Недолго продолжалось благодушное настроение Бирона. Во всех гвардейских полках у него были свои «уши», руководимые главным шпионом, майором Альбрехтом, они аккуратно доносили о каждом подслушанном ими неосторожном слове гвардейцев. Всего решительнее высказывался поручик Преображенского полка Ханыков:
– Для чего министры управление империей поручили герцогу курляндскому помимо родителей императора? Лучше бы до возраста государева управлять его отцу или матери. Регентово намерение, сказывают его служители, ко всем милость показать, а к нам в Преображенский полк все рослых людей из курляндцев набирают, чтобы полку-де оттого красота была, и немцами нас, русских всех, того гляди, из полка вытеснят. Учинить бы тревогу барабанным боем: вся гренадерская рота пошла бы за мною, пристали бы к нам и другие солдаты, и убрали бы мы регента и его сообщников.
Ханыкову поддакивали некоторые товарищи, а на шестой день регентства Бирона, 23 октября, все они были уже арестованы и подвергнуты допросу, сперва обыкновенному, а потом и пристрастному.
На следующий день в «Сенатских ведомостях» был опубликован от имени младенца-императора указ о ежегодных выдачах его родителям и цесаревне Елизавете. Но цесаревна не приняла подачки регента в 50 тысяч и велела сказать ему, что довольна уже тем, что ей раньше назначено по милости покойной царицы, грабить малолетнего царя она не желает.
Легко себе представить, как такой резкий ответ должен был взбесить высокомерного Бирона.
А тут к нему поступили еще доносы на принца Антона-Ульриха, который, по словам секретаря конторы принцессы Анны, Семенова, сомневается будто бы в подлинности указа усопшей императрицы о регентстве, посылает своего адъютанта Граматина с тайными поручениями к посланнику брауншвейгскому Кейзерлингу и намерен сам захватить власть. Семенов, Граматин и некоторые близкие им лица были тотчас также взяты и отосланы для допроса в тайную канцелярию розыскных дел. Сам же Бирон отправился к принцу и со свойственной ему грубостью наговорил ему разных дерзостей. Когда же вспыливший Антон-Ульрих схватился невольно за рукоятку шпаги, герцог брякнул своей собственной шпагой и крикнул:
– Вам угодно, принц, чтобы я разделался с вами этим путем? Извольте!
Принц оторопел.
– Да я вовсе и не думал…
– То-то, что вы ни о чем, кажется, не думаете! Вы, может быть, рассчитываете на свой Семеновский полк? Напрасно. Если русские не очень-то любят меня, курляндца, то вас, иноземца, они знать не хотят. А принцесса сама называет всех русских канальями. Так чего же вы оба хотите, чего добиваетесь? Чтобы я вызвал из Голштинии молодого принца Петра?[2] Он родной внук царя Петра I, и русский народ примет его с восторгом.
– Ниче-че-го я не хочу-чу-чу… – окончательно опешил бедный заика-принц.
Не успел он еще прийти в себя, как его пригласили в чрезвычайное собрание кабинет-министров, сенаторов и генералитета. Оказалось, что он предстал в качестве обвиняемого перед верховным судилищем. Бирон изложил собранию все показания, выпытанные у арестованных в тайной канцелярии, а в заключение поставил Антону-Ульриху прямой вопрос:
– Ваше высочество не станете теперь, я надеюсь, отпираться, что у вас была тайная цель – изменить постановление о регентстве?
Растерявшийся принц, глотая слезы, залепетал что-то невнятное.
– Да или нет? – переспросил его регент.
– Да…
– Вы хотели произвести бунт и завладеть регентством?
Антон-Ульрих в ответ только всхлипнул.
– Изволите видеть, милостивые государи? – обратился Бирон к собранию, театрально разводя руками.
Тут поднялся с места генерал Ушаков, начальник тайной канцелярии, или, как его называли в народе, «заплечный мастер», и заговорил менторским тоном:
– Если вы, принц, будете вести себя так, как приличествует отцу царствующего императора, то вас и будут почитать таковым, в противном же случае с вами будут обращаться как с другими нарушителями законов. По свойственному молодости тщеславию и неопытности, вы дали обмануть себя, но буде вам удалось бы исполнить ваши преступные ковы и произвести алярм[3], я вынужден был бы с крайним прискорбием обойтись с вами столь же строго, как с последним подданным его величества.
