Я сплю.
Мне снится Сталин. Он в своём маршальском мундире с орденами. Он герой Советского Союза. Даже дважды. Не знал.
Сталин стоит и смотрит на меня. В правой руке он держит свою знаменитую трубку. Но сейчас Отец народов не курит. Чаша трубки зажата у него в кулаке, а мундштук торчит между средним и указательным пальцем. Как будто Лучший друг физкультурников фигу показывает. Трубкой. От пристального взгляда Великого вождя мне становится неуютно.
Сталин показывает в мою сторону мундштуком-фигой и что-то говорит. Звука не слышно. Как в немом кино. Только титров нет.
Сталин опять что-то говорит, только говорит он не мне, а Ивану Грозному. Иоанн Васильевич стоит слева от Сталина. В руке у него длинный посох. Сам царь одет в длинные, до пола золочёные одежды, на голове Шапка Мономаха. Смотрит на меня. Смотрит левым глазом. Взгляд его полон праведного гнева. Всё как на картине Васнецова. Сталин что-то говорит ему. Грозный молча кивает. Мне уже жутковато.
Справа от Сталина из сумрака выступает высокая фигура. Это Пётр Первый. Он тоже смотрит на меня. Они все смотрят на меня молча. Внезапно Петр Первый отвешивает справой увесистого леща Николаю Второму. Тот, наверное, понимает, что заслужил, и как бы оправдываясь, показывает своему великому предку на что-то у меня за спиной.
Сталин тоже показывает туда своей трубкой и что-то говорит. Звука по-прежнему нет. Я оборачиваюсь. Там за большущим столом с двумя микрофонами сидит ВВП. Сталин о чем-то спрашивает Путина. С присущим ему спокойствием Российский президент начинает отвечать генералиссимусу. Все внимательно слушают. Даже я. Хотя мне, как раз ничего не слышно.
В конце рассказа Путин показывает рукой куда-то вправо от себя. Все смотрят туда. Там стоит растерянный Горбачев. Он пытается говорить, но Сталин быстро произносит какое-то слово. Из-за его спины сверка стёклами пенсне выходит Берия. Сталин отдает односложный приказ. Я не мог его слышать, но я его понял. Понял и Берия. Понял и достал револьвер. Тут же своё слово сказал Иван Грозный, тоже только одно. Бесцеремонно отодвинув плечом Лаврентия Палыча, плотно сбитый бородатый мужик двинулся к Горбачеву, на ходу вынимая саблю. Берия прицелился. Первый президент СССР в страхе закрылся руками.
Выстрел. Его я слышу, но только его. Я почему-то зажмуриваюсь. Не знаю, зачем это нужно во сне, но всё равно зажмуриваюсь.
Открываю глаза. Рядом с Горбачевым стоит Тухачевский, он удивленно смотрит на тёмное пятно, расплывающееся у него на груди. Колени его подгибаются, он медленно заваливается. И тут мир начинает ходить ходуном.
– Вставай уже!!! – мне орут прямо в ухо, и трясут за плечо.
Я открываю глаза.
Лерка, завернутая в одеяло, концы которого она прижимает левой рукой к груди, правой рукой так тормошит меня за плечо, что изображение реальности дробится на пиксели.
– Вставай, бэтман хренов! – орет она, а глаза просто огнём горят. – Иди, выключай свою долбаную кукушку!
– Чё?! В институт? – спросонья я не помню, как Лерка у меня оказалась.
– Да какой институт?! – щас у неё истерика будет.
Бли-и-ин! Так мы у неё что ли?! Родители пришли!.. Вот чёрт!!! Я вскакиваю. Куда??? В шкаф? В окно? Чё так рано?!
Как ни странно, во взгляде девушки нет и намека на панику, только злость и какое-то запредельное раздражение.
– Курица твоя прям с утра раскудахталась! Ни свет, ни рассвет! Она тут горланит, а ты дрыхнешь? Сволочь! – спич завершается пинком по кровати, за ним подгоняющий толчок в лопатку ничего не понимащему мне. И руководство к действию: – Иди уже!
– Родители где? – спрашиваю через плечо я, но всё равно иду, куда толкают.
– Нет у нас родителей! В Австралии остались. Сироты мы. – Злости в Лерке уже нет, а вот раздражения…
Я выхожу в коридор. Возможности остановиться мне не дают. Попытки замедлиться тоже пресекаются. Но говорить я пока ещё могу.
