Одежда дает иллюзию безопасности. Трусы и лифчик, футболка, свитер, плотные колготки, шерстяные брюки, носки. Теплая, сухая, местами колючая. Пахнет порошком, покрывается катышками. Нюта лет в десять узнала, что ни любимый комбез, ни толстое одеяло не генерируют тепло сами, а только не дают рассеиваться ее собственному. Она тогда засунула ладошку под кофту, сравнила температуру кожи там и снаружи. И подумала: ого, как тепло я умею. Потом одежда начала скрывать – излишнюю округлость и избыточную угловатость, недостаточность и чрезмерность тела. Поставила синяк на коленку – надень платье подлиннее, что ты как пацанка? Переела чипсов на ночь и отекла? Натяни широкую толстовку с капюшоном. Будешь поздно возвращаться домой? С утра подумай, во что закутаться, чтобы вечером не привлечь внимания. Прячущая одежда, одежда со смыслом, теплая одежда, одежда подчеркивающая. Да любая, позволяющая не стоять посреди коридора голой и покрытой колючими мурашками.
– Анна Степановна, открывайте! Мы из Управления по сохранению снежного покрова.
Нюта прижалась спиной к стене и сползла по ней на пол. Коленями заслонилась от двери. Снаружи топали и требовали открыть. Сердце колотилось так громко, что почти заглушало трель звонка. И даже привычная картинка перед глазами – коридор, тумбочка, пуховик на вешалке, пустая коробка из-под летних кроссовок Славика – стала зыбкой. Нюта ясно и отстраненно поняла, что сейчас потеряет сознание. Представила, как дверь выламывают и находят ее – голую, неловко раскинувшую руки и ноги. Первым заходит холодовик в тяжеленных ботинках и пинает ее в бок, чтобы проверить, не прикидывается ли гражданка Синицына. Хрен ему! Нюта зажмурилась, прогоняя спасительное небытие, открыла глаза. На звонок больше не жали, зато начали долбить в дверь.
– Анна Степановна, у нас повестка. Открывайте!
Бежать было некуда. Разве что из окна сигануть. И обороняться тоже нечем. Не ринешься же с кухонным ножичком на толпу холодовиков. Нюта судорожно перебирала варианты: прикинуться глухой дурой, спрятаться в шкафу, открыть дверь – и будь что будет, позвонить Радионову и начать рыдать сразу, как тот ответит… Под нестихающий грохот кулаков об дверь Нюта ринулась в комнату, вытряхнула рюкзак, нашла телефон. В аппарате заскрипело – связь говняная, оборудование мерзнет, работает плохо. Только бы соединилось, только бы отозвался. Под первые гудки Нюта вернулась к двери, прижалась спиной к косяку. В подъезде стихло, потом она услышала знакомую мелодию звонка. Раньше Радионов менял рингтон по концертам Вивальди четыре раза в год – от зимы к осени и по кругу. С начала зимовья смена прекратилась. Остались лишь тревожные скрипки и тянущая виолончель. Эти-то звуки – рингтона и самого Радионова – Нюта и различила. Кажется, рыдания отменялись.
– Дайте же мне пройти, – требовал он. – Что тут сразу начинается? Нюта! Нюта! Это Глеб Павлович, все хорошо. Открывай.
Нюта прижалась лбом к холодной обивке двери. Перевела дух. Сердце стало биться ровнее. Если снаружи Радионов, то повестка точно не обвинительная. С такими приходят без сопровождения работодателя.
– Сейчас! – крикнула Нюта, подбирая с пола плед. – Мне нужно одеться.
Она забежала в гардеробную, убедилась, что полка-тайник плотно задвинута, отыскала свежие трусы, носки и майку, сверху натянула кардиган, с трудом попала в штанины серых треников, пригладила волосы. Вдохнула поглубже и вернулась в коридор.
– Долго еще? – переговаривались там.
– Одевается она, вы же слышали.
– Голая, что ли? Так бы и открыла, делов-то.
И тупой хохоток. Нюта щелкнула замком, отодвинула цепочку. Выглянула наружу. Трое холодовиков в белой форме и Радионов – смотрит напряженно, но улыбается, мол, ничего страшного, все под контролем. Разумеется, под контролем. Вопрос – под чьим.
– Голая, да. Воду горячую дали только что, – объяснила Нюта, глядя только на него. – Или голой мыться теперь нельзя?
