Девушка, вошедшая в кабинет, чем-то напомнила мне большую тряпичную куклу, слишком сильно набитую ватой. Все такое мягкое, немного неправильное, милое и одновременно некрасивое. Не получается шить тряпичные куклы красивыми или не хочется. Хочется, чтобы они были уютные, смешные, приятные на ощупь и – не красавицы.
– Я сяду? – Голос у нее оказался неожиданно резкий и высокий, как будто от другого человека. Так бывает у людей, в чем-то очень неверно устроенных.
Я показала ей рукой на стул.
– Конечно.
– Я просто хотела… У меня нет проблем!
Я кивнула. Может быть, есть методичка для тех, кто идет к психологу? Где первым пунктом написано: «Сообщи психологу о том, что у тебя все в порядке в жизни, и ты зашел просто так». Или эта методичка – внутри нас? И в ней написано – не позволяй своим тревогам завладеть тобой полностью? Поэтому, если люди решаются на такой крайний шаг и идут к постороннему человеку рассказать о своих страхах, трудно разрешимых проблемах, комплексах, они не хотят ставить себе диагнозы и подписывать приговоры. И правильно делают. Все наши диагнозы – до случайно встреченного на улице одноклассника, с которым ты вдруг ощущаешь себя молодым и свободным, до неожиданного поздравления от человека, с которым давно не виделся, до солнечного весеннего утра, до доброй улыбки близкого человека. У кого он есть. У меня есть Мариша, например. И был еще тот, чей номер я так и не заблокировала в телефоне. Почему? Потому что психолог, к которому я обратилась недавно, объяснил мне – это слабость – блокировать. Каждый раз, когда ты не отвечаешь ему на звонок или письмецо, ты делаешь шаг в другую сторону от него. Возможно, вперед. Психолог этот смотрел на меня из зеркала внимательно и спокойно. Он знал, что говорит. У него высшее образование, опыт и искреннее желание помочь.
«Эварс сказал, что ты его не пустила к себе. Это правда? Что произошло?» Я написала «Его не пустили коты» и перевернула телефон, на котором и дальше приходили Маришины рассерженные сообщения. Она знает, что я на работе, но, наверное, не считает мою работу важной. Не нужно обижаться на Маришу. Мариша хороший человек, и у нее, как и у меня, личная жизнь не складывается. Точнее, складывается как-то иначе, чем у большинства людей. Поэтому ей можно простить стремление к гиперопеке. Я для нее – настоящая младшая сестра, которая нуждается в заботе.
– Как вас зовут?
– Это важно?
– Не очень.
– Маша. Или Настя.
– Хорошо. Просто имя человека многое определяет.
– Имя мне дали родители. Что оно может определять?
– Так и жизнь дали родители. И определили всё.
– Вы хотите сказать, что я проживу всю жизнь с тем, что дали мне родители?
– В этом есть что-то, что вас не устраивает?
Больше всего мне хотелось бы назвать эту девочку по имени и на «ты». Но она ощущает себя взрослой, и возможно, есть для этого основания.
– Я не хотела говорить про родителей. У меня всё отлично. Просто мне нужен совет.
Я кивнула:
– Конечно.
– Вы ведь можете дать объективный совет?
– Не могу. Но постараюсь. Когда психологов, как и многие другие профессии, заменит искусственный интеллект, он будет давать объективные советы. Большинство из которых будут неправильными.
– Почему?
– Потому что жизнь субъективна и непредсказуема. Все законы нарушаются так часто, что теряют свои четкие границы. Либо мы не способны определить их своим несовершенным умом. Жизнь – это управляемый хаос. И мы не знаем, кем или чем он управляется.
Настя (или Маша) кивнула:
– Согласна.
– Ты еще учишься? То есть… вы еще учитесь?
– Я уже преподаю.
– В школе?
– В университете.
– В каком корпусе?
– На Ленина.
Может быть, сталкивается с ним в коридоре… У нас не такое большое здание, и не такой огромный штат, все преподаватели хотя бы в лицо знают друг друга.
– Я… – Девушка накрутила в очередной раз волосы на палец и отбросила прядь. – Я встречалась с одним человеком… полтора года. И до этого я его любила… Его зовут… неважно… Сначала мы просто были знакомыми. А потом… Я, конечно, сама проявила инициативу… И он меня увидел. А до этого не видел. И… я даже ездила к нему домой… Он не из нашего города… Ну то есть я жила в гостинице, и он ко мне приходил. И я познакомилась с его мамой… И мы нашли с ней общий язык, так мне казалось…
Я видела, что ей трудно говорить. Что еще не всё пережито. Как некрасиво она одета. Это принцип? Совсем нет денег? Больше не хочет красиво одеваться? Или не умеет?
Девушка помолчала, заставила себя не заплакать, походила по комнате и продолжила:
– А в какой-то момент я поняла – всё, что было, ко мне не имело никакого отношения. Просто он мстил девушке, которая ему нравилась. Которую он… – Она заставила себя это сказать, я видела, что ей было трудно, – любил. И до сих пор любит. А меня не любил.
