Я ненавидела себя за то, что хотела жить… после всего, что сегодня произошло. Это существо… Я не знала, как его назвать про себя. Мужчина? Да, им он, определенно, был тоже, как оказалось. Но только частично. Зверь? Им даже больше, чем человеком.
Губы растянулись в кривую изможденную усмешку – я же знала, куда еду. Вот и получай, Ари, что заслужила. Я всхлипнула и зажмурилась, пытаясь сдержать слезы, и зверь снова зашевелился – прошелся горячими пальцами вдоль позвоночника и впутался ими в волосы, но ничего не сказал. Он уложил меня на себя и обнял, пытаясь согреть.
Я осознала это только сейчас, когда сердце перестало колотиться в животе. Мне казалось, кроме него там, внутри, ничего не осталось. Сначала решила, что от меня вздумали избавиться. За что? Ответа не было.
Жизнь сузилась до объятий мужчины. Я физически чувствовала каждый ее миг, будто ровная линия вдруг стала пунктиром и нерешительно чертила оставшееся мне время ударами сердца.
Тепло, наконец, стало проникать под кожу, и меня начало уносить в забытье. В мыслях оживали картинки, еще недавно раскрашенные радужными надеждами, а сейчас – обесцвеченные суровой реальностью.
– Медведь следит за ней…
– За кем?
– За новой уборщицей. Девчонкой с плеером.
– Точно, да… Хорошенькая такая…
– Да-да…
– Уверен? То есть, он правда может на нее реагировать не просто так?
– Может. Слышал, они могут выбирать сами…
Я не был уверен, что вернулся. Но начал различать голоса. Только когда? Сегодня? Вчера? Месяц назад? Все смешалось в грязное месиво из обрывков чувств, воспоминаний, звуков и запахов. И из всех запахов я выделял ее – тонкий, едва слышимый. Он дергал нервы, щекотал ноздри и… бил набатом в пах, рождая жажду, которую не утолить водой. Я судорожно втянул воздух, сглатывая, и открыл глаза.
Возле клетки стояли двое. Один высокий, почти старик. Второй – какой-то смуглый тип. Глаза у него блестели нездорово. И сам он казался мне отчего-то больным насквозь. И вонял так, что я снова уткнулся носом в подстилку, спасаясь в запахе, который вдруг стал всей Вселенной, будто натянутая нить между забвением и жизнью. Я даже не сообразил, что мыслю вполне здраво. Наверное, я давно соображаю… просто… не замечал этого.
– Притащите ее к нему в клетку, – решительно приказал старик.
– Но мы подбирали полгода… Столько девок он тут порвал…
– Да плевать. Если смотрит за ней, как тебе кажется, нельзя не проверить. Мне нужны результаты. – На немую паузу понизил голос: – Сегодня. Только по-тихому. Чтобы не орала сильно на весь корпус, а то после той ночи у меня куча вопросов от персонала. Они уже не верят, что мы просто содержим оборотней.
Что он несет? Я слушал, но с трудом понимал. Где я вообще?
Шаги стихли, и я будто снова выпал в свое забвение. Просто дышал, пытаясь хоть как-то зацепиться разумом за тело, вспомнить, как это вообще делается… Шло время, и все больше прояснялось в голове. В мозгу мельтешили обрывки картинок, заблудившихся в памяти. Я помнил себя. Мне… тридцать… тридцать три, кажется. И меньше всего я думал, что могу оказаться в таком месте. Сколько я тут? А сколько я в звере? Невозможно. Как я вообще тут оказался? Лапу что-то тянуло, и я открыл глаза – катетер. Меня чем-то ширяют. Поэтому так плохо… И поэтому столько злости внутри. Я тихо зарычал, только чужой крик вдруг ударил по ушам. Непонятно почему, но остаться равнодушным не вышло. Я метнулся к прутьям и заревел. Ответом мне стала настоящая истерика бьющейся в руках охранников смутно знакомой девчонки.
– Нет! Отпустите! Боже, нет! Что я вам сделала?! Я не скажу никому, пожалуйста! Пожалуйста!
Я узнал ее. Она бывала здесь несколько раз в день. А еще музыка… слушала какую-то музыку в дешевых наушниках, пропускающих звуки во все стороны. И… пахла так, что хотелось жить… Чем больше она дергалась, тем ярче мне виделся цветочный луг в летнем мареве, аромат жасмина перед грозой наполнял рот слюной, а внутренности согревало от послевкусия нагретой на солнце пшеничной соломинки. Не соображая, я завороженно опустился на четыре лапы, цепенея от понимания – это ее запах я слышу от подстилки.