– В какой Австралии? – что она мелет? Блин. Каша в голове. Ничего не понимаю.
– В австралийской! – односложно отвечают мне.
Из-за двери доносится звонкое кукареканье. Это ещё что?
– Ты зачем петуха притащила? – ничего не понимаю.
Как спать хочется!
– Граф один знакомый подарил! Когда сватался!!! – чушь какую-то несёт.
Дверь открывается. А-а-а! Вот мы где! Я сразу всё вспомнил. На спинке стула у окна как на жердочке сидела курица и задорно кукарекала.
– Заткнись! – крикнул я на неё и обессиленно плюхнулся на диван.
Блин! Как спать хочется. Я заваливаюсь на бок, закидываю ноги и засыпаю. Тут же меня начинают тормошить снова. Ну, что за свинство! Открываю глаза.
– Лер, ну только лёг! – я обижен, потому что никакие курицы не кукарекают, и раздражен, потому что спать не дают.
– Слышь, ты, Талькалёк! – звучит надо мной насмешливый голос подруги по несчастью. – Ты только лёг часа три назад! – говорит она, а сама улыбается, но скептически так. Или иронически. Блин!
– Блин! Лер, ну только лёг же, а! – Выдавливаю из себя я.
Голос мой звучит страдальчески. И то сказать! Страдаю же.
– Вставайте, граф! Вас ждут великие дела! – торжественно произносит Лерка.
– Я чё? Граф?! – удивленно таращусь на неё. И тут вспоминаю её недавние слова. – Так это я тот граф, который тебе курицу подарил?!
– Балда! – смеётся Лерка. – Это такими словами Сен-Симон приказал слуге будить его.
До меня начинает доходить.
– То есть, я к тебе не сватался?
– Нет. И в спальню ночью не ломился, – она добродушно улыбается.
– А это хорошо или плохо? – апатично вопрошаю я. И уточняю на свою голову: – Ну, что в спальню не ломился.
Лерочка превращается в Валери. Ну, может не до конца. По крайней мере, больше не улыбается.
– То, что не ломился – хорошо, – говорит она вкрадчиво. И тут же, но уже грозно: – А вот тебе сейчас будет плохо! Вставай, давай!
Последние два слова можно было бы так обыграть! При других обстоятельствах. Но не щас! Щас и, правда, «плохо» может приключиться.
Вставать, значит? Сажусь на диване. Начинаю осматриваться. Чтобы навести резкость, закрываю глаза и растираю всё лицо руками. Вроде помогло.
Вторая попытка осмотреться. Я лежу на диване в положении «сидя». Ну, я же лежал. Вот как лежал, так и сел. У меня откуда-то взялись подушка и одеяло. Откуда-то! Лерка принесла, откуда ещё. Блин, ну, что я за свинья?! Она вон ко мне как! А, я?
Скверно.
Пока придаюсь унынию, в голову лезут самые нелепые мысли. Вот, например, слово «сквер». Оно, что происходит от слова «скверно», или наоборот? Ну, что за бред?!
Третья попытка осмотреться. Шторы и занавески на окне раздвинуты. В комнате светло. Наверное, уже день. Надо посмотреть. Встаю. С облегчением понимаю, что какие-то кальсоны на мне всё-таки надеты, а то совсем уж нехорошо бы получилось.
Курица прохаживается по ковру и звуков не издает. Тоже не плохо. Иду к окну. На полпути останавливаюсь. Разворачиваюсь, иду обратно. Ибо нехрен. Ну, в самом деле, какого икса голым в окно высовываться? Да хоть бы и по пояс. Не хватает ещё, какие места людям в окошко показывать. Заворачиваюсь как Лерка в одеяло, беру подушку и ковыляю к себе. В сари из одеяла шибко не побегаешь.
У себя бросаю подушку на кровать, снимаю одеяло, начинаю осматриваться. У меня окно никто не расшторивал. Так правильно, меня же не было, а Лерке ни к чему, у неё своя комната есть. Ага, вот они! Надеваю брюки. А, может, сначала умыться? Выглядываю в коридор. Дверь в Леркину комнату закрыта, значит, можно сначала умыться, а уже потом одеваться. Чтобы брюки не забрызгать, я ведь особой аккуратностью не отличаюсь.
