земля Хабарова, то да се.

– Лучше или хуже, чем на Колве? – уточнила Ара.

– Надо же, – удивился мичман. – Ты запомнила!

– Я все помню, – ответила она двусмысленно, как бы намекая на «свидание, которое не свидание». – У меня, вообще, память хорошая.

– Ну, тогда, вы должны помнить, курсант, – перешел Виктор на уставное «вы», – что собирались пригласить меня на свидание. Крепко ли ваше слово, госпожа Бекетова?

– Крепче некуда! – хмыкнула в ответ Ара. – Выбейте девушке увольнительную, офицер, и я вся ваша.

Грубый намек, если честно, да еще и стилизованный под текст из кино «для взрослых», но Ара со всей искренностью юности пыталась везде и всюду оставаться настоящим мужиком, даже если родилась женщиной.

– Звучит двусмысленно, – констатировал очевидное молодой офицер. – Мне стоит принимать в расчет не только текст, но и подтекст?

– На ваше усмотрение!

– Отлично! – кивнул Виктор. – Завтра у нас пятница, и вас всех возвращают в Академию. Соответственно, в субботу будет у вас, Варя, увольнительная.

– Отлично! – энергично повторила за мичманом Ара. – Когда, где?

– В десять утра в чайной Прокопьева, как смотрите?

– Положительно, – покосилась Ара на недоеденные макароны.

– У вас есть гражданское платье?

– Именно платье? – переспросила Ара, удивляясь тому, насколько несообразительными могут быть некоторые мужчины. Ну, куда, спрашивается, могла деться та одежда, в которой она приехала в Псков?

– Нет, – покачал головой Виктор. – Платье не обязательно, хотя я бы не отказался снова встретиться с той девушкой, с которой мы так удачно сходили в ресторан.

– Тогда так, – подвела Ара черту, – в десять утра я, если не возражаете, буду мальчиком, а ближе к вечеру, если придумаете подходящее занятие – театр, концерт, на худой конец, ресторан, – будет вам светская дама во всей своей недюжинной красе.

– Тогда я, пожалуй, займусь составлением культурной программы, – встал из-за стола Виктор. Посмотрел на нее внимательно, словно пытался рассмотреть нечто, чего не увидел прежде, коротко отдал честь и ушел.

Ара проводила его взглядом, вздохнула и вернулась к прерванному занятию. Впрочем, процесс поглощения макарон по-флотски никакому нормальному человеку думать не мешает. Делала это сейчас и Ара. Она думала о Викторе, вновь признавая, что первое впечатление ее не обмануло: красивый мужчина, сильный и неординарный. Нерядовой, в общем, представитель противоположного пола. Однако в связи с этим неизбежно возникал вопрос, настолько ли он хорош, чтобы дать ему уже на втором свидании? Да, и вообще, нужно ли ей это, и, если нужно, то с ним или когда-нибудь где-нибудь с кем-нибудь другим? Вопрос, к слову сказать, не праздный, поскольку разлука, как говорят знатоки, должна обострять чувства. Должна, но обострила ли, если говорить о ней самой? Влюбись Ара по-настоящему, должна была бы в этот месяц вынужденной разлуки – да еще и на казарменном положении – уже на стенки лезть. Во всяком случае, у других девушек такое бывало, но является ли это обязательным условием? Могло случиться, что она Виктора не любит или любит, но не так, как это случается у других.

«А вот интересно, – вдруг спохватилась Ара, – будь я парнем, а он девушкой, я точно так же терзалась бы вопросом, иметь или не иметь?»

Наверное, мужчины о таком даже не задумаются. Живут по принципу, дают – бери! И, если она ему все-таки даст, он возьмет, даже если это не любовь, а всего лишь похоть.

А с партикулярным платьем все у нее было в полном порядке. Курсантам не возбранялось, выходя в увольнительную, надевать штатское. На этот случай в рундуке у Ары был припасен тот самый «мальчиковый» набор, в котором она пришла проверять списки поступивших: джинсы, футболка, рубашка да черная кожаная косуха, а еще армейского фасона берцы и кожаные митенки с напульсниками. Весь же прочий багаж, как, впрочем, и купленный в тот памятный день «комплект светской дамы», хранился в небольшой квартирке, которую, по совету отца, она сняла в городе на другой день после зачисления. Квартира-студия под самой крышей: крошечный кухонный уголок, уборная и душевая кабинка, отделенные от комнаты тонкой фанерной перегородкой, большая кровать, чтобы было где, если приспичит, стол, несколько стульев и платяной шкаф с большим зеркалом. Сюда можно было привести мужчину, здесь удобно было устроить пьянку с приятелями по Академии или просто отлежаться, подремывая и посматривая краем глаза радиоскоп. Ара на такой случай даже запас завела: несколько бутылок водки и вина, банки с печеньем и конфетами, кофе, чай и сахар. А в леднике – головка сыра, нарезанный крупными ломтями хлеб в пластиковой упаковке, брусок сливочного масла, шмат копченого сала и три банки варенья: вишня, брусника и малина…

Мичман не соврал. По-видимому, он просто заранее знал, что после первого выезда в поле всем курсантам – кроме штрафников, разумеется – дают увольнительную. Так что в десять часов утра ровно, одетая «мальчиком», Ара вошла в чайную Прокопьева. Любопытно, что, назначая рандеву, кавалер не объяснил ей заранее ни что это за место, ни где оно находится территориально. То ли думал, что такое все должны знать, то ли специально выделывался. Впрочем, Ара переспрашивать его не стала, хотя и обратила внимание на этот, скажем прямо, не слишком дружелюбный жест – не хотела унижаться. Спросила у девушек с третьего курса. Те, в отличие от парней, своих младших не тиранили и относились к «салагам» по-человечески. Так что ей и на словах объяснили, что чайная Прокопьева – это образец себерского декаданса[51], и на бумажке чертёж участка местности, именуемый у авиаторов кроками, изобразили. И захочешь, не ошибешься.