Скрежет замка будто оставил на нервах борозды, и я дернул головой, доводя девушку до полнейшего исступления. Ее швырнули в проем клетки, в который она тут же ударилась, пытаясь не позволить закрыть ее.
– Давайте, голубки, – усмехнулся охранник. – Хорошей ночки.
Я зарычал, а она резко развернулась в мою сторону и прижалась дрожащей спиной к холодной двери. Смотрела на меня невменяемым взглядом и тряслась, скуля от страха. А я старался не шевелиться. Может, мне бы удалось ее успокоить своим деланным равнодушием… только отвести взгляд не удавалось.
Красивая. Глаза большие, спутанные волосы теплого цвета, разбросанные по плечам, сама – малышка. Медведем я бы мог ее спрятать у себя на пузе в лапах, и не нашел бы никто. Я фыркнул при этой мысли, а она снова взвыла и зацарапалась в двери. Короткая футболка при этом задралась до задницы, открывая будоражащий вид на крепкие ягодицы в коротких трусах-шортах.
Взирая на ее тщетные попытки достучаться до совести охранников – или кто это был? – я начинал понимать, зачем ее мне притащили. А в памяти всплывали прежние попытки…
Мучительными вспышками перед мысленным взором заскакали ни черта не радостные картинки – кровь на полу, бездыханное тело… в том углу, возле подстилки… и еще тут, у прутьев… Мой зверь терзал здесь невинных жертв, преподносимых ему… ради эксперимента?
Я не сразу заметил, что с каждым вздохом мне нужно все меньше воздуха, что угол зрения стал выше, ступни обожгло холодом, а от злости пальцы сжались в кулаки. Глаза видели теперь совсем по-другому, но слух и обоняние остались прежними, а, что еще хуже, реакции на девушку – тоже. Ее тяжелое рваное дыхание дергало нервы, осознание ужаса всей ситуации ни черта не способствовало собственному спокойствию, потому что я был единственным, кто мог нас вытащить… И я ее хотел едва ли не больше, чем свободы.
– Успокойся, я тебя… не убью, – прохрипел я.
– П-п-п-ожалуйста, – и она заплакала, жмурясь и скручиваясь у дверей, обняв колени. – Пожалуйста…
– Тише, – сделал к ней шаг, но она вздрогнула и снова ударилась лопатками о железную дверь. Я вскинул ладони в воздух: – Я – в себе, не зверь, слышишь? Не делай. Резких. Движений…
Потому что я ни черта не контролирую себя еще! Но ей этого сообщать не стоило.
Она слушала, пытаясь вжаться в твердую поверхность, и крупно дрожала. Я оглянулся – ну просто отличное место для женщины, мать их! Медвежья подстилка, кран в углу… Хоть клетку вычистили, твари. Я снова стиснул кулаки – хотелось наброситься на прутья и биться в них, как это только что делала она, но… надо набраться терпения. Потому что сегодня я не смогу сопротивляться – буду делать все по их правилам.
– Как твое имя? – опустился на колени в нескольких шагах.
Она все еще дрожала и ответить не смогла бы при всем желании – зуб на зуб не попадал.
– Послушай, – хрипел я, смаргивая пелену, – послушай… успокойся… Я постараюсь тебя не тронуть…
Зря я это сказал. Она скрутилась еще больше и заплакала. А у меня вся жизнь сжалась до этих секунд. Если я потеряю контроль, то впору ставить точку – не смогу себя простить. Хоть и не виноват, но не смогу. Эта – какая-то особенная, и не эти ублюдки ее мне подстроили, я ее сам подставил, будучи в звере. Тот старик сказал, что они заметили мой интерес.
– Успокойся, – заговорил снова. – Я не трону, не сделаю больно, обещаю…
Врал. Безбожно. Потому что если она задергается и не подчинится, больно будет…
Я прикрыл глаза, успокаивая дыхание, и отвернулся от нее, упираясь лбом в обжигающе холодные прутья. Она же тут замерзнет за ночь. Уже дрожит. Суставы пальцев прострелило от боли – так сжал прутья. В груди нестерпимо жгло от злости… Я выживу, твари. Вырвусь… А потом вы у меня все будете выть… умирая долго и мучительно… за каждый труп, что вы тут закопали… за каждый крик этой, пока что еще живой.