Иду в «ванную». Брюки на всякий случай с собой беру.
В рукомойнике воды на полковшичка. Смотрю в бадейку. Пустая, ковшик на дне лежит, тоже пустой. Заглядываю под «раковину». Так и есть! Полная. Не иначе, Лерка заплыв устраивала. Кто первый встал, того и тапки. И тут я замечаю, что в «ванной» появились крайне полезные вещи. А я только-только подумал, как же зубы-то чистить?
На стене противоположной от перекладинки с полотенцем, появилось небольшое зеркало. Хотя вчера я его мог и не заметить: не о том думал. Под зеркалом полочка, на ней кружечка с зубными щетками, маленькая коробочка, такие ещё табакерками называют. Открываю, так и есть: зубной порошок. Просто счастье. Рядом кусочек мыла. Даже не кусочек – обмылок. Ну, так Лерка на полную, поди, развлекалась.
Щетки мне не понравились. Щетина мягкая какая-то, а это неправильно. Пока размышлял про щетину, обнаружил другую, четырёхдневную. Расстроился. Начал искать бритву. Не нашел. Расстроился ещё сильнее. В расстроенных чувствах пошел к себе.
Твою мать! Штаны в ванной забыл. Бегу назад за штанами.
Одеваю рубашку, брюки. Так, тут же ещё эти… лямки на штанинах, с ними теперь возиться. Так-так-так! А носки у меня были? Блин, не помню. Надо у Лерки спросить. Пинжнак с карамана́ми одевать не стал. По номеру ходить и без него можно, а на улицу я пока ещё не выхожу. В зеркале я, конечно, пугало натуральное. Небритый, непричёсанный, не поглаженный. Срамота! Но это ничего. В окно уже без зазрения совести смотреть можно. Вот я и посмотрел.
Окна наши выходят на задний двор с хозяйственными пристройками. Для «лучших апартаментов», как отрекомендовал вчера наш номер господин Мозель, вид не самый подходящий. С другой стороны: а куда должны выходить окна спален? Ну и ладно. Как говаривал в таких случаях один знакомый отставной кавторанг: «Да не факт!» Хотя, по совести сказать, говорил он не «не факт», а «не фак». В том смысле, что «без разницы». Вот и нам пока не важно.
Прямо за забором заднего двора гостиницы было поле, а дальше километрах в трёх начинался лес. И простирался вовсе стороны, сколько взгляда хватало. Заведение господина Мозеля, стояло на холме, поэтому взгляда хватало километров на тридцать, а может и на все сорок. Блин! Не километров – вёрст. Но это если прямо смотреть. А если смотреть на право, то видно, что гостиница хотя и стоит на холме, однако не на его вершине. И в ту сторону ещё много всяких зданий. Двух – трёхэтажных, но нежилых. Похоже, это и есть та самая магическая школа, в которую мы «прибыли».
Слева тоже было поле, но поменьше, где-то с полкилометра. Блин! Саша! Нет здесь километров! С пол версты! Привыкайте, Александр Анатольевич! Тьфу ты черт! Не Анатольевич! Договорились же вчера с Леркой, что мы теперь Малиновские. Привыкайте, Александэр Константинович! О! Даже Александэр Семион Константинович. Ста-а-арший! Чё придумала?!
За полем начинается город. Город не маленький. Хотя откуда мне знать, как здесь выглядит большой город? По крайней мере этот не меньше Вольного. Надо сходить разведать. С Леркой идти или одному пока? Пойду, спрошу.
Лерка была в зале. Я оказался прав. Весь вид её говорил о том, что она в ванной не только зубки почистила. Она, по ходу, и голову изловчилась помыть. Я пока шел, хотел у Лерки расческу спросить, но, похоже, что и у неё нет. А вот и ответы ещё на два вопроса. За каким я попрусь в город? И один или с Леркой? В город я пойду один, потому что Лерка в таком виде ни за что не пойдет. А пойду я туда за расческой. За расческами – себе тоже надо купить. Уж на них-то у нас денег точно должно хватить.
На моё предложение сходить в город за покупками, ну и, что осмотреться, конечно. Лерка отреагировала на удивление спокойно, и, что ещё более удивительно конструктивно.
