Снег сыпал мелко и вразнобой. То под острым углом к земле, то вовсе параллельно ей, будто в воздухе была еще одна плоскость, по которой тот скользил в сторону от окна. Нюта смотрела через стекло. Снаружи висели серые сумерки – стылые и тягучие. Бесконечные серые сумерки. Ничего, кроме серых сумерек. Зато в комнате под абажуром горел торшер, Нюта зажигала его, когда возвращалась домой. Он не разгонял полумрак, но создавал посреди него островок теплого света. Достаточно, чтобы чуть расслабились плечи.
Нужно было вернуться на кухню, бросить на сковородку кусок масла, а сверху – вчерашнюю гречку, слипшийся комок отваренной крупы с прожилками куриного мяса, дождаться, пока прогреется, и нормально поесть. Но Нюта продолжала смотреть на снег, и внутри у нее разливалось что-то жгучее – то ли изжога от дневной сухомятки, то ли пустая злость.
– Нюточка, такой снежок славный выпал, – говорила мама, пока Нюта шла домой по заваленному тротуару. – Ты видела, какой снежок? Передавали, что обязательно выпадет, и выпал! Не обманули!
Нюта прижимала телефон плечом, так как руки слишком быстро коченели во влажном холоде. Не мороз, а не пойми что.
– Выпал, да, – только и смогла она ответить, а дальше уже молчала и слушала о хлебе, который в магазин опять привезли сыроватым, но ничего, его подсушить слегка – и нормальный будет, хороший хлеб, можно есть. Такой хлеб, рыхлый, со скользким мякишем, быстро покрывался плесенью. В желудок он падал тяжелым комком и лежал там, никак не перевариваясь, сколько ни ворочайся без сна.
– Мам, так обещали же нормальный хлеб привезти. Меньше, но нормальный!
Ноги вязли в снежной каше, Нюта с трудом через нее пробиралась. Мама квохтала в телефоне, мол, обычно им все привозят, просто сейчас обстоятельства, сама понимаешь, но если надо немножко потерпеть, они потерпят, не страшно, и не такое терпели, а тут осталось-то, Нюточка, осталось совсем чуть-чуть, вон какой снежок выпал.
Снежок падал восьмые сутки – отупляющей, бесконечной манкой сыпался из низких туч. И в крепкий мороз, и в сопливые минус два. Это раньше холодные дни были яркими и бесснежными, а теперь снежный покров восстанавливался вне зависимости от циферок после минуса. Лучше бы правда падала манка. Нюта попыталась вспомнить, когда в последний раз ела манную кашу. Перед внутренним взором возникла детсадовская столовая с длинными рядами в холодном зале. Строй одинаковых тарелок, а в них – белая жижа с масляной лужицей. Возможно, это было не настоящее воспоминание. Коллективная память формировалась исподволь, так сразу и не разберешь, что происходило на самом деле, а что просто нужно помнить, потому что у всех так было.
– А еще дядя Володя приходил. Вчера. Я забыла тебе сказать.
Нога увязла еще глубже, холодное посыпалось в ботинок. Нюта остановилась. Перехватила телефон рукой.
– Зачем приходил? – спросила она, заранее зная ответ.
Мама что-то залепетала, но Нюта не стала ее жалеть. Повторила с нажимом:
– Зачем приходил?
– Ну зачем, Нюточка? Ну? Сама понимаешь… Рассказать приходил.
– Что рассказать, мам?
Это было жестоко. Требовать от мамы сказать словами через рот, зачем дядя Володя пришел к ней вчера вечером. Описать, как он сел в коридоре на обувницу, сложил большие ладони на коленях, откашлялся и просипел прокуренным голосом: «Забрали Димасика нашего, повезли уже, небось. Как теперь узнать, добрался, нет?»
– И заплакал, Нюточка, – зашептала мама, а Нюте показалось, что та стоит рядом и горячо дышит ей в ухо. – А я, дура, даже чаю не предложила. Как-то стушевалась, понимаешь? Он еще посидел и ушел. Надо к нему сходить, наверное. Как думаешь?
