Дни на работе иногда тянутся бесконечно, но я не могу сказать, что мне это тяжело. Я читаю новости, просматриваю свои записи о посетителях, хотя никогда точно не знаю, придет человек снова или нет. Порой рабочие часы пролетают, особенно если в один день несколько человек решат прийти ко мне со своими трудно разрешимыми проблемами.
Мне казалось, что я пришла на работу еще вчера, так долго тянулось время. Солнца видно не было, поэтому было ощущение, что время остановилось, и один долгий-долгий темный день никак не кончается.
Когда Юлечка заглянула ко мне с обычным вопросом «Можно мне пораньше сегодня на пятнадцать минут, всё равно никого нет?», я увидела, как за ее спиной открывается дверь и заходит женщина. Поэтому мне пришлось Юлечке ответить «Нельзя» и снова включить компьютер.
«Тридцать два – тридцать три годика» – прикинула я, глядя на молодую женщину. Граница «тридцать» обычно очень хорошо видна, так же как и сорок. Хотя одета, как в седьмом классе. Валяная розовая шляпка, коротенькое сливочно-белое пальтишко, художественно порванные и заштопанные цветными нитками поверху джинсы, огромные светлые ботинки, с черными шнурками и перламутровыми бабочками по бокам. В общем, засиделась в отрочестве. Посмотрим, что будет рассказывать.
– Он так меня ревнует! – начала без предисловий посетительница. – Так ревнует!
Я ждала, что будет дальше. Судя по виду молодой женщины, сегодня в ее расписании появилась новая графа – «поход к психологу». Проблем серьезных нет, но новых развлечений хочется.
– Хорошо, продолжайте.
– И он страдает. Я же вижу! Как ему сказать – «не ревнуй!»?
– Так и скажите. – Надо было отпустить Юлечку, она так хотела пойти в кино.
– Я говорю… а он… Ну как мне между ними быть?
Я незаметно вздохнула. Кажется, я не психолог. Я не люблю людей, рассказывающих мне ерунду.
– Между ними – между кем?
– Аркаша – мой хороший друг, партнер, у нас маленький бизнес, и… ну там… Иногда он остается у меня на выходные. А Гарик – живет всегда. Как он может не ревновать? И как мне быть?
Женщина шлепала надутыми губами и смешно поднимала брови. Я поняла, что лоб у нее проколот ботексом, брови поднимаются с трудом, и говорить ей тоже неудобно. Наверное, еще не привыкла к таким губам. Мне ее не жалко, мне не интересно, что она говорит, я не хочу развлекать явную бездельницу. «Бизнес»… Интересно, что подразумевается под этим словом, чем торгует ее друг-партнер, он же любовник на выходных? И как она решает вопросы с Гариком, когда у нее ночует ее партнер Аркаша?
– Вот… – Посетительница протянула мне телефон с фотографией. – Ну как ему сказать: «Ты мне важнее Аркаши?» Аркаша все равно всегда уходит, и я сама не хочу с ним жить, он вредный и эгоист, и мне не нравится его запах, эти его протеиновые батончики и коктейли… Как это всё объяснить Гарику? Ну как?
С фотографии на меня смотрел симпатичный белый пес, явно не карманный, но и не волкодав. Даже странно, что она купила собаку такой породы. Теоретически мы выбираем собак, похожих на нас самих, и у этой тридцатилетней школьницы должен быть сопящий мопс, или, скорее, йорк с бантиком или дрожащий от холода и тревожных мыслей пекинес.
– Это – Гарик? – уточнила я.
– Да! Да… Ну что посоветуете?
– Сходите на консультацию к зоопсихологу.
Женщина усмехнулась.
– Вот и вы туда же! Что мне может сказать зоопсихолог, если у Гарика душа человеческая? Если он умеет плакать, страдать? Ладно, я поняла. Давайте так. Я вам заплачу частным образом, ведь эта консультация бесплатная? А вы постарайтесь мне помочь. Нам – нужна – помощь. Понимаете? Мне и Гарику. Он мне больше не верит. Я его предала.
Я вздохнула. Смешно, но больше почему-то грустно.
– Приходите вместе с Гариком.
– Сюда?
– Конечно.
– Издеваетесь? – Женщина обиженно пошлепала губами.
– Нет. Собака не понимает слов, но поймет мыслеобразы. Не мне вам объяснять.
– Да-а… – Женщина покивала. – Хорошо… Я запишусь. Договорились? Я заплачу.
Я покачала головой.
– И для людей, и для собак – бесплатно. Платит город.