– Только сначала позавтракаем, – сказала она совершенно обыденно. – Сейчас Аннушка принесёт завтрак, поедим и пойдём.
– Какая Аннушка? – я озадачен, потому что вчера мы не о каких Аннушках не договаривались.
– Горничная, ну, или коридорная, я не знаю, как правильно, – поведала мне «сестра». – Она приходила пока ты дрых. – И уже с упрёком: – Петух твой, по ходу, всех перебудил. Она как раз из-за него и приходила. – Лерка не выдержала и засмеялась. – Наверное, подумала, что это ты себе будильник на четыре утра поставил. Вот и прибежала узнать, в котором часе завтрак барину подавать?
– И? – я чувствовал, что пропустил до хрена всего.
– Ты уже вовсю храпел, а я уже НЕТ! – Лерка сердилась.
– А она? – я сел на диван.
Лерка глядя на меня тоже села в кресло у окна. Плафон не зажегся. Похоже кроме «датчика движения» ещё и какой-нибудь «фотоэлемент» стоит.
– Она спросила про петуха, спросила, когда подавать завтрак, – Валери закинула ногу на ногу и продолжила. – Очень обрадовалась, что ещё не щас.
– А ты? – мне хотелось наверстать упущенное.
– А я, – Лерка опять сделала паузу. – А я попросила принести что-нибудь для утреннего туалета. Аннушка и принесла мыло и зубной порошок.
– А чё бритву не принесла? – недовольно поинтересовался я.
– Ну, я и без бритвы обошлась, – похоже, Лерке понравилась возможность поизмываться надо мной.
– А мне как? – недоумевал я.
– Тебе идёт, – продолжала издеваться она.
– Мне так не нравится, – ситуация мне решительно не устраивала.
– Что ж, братец, начинай привыкать!
– Кончай глумиться! Мне так неудобно! – Попробовал возмутиться я.
– Неудобно на потолке спать: одеяло спадает! – эта бестия просто лучится от счастья.
Да, нарезался я с этой курицей. Стоп. Кукарекает не курица, а петух! А, блин, точно! Лерка же так и сказала.
– Ну, а делать-то теперь чё? – решил я проигнорировать её колкость.
– Не спать на потолке!
– Лера!
– Не Лера! А Валерия Антуанетта младшая! – сказала, как рублем одарила.
– Лер, давай не надо это… – я пытался подобрать нужное слово, но не преуспел.
– ШТО не надо? – похоже, она глумится надо мной.
– Ну, Антуанетты там всякие, и особенно про младшую, – высказал я свое мнение.
– Это ещё почему? – с вызывом вопросила Валерия Антуанетта.
– Понимаешь, если ты – Валерия Антуанетта Константиновна младшая, то это означает, что была ещё и старшая, – перешел я на лекторский тон. – И вот что характерно, тоже Валерия Антуанетта и, опять-таки Константиновна.
– В смысле? – Похоже Лерка реально не отдупляет.
– В том, солнышко, смысле, что подобная формулировка вопроса предполагает, наличия в нашей семье ещё одной Валерии Антуанетты Константиновны. – Переводя дух, я не без удовольствия заметил некоторую растерянность «сестры». Успех нужно закреплять. – Это должна быть обязательно близкая родственница, тётя например.
Лерка задумалась. Хороший признак!
– А нашего отца как звали? – спросила она, наконец.
– А ты не помнишь? – настало моё время издеваться.
– Саня!!!
– Константин Родионович Малиновский, – сообщил я «сестре». – Хотя, может ещё какой-нибудь Ополинарий или Полуэкт … Средний!!! – Последнее слово я как бы выкрикнул, стараясь, обратить внимание на его нелепость.
– Почему Полуэкт? – удивилась Лерка. И сделала это как-то уж очень натурально.
– А разве я придумал Валерию-Антуанетту и Александэра-Семиона? – Вот теперь пускай Лерка сама выкручивается из глупой ситуации.
Молчание было мне ответом. Но я всё же решился на контрольный в голову.
– И вот если у «младшей», какое-никакое объяснение найдётся, то со старшим-то, что делать?
– А что тебе не нравится? – Блин, ну, опять она наезжает.
– А что это означает – «старший»? – Я постарался выглядеть преподавателем на экзамене.
– Ты чё не знаешь, что значит слово «старший»? – в её словах… да не только в словах во всём читалось какое-то, презрение что ли. Типа «Ты чё, ващпе?!»