Ара вошла в зал, расписанный в стиле новгородского «фэн де сьекль»[52], увидела мичмана, устроившегося за столиком у полукруглого окна, кивнула в знак приветствия и пошла к нему. Пока шла, Виктор встал ей навстречу и даже улыбнулся. Улыбка эта Аре понравилась, поэтому и она ему улыбнулась в ответ.

– Привет! – сказал он.

– Привет! – ответила она.

– Что будешь есть, пить?

– А что порекомендуешь? – Она-то здесь была впервые, а он как-никак псковский старожил.

– Сладкое или соленое?

– Это провокация? – подняла она бровь.

– Ничуть не бывало, – усмехнулся Виктор. – Здесь два меню: сладкое и соленое, в смысле ватрушки или шанежки?[53] И тогда уже, под ватрушки – цинский чай или белое франкское вино, а под шанежки – пиво или первач, но в десять утра, я думаю, можно обойтись без самогонки.

– А ты что закажешь? – спросила Ара, которой понравилась вводная мичмана Якунова-Загородского.

– Соленое с пивом.

– Тогда и мне соленое с пивом, – решила Ара. – Заказывай на свой вкус. Я девушка неизбалованная, поддержу.

– Ну да, ну да, – покивал ей не без иронии Виктор. – Столбовая дворянка Бекетова, и вдруг неизбалованная да непривередливая. Верю, верю!

– Проверь! – предложила Ара.

– Ладно, – отмахнулся Виктор. – Верю. Я ведь сам такой. Одно слово, что посадник, а в детстве, поверишь, ел то, что сам добывал.

– Воровал, что ли? – не поняла Ара.

– Да нет, – усмехнулся в ответ мичман, но Аре почудилось, что она таки ткнула его в больное место. – Я о другом. Мы вдвоем с дедом жили. Замок у нас на реке Колве. Ну, замок – одно название. Тын дубовый да терем кособокий. И все это в пермской тайге. Хлеб и порох, свечи и керосин, соль, перец, крупу – покупали на погосте…

– Погост – это же кладбище, разве нет? – удивилась Ара.

– Погост – это еще и поселение, – объяснил Виктор. – Это старое значение, но у нас там, на Колве так называют поселки до сих пор. Так вот, пенсия у деда была хоть и бригадирская, но ведь и дом надо было содержать, а в собственном доме знаешь сколько всего потребно? То стекла в окнах в бурю выбило, то петли надо на окнах и дверях сменить, печку переложить, одежду купить. Вот мы и добывали зверя, и себе на прокорм, и на продажу.

– О как! – восхитилась Ара. – Так ты охотник?

– Есть такое.

– На медведя ходил?

– Нет, – покачал головой Виктор. – Я же не самоубийца! У нас патрон был двадцатого калибра. Значит, стрелять надо было прицельно и с короткой дистанции, а ранить медведя и не убить, почитай самоубийство!

– Я таким патроном своего первого мишку и положила, – похвасталась Ара, имевшая, благодаря отцу, богатый охотничий опыт. – С двадцати метров прямо в сердце.

– Серьезно? – удивился мичман. – Но если это был первый…

– Всего четыре, но это мы с отцом далеко на север ездили…

Тема, как выяснилось, интересовала обоих, и время за разговором пролетело – не заметили. Очень уж оба любили охоту, к тому же знали в ней толк. Аре было что рассказать, ее отец брал собой в лес, почитай, с младенчества. Как только смогла удержать ружье, так и стал брать. Ходили они на медведя, на лося и кабана, летали на север Чукотского царства, чтобы поохотиться на моржей и белых медведей, но приходилось ей стрелять и зайцев, лис, тетеревов и куропаток, на уток еще охотилась и на диких гусей.

У Виктора не было такой богатой практики, но зато он жил в тайге и тайгой, много чего видел, многому научился. В общем, они еще долго гуляли потом по городу, беседуя о том, о сем, но больше все-таки об охоте. А незадолго до того, как Виктор отпустил ее, чтобы привести себя в порядок перед походом в оперу, возник в разговоре еще один немаловажный вопрос.

– Так ты в Академии служишь? – спросила Ара.

– И да, и нет, – ответил Виктор. – Я, видишь ли, приписан к лаборатории ударных летательных аппаратов, – объяснил он. – Испытываю новую технику.

– Ты испытатель? – не поверила Ара своему счастью. Еще бы, пилоты-испытатели – элита Флота, иметь одного такого своим парнем представлялось верхом девичьих мечтаний, в особенности если девушка – курсант Академии аэронавтики.

«Красив, обходителен и к тому же пилот-испытатель, очевидно, это все-таки он!»

Как и в прошлую их встречу, преображение девушки поставило Виктора в тупик. Утром в чайной и днем, когда они гуляли по городу, он проводил время со своим в доску парнем, с младшим приятелем, с девочкой, одетой мальчиком и похожей на симпатичного парнишку-подростка. Эта Варвара училась на пилота, охотилась на крупного зверя и с ней легко и просто было говорить на темы, совершенно неподходящие для девушек. Во всяком случае, все те девушки, которых в разное время знал Виктор – некоторых ближе, других шапочно, – никогда бы не заинтересовались сравнительными характеристиками револьверов и автоматических пистолетов и не стали бы обсуждать с ним достоинства и недостатки новых себерских и флорентийских геликоптеров. Единственная из любезных сердцу Виктора тем, которая оставила Варю равнодушной, – это футбол. Но зато она оказалась страстной поклонницей баскетбола – при ее-то невеликом росте! – и боевых единоборств, которыми, по ее словам, владела совсем неплохо. Но это утром и днем, а вечером около оперного театра он встретил совсем другую девушку.