Нюта никак не думала. Она вспоминала, как смешно топорщились волосы на макушке у Димасика, и как он усмирял их мокрой ладонью, и как от него пахло мятными конфетами, и как он умел скручивать язык в трубочку, а Нюта смущалась от этого, сама не понимая почему. И как потом, классе в девятом кажется, этот язык оказался у нее во рту, пока руки Димасика гладили ее по спине и плечам, и она не знала, что делать с этим его горячим языком, и укусила легонько, а Димасик отскочил, откинул волосы и рассмеялся. И снова начал ее целовать. Сколько они не виделись? Лет пять, наверное. И не увидятся теперь.
– Мам, я пришла, надо ключи в сумке найти, – соврала Нюта, до дома было еще два квартала через снег и серость. – А ты хлеб сырой не ешь. Слышишь меня?
– Да куда ж я его? – возмутилась мама. – Выкидывать, что ли? Пока наши там голодают, я тут хлеб выбрасывать буду? Так?
Заводилась мама с пол-оборота, только повод дай. Ноги окончательно промокли. Нюта выдохнула через зубы и ответила спокойным голосом:
– Сухари насуши. И пойди к дяде Володе чай пить.
Мама тут же успокоилась. На том и порешили, распрощались и одновременно нажали на отбой. Нюта вырвала ногу из снежной ловушки, огляделась по сторонам – никого. И перескочила с заметенного тротуара на расчищенный асфальт. Натянула шапку пониже, спрятала лицо в воротник куртки. Авось успеет проскочить так, чтобы ни одна камера не распознала.
Дома было тихо, только лампочка потрескивала под абажуром. Не часто, но тревожно. Если перегорит, то вот такую же, с теплым уютным светом, уже не получится купить. Когда они начали пропадать из магазинов, Нюта схватила восемь штук, сколько поместилось в руках. Потом она себя, конечно, ругала. Могла бы взять тележку и наполнить ее до краев теплыми лампочками. Не додумалась. А Славик и над восьмью штуками хохотал, мол, кто-то гречку хватает, пармезан тертый, а эта дурацкими лампочками затарилась.
Гречку можно было не хватать, она-то никуда не делась. От пармезана Нюта быстро отвыкла. Сначала перешла на простой твердый сыр, затем в магазинах закончился и он, остался лишь мерзкий колбасный, копченым духом которого пропитывался весь дом, стоило принести кусочек. Так что сыр Нюта исключила. И ничего, не страдала особо. Нормальных макарон, чтобы посыпать сыром, давно уже не было. И черного сладкого кофе, чтобы пить с кусочком сыра вприкуску, тоже.
Нюта оттолкнулась от подоконника, хлопнула по бумажному боку абажура, лампочка мигнула и перестала трещать. Тянуть за ниточку от исчезнувшего к исчезнувшему – опасно. Сама не заметишь, как окажешься лежащей на полу, с прижатыми к груди коленями, чтобы не рыдалось в полную силу. Не из-за кофе с сыром, конечно. Слишком уж плотно связывалось друг с другом большое и малое. Вот уже и Славик вспомнился. Нюта растерла лицо ладонями так, чтобы щеки стали горячими, а в носу засвербило. Соберись, давай. И поужинай, наконец. Свет на кухне вспыхнул ледяным. Не хотелось расходовать теплые лампочки на помещение, в котором особенно и делать нечего. Да и привлекать лишнее внимание тоже не стоило. Окна спальни выходили во двор, а кухонные смотрели прямо на дорогу, за которой помигивал белой вывеской дежурный пункт. Теплый свет в окнах, правда, пока не запрещен, это тебе не плакат «СНЕГУ НЕТ», вывешенный с балкона. Но мало ли, вдруг какой ретивый холодовик заинтересуется, отчего в наших снежных краях светится желтым чье-то окошко. Зачем давать лишний повод этому задумчивому взгляду задерживаться на тебе?
– Сиди тихо, очень тебя прошу, – говорил ей Славик, пакуя вещи в самый крохотный рюкзак из всех, которые нашлись в туристическом магазине. – Просто сиди тихо. Твоя задача – дождаться, пока мы тебя вытащим. Понимаешь? Не привлекай внимание. Не отсвечивай. И лампочку эту выверни, господи боже мой.
Он всегда начинал причитать, когда волновался. Нет бы матерился, как социально одобряемый представитель поколения, или заикался, как статский советник Фандорин. А он включал набожную старушку. Где только нахватался?