– Нюточка, ты уж извини… – начал было Радионов, но его перебил холодовик с серой нашивкой на рукаве:
– Старший лейтенант Скоровяжин. Мобилизуем вас по срочному делу. Вот повестка.
Серая бумажка мерзко подрагивала в пальцах, пока Нюта пыталась разобрать, что на ней напечатано. Казенные слова отдавали жеваным картоном и собираться в предложения не спешили: «В соответствии с приказом № 372… обязана явиться… по вопросам профессионального консультирования… при себе иметь… разрешено покидать… на срок не более трех часов». Нюта оторвала взгляд от повестки и посмотрела на Радионова. Тот пожевал губы и сухо проговорил:
– Нас просят дать консультацию по одному вопросику, Нюта. Поехали.
И первым начал спускаться по лестнице. Нюта дернулась было в квартиру – взять пуховик и шапку, выключить свет, захлопнуть дверь. Но на плечи уже заботливо опустилась куртка, свет погасили чужие руки, второй безмолвный холодовик ухватил с тумбочки ключи и аккуратно щелкнул замком, а старший лейтенант Скоровяжин махнул ладонью в сторону лестницы, мол, пройдемте.
– Не волнуйтесь, в машине тепло, – сказал он, когда Нюта натянула на голову капюшон толстовки.
От его заботы в животе заледенело. Нюта послушно спустилась на первый этаж, вышла в морозную темноту и зашагала на свет фар. В машине было тесно и душно. Пахло химозной ягодой – то ли клубникой, то ли вишней. Нюту тут же затошнило. Один из безмолвных холодовиков сел вместе с ней на заднем сиденье. Радионов впереди, рядом со вторым. Нюта оглянулась – проверить, следует ли за ними машина со старшим лейтенантом Скоровяжиным. Следует. По пустынной дороге ехали только они. Комендантский час, метель. Даже мигалку можно не включать. Но холодовик включил. Снег на обочине окрашивался сначала в красный, потом в синий, потом опять в красный. От мельтешения цветов Нюту замутило еще сильней.
– Можно я окно приоткрою? – спросила она спину Радионова.
Тот повернулся к водителю. Голова в белой балаклаве нехотя качнулась. Нюта нажала на кнопку, стекло поползло вниз.
– Дубак, – недовольно сказал тот, что сидел рядом с ней. – Закрой.
«А чего вдруг? А почему дубак? А что случилось?» – почти вырвалось у Нюты, но она сглотнула вопросы вместе с тошнотой, подняла стекло и уставилась на дорогу в просвете между Радионовым и водителем. Из Нютиного спального района машина направлялась в центр. Они немного попетляли по узким улицам и выехали на мост. По одну сторону замерзшей реки Нюта увидела небольшой храм и набережную, названную в его честь, по другую – парк и стену Кремля. Нюта отвернулась, когда в окне мелькнули знакомые купола и багровые звезды.
Дальше ехать было некуда, дороги к площади перекрыли в первый день зимовья. И там, где раньше слонялись туристы, теперь рос и всячески культивировался снежный покров. Наверное, он вот-вот сравняется с крепостными стенами. И вероятно, когда это произойдет, зимовье будет не отменить. Нюта уставилась на свои руки, напряженно сцепленные, с белыми костяшками. Последний раз на площадь она ходила с симпатичной японкой. Та смешно коверкала английский, тихонько смеялась и все время поправляла короткую челку. Как позже выяснилось, она приехала на конференцию, организованную посольством. На кассе в кафе девушка не могла объяснить, какое именно альтернативное молоко предпочитает, и Нюта пришла на помощь. А потом они гуляли по дурацким туристическим маршрутам и долго целовались у отеля. Теперь же и смешная японка, и альтернативное молоко стали одинаково невозможными. Чужими воспоминаниями из чужой жизни.
– На выход, – буркнул холодовик, когда машина остановилась у парковых ворот.
Нюта толкнула дверцу, снаружи пахнуло ледяной ночью. И нервный озноб тут же сменился другим – крупным и болезненным. Нюта постаралась вдохнуть поглубже.
– На выход! – повторил холодовик и вылез из машины через другую дверь.
Ноги почти не слушались. Ветер кидал в лицо острую снежную крошку. Нюта подтянула завязки капюшона, но уши все равно ломило, пока Скоровяжин неразборчиво бубнил в рацию.