Эта Варвара обладала всеми любезными взгляду мужчин признаками женственности. Гораздо более высокая, – он понимал, разумеется, что все дело в трехвершковых каблуках, – и правильно оформленная во всех предусмотренных природой местах, она привлекала внимание не одних лишь мужчин. Женщины тоже порой бросали на нее раздраженные и ревнивые взгляды, что являлось лучшей похвалой ее внешности и умению одеваться. И при всем при том Варвара не была красавицей в общепринятом смысле этого слова. В этом Виктор вполне отдавал себе отчет, но в то же время он не мог не признать, что такая курсант Бекетова способна понравиться ему уже не только как симпатичный парнишка-авиатор, воспринимаемый кем-то вроде младшего брата. Такая Варвара нравилась ему как женщина. Такую ее ему безусловно хотелось обнять и поцеловать, подхватить на руки, чтобы перенести в спальню, где вдумчиво без спешки раздеть и любить потом всю ночь до утра. Вот какие мысли и чувства пробудила в нем вечерняя Варвара. И следует признать, во всех прочих отношениях она была ничуть не хуже себя утренней: легко поддерживала беседу на любую подходящую месту и времени тему, свободно рассуждая о классической музыке вообще и об оперной музыке в частности; о литературных достоинствах пьесы, легшей в основу либретто, – они слушали «Травиату», и речь зашла о «Даме с камелиями», – и о голосах исполнителей основных партий, как, впрочем, и о великолепном хоре, задействованном в спектакле. Но было и еще кое-что. Она явно с ним заигрывала, и ее флирт довольно часто становился попросту провокативным. Не понять такого рода намеки было бы крайне сложно, так что уже к первому антракту Виктор твердо уверился, что спать сегодня он будет не один. Однако в антракте его ожидала неожиданная встреча, которая самым решительным образом изменила ход его мыслей и на корню погубила такой многообещающий дебют.

Предложив Варваре руку, он повел ее к буфетной стойке, чтобы угостить обещанным перед началом представления шампанским, но по пути нос к носу столкнулся с Анастасией Берг. То есть давно уже не Берг, а боярыней Селифонтовой, но дела это не меняет. Анастасия в сопровождении своих младших братьев шла ему прямо навстречу. С последней их случайной встречи на каком-то общесемейном торжестве прошло чуть больше года, но там она была с мужем, успевшим получить к тому времени генеральские погоны, и они не сказали друг другу даже пары слов. Раскланялись, улыбнулись формальными улыбками и разошлись. Но сейчас, в опере, игнорировать ее было попросту невозможно.

– Здравствуй, Настя! – поздоровался Виктор, стараясь загнать свою растерянность и свое раздражение куда поглубже, чтобы спрятать от этого проникающего в душу взгляда зеленых глаз. – Здравствуйте, мальчики. Рад вас видеть!

– Варя, – повернулся он к своей спутнице, – позволь представить тебе моих родственников, боярыню Анастасию Григорьевну Селифонтову и ее братьев Дмитрия и Глеба Бергов.

– Очень приятно, – чуть улыбнулась Варя. – Варвара Авенировна Бекетова.

Познакомились, взяли шампанского – парни-то уже выросли, не маленькие, поди, – завязался вежливый разговор. Но за нейтральными словами, за благожелательными интонациями, за случайными, казалось бы, взглядами, все время словно бы шел другой разговор: тет-а-тет, между Виктором и Настей. Что-то она хотела ему сказать и объяснить, в чем-то он хотел наконец разобраться. Однако чуда не случилось. Читать между строк и угадывать не высказанное вслух Виктор не умел. Поэтому так и не разобрался в том, что и зачем она хотела ему сейчас сказать. Так что вроде бы ничего не изменилось, но на самом деле встреча эта не прошла для него бесследно. Виктор вспомнил Анастасию – вспомнил все, что их связывало – и понял, что настроение бесповоротно и безоговорочно испорчено. Скорее всего, заметила это и его спутница. Уловила нечто, возникшее в атмосфере вечера, и сделала из этого соответствующие выводы.

Женщины, насколько знал Виктор, необыкновенно чувствительны к настроению момента, и по-видимому, это свойственно всем женщинам, даже таким странным созданиям, как курсант Академии аэронавтики Варвара Бекетова. Разумеется, она ни о чем его не спросила – хватило природного такта и воспитанного в семье чувства собственного достоинства, – но флирт прекратился, как не было. Она вроде бы осталась самой собой: ироничной, уверенной в себе и несколько излишне волевой девушкой. Оставила случившееся в первом антракте без комментариев и вела себя весь вечер в обычной для себя манере. Вот только исчезла легкость, возникшая было сама собой в их с Виктором только начавших выстраиваться отношениях, растаяла в воздухе симпатия, так и не став чем-то большим, чем мимолетное чувство. Варя вела себя ровно, оставалась по видимости спокойной и благожелательной и не произнесла ни одного предполагающего двойное толкование слова. Позволила проводить себя до подъезда солидного дома в старом центре города, благожелательно попрощалась, и все, собственно. Просто как отрезало.