– Котичек, – успокоила его Нюта, – я самый тихий человек из всех, кто тут остался. Даже в голову не бери.
Славик скривился и принялся запихивать в рюкзак еще одну футболку – полосатую с вышитым маяком на груди. Нюта отобрала ее, сложила аккуратно и втиснула между ноутбуком и папкой с документами.
– Ты хоть свитер положи, – посоветовала она и осеклась.
Славик пожал плечами:
– А зачем? Там-то тепло.
Так что от Славика ей осталась кипа шмотья. Даже пуховик и утепленное пальто. Фигурами они были схожи – оба невысокие и тощие, может только в плечах Нюта ему уступала. Поэтому все его кашемировые пуловеры и шерстяные кардиганы без дела не лежали. Они согревали ее, навевая грусть.
В итоге Нюта обложилась вещами тех, кто уехал. Как-то само собой так получилось.
Первой укатила Вита Просфирина. Она отдала Нюте гигантскую коллекцию пластинок со сказками и старый проигрыватель дедушки, Петра Николаевича. Скрипучие «Бременские музыканты» утешали перед сном, но запасных иголочек для проигрывателя в продаже не оказалось, и Нюта не частила, выбирала особенно мерзкие вечера, выключала повсюду свет и слушала, беззвучно подпевая: «Нам дворцов заманчивые сво-о-оды не заменят никогда свобо-о-оды…» – и начинала плакать уже на второй строчке жизнеутверждающего «ла» сразу перед ослиным «ей-ей».
После Виты поток уезжающих стал таким плотным, что очередность Нюта больше не фиксировала. Просто помогала паковать, засовывать и утрамбовывать. Искала билеты, таскала чужих кошек на прививки, выслушивала причитания их теперь уже бывших хозяев и ободряла. Забирала себе тарелки, пледы, тумбочки и вешалки, наборы чаев, банки с разносолами, гирлянды, термобелье и винные бокалы.
– Ты старьевщица, дорогая, – вздыхая, Славик целовал ее в макушку.
Он похудел за первые недели зимовья, и обнимать его стало неловко, будто не хватало половины знакомого тела. Нюта вдыхала его запах – шерсть свитера, чуть дезодоранта, чуть пота, немного парфюма – и позволяла себе плакать сразу по всем. Головой она понимала, что никто из друзей – ярких, смелых, бесконечно родных людей – не покидал ее лично. Они рвались вслед за весной, как рвутся из холодной воды наружу, чтобы вдохнуть. Но голова слишком быстро переполнялась мыслями и страхами и уже не управляла Нютиными реакциями. На место размышлениям приходили чувства. Все, как одно, жгучие, почти невыносимые. И стыдные. Но рядом со Славиком она могла их не стесняться.
Когда Нюту крыло виной и страхом, Славик наливал ей травяного чая в кружку. Кутал ее в плюшевый халат, который подарила Нюте дочка маминой коллеги по школе. Он подтыкал под ее спину подушку, что досталась им после благотворительного аукциона в помощь тем, кто больше не мог оплачивать счета за отопление. Он брал ее за руки и сидел рядом, пока Нюта засыпала. Уже через сон она слышала, как Славик поднимается с пола и идет в свою комнату, и думала, как же здорово, что он здесь. Посреди бесконечной зимы важно быть с кем-то надежным и теплым. А потом Славику предложили работу там, где весна уже почти стала летом, и он согласился. Да и кто бы нет? Нюта царапнула вилкой дно сковороды, где разогревался комок гречки, и запретила себе вспоминать.
– Поешь, – сказала она себе. – Постой под горячей водой. – Переложила гречку в тарелку. – Налей себе травяного чая. Заберись в плюшевый халат. Подоткни под поясницу подушку. – Гречка была пресной и сухой, Нюта глотала ее через силу. – Ты сама отлично справляешься, ты сама отлично справляешься, ты сама отлично справляешься.
Мама учила, что врать нехорошо, но о самообмане речь не шла. Нюта заставила себя доесть, залила тарелку и сковороду холодной водой и отправилась греться под душем. Горячую воду включали по расписанию – от района к району. Кому-то не везло, и включение выпадало на рабочий день. Дом Нюты вошел в удачный промежуток времени с восьми до половины девятого вечера. За эти тридцать минут она успевала постоять под горячими струями, потереть спину и ноги, хорошенько умыться и даже согреться по-настоящему. Бытовые дела Нюта совершала в ледяной воде, стараясь все полчаса провести в паре и обнимающем тепле.