– Что оно означает, я знаю, – сдержанное раздражение. – Я не понимаю, НА ХРЕНА ОНО!!!
– НЕ ОРИ!!!
Пауза. Я смотрю Лерке прямо в глаза. Похоже, она злится. Плевать.
– Короче, я в эти игры играть не буду! – Я откидываюсь на спинку дивана и, как Лерка, закидываю ногу на ногу.
Она сверлит меня взглядом. Но я не сдаюсь.
– Я – Александэр Константинович, ты – Валерия Константиновна. Всё, никаких старших-младших! – потом смягчаюсь и добавляю, но уже на полтона ниже: – Валерия Константиновна или, если уж очень хочешь, то Валерия Антуанетта, и лучше без отчества.
– Это почему?! – меня тоже глазами больше не испепеляют.
– Звучит очень коряво. Сама-то послушай! – И, придав голосу издевательскую интонацию, стараюсь, чтоб звучало понелепее: – Валерия Антуанетта Константиновна. Каково?!
Лерка задумывается, наверное пробует осмыслить.
– Правда, как-то не очень, – нехотя соглашается она. Но потом, воспряв духом выдает: – А вот «Валерия Антуанетта Константиновна младшая» – это звучит гордо! – и голову вскидывает, вот, мол, я какая.
– Слушай ты, Константиновна младшая… – тут меня прерывает осторожный стук в дверь.
– Прошу, – произносит Лерка эдак милостиво.
Входная дверь открылась, и в комнату вошли две девушки, одетые почти также, как Дарья. Каждая несла по подносу.
– Завтрак, ваша милость! – очень приветливо сказала первая, ставя свой поднос на стол.
– Спасибо, Аннушка! – и Лерка тоже – сама любезность.
Пока вторая девушка сервировала стол, та, которую Лерка назвала Аннушкой, достала из кармана передника расческу и протянула её моей «сестре».
– Вот, Ваша милость, Вы гребень просили, – сказала она и сделала легкий книксен.
– Ой, какой красивый! Аннушка, а где я смогу себе такой же купить?
С моего места расческа мне была невидна, но Леркины слова прозвучали так, как будто это и впрямь нечто шедевральное.
– Так на рынке же, Ваша милость! – как о чем-то само собой разумеющемся сообщила Аннушка, и тут же, повернувшись ко второй горничной полушёпотом: – Глашка, в умывальнике приберись.
Та послушно пошла в указанном направлении. Когда дверь за ней закрылась, Лерка обратилась к девушке:
– Аннушка! – сказала она вкрадчиво. – Мы с братом прибыли в ваш город вчера слишком поздно, и ничего тут не знаем. Не могла бы ты объяснить подоходчивей, как нам сейчас на рынок попасть. – И словно извиняясь: – Мы, видишь ли, уж очень налегке прибыли. Много чего подкупить понадобится.
– А вы непременно сейчас на рынок-то хотите? – похоже, что она хочет предложить нам что-то предварительно сделать.
– Сначала позавтракаем, – улыбнулась моя «сестра».
– А Вы, Ваша милость, в баньку сперва не желаете? – хорошо, что она это не у меня спросила, а то бы и не знал что ответить.
– Перед завтраком? – забеспокоилась Лерка.
– Перед тем, как на рынок-то пойдете, – очень вежливо ответила Аннушка. И уже мне: – Вам барин не предлагаю, мужской-то день вчерась был. А вот сестрице Вашей сегодня в самый раз будет, и народу немного нонче.
– Очень хорошая мысль! – это Лерка, очень радостно. Мне только что язык не показала. А я бы тоже в баньку-то не прочь, четыре дня не мылся.
– Аннушка! – я решил позаботиться и о себе. – А нельзя ли мне бритву принести?
Девушка посмотрела на меня, наверное, оценивая степень моей потребности в бритье и сказала:
– Я сейчас Терентия пришлю, барин. Он и побрить сможет, коли прикажете.
– Очень тебе признателен! – улыбнулся я как можно более доброжелательно.
В этот момент в зал вышла Глаша, и вопросительно взглянула на напарницу. Та кивнула ей, и обе, сделав лёгкий книксен, молча удалились.
Я посмотрел на Лерку и спросил:
– А чаевые дать не надо было?