– Ага, это вам. – Она протянула мне шоколадку и, поскольку я не взяла, сама положила мне на стол. Ладно, отдам Юлечке.
Пусть придет с собакой. Я ей верю, что пес страдает. Ведь он любит ее всей своей собачьей душой. И скорей всего не ревнует, а просто чувствует, что хозяйка приводит неискреннего человека.
Дома меня ждали коты, суп, который я вчера заставила себя сварить, новый цветок, несколько дней назад появившийся у меня под дверью. Кто-то поставил мне под дверь горшок с азалией. Думаю, кто-то из соседей, пытающихся таким образом избавиться от лишних цветов. У меня на всех окнах цветы, понятно, что я не выброшу такой подарок.
Коты появились у меня один за другим, два года назад, почти случайно. Поняли, что меня можно взять на жалость. И взяли.
Рыжая пушистая девочка, нежная, но своенравная глупышка гуляла со мной в парке на некотором расстоянии, могла прогулять и час, и два, не отставая, бегала по деревьям, спрыгивала мне под ноги, летала вокруг меня рыжим ветром и беззвучно мяукала, чем очень тронула мое сердце. Девочку я назвала Айя, потому что она пытается говорить, отвечать, но не может издать ни одного нормального кошачьего звука, у нее получается тихий звук, похожий на «Ай!»
Серый, некрасивый, но верный и сильно привязавшийся ко мне мальчик однажды подошел к скамейке, на которую я присела в том же парке, уже имея дома рыжую кошечку. Посидел передо мной, а потом прыгнул на колени и свернулся клубочком, как будто всегда так и привык сидеть. Больше, кстати, он на колени никогда не садился, домой я взяла его сразу, решив, что моей Айе будет хорошая компания. Я назвала его Питирим, как философа, потому что вид у него не просто умный – глядя в глаза Питириму, думаешь, что коты знают от нас гораздо больше, чем мы о них.
Третий, тоже серый, но пушистый, сидел под дверью неделю. Приходил и сидел, терся об ноги, заглядывал в глаза. Два дня я его не кормила, надеялась, что уйдет, но он не уходил, забирался на перила лестницы, когда слышал мои шаги внизу, и старался как можно теснее ко мне прижаться, когда я проходила мимо. Я ему говорила «Ку-ку!» и шла дальше. Через неделю я пустила его домой, помыла, поставила третью миску и назвала Кукуном.
Главное, не начать относиться к ним, как к людям, напомнила я себе после того, как попрощалась с последней на сегодня посетительницей, хозяйкой Гарика. Я стараюсь не запоминать имен посетителей, потому что многие приходят по одному разу, и если помнить всех, то голова пухнет от ненужной информации. Не запоминать имен случайных посетителей, не называть кошек и собак человеческими именами… Это просто рекомендация самой себе. Себе-человеку от себя-психолога. Это не истина, не абсолют. Да и в чем он – абсолют? Когда всё так быстро меняется в жизни, все наши устойчивые фундаменты и незыблемые стены. Падают, складываются от ветра, рассыпаются в прах, как будто их и не было.
Есть темы, которых я всеми силами пытаюсь не касаться с моими посетителями. Политика, интимные отношения, криминал. На темы политики бесполезно спорить, иногда ко мне приходят те, кто отчаялся найти сотоварищей в семье. И человек надеется если не найти во мне друга, то хотя бы выкричать здесь всё, что накопилось. Если слушать интимные излияния, то можно подвинуться рассудком, и я все-таки не сексопатолог, хотя многие этого не понимают и пытаются рассказывать мне то, что и другу за бутылкой не расскажут. А мне – можно, у меня на двери написано «Психолог», я должна внимательно слушать и не морщиться, не смеяться, не выгонять посетителя.
Что же касается криминала, то я по неопытности в первый же месяц работы чуть не попала под суд, потому что выяснилось, что «покрывала преступника», то есть попала под статью 206.5 Уголовного кодекса «несообщение о преступлении», хотя не знала ничего точно, только догадывалась. Пока я пыталась понять, не о себе ли случайно рассказывает человек, фактически ограбивший свою сестру, на него завели уголовное дело. Все закончилось купленным диагнозом, трудным примирением родственников, недолгим пребыванием моего клиента в психиатрической лечебнице. У человека были остатки совести, которые не давали ему спать спокойно и привели его ко мне, и слабая психика, поэтому он чуть было не остался надолго в психиатричке. Но я обожглась и теперь очень осторожно и внимательно слушаю упоенные или сдержанные рассказы моих посетителей. Не кроется ли в них гипотетическая статья Уголовного кодекса.