Ее всхлип выдернул из мрачных мыслей, и я выпрямился. Наплевал, что она отпрянула в страхе – смысла ждать не было. В два шага оказался рядом и подхватил на руки, но, вопреки ожиданиям, девочка не стала вырываться – оцепенела. Такая холодная! Я отнес ее на подстилку и усадил к себе на колени, вынуждая обнять меня ногами.
– Нам нужно спастись, слышишь? – запустил пальцы в ее волосы и вжал ее в себя.
Я знал, что на человеческих женщин мы действуем по-особому – стоит прижать посильнее, и она начнет дуреть от желания, как и я. А еще успокоится и доверится, пусть и ненадолго. Только мысли об этом выцветали с каждым вдохом. Ее запах заменил воздух, возвращая мне способность быть в реальности – нервы переставали звенеть от напряжения. Я опустил ладони на ее ягодицы и осторожно сжал, прикрывая глаза… но она вдруг дернулась и заехала мне по лицу так, что аж голова мотнулась.
Может, мои способности поизносились – черт знает. Я и не пробовал никогда затащить к себе в постель человеческую женщину – не было необходимости. Но стоило навести на лице девчонки резкость, стало ясно – нормально я на нее действую, ее взгляд уже невменяемый и пьяный, а сама не дрожит почти.
И я рванул ее к себе, впиваясь в ее рот с такой жаждой, будто в ней – вся жизнь. А сейчас именно так и казалось. Мне некуда деваться – буду играть по чужим правилам. Эта женщина – все, что у меня есть, и она каким-то образом спасает меня от забытья в звере. По крайней мере, пока. Я дернул с нее футболку, стараясь не разодрать ткань на части. Чем больше контакта с кожей, тем быстрее ее отпустит. А вот трусы снять не вышло – потому что стоило ее голой груди вжаться в мою, в моей башке сверкнуло. Я только сжал зубы, когда она вскрикнула, и бесцеремонно скользнул между ягодиц пальцами. Девочка впилась ногтями в плечи, напряглась в руках, выгибаясь:
– Н-н-н-е…
– Прости, – прохрипел ей в шею и попробовал опустить ее на себя с размаху, но она вскрикнула ярче, а меня больно приложило осознанием. Думал, куда хуже? А нет – перспектива обрисовалась так ярко, что перед глазами потемнело.
Моя жертва оказалась невинна. А когда она открыла глаза и посмотрела в упор, я замер.
Ее глаза были ярко-синего цвета. А взгляд врезался в память раскаленным стеклом. Мокрые ресницы дрожали все сильнее, когда она сдавалась, со стоном впуская меня. А я с каждым толчком в нее дурел все больше. Какая тесная… Я же ее порву к чертям! Выдержка таяла с каждым движением, дыхание тяжелело, а в паху резало уже так, что, казалось, лопнет. Но я из последних сил заставлял себя терпеть. Первый… я, мать его, у нее первый!
«И последний», – поставил внутри точку зверь, и я рванул ее на себя до упора. Пальцы скользили по мокрой коже, пытаясь удержаться, до синяков, до крика… Я пытался быть осторожным, насколько это вообще было возможно, а она хваталась пальцами за плечи, всхлипывая на каждое мое движение…
«Как ты тут вообще оказалась? Кто тебя так наказал? И за что?» – Вопросы жгли внутренности кислотой, но я не останавливался, продолжая удовлетворять звериную похоть, которой не мог сопротивляться. И не хотел. Девочка стонала все жарче, и это могло бы даже отдаленно напомнить ночь любви, если забыть о том, где мы и кто. Я наматывал ее длинные влажные волосы на кулак, оголяя нежную шею, и одержимо метил тонкую кожу. Только забыться не вышло – слишком долгим было воздержание. Я стиснул зубы, лишь бы не позволить себе навредить ей еще больше, и зарычал. Разрядка не принесла удовольствия и облегчения, член отозвался ноющей болью – мало. Но в голове просветлело достаточно, чтобы не позволить зверю взять верх окончательно.
Я подхватил девушку и понес к крану. Она напряглась в моих руках, замирая, и застонала, когда усадил ее на раковину. Только по взгляду становилось понятно – сломлена. И никакой обезболивающий эффект этому не поможет.
Я впервые в жизни пожалел, что не волк во второй ипостаси, потому что захотелось взвыть…