– Не знаю. Спроси-ка ты лучше у Мозеля, а то вдруг здесь не принято.
Позавтракав пшенной кашей, варёными яйцами и пирогами, перешли к обсуждению дальнейших планов.
Их было много, не пирогов и яиц, хотя и они были в достатке, а планов. Почему-то считается, что когда планов очень много, просто неприлично много, нужно говорить «Планов громадьё», при чём именно «Планов громадьё», а не «Громадьё планов». Есть ли у Вас план, мистер Фикс? Есть ли у меня план?! Есть ли у меня план?! Да у меня пять мешков отличного пакистанского плана!
А у нас не было никакого! Проблемы были. Задачи стояли. Идей просто уйма, и мыслей хоть отбавляй. А как всё это осуществлять? Ну, хоть начать-то с чего? Вот этого у нас не было.
Сошлись на том, что Лерка идёт в баню. И если бы она сама это не предложила, то я бы её ещё и не туда послал. Я же, побрившись и получив консультацию от Терентия, иду в город. Точнее на рынок. Узнавать, где там и что продают, и главное почём. Как она мне список не написала, просто ума не приложу! Хотя, конечно, путешествовали мы и впрямь налегке. Список необходимых покупок был бы огромным, а финансы наши ограничены. Так что пока только разведка.
Постучав, и получив разрешение, вошла Аннушка. Убирая со стола, девушка всё поглядывала на нашу курицу, и наконец, спросила:
– А вы петушка для магии привезли?
Валери недоумённо воззрилась на птицу, потом её взор бетонной плитой упал на меня.
– Да нет! – мрачно сказала она, всё сильнее придавливая взглядом бедного меня. – Это его Александэр Константинович от смерти спасал.
Горничная хихикнула. Лерка посмотрела на девушку, и непринуждённо улыбнувшись, поинтересовалась:
– Аннушка, а нельзя ли птичку нашу пристроить куда-нибудь?
Вопрос не то, что бы поставил девушку в тупик, но она серьёзно задумалась.
– Вы его потом забирать будете? – уточнила она, имея в виду петуха.
– Александэр, это к тебе вопрос.
Я совсем не ждал, что Лерка стрелки на меня переведёт, но готов всё равно не был.
– Нет, – сказал я помявшись. – Не будем. Пусть живёт где-нибудь, да и всё.
– А-а-а, ну тогда Глашку пришлю. Она заберёт, – потом посмотрела на меня и спросила: – Терентию сказать, чтобы бритву принёс?
– Аннушка, а он побрить меня сможет? – я знаю ответ, просто не знаю, как попросить.
– А чё ж не сможет, сможет, коли прикажите, – повернулась к двери, и уже оттуда: – щас пришлю.
Дверь за горничной закрылась, и мы снова остались вдвоем.
– Лер, ты носки мои не видела? – спрашиваю, потому что сам не нашел, а без носок непривычно.
– Я их постирала, на батарее сохнут, – говорит Лерка каким-то отстранённым голосом.
Я как дурак бросаюсь к окну. Ну, ни фига себе! Носки мне постирала! У окна я останавливаюсь. Как водой холодной облили. Какая батарея?! Ну, я идиот!!! Поворачиваюсь к Лерке, в глазах вопрос: «Что это было?»
– Ты чё, Сань, ваще с катушек слетел? – непонятный наезд. – Я, блин, за носками твоими следить должна?! Где снимал, там и ищи! – и, отворачиваясь, бурчит: – Охренел! Вот судьба братца подкинула.
Весь оплеваный иду в свою комнату, искать носки. Добросовестно облазив всю комнату, прихожу к выводу, что носков у меня больше нет. Пока нет. Я ж сейчас на рынок пойду, там и куплю. Но это если они там продаются, вдруг их ещё не изобрели.
Открывается дверь, входят обе девушки и мужик лет сорока, не сказать, чтоб высокий, пониже меня будет. Ну, так во мне 182 сантиметра роста. Александэр Константинович! Нет здесь сантиметров. Два аршина и ещё вершков сколько-то. Блин!
Одет мужик в черные штаны, аккуратно заправленные в начищенные сапоги. Рубаха на выпуск и жилетка. Фуражку с головы он сразу снимает. Кстати, у самого мужика шикарная борода, простая, но ухоженная.