2. Псков

1946–1947

Учиться на двух факультетах сразу оказалось непросто. Впрочем, ничего другого Виктору от взятых на себя обязательств ожидать не приходилось. Много, трудно и времени ни на что не хватает. Даже на сон. Но оно и к лучшему: напряженная учеба позволила буквально выдавить Анастасию из души и мозгов. Помогла забыть о ней, вычеркнув женщину из своего прошлого и настоящего. Облегчила период острой абстиненции[54]. А когда Виктор вынырнул из омута своих душевных невзгод, оказалось, что он Настей уже переболел и готов двигаться дальше. А дальше была жизнь курсанта Академии, который изучает в полтора раза больше предметов, чем его сверстники, и летает не только на серийных аппаратах, но и на таком, чего в здравом уме и твердой памяти трезвому человеку даже не вообразить.

Испытателя из него начали строить, начиная с окончания Виктором первого курса. Но, как он вскоре понял, увидели в нем кандидата на это самоубийственное занятие много раньше, и принципиальное решение было принято где-то в начале марта 1947 года, иначе не успели бы организовать ему индивидуальную практику на базе Флота в Пулково. Все остальные ребята с пилотажного факультета поехали на аэрополе Академии в Качалово, а с инженерного – на базу Флота в Раквере. И только он один отправился в Ниен. Выбор места был сделан с умом: в ангарах аэрополя в Пулково стояло огромное количество действующей несерийной, экспериментальной и устаревшей техники. Так что Виктор «получил по заслугам»: шесть недель осваивал пилотирование на всем, что может летать. На том, что летать не может, кажется, тоже. Однако его летная практика отнюдь не сводилась к простому – изучи машину, подними ее в воздух, полетай там в небе, поделай всякого разного и домой. По возвращению на аэрополе Виктор садился писать самый настоящий по всей форме отчет об испытаниях, и вот это была работа так работа! Но зато к окончанию практики он научился обращать внимание на такие нюансы полета, о существовании которых раньше даже не подозревал. Стал лучше понимать конструкцию аппарата, его прочностные и летные характеристики. И «печёнкой чувствовать», взлетит эта штука или нет, и где начинаются недопустимые предельные нагрузки. Так что практика пошла ему впрок, но отнюдь не только летная практика.

Поскольку Пулково – это не учебная база, а Испытательный центр, и, соответственно, к прохождению курсантской практики специально не подготовлен, заместитель начальника аэрополя по тылу предложил Виктору побыть в течение предстоящих шести недель гражданским специалистом. Курсант не возражал, и поэтому жил все это время в Ниене, в гостинице Испытательного центра. Одевался в штатское и ездил на базу и обратно на мотоцикле. Эти машины как раз вошли в моду – их выпускали в Себерии три разных компании, – но, с другой стороны, до сих пор являлись невероятной экзотикой, поскольку на них стояли карбюраторные двигатели внутреннего сгорания, работающие на синтетическом бензине[55]. Виктор и раньше приглядывался к этим любопытным механизмом, но не покупал, поскольку не было надобности. Теперь же, когда он жил в Ниене, где пять дней в неделю – и часто не по одному разу – ему приходилось ездить на базу и обратно, покупка мотоцикла из роскоши превратилась в настоящую необходимость. Тем более что мобильность в таком большом городе, как Ниен, – это всё. Не говоря уже о том, что мотоциклисты этим летом неожиданно вошли в моду, и на них стали западать продвинутые девушки.

Виктор был холост и не обременен серьезными отношениями, а значит, свободен делать со своей жизнью буквально все, что вздумается. Он модно одевался и ездил на мотоцикле, успевая и на службу, и на джазовый концерт, в кино или на дружескую вечеринку с алкоголем. И везде, куда бы он ни пошел, его окружали веселые и разбитные девушки, которым нравилось сидеть на мотоцикле позади кавалера, прижавшись грудью к спине спортсмена. В общем, Виктор не знал отказа у девушек определенного типа, но ему другие в то время были без надобности. Так что лётная практика 1947 года прошла для него в буквальном смысле слова «на ура».

Отдыхать после Ниена и перед новым учебным годом Виктор отправился тоже на мотоцикле, проехав – благо граница с Киевским княжеством была открыта – 2300 километров по маршруту Ниен, Москва, Белгород, Павлодар, Крария[56], Мелитополь, Чангар, Джанкой, Ак-Мечеть[57], Инкерман. Посмотрел на города и веси, покупался в Черном море, позагорал на солнышке, поел южных фруктов – прямо с дерева, – пофлиртовал с местными девушками и поехал дальше, объехав налегке едва ли не все примечательные места Крымского полуострова, где причудливо пересекались границы Киевского княжества, Византийской империи и Генуэзской республики.

В Псков вернулся загорелым, отдохнувшим и готовым к новым приключениям, а их у пилотов-испытателей, как говорится, конца нет. Но в этом, возможно, и заключена особая прелесть ситуации. Военный авиатор, а уж тем более пилот-испытатель, живет на всю катушку, дышит полной грудью и пьет жизнь, сколько бы ее ни было, большими глотками. Виктор учился невероятно интересным вещам и летал на совершенно невозможных аппаратах, гонял во время увольнительных на мотоцикле по Пскову и окрестностям, знакомился с красивыми и раскованными девушками и нередко уговаривал их «на койку», хотя некоторых и уговаривать не нужно было, сами туда запрыгивали. И по правде говоря, ему нравилась такая жизнь, и он ни за что не стал бы менять свой модус операнди, но потом он встретил Варвару Бекетову и едва не сошел из-за нее с дистанции.