Григорий – так звали того посетителя с говорящей фамилией Хлюпов – сначала долго придумывал, как отобрать у сестры квартиру, которая ей совершенно не нужна, потому что есть участок, огород, а на огороде – сарайчик с ведрами и лопатами, при желании в нем можно жить. Придумал, отобрал, сестра сначала даже не поняла, что произошло, Григорий квартиру быстро продал, половину денег спрятал, половину положил в ненадежный банк под большие проценты. И стал регулярно видеть во сне покойную мать, общую с сестрой. Мать то гладила его по голове и молча плакала, то просила на проценты купить свечек, самых дешевых, тоненьких, и поставить их в чистом поле, то звала к себе, обещая угостить домашними варениками с вишней, которые делала ему в детстве (и Григорий их очень любил, часто покупал теперь готовые), то лежала в гробу мертвая, и Григорий плакал над телом, понимая, что это конец – конец всего. Мать ни слова не говорила про сестру, как будто ее и не было, не укоряла его, наоборот, очень ласково и душевно с ним общалась.
Григорий рассказывал мне всё это не о себе, а как будто о своем друге, которому очень плохо, и спрашивал, что тому делать, чтобы мать больше не снилась и ночью его не мучила. Первый раз я почти поверила, что он так беспокоится о своем армейском товарище – мужчины умеют дружить, в отличие от большинства женщин. Но когда он пришел ко мне еще и еще раз, я заподозрила, что рассказывает он о себе, тем более, что он сбивался и говорил «я, мне…»
Выдал он себя сам, без моей помощи, ко мне потом пришли просто для уточнения деталей и как к свидетелю – ведь он рассказывал мне что-то в подробностях. Ту половину, которую он положил в банк, он потерял, потому что банк разорился и испарился. А первую часть Григорий пытался «пустить в дело», в какое именно, он мне не сказал, рассердился, набычился, я поняла, что дело нехорошее. Но кто-то оказался умнее Григория и деньги его забрал себе. Григорий так растерялся, так всполошился, что где-то проболтался. Сестра все узнала, поняла, кто стоит за тем обманом, которым ее заставили отдать квартиру, и заявила о нем в полицию. Григорий отказывался, но недолго, он уже так себя измучил, что сил у него на сопротивление не было. Ко мне следователь пришел, потому что мой контакт у Григория был среди важных.
Про политику же сейчас так или иначе пытаются говорить многие, тем более, что эта тема разделила огромное количество семей. Не заставишь думать по-другому, можно заставить замолчать, самого слабого и безграмотного можно уболтать, но в основном семейные политические споры трудно разрешаемы. Основной способ – просто наложить табу на темы мира и войны, партий, сменяемости власти, устройства общества как такового. И… о чем тогда говорить? О котлетах, о котах, о внуках – те, которые есть и которые когда-нибудь будут? О погоде. О соседях, которые поссорились из-за политики и даже развелись.
С интимными проблемами приходит каждый пятый, приблизительно. Иногда человек никак не решается заговорить о том, что его привело. Мой обычный вопрос, как только я понимаю, откуда и куда дует ветер: «Почему ко мне, почему не к сексопатологу?» вызывает одинаковую реакцию: «А зачем мне к сексопатологу? У меня никакой патологии нет». И дальше некоторые пытаются мне объяснить, что вообще патологий нет, всё естественно и от природы. Мужчина заглядывается на свою пушистую собаку – от природы, мальчик, о котором пришла поговорить его любящая мама, смотрит порноролики без устали и скуки – весь во власти природы, пара, никак не успокаивающаяся в поиске новых форм сексуальных развлечений, и пришедшая ко мне за советом, можно ли пригласить сводную сестру мужа на огонек, или это будет аморально (все-таки сестра, все-таки росли вместе, все-таки все мы христиане…) – тоже дети природы.
Возможно, те, кто приходит ко мне, лучше тех, кто имеет схожие проблемы и не приходит. Но иногда выдерживать откровенности моих посетителей непросто. Мне становится тошно, и я долго-долго еще не могу выкинуть из головы подробности, которые взрослые люди беззастенчиво выкладывают мне. Я же за это деньги получаю! Какие ни какие, а деньги, поэтому обязана слушать. И после этих разговоров я больше всего хочу пойти к психологу и поговорить с ним о том, как мне жить дальше – с кучей чужих тайн, стыдных, страшных, странных, невыносимых.