– Возьми. – Радионов протянул ей свою вязаную шапку. – Задувает же.
– А вы как? – спросила она, но шапку взяла, скинула капюшон, охнула от холода, натянула шапку, потом подумала и капюшон тоже натянула.
– А у меня вот, – ответил Радионов, оборачивая вокруг головы шарф. – Получше?
Они стояли совсем близко друг к другу. Скоровяжин продолжал бурчать и вслушиваться в трескучие ответы, так что Нюта решилась задать вопрос, который мучил ее последние минут сорок:
– Какого хрена?
Сформулировать лучше не получилось, язык плохо слушался, но Радионов понял и проговорил почти беззвучно:
– Опять он! Видимо, прямо здесь! Прямо напротив!
– Кто? – От холода мысли в голове стали густыми, как вода с мелким льдом.
– Он! – Радионов потешно поднял брови и округлил рот.
Нюта засмеялась бы, но перехватила острый взгляд холодовика и потупилась.
– Сюда идите! – прикрикнул на них Скоровяжин, пряча рацию в карман. – Ждут уже.
– Цветочный мститель, – на ходу шепнул Радионов и поспешил за холодовиками.
Нюта поплелась следом. Энтузиазма она не разделяла. Ночная вылазка по повестке Управления по сохранению снежного покрова точно не соответствовала принципу «не высовываться». Освещение в парке было плохое. Редкие работающие в половину накала фонари давали тусклый свет, который отражался на снегу слабым мерцанием. Ярче всего на фоне общего полумрака выделялись нашивки холодовиков. И Нюта шла через темноту, ориентируясь на размашистые движения Скоровяжина. Тот больше не бубнил в рацию, а молча шагал по утоптанной тропинке куда-то наверх. «По насыпи идем, к ледяной пещере», – поняла Нюта. Она занималась озеленением маленького ресторана в парке – одного из многих когда-то расположенных здесь. В ледяную пещеру Нюта никогда не заходила. Прочитала в отзывах, мол, «большая морозильная камера, два из десяти, не советую», и решила не проверять. Сэкономила на билете.
Теперь в ледяной пещере проводили торжественные съезды Партии холода. И каждый ответственный гражданин мечтал хоть одним глазком увидеть эти промороженные стены. И мама ее мечтала. Надеялась, что однажды обязательно выстоит очередь и попадет внутрь. Расписание, однако, было мудреное: только в ранние часы, только по предварительной записи с получением одобрения на посещение.
– Мам, – не выдержала как-то Нюта очередного акта мечтаний. – Загляни в морозилку, увидишь то же самое. Я тебя, между прочим, могу в оранжерею института сводить.
– Что я в твоей оранжерее не видела? – оскорбилась мама.
«Цветов ты давно не видела. Листьев зеленых. Жизни, мам. Мы все очень давно не видели жизни», – конечно, этого Нюта не сказала вслух, промолчала, сменила тему.
А теперь шла, вспоминала и злилась. Не сильно, просто чтобы согреться.
– Твою ж… – вырвалось у Радионова, и Нюта тут же перестала мысленно костерить маму. – Ты только посмотри!..
Смотреть и правда было на что. Весь склон пещеры огораживала защитно-сигнальная лента. Красные ромбы мотались на ветру, заключая место происшествия в торжественную рамку. У дальнего края стояли люди в белом камуфляже. Яркий свет прожектора выхватывал из темноты снег, покрывающий склон. И сквозь этот снег – плотный, зашлифованный ветром, колючий даже на вид – проросло что-то немыслимое. Нюта сбилась с шага, присмотрелась, не доверяя глазам со слипшимися ресницами. Но рядом изумленно сопел Радионов. Двоим привидеться не могло.
Из сугроба пробивались ярко-желтые цветы на крепких зеленых стеблях. Нарциссы – поняла Нюта, хотя находилась слишком далеко, чтобы различить околоцветник в виде трубчатой воронки, тупое рыльце и шесть тычинок. Хотя какие, к черту, тычинки! Нюта выдохнула – пар вырвался изо рта. Вытащила руку из кармана пуховика. Пальцы тут же обожгло. Покосилась на Радионова – тот задумчиво дергал себя за покрасневшую мочку уха. Как бы не отморозил.