Черт его знает, что такого он увидел в этой девушке. Не уродина, отнюдь нет, но и не красавица, если уж на то пошло. И уж точно не его тип. Не высокая блондинка с полной грудью, если без подробностей. Тогда что его в ней вдруг привлекло? Анекдотичность их первой встречи, когда он принял девочку за мальчика? Неожиданный образ на первом свидании, когда в ресторан заявилась потрясающая своими статями светская львица? Ладная фигурка? Симпатичное личико и большие синие глаза? Или твердый характер, дерзость и способность моментально принимать не бесспорные, но вполне приемлемые решения?

Он не знал ответов на эти вопросы, но предполагал, что правдой здесь было все, а не что-то одно из этого списка. Однако, какими бы ни были причины, в конце концов, он, похоже, все-таки увлекся курсантом Бекетовой, и если бы не случайная встреча с Настей Бывшей Берг, все, наверное, могло бы у них получиться, но, увы, не судьба. Встретив свою первую и единственную на данный момент любовь, Виктор дал слабину, и Варя это увидела. Заметила, оценила и, по-видимому, поняла – ведь не дура, – о чем на самом деле идет речь. И, естественно, уже не захотела никакого продолжения. Она ушла, и это тоже был факт…

3. Каргополь, испытательный полигон Флота «Воронье поле»[58]

Ноябрь, 1950

– Ну, что, мичман, готовы? – начальник испытательного полигона Каргополь-3 кавторанг Устинов спрашивал не проформы ради, первый самостоятельные вылет на новом аппарате – дело серьезное, и поверхностного к себе отношения не терпит.

– Так точно, господин капитан второго ранга, готов! – доложил Виктор. – Документацию изучил, пилотскую кабину обжил, аппарат знаю.

– Ну, тогда с богом, Виктор Ильич! Удачного полета!

– Спасибо! – совсем не по-уставному ответил Виктор и пошел к «Уродцу».

«Уродцем» машину прозвали еще на опытном заводе за серийное обозначение УРО-7/23 и за внешний вид, от которого пилотов бросало в холодный пот. Это был двухфюзеляжный моноплан с высоким расположением крыла и двухкилевым хвостовым оперением. Силовая установка – два паровых двигателя тройного расширения, установленные продольно в общей надфюзеляжной мотогондоле, с приводом на тянущий и толкающий воздушные винты противоположного вращения. Размеры этого монстра ужасали, но конструкторы полагали, что у него будет неплохая грузоподъемность при несопоставимо высокой скорости. Не воздушный корабль, но и не штурмовик. Другой вопрос, для чего он мог бы пригодиться? Какую функциональную нишу он должен занять в линейке боевых машин Флота? Не ударный самолет, даже не торпедоносец, но кто тогда? Брандер? Скутер? Почтарь? Однако, похоже, эти вопросы занимали всех, кроме конструкторов, которые активно экспериментировали с размерами, компоновкой и прочим всем летательных аппаратов тяжелее воздуха. Однако не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понимать: у монстра УРО-7/23 есть еще один существенный недостаток – длина разбега. «Уродец» не мог взлетать с коротких полос, а такими были большинство ВПП в стране, не говоря уже о кораблях-носителях.

Тем не менее приказ есть приказ, и, если велено испытать «Уродца», то вот оно «Воронье поле» с длинной и широкой, специально для таких случаев построенной бетонной взлетно-посадочной полосой, с которой можно, как говорят, поднять в небо даже «летающий утюг», лишь бы разбега хватило. И поднимали, разумеется. На то и существует испытательный полигон. Другое дело, что Виктор никогда еще опытных машин первым в небо не поднимал, и сейчас ему предстояло сделать это впервые в жизни и сразу с такой охренительной махиной. Страшновато, положа руку на сердце, и, чего уж там, волнительно, но когда-нибудь надо же начинать! Пилот-испытатель потому так и называется, что должен испытывать. И Виктор знал, на что подписывается, когда соглашался на эту специализацию, так что ничего неожиданного – обычная рутина.

Механики подкатили к аппарату алюминиевый трап, и Виктор забрался в кокпит. Высота расположения кабины и практически полное остекление передней полусферы обеспечивали хороший обзор при взлете и посадке. С задним обзором все обстояло гораздо хуже, но на самом деле кабин было две, – Виктор сидел сейчас в левой, функционально лучше приспособленной для стартов и финишей, – и обе были двухместные. Так что, если бы это был боевой вылет, пилотов тоже было бы двое, а еще штурман и стрелок радист, прикрывающие заднюю полусферу. Другое дело, какое боевое применение можно придумать для такого невероятного монстра: грузоподъемность 1600 кг, максимальная скорость 530 км/ч. На этот счет пилоты-испытатели были полны пессимизма. Все, кроме Виктора, который пытался сейчас вспомнить, для чего применялись такие вот тяжеловесы в его прежнем мире. Что-то такое пыталось пробиться со дна его памяти, но пока образы были слишком смутными, чтобы начать прямо сейчас создавать новую авиационную концепцию.

«Ладно, – решил Виктор, предприняв очередной бесплодный мозговой штурм, – полетаю, посмотрю, может быть, что-то и придет в голову. Не в первый раз».