Правда, ей начало казаться, что день ото дня вода становилась все менее обжигающей. Подтверждений найти было негде, а задать этот вопрос соседям как-то не приходило на ум. Да и все нормальные разъехались: парочка и их толстый мопс с третьего этажа, тетушка в гигантских очках с седьмого, даже семейство, жившее через стенку, растворилось в неизвестном направлении со своими многочисленными орущими детьми. На оставшихся Нюта посматривала с подозрением, мол, чего это вы вообще? А потом одергивала себя: ты-то тоже здесь, дорогая. Разные ситуации бывают. Ну да. Ну да.
Ванная быстро наполнялась паром, стоило только открыть кран. Вода сначала текла ржавая, потом чистая. Нюта вылезла из домашних штанов и трусиков, стянула футболку, переступила через бортик душевой и задвинула за собой дверцу. Кожу обожгло, дыхание сбилось. Нюта закрыла глаза и не открывала их, пока вода не стала холодеть. Стояла в горячем потоке, хватала воздух ртом, на ощупь мылила себя, тут же смывала и опять мылила. От пены ничем не пахло. То есть пахло, конечно, мылом, но не так, как раньше. В этом «раньше» Нюта выискивала самые необычные гели и наслаждалась их ароматами, пока Славка не начинал долбить в дверь: сколько можно вообще, что ты за выдра такая?
Черная смородина, рябина, иланг-иланг, миндаль, цедра марокканского апельсина, розмарин, пудровый ирис и пряности. Нюта выбирала запах, как платье. И ложилась в нем спать. Это помогало ей всецело ощутить себя, и утром она просыпалась с чувством, что почти любит свое тело, каким бы неидеальным то ни было.
Теперь в арсенале имелся только один запах – типового мыла «Морозко». Не хочешь такого, ходи грязной. Зато и претензий к телу почти не осталось. Какая разница, насколько оно избыточно или недостаточно? Какая разница, насколько стало рыхлым то, что раньше было (или должно было быть) упругим? Какая разница, чему рекомендовалось придавать гладкость, если теперь шершавое все, чего ни коснись? Нюта ловила себя на подобных мыслях и лениво думала, что прежде и не мечтала о подобной свободе. Мечты вообще имеют свойство сбываться, вопрос – в каком виде. И какой ценой.
Вода иссякла быстрее, чем Нюта согрелась, но позже, чем закончился обмылок. Завтра придется стоять за мылом в очереди, отдельной от продуктовой. Супермаркет, где до зимовья можно было лениво прохаживаться с тележкой, разделили на два отдела – продовольственный и хозяйственный. В первом – гречка в пакетах по два килограмма, замороженная курица, ледяные полуфабрикаты без срока годности и сырой хлеб. Все от единого поставщика – ООО «ХолПродХоз». Во втором – мыло, порошок, прокладки и зубная паста от ООО «ХолПромХоз». Просьба не путаться и не путать.
Нюта еще немного постояла в теплом влажном воздухе душевой кабины, потом вылезла в прохладную ванную, а из нее перешла в холодный коридор и совсем уж стылую комнату. Выжала полотенцем волосы, в очередной раз подумала, что надо бы постричься совсем коротко, чтобы не обрекать себя на ежевечерние мокрые водоросли, в которые превращались ее лохмы после душа. Натянула широченную футболку Славика – он в ней спал – и носки, связанные для Нюты его бабушкой, Ниной Михайловной.
За окном продолжал сыпать снег. Он замедлился и в полете собирался в белые комки. Свет фонарей заострился. Тени удлинились. Стало тихо – официально комендантский час начинался в девять, но все знали, что после восьми к прохожим могут возникнуть вопросики. Граждане зимующие не должны мешать естественному процессу восстановления снежного покрова. Нюта задернула штору и погасила торшер. На цыпочках вышла в коридор, потянула дверь гардеробной, нырнула в ее темноту и щелкнула выключателем.