За «заплечным мастером» выступил снова герцог.
– Вот подлинная декларация незабвенной нашей царицы Анны Иоанновны о регентстве, – указал он на лежавший на столе перед ним пергаментный лист и повторил содержание декларации, дополняя ее своими комментариями. – Так как я имею право отказаться от регентства, то пусть настоящее собрание сочтет ваше высочество к оному более меня способным, я в сей же момент передам вам правление.
– Помилуйте, герцог! Продолжайте, пожалуйста, править для блага России! – раздались кругом голоса.
– Просим, просим! – подхватили остальные.
Благосклонным наклоном головы поблагодарив собрание за высокое доверие, Бирон взял со стола пергаментный лист и показал его первому кабинет-министру, графу Остерману:
– Позвольте спросить ваше сиятельство: та ли самая эта декларация о регентстве, которую вы подносили к подписи покойной государыне?
– Та самая, – подтвердил Остерман.
– И никто за сим из вас, милостивые государи, в подлинности оной уже не сомневается?
– Никто, никто! – отвечал дружный хор голосов.
– Если так, то я покорнейше просил бы все почтенное собрание скрепить сей документ своими подписями и печатями.
Все присутствующие члены верховного судилища, по старшинству, приложили к документу и руку, и печати. Тогда Бирон подал перо и Антону-Ульриху:
– Не угодно ли и вашему высочеству поставить здесь ваше имя?
Всякое возражение было бы принято за новый протест, и принц, не прекословя, расчеркнулся. Но, возвратясь во дворец, он тотчас же прошел к своей супруге и излил перед ней и ее двумя фаворитками всю накипевшую у него на сердце горечь.
– И вы, принц, поверили тоже и подписались! – воскликнула Юлиана.
– Он подпишет свой собственный приговор, лишь бы не перечить Бирону! – не утерпела со своей стороны заметить и Анна Леопольдовна.
Предсказание ее, если и не буквально, то в переносном смысле, оправдалось. Несколько дней спустя Антону-Ульриху было предложено подписать такого содержания просьбу к его собственному сыну:
«Всепресветлейший, державнейший великий государь-император и самодержец всероссийский, государь всемилостивейший!
По всемилостивейшему ее императорского величества блаженные и вечнодостойные памяти определению пожалован я от ее императорского величества в чины – подполковника при лейб-гвардии Семеновского полка, генерал-лейтенанта от армии и одного кирасирского полка полковника.
А понеже я ныне, по вступлении Вашего императорского величества на всероссийский престол, желание имею помянутые мои военные чины низложить, дабы при Вашем императорском величестве всегда неотлучным быть, того ради Ваше императорское величество всенижайше прошу, на оное всемилостивейше соизволяя, от всех тех доныне имевшихся чинов меня уволить и Вашего императорского величества указы о том, куда надлежит, послать, также и всемилостивейше определение учинить, чтобы порозжие через то места и команды паки достойными особами дополнены были.
Вашего императорского величества нижайший раб Антон-Ульрих».
В удовлетворение такой просьбы, 1 ноября последовал высочайший указ, подписанный, от имени императора, «Иоганном регентом и герцогом».
Между тем стали ходить упорные слухи о том, будто бы старшего сына своего, Петра, регент намерен женить на цесаревне Елизавете, а свою дочь выдать замуж за герцога голштинского Петра, чтобы таким образом обезопасить себя от двух этих претендентов на русский престол. Толковали еще, будто бы ко дню рождения герцога, 13 ноября, из Москвы прибудет командовавший там войсками брат его, и как брат, так и зять герцога, генерал Бисмарк, будут произведены в фельдмаршалы. Фельдмаршал же Миних, первый министр Остерман и несколько других, не в меру влиятельных лиц, будут арестованы. Говорили, наконец, что принца и принцессу Бирон замышляет вовсе услать из России, чтобы они не могли уже вмешиваться в его регентство от имени их сына.