– Доброва здоровьичка! – говорит он и снова по очереди почтительно, но без подобострастия кланяется сначала мне потом Лерке.
– Куды поставить? – это Глаша Терентию.
– Куда прикажете, Ваша милость? – это Терентий мне.
– Сашенька, ты же в своей комнате бриться будешь? – это Лерка мне.
– Да у меня там бардак, – смущенно бормочу я.
– Анютка, прибери, – это Терентий Аннушке.
– Глаша, пойдём, – это Аннушка Глаше.
– Братец в дальней комнате расположился, – Лерка всем.
Горничные несут в мою комнату деревянную бадейку с водой, глиняную мисочку и ещё что-то некрупное, из-за размеров не разобрать.
– Глафира! – кричит Терентий вслед девушкам. – Воду подогрей.
Блин, а как она её подогреет? Смотрю на Лерку. Похоже этот вопрос одного меня только и заботит. Не успел я, как следует удивиться, а Глаша с Аннушкой уже вернулись.
– Подогрела? – вопрошает Терентий.
– Как велели, Терентий Акимыч, – обе девушки делают книксен и удаляются.
– Пойдемте, Ваша милость, – я поднимаюсь и иду в свою комнату, Терентий сразу же за мной.
Открываю дверь и удивляюсь: в комнате всё прибрано, кровать застелена, а бритвенные принадлежности расставлены на столике у трюмо. Правда, самой бритвы нет, наверное, она у Терентия.
– Извольте, барин, – Терентий придвигает мне стул. Я сажусь.
Бритва и в самом деле оказалась у Терентия, как и помазок, и полотенце, и ещё широкий кожаный ремень. Бритва, представляла собой стальную пластину шириной в два пальца и длинной сантиметров двадцать пять, и помещалась в чехле из толстой кожи. «Жилет, лучше для мужчины нет!» Похоже, пятилезвейные станки здесь не популярны.
Терентий взбил пену в глиняной мисочке, покрыл ею мои щеки и подбородок, несколько раз ширкнул бритвой по ремню и начал. Я счел за благо не докучать ему вопросами, да и вообще шевелиться поменьше. Опасная бритва – это вам не шутки.
Процесс прошел довольно гладко, и на удивление быстро. Похоже, опыт у мужика огромный. Так он, наверное, и не первый год здесь постояльцев бреет. Что странно вода, которой Терентий смывал пену, действительно была тёплой.
– А как же Глафира воду смогла подогреть? – не удержался я от вопроса.
– Так она, Ваша милость, ворожить обучена. Но токма по хозяйству, – сказал Терентий, вытирая бритву о полотенце и убирая её в чехол. – За то её хозяин и держит.
И тут мне в голову совершенно без стука пришла одна важная мысль.
– Терентий Акимыч, эта услуга, должно быть, не входит в стоимость аренды комнат? – предположил я.
– Мудрёно как-то Вы, барин, сейчас завернули, – почесал затылок Терентий. И добавил: – Вы, Ваша милость, шибко не утруждайтесь с отечеством-то меня величать. Терентий, али просто Акимыч, коли желаете, а с отечеством – это лишнее. Мы – люди простые, нам не положено.
– Акимыч, сколько денег тебе за труды? – спросил я, полагая, что обращение просто по отчеству будет уместнее.
– Скажите тоже, барин! Сколько денег?! – воскликнул Терентий. – Да и полушки-то много, не то что целой деньги! Разве что от щедрот полуполушку дадите, то-то и ладно будет. А деньга – это куды стока! Развежь я парихмакер какой?!
Я пошел за деньгами к Лерке. Она высыпала на стол всю мелочь, и мы начали искать полуполушку, попутно гадая, как она может выглядеть. Из спальни появился Терентий. Он нес бадейку, в которой плавала мисочка с помазком.
– Акимыч! Мы тут в замешательстве, – сказал я, указывая на россыпь мелочи на столе. – Как она эта полуполушка выглядит?
Акимыч степенно так ставит бадейку у входа, вытирая руки о полотенце, которое теперь перекинуто у него через плечо, подходит к столу. Какое-то время он внимательно смотрит на монеты. Потом аккуратно взяв одну из них в руки, вертит её перед глазами.