Розовый свет заполнил маленькую комнату без окон. Он смягчал углы, оставлял в тени полки и коробки, вешалки и гладильную доску, но высвечивал стол, над которым и висела лампа. Розовая фиалка дала два новых бутона. А белая выстрелила свежим отросточком – нежно-зеленым, бархатным. Нюта пощупала землю в ближайшем горшке, пару раз ткнула в нее зубочисткой, разрыхлила немножко. Потрогала пальцем воду в банке – теплая, отстоявшаяся. Отлично. Перелила ее через край в лейку с длинным носиком и осторожно начала поливать – так, чтобы не намочить листья и соцветия. Первый горшок, второй, третий – Нюта обходила каждый. Затем следовало подождать минут пятнадцать и слить остатки из поддонов.
Нюта легла на пол под столом с фиалками. Пол был еще теплый – под ним проходила труба горячего водоснабжения, и теперь она медленно остывала. У ящика с летней обувью отодвигалась боковая стенка. Раньше Нюта складывала туда запасные шнурки, чистящий крем для белых кед и ароматизатор для стелек. Теперь там лежал телефон. Не тот, с которым она ездила в теплицы и институт, покорно демонстрируя свои подписки на официальном новостном портале по первому же требованию холодовиков. Не тот, который выдавал Нюте вечерние брифинги Партии холода о состоянии снежного покрова. Не тот, по которому Нюта вела беззубые разговоры с мамой. А тот, в котором уезжающий Славик настроил точку удаленного доступа в другой мир – где весна, солнце и зелень на деревьях. Где нет нужды прятать выводок фиалок в гардеробной комнате.
«Как ты?» – написала Нюта.
Славик тут же появился в сети.
«Вджобывал весь день, как проклятый. Теперь на балконе сижу, пью пивас. А ты как?»
«Совершаю диверсию в отдельно взятом домохозяйстве».
«Фиалки свои дурацкие поливаешь?»
Нюта приподняла и сфоткала розовые бутоны.
«Мощь! – ответил Славик. – Скучаю очень. По тебе и фиалкам».
Нюта легла обратно, прислонилась лбом к ножке стола.
«Они же дурацкие».
«Ты тоже. Это не мешает скучать».
Нюта набрала: «Есть новости?» Но стерла. Если бы были, Славик не стал бы тянуть.
«Надела сегодня носки твоей ба. Теплые!»
«Ха! У нас тут уже + 25 было днем, вот бы моя ба умела вязать кондиционеры».
«Не выдали пока?»
«Куда там! И даже если выдадут, счет за электричество и так адовый, я не потяну».
«Зато тепло», – хотела написать Нюта, но передумала. Не только ей позволено жаловаться.
«Как там ваш цветочный мститель?» – спросил Славик.
Его веселила эта история, но Нюта воодушевления не разделяла.
«Еще два эпизода в черте города. Из теплицы теперь хрен выйдешь. Хорошо, я не курю».
Славик прислал ржущий смайлик.
«Ботаники-террористы. Часть вторая. Возмездие».
«Вообще это все не так смешно, как тебе кажется, – не выдержала Нюта. – Нас на КПП теперь так шмонают, что можно застрять часа на полтора. Сегодня не успела в магазин, дневные карточки сгорели».
Славик тут же ответил:
«Извини. Иногда забываю, что это все на самом деле происходит».
«Да, мне тоже не всегда верится».
Разговор затух. Нюта полежала еще немного, придумывая, что бы такое написать. Но телефон пискнул оповещением – трафик заканчивался. Опять забыла выключить автоматическое обновление.
«Пойду спать, – написала она. – Сфоткай мне зеленушку какую-нибудь. Завтра вечером загружу».
«Хорошо. Береги себя».
Нюта закрыла глаза – их предательски начало резать. Продышалась. Открыла. Набрала бодрое: «Беречь и не отсвечивать, я помню».
Славик прислал сердечко. Она ответила таким же. Выключила телефон и засунула за боковую стенку ящика с кожаными босоножками и резиновыми сланцами, которые ей больше не пригодятся. Поднялась, проверила поддоны – воды почти не осталось. В гардеробной было слишком сухо даже для фиалок. Нюта вернулась в спальню, забралась под одеяло и начала старательно думать о бесхозном увлажнителе, стоявшем на работе. Но больше думалось о холодном пиве, которое можно пить на балконе после душного дня. И о Славике. Больше всего думалось о нем.