Он запросил разрешение на взлет, сверил полетный план с картой местности, получил свежую метеосводку и, наконец, башня ЦУПа дала «добро». К этому моменту двигатели уже разогрелись и набрали обороты, так что Виктор снял тормоза и начал разбег. Что ж, предупреждение испытателей прототипа оказалось верным: машина была тяжеловата, несколько излишне инертна и имела не слишком удачную аэродинамическую схему, проще говоря, ее оказалось непросто разогнать и поднять в воздух. Тем не менее отрыв прошел благополучно, и, продолжая набирать скорость, Виктор начал потихоньку карабкаться в облака. Заданного эшелона 1300 метров он достиг уже над озером Лача и повел машину над водой. От устья Онеги озеро было вытянуто в длину почти на пятнадцать километров, так что Виктор успел проверить работу практически всех бортовых систем, включая моторную группу и камеры радиоскопов, позволявших пилоту смотреть назад. Все работало согласно параметрам, отмеченным в заводской документации, и, достигнув точки поворота на траверзе колокольни церкви Рождества Пресвятой Богородицы, Виктор начал левый разворот. И вот, разворачиваясь чтобы сменить курс с севера на юг, он наконец сообразил, о чем напоминала ему память прошлого.

«Bomber! – всплыло в памяти английское слово. – Бомбер! Ну, конечно! Тысяча двести килограммов бомб в отсеках, скрытых внутри фюзеляжей, или на внешней подвеске, как это делают сейчас на торпедоносцах… Или… Или поставить мощный радиоискатель вместо правой кабины… и… и получится… Как же он там назывался у нас? Вот зараза! – напрягся Виктор, вспомнивший странный силуэт самолета со шляпкой гриба-переростка на спине. – Самолет разведки? Нет, не то! Там была еще такая запоминающаяся аббревиатура. ДЛО? ДРЛО? Самолет дальнего радиолокационного обнаружения? Точно! ДРЛО. Радиоискатель. Морской разведчик? Разведчик зональной ПВО? Неплохая идея! Что-то еще?»

Но ничего больше сейчас в голову не приходило. Впрочем, и этого достаточно. Речь ведь ни много ни мало о двух новых классах боевых машин. И не сказать, чтобы себерская военно-техническая мысль совсем уж не работала в этом направлении, но концептуального перехода пока не произошло, – себерцы, как и все остальные в этом мире, застряли между воздушными кораблями и штурмовиками, – так что Виктор вполне мог оказаться первооткрывателем. Но все это, разумеется, стоило сперва хорошенько обдумать. Как бы не занести в этот мир ненароком какую-нибудь интеллектуальную гадость из его прошлой жизни. Там, помнится, люди успели наворотить такого, что не знали потом, как со всем этим жить.

Как предписывало полетное задание, Виктор поменял эшелон и прибавил скорость, обходя Каргополь по большой дуге. Погода стояла так себе – переменная облачность, временами дождь, ветер порывистый, слабый до умеренного, – но напрямую на параметры полета это не влияло. Виктор снова проверил все контрольные приборы и пошел на второй круг. Теперь уже вдоль западного берега озера, но в виду воды. Все это время он обдумывал свои новые старые идеи, пытаясь выудить из памяти еще что-нибудь полезное, но так в этом деле и не преуспел. Зато по какой-то хитро-кривой ассоциации вспомнил вдруг о Варваре и, откровенно говоря, едва не застонал от огорчения. Последняя их встреча явно закончилась фиаско, и виноват в этом он сам.

Встретив ее после месячного перерыва на учебном аэрополе близ Псковского озера, куда курсантов-первогодков вывезли на первую летную практику, Виктор понял две вещи. Во-первых, Варя – пилот от бога. Достаточно было посмотреть на то, как мастерски она провела взлет-посадку, какими безукоризненно точными получились у нее фигуры простого пилотажа, чтобы понять, перед ним будущий первостатейный ас. Если бы сам этого не увидел, никому бы на слово не поверил, что курсант первогодок, да еще к тому же мелкая девушка, способна на такое совершенство на своей первой лётной практике. Впрочем, было и «во-вторых». Варя оказалась куда симпатичнее, чем запомнилось ему с прошлой их встречи. Некрупная, но ладненькая девушка, одевающаяся в недавно вошедшем в моду стиле гарсон[59]. На самом деле, поветрие это началось из-за двух-трех актрис, сыгравших в получивших известность франкских фильмах. Тогда в моду и вошли худенькие и невысокие девочки-мальчики. Варя, скорее всего, им не подражала, но в тренд[60] попадала безошибочно, и Виктору она скорее понравилась, чем наоборот. Было в ней что-то необычное, что привлекало его внимание. Недаром же на этот раз он сам пригласил ее на свидание, и она согласилась. Приехала в оперу на извозчике, словно по волшебству, снова обратившись изысканной светской дамой, – такое, оказывается, она умела тоже, – и была само очарование, практически прямо высказавшись о возможности продолжения чудесного вечера на ее квартире. Оказывается, она снимала студию в старом центре, и обещала по такому случаю – гость же не лишь бы кто, а настоящий пилот-испытатель – откупорить бутылку коллекционной гдовской старки крепостью в сорок шесть градусов.

– Э… – сказал на это Виктор, прикинув размеры своей собеседницы и ее гипотетическую устойчивость к крепкому алкоголю, – а не захмелеем?

– Серьезно? – удивилась она. – Боишься захмелеть? Или это ты обо мне беспокоишься?

– О тебе, – признался Виктор, вспомнив, что в некоторых ситуациях честность лучшая политика.

– Ну и зря! – улыбнулась она. – Если захмелею, тебе же лучше.

– А тебе? – спросил тогда он.

– А я пью, только пока весело не станет, а после сразу прекращаю, – без тени смущения ответила девушка. – Ты меня еще по-настоящему веселой не видел, вот и посмотришь!