– Нет здесь полуполушек, барин, – грустно вздыхает он. – А и была бы, не подошла б. У Вас, Ваша милость, все монетки-то филаретовские. А они подороже наших.
Мы с Леркой невольно переглянулись.
– Нюрашка сказывала, что Вы, Ваша милость, на рынок собирались. – Терентий взял со стула свою фуражку, по-моему, она правильно картуз называется. – Вы прежде у хозяина деньги-то на наши перемените, чтоб платить-то сподручней было.
– Акимыч, – у Лерки как-то так получилось обратиться к Терентию, что получилось одновременно и ласково-уважительно и по-барски. Дворянка, мать её! – А филаретовские деньги, они насколько дороже местных?
– Ну, – Терентий помял в руках картуз. – За одну ихнюю деньгу дают одну нашу с полушкой. – Вроде так.
Мы с Леркой снова переглянулись. Вот так запросто стали в полтора раз богаче. И я подумал ещё одну финансовую проблему решить. Ну, не проблему конечно, но знать всё же надо.
– Акимыч, мы люди приезжие местных порядков не знаем, следует ли нам Анне с Глафирой тоже каких-нибудь денег дать?
– Лишнее это, барин! – решительно отмел Терентий. – Нече их вертихвосток баловать! Да и Дмитрий Францевич не одобряет.
Опять мы с Леркой переглянулись. Строго тут у них. Вопрос с чаевыми закрыт.
Терентий наконец-то нахлобучил картуз и собрался уходить. Но я остановил его.
– Акимыч, в бане сегодня женский день. А могу я где-нибудь сполоснуться?
Терентий вздохнул, ненадолго задумался и изрек:
– Ежели токма ковшичком из кадки на спину слить.
– Подойдёт! – Обрадовался я.
– Полотенце захватите, Александэр Константинович! – как бы напомнила Лерка.
Я вот только не понял про Александэра Константиновича: это она сейчас шпильку вставила или сообщила Терентию как ко мне по имени-отчеству обращаться?
Мы с Терентием вышли на задний двор, как раз на тот, куда наши окна выходили. Подошли к бочке с водой, я отдал полотенце Акимычу, снял рубашку, положил её рядом на поленницу дров и приготовился к омовению. Терентий взял ковчик, зачерпнул воды и сказал:
– Сперва на руки, барин. А то вдруг больно студеная.
Я послушно подставил руки. Вода была холодной, но не настолько, чтоб совсем. Вытерплю. На всякий случай глянул на окна. Лерка не подсматривала.
– Давай! – сказал я Терентию и наклонился.
Ё!!! БЛИН!!! АААууу!!! ХАЛОДНАЯ!!! Аж дыхание перехватило. Да-а-а-а… когда на руки – это не так, а на спину… Блин! Как будто обожгло, только холодом.
Сжав волю зубами в кулак, начинаю яростно растираться руками. Это помогает. Ну, вот присутствие духа уже восстановлено. Выпрямляюсь. Терентий вопросительно смотрит на меня. Похоже он всё понял. Делаю несколько вдохов. Мужество покинувшее было меня возвращается, хотя и не сразу. Делаю ещё один глубокий вдох. Говорю Терентию:
– Давай! – и, зажмурив глаза наклоняюсь.
В этот раз не так холодно. Я отфыркиваюсь и растираюсь. Терентий подает мне полотенце.
– Ну, будя, барин, – говорит он снисходительно. – Хорошего, его же помаленьку надо, а то ведь слишком хорошо тоже нехорошо.
Я вытираюсь молча, молча беру с поленницы рубашку, молча её надеваю. Но один вопрос задать нужно.
– Акимыч, а как на рынок попасть?
– А Вы, ваша милость, извиняюсь, за какой надобностью? – спрашивает в ответ Терентий. – Уж, не за бритвой ли?
– Ну, и за бритвой тоже, – я понимаю, что наше странное появление вызывает много вопросов у всех. И на все это вопросы надо подобрать ответы. Более или менее правдоподобные.
– Бритва, тавить, ана ежели без сноровки – опасная штука, – говорит Терентий. Похоже ему уже понятно, что я именно без сноровки.
– Так ты ж меня научишь, Терентий Акимыч? – как бы в шутку спрашиваю я и улыбаюсь.
– А чевошь не научить-то хорошего человека, Ваша милость? – отвечает Акимыч и тоже улыбается.