Губы ее задрожали, но она снова сумела не заплакать. Молодец.
– Ты уже приняла это. Стадия непринятия прошла. Значит, впереди брезжит свет. Можно, кстати, называть тебя на «ты»?
Девушка взглянула на меня. Небольшие светлые глаза. Если чуть подкрасить белесые ресницы и мягкие губы, подвести веки, она будет милая и… некрасивая. Никуда не деть толстый нос уточкой, полноватые щеки, неправильный подбородок и слишком широкий лоб, жидковатые бесцветные волосы. Поэтому, к примеру, китайцы смело и безрассудно перекраивают себе лица. Научились и тут же бросились менять себя – свои лица и заодно судьбы. А потом рождаются дети, похожие на тебя настоящего, на того, которого больше нет, которого ты сам не любил, и никто не любил, пока ты не сделал себе новое лицо. И начинаются драмы и разводы. И бедные дети, которые еще не знают о своей внешности ничего и хотят только тепла и любви мамы и папы, наблюдают со страхом, как ругаются их красивые родители, на которых они, некрасивые, беспомощные, совсем не похожи.
– Мне все равно. Называйте как хотите. Мне теперь вообще всё равно. Я хотела спросить вот что: я поставила на летней сессии семь двоек и в начале этого семестра у двоих не приняла пересдачу.
– Мальчикам или девочкам ставишь двойки?
Девушка быстро взглянула на меня и резко отвернулась.
– И тем, и тем. И я вдруг подумала – я злая? Я им мщу за то, что он… Да? Я теперь всегда такой буду?
– Если тебя это занимает, это очень хорошо. Значит, ты выздоравливаешь.
– Я не больна!
– Нет. Но у тебя рана, она должна зажить.
– Пока болело… я написала много стихотворений и даже… – Девушка усмехнулась, – стала победителем большого поэтического конкурса. И… как-то перестала писать. Всё, отрезало. Сажусь писать – ни одной строчки, ни одной рифмы. Пустота и тоска.
– Но ведь уже не такая тоска, как раньше?
Девушка покачала головой:
– Пусто, и больно, и тошно. И не проходит. Время идет, но не проходит.
– Давно вы расстались?
– Прошлой зимой. В самом конце зимы. В день всех влюбленных. – Девушка усмехнулась. – Я послала ему сердце, хорошие строки, и спросила, когда он придет. А он написал: «Никогда». И даже «извини» не написал. Ничего больше, ни одного слова. И везде удалил наши фотографии.
– У него кто-то есть?
– Нет. Я думаю – нет. Он любит ту.
– Ты не можешь этого знать.
Девушка помотала головой.
– Не могу. Но знаю. Чувствую. Я его чувствую, как будто он рядом. Чувствую, как ему плохо, как одиноко, как нужно тепло… Но не мое. Он любит ту, которая над ним просто смеялась.
– Должен пройти год. Все сезоны – осень, зима, весна, лето. И начнется жизнь сначала. Вот увидишь.
Девушка выпрямилась.
– Не надо меня утешать! Я пришла за советом. Мне просто нужен совет.
– Слушаю тебя.
Прищурившись, она смотрела куда-то в сторону. Я ее не торопила. Потом девушка резко встала и ушла, не обернувшись и ничего так и не сказав.
Я не смогла нормально поговорить с ней, поэтому она ушла. Не нашла нужных слов, переворачивала телефон, смотрела, что дальше пишет Мариша («Ты вообще, что ли? Тебе сколько лет? Почему ты так поступаешь? Тебе не важно, что…»), думала о себе в том числе. И вообще, говорила не то и не так. Она так и не сформулировала свой главный вопрос. Ведь она хотела в чем-то посоветоваться с посторонним человеком. Потому что с близкими не посоветуешься. Потому что близким надоела твоя тоска, они не понимают, почему в молодом здоровом теле такая несчастная душа. Почему не радует свет солнца, пение птиц, не радует молодость и сама жизнь. Подруг наверняка нет, или они советуют ерунду. Или просто жалеют – разве нужна жалость подруг? Нет, конечно.
Я написала Марише одно слово: «Услышала тебя». Так проще. Спорить с моей сестрой невозможно. Тот, кто в тридцать пять лет стал министром – пусть республиканского масштаба, не привык слушать возражения нижестоящих. А я точно в Маришином ранге стою ниже. Кстати, это было и до того, как она стала министром. Она ведь успела на четыре минуты раньше меня родиться. Если, конечно, это все правда, и мы на самом деле родные сестры. Единственное, зачем я бы хотела повидаться со своей мамой, – это спросить ее, почему мы такие разные и всегда ли так было. Раньше я хотела спросить, почему она уехала от нас и перестала общаться. Но со временем эти вопросы переродились просто в данность. Данность такова: я не знаю, почему наша мама уехала. И почему она перестала с нами общаться. Не знаю. И не хочу знать. Это правда. Потому что знание вряд ли прибавит мне счастья.