Если честно, ему нравился такой стиль общения. Но, с другой стороны, он Виктора смущал. Никак не удавалось понять, что бы это могло быть? Раскованность, свойственная некоторым уверенным в себе мужчинам, или распущенность, которую некоторые девушки принимают за независимость? Однако сейчас, пилотируя «Уродца», Виктор понял наконец, что Варя в этом смысле скорее парень, чем девушка. И дело не в какой-то ее внешней мужиковатости или грубости нрава – встречал Виктор пару раз в жизни таких женщин, – а в том, что она по-настоящему свободна, независима и попросту бесстрашна. Не зря же она любит охоту и учится на авиатора, явно тяготея к профилю пилота-истребителя. Однако все это он понял только сейчас во время полета, а в тот момент, в опере, когда она прямым текстом – без экивоков и околичностей – пригласила его к себе, он просто предвкушал чудесное продолжение вечера, которое должно было превратиться в восхитительную ночь. Но не сложилось. В антракте они встретили Настю, и все его планы пошли коту под хвост…

4. Псков-Саратов

1951

Чем дольше Ара училась в Академии, тем определеннее становился ее профиль: истребитель. Скорость реакции – одна из самых высоких в Академии, интуиция, граничащая с магией, невероятная выносливость и концентрированная воля – все по высшему разряду. Но все-таки главное – это чувство пространства и ситуации. Такое у пилота или есть, или нет. Научиться этому невозможно. С этим, как с цветом волос и глаз, рождаются, но вот развить дар, если уж повезло с ним родиться, в человеческих силах. И, если вы готовите настоящего истребителя, то делать это не только можно, но и нужно. Этим, собственно, и занимались в Академии ее учителя и инструкторы. День за днем, месяц за месяцем, кропотливо и последовательно, не пережимая, но и не давая спуску. И результат был, что называется, налицо. Ее техника пилотирования совершенствовалась постоянно, и это было еще одно доказательство того, что Академия – это то единственное место, где она должна быть, и слава богу, что она действительно здесь.

Летом пятьдесят первого Ару и еще девять курсантов пилотажного факультета послали в Саратов в центр боевой подготовки истребителей – «Березина речка». Это была известная база Флота, где пилоты истребителей-штурмовиков овладевали теорией и практикой воздушного боя или проходили соответствующую переподготовку. Сюда же, на правый берег Волги ежегодно присылали лучших курсантов Академии, перешедших на третий или четвертый курс. Вот такими и были девять парней, прибывших в «Березину речку», чтобы овладеть техникой и тактикой скоростного, а значит и маневренного воздушного боя. Ара, десятый член команды, была среди них единственной девушкой, к тому же она, в отличие от этих ребят, перешла всего лишь на второй курс. Возможно, поэтому и разговаривали с ней отдельно ото всех других. Парни отправились на общую встречу с заместителем командира базы по боевой подготовке, а курсанта Бекетову дежурный кондуктор[61] препроводил в кабинет старшего инструктора базы капитана-лейтенанта Франка.

– Меня зовут Макс Иосифович Франк, – представился невысокий, но широкоплечий каплей. – Я старший инструктор по технике воздушного боя и занимаюсь обычно только с молодыми пилотами из линейных полков. Вас, курсант Бекетова, я, по просьбе вашего академического наставника старшего лейтенанта Васнецова, беру на обучение только в качестве исключения. Иван Никанорович говорит, у вас талант, а раз так, вашей задачей, Варвара Авенировна, является овладение летным мастерством на уровне курсанта четвертого курса. Полноценным офицером-авиатором это вас не сделает, но, если справитесь, то к окончанию академии наработаете себе звание пилота второго класса. Задача ясна?

– Так точно! – бросила Ара руку к фуражке, от открывшихся перспектив у нее едва не случился нервический обморок, но, слава богу, обошлось, благо нервы у нее с рождения крепкие.

– Вот ваше расписание занятий, – протянул ей между тем каплей листок бумаги. – Четыре часа в день физподготовка. Задача максимум – повысить выносливость организма к перегрузкам, укрепить вестибулярный аппарат и научиться расщеплять внимание. Понимаете, о чем говорю?

– Так точно!

– Отставить солдафона! – неожиданно улыбнулся ей инструктор. – Успеете еще, Варвара Авенировна! Наслужитесь. Вот она где будет у вас вся эта шагистика, – показал он на горло. – Поэтому, учитывая особый характер организованной для вас практики, предлагаю упрощенный вариант общения без формальностей. По именам, но на «вы». Что скажете?

– Скажу «спасибо»! – сразу же ответила Ара.

Каплей начинал ей нравиться, рыжий и голубоглазый, он отнюдь не выглядел коверным[62], которые в себерских балаганах по традиции все – рыжие. Серьезный такой дяденька, непростой и заслуженный – два ордена и медаль на груди, – но при этом не самовлюбленный и без чувства собственной неполноценности, которое иной раз возникает именно у таких застрявших между небом и землей мужиков.

– Ладно тогда, – кивнул каплей. – Еще четыре часа в день – техническая подготовка. Летать будете на кочах 9-й и 11-й серий. Вы их в Академии еще не изучали, придется наверстывать.

«Одиннадцатый? – опешила Ара от такого подарка судьбы. – Мне? Я не ослышалась?»

Коч 9-й серии являлся на данный момент основной рабочей лошадкой кадровых полков, – и в Академии к его освоению они еще не приступали, – но 11-й – это новейший ударный самолет, поступающий пока, как рассказывал отец, лишь в приграничные полки первой линии Завесы. Полетать на таком звере – предел мечтаний не одних только курсантов младших курсов, на такое с удовольствием подписались бы и многие кадровые авиаторы.

– И, разумеется, полеты, – продолжал между тем свою вводную лекцию каплей Франк. – Два часа в день – тренировочные полеты со мной или с кем-то из моих инструкторов. Первоклассного бойца, Варвара, я из вас за два месяца не сделаю. Просто не успею, даже если вы совершеннейший аэронавтический гений. Но к концу практики вы должны, хотя бы вчерне, освоить все основные фигуры сложного пилотажа: виражи с большим креном, переворот, «мертвая петля», иммельман… В общем, работы нам предстоит много. Как говорится, непочатый край. Начинаем завтра. Жду вас в восемь утра у девятого ангара. Вылетим на учебно-тренировочном «Шнеке»-спарке, хочу посмотреть на ваш уровень пилотирования. Все понятно?

– Так… – начала было Ара, но успела поймать себя за язык. – Да, – улыбнулась она. – Спасибо, Макс!

– Хорошо, – улыбнулся в ответ инструктор. – На сегодня вы, Варвара, свободны. Спросите у дежурного, где находится женское общежитие офицерского состава, и идите устраивайтесь пока. Время позднее, а вам еще поужинать надо. Кастелянша там, в общежитии, вольнонаемная, Пелагея Ниловна. Она про вас знает.

Кастелянша приняла Ару равнодушно. Она, видно, не любила работать по вечерам, но делать нечего, – выдала новой жиличке белье, одеяло и подушку и определила в комнату на третьем этаже, а комнаты в общежитии – поскольку оно офицерское, а не лишь бы как – оказались отдельными, объединенными по три вокруг общей гостиной, туалета и душевой. Так что Ара разместилась с неожиданным комфортом, а вернувшись в общежитие после ужина, нашла в гостиной импровизированную вечеринку, организованную ее новыми соседками – лейтенантом медицинской службы Верой Вершиной и мичманом-радиометристом Ниной Савельевой, – пригласившими повечерничать еще двух девушек-соседок, мичманов технической службы Капу Теличкину и Алису Гуллямову.

– Алсу на самом деле, – объяснила Гуллямова, – но вам, русским Алису вроде бы запомнить легче.

– Мне без разницы, – пожала плечами Ара. – Ты Алсу, я Ара, хотя на самом деле Варвара. Приятно познакомиться!

Она хотела уйти в свою комнату и почитать что-нибудь перед сном, но не тут-то было. Девушки буквально силком усадили ее за стол, налили стакан крепкой черемуховой наливки и пригласили закусывать кондитерскими изделиями в ассортименте, которыми был заставлен весь стол. Ара не стала жеманиться, выпила немного, закусила сушкой с маком и стала слушать разглагольствования опытных женщин, вознамерившихся – вероятно, от скуки гарнизонной жизни – научить юную курсантку, как надо жить, а также с кем, сколько раз в день и на каких условиях. Большей частью озвучивались известные Аре, пусть пока только теоретически, «правила хорошего тона в постели» и всякие неизвестные глупости, совершенно ее к тому же не заинтересовавшие. Но между тем и этим она услышала и пару-другую вещей, о которых или не знала вовсе, или никогда не задумывалась. И вот это оказалось никак не лишним, потому что неожиданно позволило ей взглянуть на себя совсем по-другому, другими глазами и как бы даже с другой стороны.

К третьему стакану она уже твердо знала, что мнение, в большой степени являвшееся отражением взглядов ее матери, сестер и братьев, что Ара лишена женской привлекательности, ошибочно. Взгляд на себя, как на женский вариант парнишки-сорванца – в корне неверен. И, вообще, все оценки ее внешности и связанных с нею перспектив оказаться предметом чьей-нибудь любви и страсти, являются предвзятыми и неосновательными. Она нормальная, не лишенная привлекательности и даже особого, как раз вошедшего в моду шарма в стиле гарсон. Миниатюрная, стройная, но при этом отнюдь не слабая девушка, обладающая к тому же приятным лицом, красивыми глазами и выразительным ртом. Вот такая она могла понравиться и себе, и другим.

Эти мысли неминуемо заставили ее вспомнить о Викторе, чем она, собственно, и занялась под третий стакан наливки. Разумеется, тогда, почти год назад, мичман поступил, как козел, выставив напоказ свои чувства к красавице боярыне Селифонтовой. Впрочем, сейчас Ара была уже не столь категорична, как в тот вечер в опере. Тогда она обиделась, конечно, но кто бы на ее месте остался равнодушным? И то, что передумала звать его к себе и пускать в свою постель, чтобы предаться там с ним любовным утехам, было абсолютно правильно. Однако делать из этой истории столь далеко идущие выводы явно не стоило. Что, собственно, случилось-то? В чем трагедия? Ну, встретил твой парень свою бывшую и вспомнил, наверное, про то, что и как там у них было до того, как эта бывшая вышла замуж за другого, а то, что дело именно так и обстоит, Ара не сомневалась. Вопрос, однако, в чем крамола? Отнюдь не грех, если подумать. Во всяком случае, не большой грех, да и в любом случае не смертный. Не криминал, одним словом, и нечего ей было раздувать из мухи слона. Обиделась? Бывает. Не дала – ее право. Но зачем было дуться на парня едва ли не целый год? А затем, наверное, поняла она сейчас, что история эта хорошо легла на глубоко скрытое в душе Ары чувство собственной женской неполноценности. Сравнила себя с боярыней Селифонтовой – и осталась этим сравнением недовольна. Отсюда и ноги у ее проблемы растут.